Текст книги "Варварские свадьбы"

Автор книги: Ян Кеффелек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

I

Людо шел всю ночь. Наугад. Шел куда глаза глядят. Он сильно дрожал, хотя обычно не чувствовал холода, и безуспешно гнал прочь воспоминания о матери. Шел снег, он падал тихо, мягко, словно пух. Темнота пугала Людо. Он часто оборачивался, ему чудился хохот карлика, скрывавшегося за деревьями, а иногда казалось, что весь Центр с детьми и объятыми огнем яслями пустился, словно сказочный людоед, за ним в погоню.

Выйдя на шоссе, Людо какое–то время шагал по нему, но потом вдали показались фары автомобиля, и он благоразумно вернулся в лес, срезая дорогу напрямик.

На рассвете он вошел в еще спящую деревню. Увидев вокруг дома и светящуюся вывеску, остановился и застыл в раздумье. Снег прекратился. Тишина, притаившаяся за стенами домов, освещенными тусклым светом зари, не нарушалась ни единым звуком. Людо в нерешительности стоял перед бистро, завлекающим посетителей красной рекламной вывеской сигарет; умирая от голода, он наконец решился и, толкнув дверь, вошел в едва освещенный зал. За барной стойкой он увидел троих мужчин. В кресле сидел старик и, сложив руки, дремал с открытым ртом. Никто не проронил ни слова, ни звука. Присутствующие лишь с безразличным видом повернулись в сторону Людо.

– Эй, тебе, может, и жарко! – проворчал хозяин из–за стойки. – Но все–таки лучше закрой дверь.

Людо присел за столик. Он был на грани обморока и смотрел на свои потрескавшиеся пальцы, как на чужие, забытые кем–то из посетителей здесь, рядом с пепельницей – сплошь обмороженные пальцы, ни к чему уже не пригодные.

– Ты сезонник? – снова обратился к нему хозяин, указывая на сверток.

Людо утвердительно кивнул. Николь была в темных очках и плакала. Это было давно, в кафе «Ле Шеналь». Ей потребуются стаканчик монбазийяка и темные очки, когда ей скажут, что ее сын умер.

Хозяин подошел к столику У него были пышные каштановые бакенбарды и узкое лицо.

– Однако сейчас не время для сезонников… Ну, так что будем пить?

– Стаканчик монбазийяка, – запинаясь пробормотал Людо. – И тартинок.

Огромный флегматичный пес приблизился к Людо, понюхал его ноги и устроился прямо на них, согревая своим теплом. Стенные часы гнусаво отсчитали восемь ударов, минутная стрелка, дрогнув, перескочила на одно деление. Опустив глаза, Людо держался тихо, боясь жестом или словом показать, что он ненормальный и только что сбежал из заведения для психически больных людей.

– Ровно пять франков, – сказал хозяин, поставив перед ним блюдце.

Людо заплатил. На блюдце, под стаканом, лежал рекламный календарик с обнаженными красотками. Хозяин из–за стойки подмигнул ему.

От вина Людо немного расслабился и почувствовал себя лучше. Трое посетителей продолжали выпивать, не отходя от стойки, старик в кресле, казалось, был частью обстановки, как и висевшие на стене головы животных и выставленные напоказ спортивные кубки и майки.

Людо заказал еще одну порцию монбазийяка с горячим молоком. Уже рассвело и внешний мир проступил за окном: Людо увидел редких прохожих и коротко обрезанные деревья, похожие на обрубки. Мужчина с бакенбардами включил радио, и внешний мир расширил свои владения, ворвавшись в бистро. Могло ли так случиться, чтобы из всех событий, из всех несчастий, лишь то, что касается его, осталось незамеченным?.. Почувствовав внезапную тревогу, Людо собрал свои вещи, сунул в карман календарик, оттолкнул собаку и, не попрощавшись, вышел наружу.

Он стоял на небольшой площади, окруженной низкими лавками с опущенными шторами – казалось, они не открывались целую вечность. Вдалеке виднелась церковь, рождественский перезвон звал прихожан к мессе и подгонял нерасторопных, опаздывающих к началу службы. Затем вновь наступила тишина. Людо сжимал зубы, чтобы не заплакать. Он находился в призрачном селении. Он был нигде, шел в никуда, он был никем; и вот теперь, стоя в одиночестве посреди незнакомой деревни, без жилья и без документов, он уже начал сожалеть о спокойной жизни в Сен–Поле, о Фин, о Лиз, о добродетели и был готов у кого угодно просить прощения.

Он увидел щит с указателем: «Океан 6 км», и сердце его забилось. Он возвращался к морю, к самым сокровенным воспоминаниям, скрытым за семью печатями, которые ему так и не удалось сорвать. Он снова зашагал. В его ушах раздавались раскаты смеха. Перед глазами стояли охваченные огнем ясли. Николь с саблей в руке. Голая под военной формой. Она целовалась с Дуду. На чердаке. Карлик ухмылялся, на нем было платье с оборванными воланами. Вот появилась мадемуазель Ракофф, переодетая Дедом Морозом. Все смешалось: алые языки пламени, губная помада…

На дороге показалась машина, и Людо спрятался в кювете. Должно быть, за ним повсюду уже охотятся: полицейские, санитары, готовые избить его и посадить в белый фургон как настоящего сумасшедшего. У него тоскливо сосало под ложечкой, и он клялся, что никто никогда его не поймает. Он спрячется. Они подумают, что он погиб, замерз в лесу, жандармы позвонят его матери: ваш сын умер… Ах! Как бы он хотел увидеть ее лицо, когда они ей это скажут. Сойдя с дороги, он пошел по заиндевевшей пашне к лесу.

Черные стволы были покрыты замерзшими каплями и походили на свечи с потеками воска. Тишина и серебристый полумрак успокоили Людо. До него доносились мягкие порывы атлантического ветра, под ногами хрустели сосновые иглы, покрытые инеем, словно безе. От вина его воображение разыгралось, и он спрашивал себя, не сгорели ли вместе с барашками и башмаки воспитанников, не приходится ли им сегодня, в праздник Рождества, ходить в одних носках и распаковывают ли они обугленные подарки или лепят снежки из золы?

Он не хотел ни причинить зла детям, ни даже просто поджечь ясли, спичка сама упала, как падает капля или крошка, и огонь разгорелся вопреки его желанию.

Да нет же!.. Он поджег нарочно. Теперь он хорошо это помнил. Спичка упала не случайно. Она свернулась и почти коснулась его руки, вся черная, с маленькой красной головкой; он даже раздвинул пальцы, чтобы не обжечься, но сделал это прямо над соломой, не загасив ее, а, напротив, аккуратно поместив среди барашков, надеясь все уничтожить.

Впрочем, нет, неправда, огонь разгорелся тогда, когда он не принял еще никакого решения.

Может, и весь замок тоже сгорел?.. Может, уже больше нет воспитанников в Центре Сен–Поль, нет и самого Центра, нет мадемуазель Ракофф, ничего нет?.. Может, и он вообще не рождался?..

Он достиг просеки, усеянной гнилой сосновой корой, и пошел по ней.

Уж кого бы он с радостью увидел в яслях обращенным в дым, так это Одилона с его барометром и красным пиджаком. Он искал его повсюду: в подвале, медпункте, в комнатах других детей, в глуши парка; искал без умысла или осознанной жажды мести, слепо повинуясь инстинкту, но найди он его, то наверняка бы убил.

Вначале о близости океана поведал лишь шум – мощный и низкий, от которого земля содрогалась, как при землетрясении. Затем в воздухе заиграли яркие косые лучи солнца и между соснами блеснуло светлое небо.

Людо вышел из леса и оказался посреди песков с редкими кустиками высокой бледно–розовой травы; прямо перед ним возвышался лишенный растительности пологий холм, о который мерно ударялись подернутые зыбью волны.

Он бросился вперед и, запыхавшись, взобрался на вершину холма, откуда ему открылось величественное зрелище океана. Воздух был наполнен голубизной, зеркальная водная гладь казалась такой же безмятежной, как и небосвод, мелкие пенистые волны разбивались о берег: далеко–далеко виднелся корабль. Людо положил свой узел, скинул ботинки и сел прямо на песок. От запаха смолы и йода кружилась голова. Он обернулся назад и посмотрел на такой же бескрайний сосновый лес – другой океан, волны которого никогда не бороздил ни один корабль. По обе стороны от Людо тянулся пляж, такой бесконечный и гладкий, что его очертания терялись в голубоватой дымке. Повсюду стояла тишина – могучая, сверхъестественная, дышавшая в унисон с приглушенным рокотом прибоя. По небу разметались длинные жемчужно–серебряные облака, которые солнце пронизывало своими огнями; в южной стороне шквальный ветер низко над морем гнал свинцовые тучи, а на западе, где бриз очистил воздушные просторы, волны катились свободно, во всей своей красе.

Потеплело. Людо впервые оказался здесь, но у него было такое чувство, будто он вернулся на родину: тот же океан, то же солнце и тот же бездонный простор, только пирса не было. Слева от него на холме стоял полуразрушенный форт, напоминавший сломанную игрушку великана. Людо поднялся, чтобы осмотреть его. Песок заполнил каземат, забил все амбразуры, пулеметное гнездо ощерилось редкими, изъеденными ржавчиной, стальными зубьями. Он взобрался на крышу, огляделся и вскрикнул от удивления. На пляже, прямо перед ним, находилось почерневшее грузовое судно, выброшенное на берег и теперь разрушаемое волнами; нос его был развернут к берегу; а корма стояла в воде.

Людо взял свои вещи и, спотыкаясь, спустился по песчаному склону к берегу. У него не было сил бежать, не хватало дыхания, а судно находилось намного дальше, чем ему показалось вначале. Носовую часть окружала огромная, но неглубокая лужа, в прозрачной воде которой умирало волнение кипящих волн. Людо промок почти до колен, пытаясь приблизиться к судну, но до кормы так и не добрался: лужа плавно переходила в море, где можно было запросто утонуть, к тому же корма, раскачиваемая пенистыми волнами, была все еще далеко, однако между двумя ватами было заметно, как обнажалась часть винта.

Людо вернулся на берег и сел на песок. Еще никогда он не видел такого большого судна. Длина его составляла не меньше пятидесяти метров.

Вблизи было видно, что судно сильно пострадало. Теперь это была просто развалина, вся изъеденная ржавчиной, как древний металлический сфинкс. Местами на судне сохранились следы голубой краски, собравшейся гармошкой. Первоначальная ватерлиния исчезла, уступив место наползающим друг на друга зеленым полосам, четко прочерченным на обшивке приливами. Из шлюза свешивалась длинная черная стальная цепь, которая раскачивалась и звенела при малейшем ветре. На борту проступали полустертые буквы: Санага. Шум проточной воды и другие глухие звуки исходили из этой груды металла, со всех сторон вода лилась, как из лейки: посудина превратилась в настоящее сито, и это открытие тронуло Людо. усмотревшего некоторое сходство между ней и собой.

Когда начался отлив, он смог наконец обойти по воде вокруг судна, чувствуя дно под ногами. Свод кормы был покрыт влажными водорослями.

– Это мое, – прошептал Людо, поглаживая винт и восхищаясь этим гигантским стальным трехлистником, усеянным моллюсками. На высоте человеческого роста был выдран лист обшивки – наверняка, лаз. проделанный мародерами. Людо забросил свои пожитки во внутрь и, подтянувшись, влез в него. Тусклый свет освещал замысловатый контур двигателя, на три четверти погруженный в воду; вокруг стояла жуткая вонь. Света едва хватало, чтобы осторожно продвигаться вперед. Людо ощупью поднялся по лестнице и оказался в темной кают–компании, где столы были привинчены к полу. Дверь в глубине вела в каюту, позеленевшую от мха. Через грязный иллюминатор виднелся океан. Людо казалось, что он снова попал на чердак, и он с ностальгией вдыхал въевшийся запах плесени и старых вещей: почерневшего зеркала, плиты, рукомойника – всей этой рухляди, бывшей для него бесценным сокровищем. Почувствовав, что веки его смежаются от усталости, он рухнул на койку, и сознание его померкло; громадные скалы бесшумно надвигались на него, потом оказалось, что это были лица, затем все исчезло и он погрузился в глубокий сон.

II

Несколько дней он прожил, спрятавшись на судне, не чувствуя ни холода, ни голода. Он достал свое одеяло, но не накрывался им. Море поднималось, отступало, заливало трюм, и Людо казалось, что оно проникает во все его поры, чтобы поглотить его прошлую жизнь. Перед его глазами плясали тысячи квадратных или круглых, как солнце, зеркал, они раскачивались, утопали во мраке, вновь появлялись, кроваво–красные, и в каждом отражалась черная рука, протянутая, чтобы убить его.

С моря доносился далекий свист; казалось, это собака выла на покойника.

Людо машинально жевал печенье, которое Мишо привозил ему в Центр Сен–Поль, сосал, как леденцы, успокоительные таблетки, которые прятал на протяжении месяцев. Лежа на полу, он угрюмо повторял, что нашел отличный корабль и что пора уже обследовать свою находку, но при этом не двигался с места; чтобы говорить какие–нибудь слова, он повторял «Радуйся, Благодатная».

Будущее не тревожило его. Здесь он и обоснуется, на борту «Санаги». Он уже представлял, как спустит посудину на воду, поплывет на ней в Пейлак, причалит у кафе «Ле Шеналь», и, возможно, мать увидит его. Она придет на набережную. Напрасно она будет плакать, звать его. Он останется глух к ее мольбам. Напрасно она будет просить у него прощения, он будет неумолим и уплывет, не повидавшись с ней.

Он просыпался по ночам, разбуженный с силой бьющимися о корму волнами, не понимая, где находится. Ему чудился замок на пляже, корабль, севший на мель на шлаковом покрытии среди сосен, океан в огне, карлик, набрасывающийся на него, длинные белые фургоны, окружающие его судно – они обнаружили психа.

Однажды днем Людо почувствовал зуд на животе, расстегнул рубашку и обнаружил, что прямо по телу ползет маленький краб. Он встретился с ним взглядом и увидел, как детеныш краба занял оборону, выставив вперед единственную клешню. Людо сунул в нее указательный палец, и из него брызнула кровь. Тогда он положил краба в рот и съел живьем.

По прошествии недели голод поднял отшельника на ноги. Еды уже не оставалось никакой, а с Рождества Людо ничего не пил.

Внутри судна повсюду царило полнейшее запустение, вызывавшее воспоминания о чердаке. В камбузе стояли плита и нетронутая бутылка с жидкостью для мытья посуды. В рулевой рубке штурвал был по–прежнему на месте, а таблица магнитных склонений наклеена на переборку, поблескивающую от влаги; внутренности электроприборов были выворочены. За мутными от соли иллюминаторами угадывался песчаный берег.

Людо, пошатываясь, вышел на мостик, завалившийся на правую сторону и совершенно белый от птичьего помета. Светило солнце. На палубе гнили кипы пенькового троса, вдоль борта тянулись, отсвечивая разными цветами, наполненные водой желоба; Людо наклонился и попил воды прямо из желоба. Чуть дальше, под клочьями брезента, лежала перевернутая шлюпка с оборванными леерами; к фальшборту были прикреплены баллоны с газом. Чтобы подняться на бак, нужно было вскарабкаться по металлической лестнице. Под ногами хрустели раздавленные раковины. На жестяном покрытии лежала замасленная рабочая рукавица с зеленоватыми следами от металлической цепи. С борта свешивался кусок каната, скрипевший на ветру. А вокруг царили сосны и море.

Никогда ни санитары, ни мадемуазель Ракофф не выживут его из этого царства ржавчины. Никогда его здесь не найдут. Людо спустился в машинное отделение. Плеск воды отдавался глухим эхом. Он открыл стенные шкафчики, в которых висели покрытые плесенью спецовки, хранившие, казалось, формы человеческих тел. У выхода, на черной доске, все еще сохранилась запись о последней вахте 6 июня 1960 года в полночь – имена Абдул и Гизем уже почти стерлись.

Продолжался отлив, волны разбивались далеко от судна. Людо спрыгнул на берег и, погрузившись почти по пояс в воду, перешел через лужу, окружавшую корабль. Кайма пены набежала на мучнисто–белый песок, и чайки бесшумно взмыли в небо. Дойдя до форта, Людо обернулся, чтобы удостовериться, что все это ему не приснилось. Однако «Санага» была на месте. Людо посмотрел на следы своих шагов, которые через какое–то время должен был смыть прилив, и эта мысль его опечалила. Скоро он найдет способ всех оповестить, что здесь он у себя дома.

Ступив на лесную тропинку, он снова услышал свист, который не давал ему покоя ночью.

Людо целый час добирался до деревни, название которой – Ле Форж – прочитал еще раньше на указателе. Было, вероятно, около полудня, но дома с закрытыми ставнями выглядели спящими. Вокруг разливался белый свет, и от этого тишина казалась особенно гнету щей. Людо шел по безлюдной, поднимавшейся в гору улице с таким чувством, будто находился в брошенном жителями селении. Он нашел маленькую площадь с церковью и бистро, в которое заходил в первый день. Дверь звякнула, как велосипедный звонок, и отворилась. Старик по–прежнему сидел в кресле слева от входа среди развешенных оленьих голов и спортивных трофеев. Ни одного посетителя. Тип с бакенбардами играл на электрическом бильярде.

– Иду, – бросил он ворчливым тоном.

Он появился через минут пять с расстроенным видом.

– Я собрал все очки, – жаловался он, – все! Если бы ты не вошел, я наверняка побил бы свой собственный рекорд и заработал бы три бесплатных шара… Ну ладно, неважно!.. Тебе чего?..

– Хлеба и паштета, – сказал Людо.

– Тебе, парень, надо рядом, в бакалею. Там моя жена обслуживает. Даже не надо выходить на улицу; это здесь же, можешь там пройти.

Людо прошел вслед за ним за занавеску из разноцветных лент и оказался в лавочке, где едва можно было повернуться, не опрокинув при этом чего–нибудь из хозяйственных товаров.

– Мари–Луиз! – громко позвал хозяин. – Сейчас придет. – успокоил он Людо. – Бьюсь об заклад, что она прилегла отдохнуть. Она торгует бакалеей… и разными хозяйственными мелочами, а я держу бистро. А еще я стригу. Но парикмахер, как водится, ходит без сапог, меня стричь некому.

Вошла дама с седеющими волосами, улыбаясь Людо. как старому клиенту; она выглядела лет на двадцать старше мужа.

– Спорим, что ты отдыхала!.. А у тебя покупатель, пришел за паштетом. Сезонник.

– Уж чего–чего, а паштета хватает, – любезно заметила хозяйка. – Так чего тебе?..

Рядом послышался велосипедный звонок

– Еще кого–то принесло! – недовольно проворчал хозяин, исчезая за занавеской. – Сегодня мне решительно не видать покоя.

Людо вышел из лавки с провизией, спичками, карманным зеркалом и мешком угля. Хозяйка рассмеялась, когда он развязал свой носок, чтобы расплатиться.

Рановато ты явился для сезонника. И деньжат у тебя, видать, немного…

Она предложила ему открыть кредит, но он отказался, поскольку не знал, что это такое.

Выходя из деревни, он встретил маленькую женщину в черном и тотчас же обернулся. Она стояла посреди дороги и смотрела ему вслед. Пройдя метров сто и вновь обернувшись, он убедился, что она не сдвинулась с места. Дойдя до опушки леса, Людо подумал, что, возможно, она идет за ним следом, но поля, оранжевые от заходящего солнца, были безлюдны.

Лес пестрел пятнами солнечного света, в воздухе свежело. Людо шел быстро. Пытаясь обмануть свою память и отвлечься от воспоминаний о матери, он повторял вслух слова, выражавшие его ощущения: боль в ногах, холод, сырость, усталость, сон. Дойдя до песчаной поляны, он заметил на обочине прибитый к сосне щит с предупреждением:

ОПАСНО! КУПАНИЕ ЗАПРЕЩЕНО.

Однако напрасно он всматривался в горизонт, ничто не предвещало опасности.

Мягкий свет баюкал песчаный берег, сильно суженный приливом. На западе заходило солнце – кроваво–красное на фоне словно сотканного из пуха неба, океан превратился в застывшую с ветящуюся глазурь. «Санага» казалась отлитой из золота.

Людо спустился к пляжу и в ужасе застыл. Параллельно его следам на песке проступали свежие следы сапог, которые вели прямо к кораблю. Уныние охватило его: враждебный мир снова обступал его со всех сторон. Сапоги. Николь в сапогах. Мадемуазель Ракофф в сапогах. Татав, Одилон – все эти страшные призраки прошлого, обутые в сапоги, как людоеды, осквернили, пока он отсутствовал, его тайное убежище, а теперь искали его, чтобы схватить.

Стоя перед судном, окруженным водой, и дрожа от страха, он сжимал кулаки и сквозь зубы поносил весь мир, не сомневаясь, что незваный гость все еще находится на борту, и недоумевая, каким чудом тот проник туда во время прилива. Однако он не хотел убегать, не удостоверившись, что все так и было и что за ним действительно охотились. Впрочем, это мог быть такой же бродяга, как и он сам… Да и кто знает, там ли он все еще?

Опускалась ночь. Небо и море постепенно становились пепельно–серыми. Вдали по–прежнему раздавался жалобный свист. Он то замирал, то вновь набирал силу. И вдруг ночь содрогнулась от далекого удара одинокой волны, на мгновение высветившейся на горизонте мертвенной белизной и сразу же исчезнувшей.

Людо вскочил на ноги, его сотрясала дрожь. Но вокруг вновь воцарились спокойствие и темнота. Он был так сильно напуган, что не заметил, как от судна отделилась лодка и тихо подплыла к берегу.

– Какого черта ты здесь делаешь? – спросил мужчина, прыгнув на песок.

Людо вскрикнул и отбежал на безопасное расстояние.

– А ты? – ответил он.

Мужчина вытащил лодку на сушу и стал приближаться. Он был небольшого роста, плотный, с большой, круглой как луна головой без единого волоска.

– Нечего тебе здесь делать, – продолжил мужчина угрожающим тоном. – Здесь все мое… Это мой дом… Да и сколько тебе лет?

– Шестнадцать.

– Чтоб тебя здесь больше не было, понял?.. Я видел, как ты пришел. Я таких субчиков, как ты, не боюсь. Развалина – моя, и я не желаю никого здесь видеть. Кстати, откуда ты явился?..

– Не знаю.

– Если завтра не уберешься, я тебя выставлю. И нечего на меня так пялиться.

Он перевернул лодку, легко взвалил ее на спину и добавил:

– И потом, чего это тебе взбрело в голову здесь спать… в жизни такого не видывал. Это же гора ржавчины, настоящая помойка. Скоро сборщики металлолома разрежут эту посудину до конца…

Налетевший на берег из темноты мощный вал оборвал его на полуслове.

– Чертов прилив!.. – проворчал он, повернувшись лицом к морю. – Здорово шуганул!..

А затем, развернувшись, зашагал к лесу.

Когда наступил отлив, Людо пробрался на судно. Он хотел в темноте зажечь керосиновую лампу, но фитиль не загорелся. Тогда он улегся на полу, забыв про голод. Нет, он не вернется в Сен–Поль. Он не поедет к психам, никогда, он останется здесь, несмотря на угрозы, ведь он никому не причиняет зла. Сон одолевал его. Лиз раздевалась в окне с красными стеклами. Он представлял концерт, устроенный для него одного на этом выброшенном на берег судне, где мир был неустойчивым и зыбким, а за роялем была то его мать, то он сам, Людо, играл перед собранием восхищенных женщин. Он грезил. На лесной дороге возник путник, шагавший упругой походкой; он сумел его догнать, и тот обернулся со смехом на устах, потому что это был он сам: это Людо преследовал Людо и ускользал от Людо все эти годы.

Около полуночи он проснулся от тишины – тишины трепещущей, живительной, наполненной гулкими, как шум падающих капель, звуками. Он спустился на пляж и замер, околдованный неугомонным ропотом уносящихся в море волн. Он видел танцующий красный огонек вблизи побережья, вдыхал ночной мглистый воздух, ловил шепот звезд, томно сияющих в темном небе, и это бесконечное смешение света и тени пробудило его давнюю тягу к бродяжничеству, и он шагнул в ночь.