Текст книги "Рассказы и повести"

Автор книги: Яков Тайц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 31 страниц)

Глава одиннадцатая
А ЭТО КАКОГО ВЕКА?

Таня поела, «подзаправилась», как выразился Лёша, и запила водой прямо из фляжки. Вода отдавала железом и была удивительно вкусной. Таня всю бы фляжку выпила, но Лёша не дал:

– Хватит! Много пить в походе нельзя.

– А разве мы в походе?

– Конечно.

Это Тане понравилось. Она свернулась клубком, положила голову на курган и стала смотреть на Лёшу, который сидел рядом. И вдруг ей стало казаться, что это не Лёша, а кондуктор с седыми усами. Потом он превратился в старика с удочкой, потом в Виктора Борисовича с лопатой, потом в генерала. Кругом вспыхнули люстры, промелькнула Москва-река, выросли колонны, и Таня снова очутилась в «ЗИСе-110».

Только теперь она уже сама ведёт машину, и всё по туфелькам, по тапочкам…

Таня спит, а старая берёза шелестит над ней молодыми листочками. Длинные, поникшие ветки чуть покачиваются, словно убаюкивают: «Спи, Таня, спи!»

Вдруг над речкой, над полями раздалось звонкое: Дин-дон! Дин-дон!

Таня открыла глаза, оглянулась. Это Алексей Кузьмич стучит палкой по заступу:

– Дин-дон, кончай привал! За работу, друзья, за работу!

Он снял пиджак, засучил рукава. Руки у него сильные, вот с такими мускулами. А какой звонкий заступ! Таня даже не знала, что бывают такие.

– Спи, Таня, – сказал Лёша. – Спи, отдыхай.

– Нет, – вскочила Таня, – больше не обманешь!

Все выстроились вокруг курганов. А шумиловские ребята стояли в сторонке и перешёптывались.

Никогда они об этих курганах и не думали. Сидели на них, коров пасли. Мало ли что – бугры и бугры. А тут вот что оказывается: «Научные памятники». А что, если их разроют, а там ничего нет!

– Итак, – сказал Алексей Кузьмич, – приступаем. Разобьёмся на две бригады, по числу курганов. Одна, скажем, Стасика, другая – Лёши Зотова… Есть?

– Есть! – крикнули ребята.

– А теперь надо первым делом оба кургана измерить, зарисовать и нанести на план под номерами: «К N 1» и «К N 2».

Ребята взялись за работу. Стасик маленьким фотоаппаратом снял свой К N 1 и Лёшин К N 2, Таня спросила:

– Алексей Кузьмич, а я что буду делать?

– Ты? Ну, ты, конечно, будешь в бригаде брата. Работы хватит всем. – Он вынул из кармана круглый футляр, из которого вытягивалась длинная белая лента с чёрточками. – Вот, кстати, Таня, держи конец, будем измерять… А вы записывайте: К N 1 – высота метр сорок… К N 2 – высота метр тридцать…

Таня крепко держала конец ленты и гордо поглядывала на Лёшу: а он ещё брать её не хотел! Потом она подошла к нему:

– Лёша, имей в виду, мне тоже надо лопату. Отдельную!

– А где же я тебе возьму? – сказал Лёша. – Подожди, я поработаю – дам тебе.

Но тут один из шумиловских, маленький мальчик в огромной зелёной фуражке, крикнул:

– Погоди!

Он побежал к себе в деревню, в одну из новеньких изб, сверкавших на солнце жёлтыми бревенчатыми стенами, и через минуту вернулся с железным заступом:

– На вот, держи!

– Ого, какой! Спасибо.

Заступ был очень тяжёлый, ростом гораздо больше Тани.

– Лёша, давай меняться!

– Ох, и зачем только ты приехала! – вздохнул Лёша. – Ладно уж, давай. Да потише, слушай объяснения.

– …Теперь, – продолжал Алексей Кузьмич, – нам надо с половины каждого кургана снять травяной покров, или, проще говоря, дёрн. Ну-с, начали!

Стасик со своего кургана крикнул:

– Вызываю К N 2 на соревнование! – Принимаем! – крикнула Таня. Заступы ударили по земле. Трава крепко цеплялась корнями за родную почву и никак не хотела с ней разлучаться. Лёша работал на вершине кургана, а Таня – у подножия. Она старалась изо всех сил. Она то долбила заступом, будто ломом, то ударяла по траве, словно топором. Лёша крикнул:

– Брось, Таня, без тебя управимся!

– Не управитесь!

Ей сразу стало жарко. Пот заливал лицо. Волосы то и дело падали на лоб и прилипали к нему. Но Таня не сдавалась. И только тогда, когда весь дёрн с К N 2 был снят, Таня, как заправский землекоп, воткнула тяжёлый заступ в землю и повалилась на траву.

Лёша стоял на кургане. Ковбойка на нём была вся мокрая, лицо красное. Он спросил:

– Что, Танюша, устала?

– Ничего, только руки натёрла.

– Покажи! – Он прыгнул к ней. – Постой, да ведь это мозоль! Хватит, а то хуже натрёшь.

Таня подула на руку:

– Ничего. Давай дальше копать. – Ей не терпелось поскорей добыть заветный клад. – Давай, Лёша! Я уже отдохнула.

Копать было легче. Земля была мягкая, послушная, не то что дёрн. Конечно, Лёша копал гораздо быстрее, чем Таня. Он стоял на вершине кургана и с силой налегал ногой на заступ, глубоко вталкивая его и легко откидывая землю. Земля немного пахла грибами.

Лёша уже много выкопал. Он сначала откидывал жёлтую землю, потом пошла земля чёрная, потом красноватая. А Таня всё возилась у подножия. Она выкопала самую чуточку.

Вдруг Лёша закричал не своим голосом:

– Стой! Нашёл! Алексей Кузьмич, нашёл! Он присел на корточки и начал разгребать красноватую землю руками. Все побежали на К N 2. Таня кинулась к Лёше:

– Где, Лёшенька, где?

– Отойди, Таня, не мешай!

Алексей Кузьмич пригнулся к земле рядом с Лешей. Таня с нетерпением смотрела на них. Неужели Лёша увидел уголок зелёного сундука? Сейчас они его вытащат! Но ведь им вдвоём не осилить тяжёлый сундук. Надо взяться всем. А Лёша, как нарочно, не пускает!

Наконец Лёша выпрямился. В руках у него… ничего нет. Нет, что-то есть! Что же это? Может быть, на сундуке висел замок и Лёша снял его? Таня пригляделась: нет, это не замок. Это всего-навсего черепок! Обыкновенный грязный черепок! Таких сколько угодно можно найти на каждом дворе. Этим черепком только в «классы» играют. Да и то можно покрасивей стекляшку подобрать.

Стоило ради этого несчастного черепка уходить из дому, догонять Лёшу, ехать без билета, волноваться! Сейчас Алексей Кузьмич бросит черепок и посмеётся над Лёшей. И все ребята посмеются.

Но Алексей Кузьмич взял черепок, почистил его щёточкой, полюбовался па него и сказал:

– Молодец, Зотов! Поздравляю с первой археологической находкой. Прекрасный образец гончарного искусства двенадцатого века. Обломок глиняного умывальника. Он пролежал в земле ни много ни мало восемьсот лет…

Восемьсот лет! Лёша вытирал грязным кулаком лоб и гордо улыбался. Стасик с завистью крикнул:

– Не дрейфь, ребята! Мы сейчас тоже что-нибудь найдём! Пошли!

И на К N 1 снова дружно заработали лопаты. Земля так и полетела веером. А Таня растерянно смотрела на черепок:

– Лёша… неужели это весь клад?

– Почему весь? Мы, Танька, ещё что-нибудь найдём.

– Подумаешь, ценность! Черепки.

– Вот тебе и черепки! А может, ещё и украшение найдётся.

И Лёша, счастливо улыбаясь, завернул находку в бумагу и снова взялся за лопату.

А Тане сразу расхотелось копать. Ей захотелось к маме, в санаторий. Там можно отдохнуть, умыться. Черепки – это не интересно. Вот если бы настоящий клад, тогда другое дело!

Лёша оглянулся:

– Что, устала?

– Як маме пойду.

Она воткнула заступ в землю. Но тут на Таню посмотрел Алексей Кузьмич:

– Как дела, Таня?

– Ничего…

Ей стало неловко. Она сказала, что приехала помогать, а сама не помогает. Таня взяла заступ и снова стала ковырять землю. Она выкопала чуть-чуть, у самой поверхности. Конечно, она не может, как Лёша. Всё-таки он мужчина, и старше, и сильней, и заступ ему по руке.

Натёртые руки болели. Спину заломило. Но Таня всё-таки копала, потому что, раз обещала, надо сделать.

Вдруг – чу! – что-то звякнуло под заступом. Таня бросила его, нагнулась и тоже, как Лёша, принялась нетерпеливо разгребать землю руками. Ага, постойте, что-то есть! Что-то лучшее, чем черепок! Что-то железное! Оказывается, на самом деле очень интересно находить в земле всякие старинные вещи.

Таня разглядывала находку. Это была плоская железная коробка. Таня обрадовалась. Правда, это не сундук, не ящик, а всё-таки это гораздо больше похоже на клад, чем черепок.

Коробка была вся красная от ржавчины. Таня очистила её от налипшей земли. На крышке стали видны выдавленные буквы:

КОНФЕТЫ ДРАЖЕ МОССЕЛЬПРОМ

Таня поднесла коробку к уху и встряхнула её. Внутри что-то слабо звякнуло. Значит, там что-то есть!

Таня закричала:

– Алексей Кузьмич, Лёша! Смотрите, я нашла клад! Алексей Кузьмич, а какого это века?

– Дай-ка!

Алексей Кузьмич взял двумя пальцами плоскую железную коробку, посмотрел на неё, улыбнулся:

– Это никакого не века, Таня, это двадцатого века. Кто-нибудь обронил несколько лет назад. Видишь, ржавая какая!

Лёша мельком взглянул на Танин «клад»:

– Аи да клад! Аи да Таня! Каждый находит то, что ищет.

– Таня, угости! – крикнул Стасик. Женя Малов сказал:

– Нет, ребята, это надо в Исторический музей – и подписать: «Нашла Таня Зотова».

Все засмеялись.

– А всё-таки это лучше, чем черепки! – крикнула Таня. – Давай, Лёша, откроем!

– Потом. Вот кончим курган, тогда…

Но Тане не терпелось поскорей открыть плоскую коробку. А вдруг там на самом деле какой-нибудь клад? Таня стала открывать коробку, но только все пальцы перемазала в ржавчине. Крышка прилегла очень плотно и не поддавалась.

– Лёша, ну открой! – стала просить Таня. – Потом опять будешь копать.

– Некогда сейчас.

– Тогда я к маме пойду! – Не ходи одна. Скоро кончу – вместе пойдём.

– Нет, пойду! Я дорогу знаю.

И Таня пошла в санаторий. А Лёша остался на кургане и всё копал, всё откидывал, лопата за лопатой, красноватую, пахнувшую грибами землю.

Глава двенадцатая
МЁРТВЫЙ ЧАС

Таня спустилась к мостику, перешла на тот берег и пошла лугом. Усталые ноги словно просили Таню: «Давай посидим, давай посидим!» Но Таня не останавливалась. То и дело она встряхивала коробку. Она хотела угадать по звуку, что там внутри. Но угадать никак нельзя было.

Таня подобрала на дороге прутик и попробовала прутиком открыть коробку. Но ничего не вышло: прутик сломался – и всё.

На лугу паслось стадо. В тени под кустом сидел старый пастух в валенках и смешных оранжевых калошах. Таня набралась храбрости и подошла к нему:

– Дедушка! У вас нету чем открыть?

Старик из-под мохнатых седых бровей поглядел на ржавую коробку, порылся в карманах широченных штанов и достал большой складной нож.

– Дай-ка! – Он стал поддевать щербатым лезвием крышку. – Вся насквозь ржавая. В воде, что ли, лежала?

– Нет, не в воде, дедушка, а в земле. Это я клад нашла.

– Ась?

– Клад, дедушка, нашла. Мы с вами поделимся.

– Ладно уж, – улыбнулся старик. – Давай откроем как-нибудь. Тут и руку порезать недолго. Ишь, ржа кругом.

Наконец ему удалось поддеть кончиком ножа крышку; он осторожно нажал, и плоская коробка медленно, с ржавым скрипом открылась.

– Ну, что там? Что, дедушка?

– Сейчас разберёмся, – ответил старик, вы-тирая руки о штаны и складывая нож. – Во, гляди! Вот он весь твой клад.

Таня нагнулась над коробкой. В коробке лежала маленькая, тоненькая книжечка папиросной бумаги. К ней приклеилось несколько крупинок махорки. Немного махорки налипло и на ржавые стенки коробки. Под книжечкой оказался огрызок карандаша и чёрный мундштук с серебряным ободком. Они-то и погромыхивали, когда Таня встряхивала коробкой. Больше ничего в коробке не было.

– Небогато, – сказал старик.

– Да… – сказала Таня и села на траву рядом со стариком. – Возьми себе, дедушка.

– Ну, куда её, ржавь такую!

Дедушка достал из кармана кисет, свернул огромную папиросу и закурил. А Таня стала разглядывать книжечку. В ней было немного страничек. Они слиплись, и нельзя было понять сколько их. На первой страничке было что-то написано чернильным карандашом. Почерк был размашистый, некоторые слова не дописаны. Видно, тот, кто писал, сильно торопился. От сырости карандаш кое-где расплылся в лиловые пятна. Всё-таки Тане удалось разобрать. Там было написано: «16», потом «окт», а рядом «41».

Таня стала думать: «16» – это число, это понятно; «окт» – это октябрь; а «41» – это, наверно, сорок первый год.

– Дедушка, – сказала Таня, – это, наверно, писали знаешь когда? В сорок первом году, шестнадцатого октября. Тут написано.

– Ась? Вот оно что! – Старик задумался. – Это, знать, солдат обронил. Здесь бои были, ох, сильные бои! Вишь, земля до сей поры изрыта… Это солдатский портсигар. Может, его хозяин до Берлина дошёл. А может, и погиб… Кто ж теперь скажет!

– Мой папа тоже на войне погиб, – сказала Таня, – под Москвой…

Старик ничего не ответил.

Таня стала медленно, с трудом читать дальше: «Дорогие мои мать, жена, сын и дочка…»

Больше на страничке не поместилось. А до следующей странички Таня не могла добраться, потому что боялась разорвать слипшуюся папиросную бумагу.

– «Дорогие мои мать, жена, сын и дочка…»– вслух повторила Таня.

И вдруг ей пришла в голову невероятная мысль. Да нет, не может быть! А почему не может быть? Очень даже может быть! Таня стала шептать:

– Мать – это бабушка. Жена – это мама. Сын – это Лёша. А дочка – это, конечно, я сама, Таня! – И Таня вскрикнула: – Дедушка, миленький, это знаешь кто? Это, наверно, мой папа писал… Дедушка, миленький, это папа, я знаю, это папа!

Она вскочила, быстро сложила в коробку и книжечку, и карандаш, и мундштук, всё как было, и, не попрощавшись с пастухом, не оглядываясь, побежала по лесной дороге в санаторий. Она бежала и думала только об одном: она нашла письмо от папы. Вот какой клад она нашла! Папа обещал написать – и вот написал! А она нашла! Сейчас она покажет папино письмо маме. Пусть мама скажет, папина это рука или не папина.

Таня бежала изо всех сил. Ноги теперь уже не просили: «Давай посидим». Нет, они быстро несли Таню по дороге. И вот она добежала до решётчатых ворот с вывеской «Санаторий «Зелёный шум»». Там дремал сторож. Таня с размаху толкнула калитку. Она скрипнула. Сторож очнулся и сказал:

– Нельзя! Мёртвый час.

– Дяденька, – сказала запыхавшаяся Таня, – мне очень надо… Зотову… Лидию Мироновну…

– Знаю. Только потом. А сейчас никак!

– Почему, дяденька? Ведь это моя мама!

– Знаю. А хоть бы мама, или бабушка, или тётя – всё равно нельзя. У нас режим.

– А когда он уйдёт?

– Кто уйдёт?

– Режим.

Сторож с недоумением поглядел на Таню:

– Режим – это, стало быть, расписание, распорядок. Понятно? Как мёртвый час окончится – пожалуйста, навещайте, гости, наших больных, а сейчас нельзя.

– А когда он кончится?

– Мёртвый час-то? Да часика через два. А ты посиди на лавочке или в лесу погуляй, цветочков для матери нарви. Ей приятно будет.

Таня растерялась:

– Два часа я не могу. Мне надо ей письмо передать.

– Какое такое письмо?

– Вот! Срочное письмо. – Таня показала сторожу плоскую заржавленную коробку. – Это от папы. Он писал много лет назад. Здесь, в окопах. А сейчас я нашла. Вот. Видите?

Сторож посмотрел на ржавую коробку, на книжечку, покачал головой и сказал:

– Ну ладно, раз такое дело, ступай! Только потише, а то мне выговор через тебя будет. Потому как у нас режим…

Но Таня уже не слышала его. Она бежала по аллее. Песок скрипел под ногами. На большой клумбе покачивались диковинные цветы. Посерёдке блестел зеркальный шар. В нём всё отражалось.

Аллея привела Таню в тенистый парк. Там были гамаки и низенькие полотняные стулья. На них не сидишь, а почти что лежишь. Но как найти маму, когда все больные одинаково одеты в полосатые костюмы – полоска белая, полоска голубая!

Вдруг Таня услышала знакомый голос:

– Танюша!

Таня оглянулась. Неподалёку, под толстой красной сосной, на полотняном стуле лежала мама. На коленях у неё была открытая книга. Но мама не читала её, а, видно, лежала и думала. Таня бросилась к ней:

– Мамочка, я тебя ищу!.. А все одинаковые…

– Какая ты чумазая! – сказала мама. – Стыдно будет тебя здесь знакомым показать. А Лёша где?

– Он там… Копает ещё… всякие черепки.

– Сейчас пойдём умоемся, а то на тебя смотреть страшно. Ну, а ты-то что-нибудь нашла в курганах?.

– Нашла, – сказала Таня и протянула маме плоскую ржавую коробку. – Вот!

Мама посмотрела на коробку:

– Зачем это тебе, Танюша? Ведь ты уже большая. Смотри, руки все в ржавчине. Брось её сейчас же!

– Нет, мама, – сказала Таня, – бросить нельзя, потому что там письмо.

– Какое письмо?

– Письмо… – Таня помолчала. – Очень простое письмо, мама… От… папы.

– Что?…

Мама побледнела и крепче взялась за палки низенького полотняного стула.

– Вот, посмотри! – Таня открыла коробку и протянула маме маленькую книжечку. – Только они слиплись. Тут сверху написано: «Шестнадцатого октября сорок первого года». А дальше про тебя… и про Лёшу… и про меня…

– Погоди!

Мама откинулась на полотняную спинку, минутку лежала с закрытыми глазами, потом медленно поднялась, села и сказала:

– Давай!

Она взяла книжечку и стала осторожно отделять одну страничку от другой. Один листочек чуть надорвался, и Таня вскрикнула.

Все листочки были исписаны всё тем же торопливым карандашом.

Мама разложила листочки по порядку на книге, которая лежала у неё на коленях, потом нагнулась и стала медленно и негромко читать:

– «Дорогие мои мать, жена, сын и дочка. Пишу в окопе. Немецкие танки прут один за другим. Похоже, что больше не увидимся. Я смерти не боюсь. Если погибну, то ведь это за вас, за мою семью, за Москву, за Родину. Верю, мои родные, мои хорошие, вернётся к вам счастье. Помните: оно куплено дорогой ценой. Помните это всегда. Берегите его. Книжечка кончается. Ладно, больше мне её не курить. Вот опять ползут, окаянные! Крепко целую вас. Про…» Про… щайте! – закончила мама, и белые руки её с папиросными листочками опустились на колени…

– Прощайте! – как эхо, повторила Таня. Она стала на колени возле низенького стула, заглянула маме в глаза:

– Мамочка, это папа писал, правда? Скажи, правда?

Мама пересчитала папиросные листочки. Их было восемь. Она сложила их стопкой и разгладила. Они тихонько шелестели.

– Ну, скажи, мама, это папа, да?

Мама прижала Танину растрёпанную голову к себе, поцеловала её в самую макушку и сказала:

– Доченька, по почерку трудно сказать… Ведь это писалось в страшную минуту… Всё-таки я думаю, что это он. Будем считать, что это папа.

И мама снова поцеловала Таню. А потом опять взяла папиросные листочки и стала их перечитывать, будто хотела выучить наизусть.

Она так и не решилась сказать Тане, что папа был некурящий и никогда не курил ни махорку, ни лёгкий табак и мундштука у него, конечно, никакого не было…

Глава тринадцатая
ВЯТИЧИ

После мёртвого часа Таня снова пошла на курганы. Теперь она была чистенькая, умытая, причёсанная. В косах были белые шёлковые ленты, которые мама попросила у нянечки в санатории. А под мышкой Таня несла завёрнутую в газету плоскую коробку с папиным письмом.

Солнце уже не так пекло. Стало прохладней. Таня прошла по мостику, увидела старые, заросшие травой окопы и вдруг ясно представила себе, как в этих окопах стоят бойцы. Один из этих бойцов – папа.

Они смотрят вперёд, ждут. И вот оттуда, может быть из-за того бугра, выползают фашистские танки. Они ползут вперёд, на ходу стреляют из больших пушек по окопам. Рвутся снаряды, но бойцы не убегают, нет! Они смело стоят на месте. И папа тоже не убегает и тоже ждёт.

И вот, когда танки подходят совсем близко, раздаётся команда: «Огонь!», и бойцы чуть приподнимаются над окопами и изо всех сил швыряют гранаты, связки гранат на танки, под гусеницы. И вот взрывы, и громадные танки останавливаются, некоторые горят, дым стелется над речкой, над деревней Шумилове.

А папа достаёт свой солдатский портсигар и торопливо пишет на папиросных листочках: «Дорогие мои…». Он спешит – время не ждёт, вон ползут ещё танки, и снова гранаты, снова взрывы, и огонь, и бой…

И Тане кажется, что вот наконец-то она ясно-ясно вспомнила своего папу и видит его как живого.

…Когда она подошла к курганам, там всё уже было кончено.

Все – и московские и шумиловские – собрались под старой берёзой. Пришла даже сама председательница колхоза.

Алексей Кузьмич объяснил:

– Вот мы и закончили наши раскопки. Это курганы вятичей. Вятичи и кривичи – наши предки.

Алексей Кузьмич подробно рассказывает про вятичей. Все внимательно слушают.

Садится солнце, и на западе всё небо красное, словно там пожар.

Потом небо погасло, спустились сумерки и окутали синевой и старую берёзу, и разрытые курганы, и толпу, собравшуюся вокруг седой, древней земли. Только речка внизу блестит, и слышно, как там поют-заливаются лягушки.

Таня пробралась сквозь толпу к Лёше и дёрнула его за рукав:

– Лёша, а знаешь, что в коробке-то?

– В какой коробке? – шёпотом спросил Лёша.

– В той, что я откопала…

– Ладно, Танька, потом! Не мешай, пожалуйста!

Алексей Кузьмич рассказывал:

– В этих курганах, товарищи, видимо, были похоронены славянские воины. Возможно, что они защищали только что заложенный городок, под названием «Москва», от кочевников. Эти храбрые воины – наши предки…

Таня снова дёрнула Лёшу и сказала ему на ухо:

– В этой коробке оказалось письмо от папы.

Лёша перестал слушать Алексея Кузьмича.

Он обернулся к Тане. В сумерках только видно было, как блестят его глаза.

– Ты что, с ума сошла, Танька? – зашипел он.

– Нет, не сошла. И мама сказала, что от папы. Вот оно, здесь…

– Где? Давай скорей!

Лёша выбрался из толпы, отвёл Таню в сторонку, взял коробку, открыл её, достал папиросные листочки. Но было уже темно, ничего нельзя было разобрать.

Алексей Кузьмич кончил свои объяснения:

– Зотов! Стасик! Всё. Быстренько собирайте бригады. Пора домой.

Все побежали на речку умываться. Потом все во главе с Алексеем Кузьмичом разобрали заступы, вещевые мешки, фляжки и с весёлой отрядной песней зашагали к автобусной остановке.

Песню сочинил Женя Малов. Он сам и слова придумал и музыку. Он же и запевал:

 
Это наши луга, это наши поля,
Это наша родная земля,
Наши реки и горы,
И морские просторы,
И на небе звёзды,
И звёзды Кремля.
 

В автобусе Лёша снова попробовал прочитать листочки, но и там был слишком слабый свет.

И только когда наконец добрались до дому, Лёша снял с плеча вещевой мешок, вынул ржавую коробку, достал папиросные листочки, разложил их на своей половине стола, зажёг настольную лампу и стал их читать.

Бабушка сказала:

– Это что за чтение? Спать надо!

Таня сказала:

– Бабушка, не мешай, пожалуйста. Это я там нашла, на кургане, где воины, где вятичи. Это, знаешь, бабушка, письмо от нашего папы.

Руки бабушки задрожали, она засуетилась:

– Что ты, Танюша, что ты! Батюшки, кто же тебе сказал? Болтает сама не знает что!

– Нет, и мама сказала!

Бабушка вынула из потёртого футляра очки, надела их, потом сняла, подошла к Лёше:

– Алексей, ну прочитай, что тут написано. Что она, Танька, болтает…

Таня тоже подошла к столу. Лёша стал читать:

– «Дорогие мои мать, жена, сын и дочка…» По морщинистому лицу бабушки медленно поползла слеза. Бабушка не вытирала её, слеза всё катилась от морщинки к морщинке.

– «Похоже, что больше не увидимся. Я смерти не боюсь. Если погибну, то ведь это за вас, за мою семью, за Москву, за Родину…»

За открытым окном звенели трамваи, гудели машины, раздавались весёлые голоса. А Лёша читал:

– «Верю, мои родные, мои хорошие, вернётся к вам счастье. Помните: оно куплено дорогой ценой. Помните это всегда. Берегите его». – Голос у Лёши задрожал. Он ниже опустил голову, помолчал, потом продолжал: – «Книжечка кончается. Ладно, больше мне её не курить. Вот опять ползут, окаянные! Крепко целую вас. Про…» Прощайте! – с трудом закончил Лёша и положил на стол последний листочек.

Все молчали. В комнате было тихо. И только за окном всё стоял неумолчный, ровный, бодрый гул – вечный гул Москвы.