Текст книги "Рассказы и повести"

Автор книги: Яков Тайц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 31 страниц)

5

И вот настал долгожданный час. Окончилась война. Пришла победа.

В Эйслебен вошли американцы. Старый горновой вместе с другими рабочими отправился к американскому коменданту.

– Мы хотели бы, – сказал он, – поставить у себя в городе памятник.

– Кому? – спросил комендант.

– Ленину, – ответил старый рабочий.

– Что? – вскочил американец. – Ленину?… Большевизм разводить? Не позволю!

Пришлось рабочим снова прятать статую Ленина, но теперь от американцев.

Но через два месяца, когда Василий уже был на родине, население города узнало, что Эйслебен переходит в советскую зону.

Жители обрадовались. Американцы уходят! Завтра придут русские!

Старый горновой никак не мог заснуть в этот вечер. Он долго ворочался с боку на бок, а потом встал и отправился на завод.

– Товарищи, – сказал он, – американцы уходят. Завтра утром придут русские. Давайте поставим на площади памятник. И когда утром войдут советские войска, они увидят в городе памятник Ленину!

Времени было в обрез: летняя ночь коротка. Но рабочие руки не боятся труда.

Все дружно взялись за дело, и к полуночи на главной площади уже вырос большой каменный постамент. Потом на грузовике с прицепом привезли на площадь статую и стали её водружать на место.

Сотни рук помогали рабочим. И когда над городом взошло солнце, оно осветило бронзового Ленина, который стоял на площади, протягивая руку навстречу наступающему дню и вступающим в город советским войскам.

Так появился в городе Эйслебене памятник Ленину. Он и сейчас там стоит. По праздникам у его подножия собираются жители города. Приходят и пионеры. И старый горновой читает им письмо:

Дорогие пионеры Свободной Германии! Берегите памятник Ленину. Любите Ленина. Ведь он боролся за счастье и за мир всех народов на земле.

Ваш Василий.

Пионеры украшают памятник цветами и ветками. А над ними стоит бронзовый Ленин и с доброй, ленинской улыбкой смотрит на старинный немецкий город Эйслебен.

НАХОДКА
Глава первая
ДЛИННОЕ СЛОВО

Я вам расскажу про Таню Зотову, но начать надо, пожалуй, с её брата, с Лёши. Всё-таки он старше. Таня – она ещё маленькая, она только недавно перешла во второй класс. Можно даже считать, что она ещё первоклассница – ведь во втором классе она будет учиться только осенью.

А Лёша уже перешёл как-никак в шестой. Учителя считают, что пятые и шестые классы – самые шумные, самые трудные. Не знаю. Во всяком случае, Лёша Зотов не был ни шумным, ни трудным.

Сейчас его нет дома. Сейчас он отправился в своё самое любимое место – в библиотеку. Он туда ходит каждый день, а то и два раза в день. Мама сколько раз ему говорила:

– Лёша, ну что ты глотаешь книги, как страус всё равно! Ведь писатель каждое словечко обдумывал, каждую страничку. А ты – хвать, ам! – и проглотил.

Лёша улыбается:

– Ладно, мама, я не буду как страус. А сам всё «глотает».

Вот он подошёл к библиотеке. Она помещается в небольшом двухэтажном доме. Ребята, живущие на Красной Пресне, наверно, знают его. Там каменный забор, ворота. Под окном растут липы. Сейчас они цветут и сладко пахнут. Лёша постоял на крыльце, подышал липовым запахом и толкнул дверь.

В библиотеке было много ребят. Одни сидели за длинным низким столом и шёпотом читали:

 
В доме во-семь дробь о-дин
У заста-вы Иль-и-ча…
 

Другие стояли в очереди вдоль жёлтого лакированного прилавка, просматривали друг у друга книжки, переговаривались:

– Это интересная – про войну!

– А это плохая книжка: тоненькая!

Лёша спросил:

– Кто последний?

Конечно, он мог бы и без очереди подойти, потому что книги выдаёт его мама. Вот она стоит там, у маленького столика, высокая, немного седая; на жакетке планочка от медали «За оборону Москвы».

Но Лёше неохота подходить без очереди. Ребята сразу поднимут шум: «Почему без очереди, почему без очереди?» А станешь им объяснять, что это мама, – они, пожалуй, ещё хуже начнут: «Ага, по знакомству!»

Нет, уж лучше постоять немного.

Лёша стоит в очереди, оглядывает белые стены. На них всякие плакаты, картины, портреты детских писателей. Лёша их знает всех в лицо. Вот самый его любимый писатель – Аркадий Гайдар. У него, оказывается, на самом деле есть сын Тимур. Лёша читал его воспоминания в «Пионерской правде». Интересно, была у этого настоящего Тимура команда, как в книжке?

Когда подошла Лёшина очередь, мама быстро нашла в длинном, узком ящике Лёшину карточку и тихим голосом спросила:

– Что дома слышно, сынок?

– Всё в порядке, мама.

– Танюша что делает?

– На дворе в прыгалки играет.

– Так, – громко сказала мама. – Ну, что тебе дать, Зотов? Ты, по-моему, всю библиотеку прочитал!

– Нет, мама… Помнишь, я тебе говорил про наш отряд, про Алексея Кузьмича? Вот бы мне что-нибудь по этой части. Можно, я посмотрю на полках, а? Можно?

Лёшу хлебом не корми, только дай ему порыться в книгах. Правда, мама не очень-то позволяет ему подходить к полкам – он там такой порядок наведёт, что потом ни одной книги на месте не найдёшь! Всё-таки она сказала:

– Ладно, ищи вон там, – и показала на нижнюю полку. – Только поаккуратней, пожалуйста.

– Мама, ну зачем ты каждый раз говоришь! Как будто я не знаю…

Лёша прошёл к полкам, а мама занялась другими читателями. Потом она подошла к Лёше:

– Ну вот, нагородил уже!

– Сейчас, мама, сейчас всё будет, как было… Знаешь, мы даже настоящие раскопки будем делать. Курганы всякие, городища…

– А где же вы курганы эти возьмёте? Я слыхала, их на юге много, в степи.

– Зачем! Они и здесь есть, под Москвой. Нам Алексей Кузьмич рассказывал. Он в Академии наук работает, не шутка!

Лёша присел на корточки и начал рыться в книгах.

Вскоре он вышел из библиотеки с толстым томом в руках. Книга, видно, попалась очень интересная, потому что Лёша сразу же, на ходу, принялся читать. Ноги сами по себе шагают по тротуару, а глаза смотрят в книгу. И вдруг – стоп! Лёша налетел на гражданина, который тоже на ходу читал, только не книгу, а газету «Вечерняя Москва». Гражданин сказал: «Извините», а потом увидел, что перед ним мальчик, и обиделся:

– Смотреть надо, а не читать на ходу!

Конечно, гражданин был прав, потому что на углу Лёша задел лоток мороженщицы. У заставы он едва не угодил под грузовик.

Наконец после всех приключений он добрался до своего дома. Это на Красной Пресне, в новых домах.

Лифт с лёгким гуденьем повёз Лёшу на пятый этаж. Дверь ему открыла Таня – та самая, о которой я и хочу вам рассказать. Она очень похожа на Лёшу. У неё тоже чуточку выпяченные губы, тёмные глаза и русые волосы. Только у Лёши они острижены под ноль, а у Тани заплетены в две косички с лентами. Ленты, кстати сказать, Таня вечно теряет. То и дело слышно: «Мама, ты не видела мою ленточку?», «Лёша, тебе не попадалась моя ленточка?…»

Таня посмотрела на толстую книгу, которую Лёша притащил, и стала разбирать длинное, непонятное слово на переплёте:

– Ар… Ар… Арехология… Лёша, это про что это – арехология?

Лёша засмеялся:

– Это наука такая…

– О чём наука?

– Об орехах.

– А разве есть такая?

Лёша похлопал Таню по плечу:

– Эх ты, профессор! Ну где ты вычитала «арехологию»? Не видишь, написано: «Археология».

Таня посмотрела:

– Не всё ли равно! А зачем она, Лёша?

– Это вам, первоклашкам, ещё рано.

– А я уже во второй перешла!

– Ох, извините, ошибся! – сказал Лёша и прошёл к письменному столу.

Раньше, до войны, это был папин стол. А сейчас одна половина Танина, а другая – Лёшина. На Таниной половине – чистота и порядок. А на Лёшиной чего только нет! И ржавые железки, и черепки, и старинные монеты, на которые ничего не купишь, и чьи-то огромные зубы – не то волчьи, не то лошадиные…

Лёша сел за стол и снова взялся за книгу. Но Таня стала дёргать его за плечо:

– Лёша, давай играть в лото, а? Чур, только я буду кричать!

– Некогда, Таня.

– Тогда в поддавки. Чур, я белыми!

– Таня, я ведь сказал – некогда.

– Ну ладно, ну тогда в домино.

– Таня, тебе, кажется, ясно говорят… – начал было Лёша, но тут на столе затрезвонил телефон.

Лёша взял трубку:

– Алексей Зотов слушает. А, Стась, здорово! Достал. Клад, а не книга… Всё есть, всё… Как измерять, как копать, как землю откидывать. Ага… Теперь можем смело ехать. Ага… Приходи… Пока!

И Лёша положил трубку. А Таня сразу навострила уши:

– Что копать, Лёша?

– Ничего!

– Нет, я знаю: вы поедете клад копать, да?

– Пускай клад, – сказал Лёша, – только отдай книгу. Не успел отвернуться, а она уже схватила!

– На, возьми, пожалуйста, только скажи, какой клад. Лёшенька, скажи! Я ещё ни одного кладика никогда не выкопала.

– Да никакой не клад. Что ты, Танька! Я просто пошутил.

– Нет, я знаю, ты не пошутил. Ты нарочно говоришь, я знаю. Вот придёт мама, я ей всё расскажу про вашу эту – как её? – арехологию.

Но Лёша уже не слышал Тани. Толстая книга подхватила его и унесла далеко-далеко, в седую русскую старину…

Глава вторая
ПРО ПАПУ

Мама, как нарочно, в этот вечер долго не приходила. Таня стояла у окна и смотрела на улицу – идёт мама или не идёт. Но мама не шла.

Сверху, с пятого этажа, Тане видны трубы, крыши, дома, трубы, крыши… Некоторые трубы очень высокие, это фабричные. За одной из них садится солнце, и всё небо покрыто розовыми облаками. Дым из фабричных труб завивается в пухлые розовые кольца, и кажется, будто все облака получаются из этого фабричного дыма.

Но вот на небе всё погасло, зато на земле сразу зажглись тысячи огней и повисли вдоль улиц, словно ёлочные бусы. А на углу засветились большие часы. Обе стрелки слились в одну толстую стрелу на цифре «девять».

Таня обернулась к Лёше. Он уже не читал, а думал о чём-то, подперев кулаками голову.

– Лёша! Ну Лёша же!

– Что?

– Почему мамы так долго нет?

– Задержалась…

Таня подошла к Лёше:

– Ладно, Лёша, не хочешь про клад – тогда про папу расскажи.

– Я ведь тебе уже сто раз рассказывал.

– А я про папу тыщу раз могу слушать.

Лёша знал – от Тани отделаться нелегко. Да и сам он любил рассказывать про папу. Когда рассказываешь, все вспоминается, и кажется, что папа опять здесь, рядом.

– Ну ладно.

Он сел на подоконник, обхватил руками колени и стал смотреть на огоньки за окном. Их было очень много, они разбежались далеко, словно звёзды на небе, и, так же как звёзды, мигали и переливались в синей темноте весеннего вечера.

Таня села рядом с Лёшей и прижалась боком к его твёрдым коленкам.

– Ты читала в «Пионерке» воспоминания Тимура Гайдара?

– Нет, не читала. Там очень маленькие буковки. Мы такие не проходили.

– Эх вы, «буковки»! – усмехнулся Лёша. – А знаешь, Таня, я бы тоже хотел написать воспоминания…

– Про кого?

– Ясно, про кого: про папу.

Таня сказала:

– Я бы тоже…

– Что – тоже?

– Воспоминания про папу.

Лёша легонько дёрнул Таню за косичку:

– Чудная ты, Танька! Какие могут быть воспоминания, раз ты его не помнишь!

– А может, я вспомню. Вот буду о нём думать, думать – и вспомню.

Лёша ничего не ответил.

В комнате становилось всё темней, но света зажигать ни Лёше, ни Тане не хотелось.

– Не знаю, про что рассказывать, – начал Лёша. – Про Кунцево, что ли? Но раз ты не помнишь… А я помню, как мы поехали туда, к бабушке, и ночевали там, а папа тебя вареньем кормил с ложечки, а ты вся измазалась, пчёлы так и липли к тебе, а ты – ничего, только отмахиваешься и кричишь: «Исё, исё!» А потом мы все пошли на Москву-реку купаться, и тебе там щёки отмывали, а ты болтаешь ногами, орёшь вовсю, а папа стоит на берегу и приговаривает: «Так её, так! Исё, исё!» Таня засмеялась:

– Он был смешной, да?

– Ох, он любил смешить! Шутил всё. А потом мы пошли домой и узнали, что война. А раньше, понимаешь, мы ничего не знали.

– Ну и что? И дальше?

– Ничего. Началась война, и всё.

Лёша замолчал. Как рассказать Таньке про те первые дни, про то, как Москва сразу вся потемнела, словно насупилась, про то, как проходили по улицам колонны бойцов с грозной песней:

 
Идёт война народная,
Священная война…
 

Лёше вспомнилось, как однажды он побежал за такой колонной, и один из бойцов сказал: «Пойдёшь с нами, сынок?» – «Пойду», – ответил Лёша и долго шагал в ногу с колонной и подпевал:

 
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой!
Сразиться с силой тёмною —
С фашистскою ордой.
 

Потом боец сказал: «Ступай домой, сынок, ступай, а то заблудишься». Бойцы ушли, а Лёша прибежал домой и сказал: «Папа, пойдём на войну!» И запел: «Вставай, страна огромная…» А папа сказал: «Нет, Лёша, сначала я пойду, а потам уж сообразим насчёт тебя». Но папа долго ещё оставался дома, потому что завод не отпускал. Ведь он работал на военном заводе. Потом он даже домой не приходил, а всё время был на заводе и ночевал там. Это называлось – на казарменном положении.

Но как обо всём этом рассказать Тане?

– Ну, что ж ты? – сказала Таня.

– Пусти-ка, Танька, нога затекла! – Лёша сел поудобнее. – Вот… значит, началась война. Начались дежурства… Затемнение… Детей стали эвакуировать…

– А это что? – спросила Таня.

– Это значит – увозить подальше от Москвы. Потому что начались налёты. Каждую ночь. Прямо спать не давали. Но мама сказала, что она из Москвы не уедет. И я тоже сказал: «Не уедем!»

– И я бы тоже так… – сказала Таня.

– Правильно! А немцы всё ближе к Москве. И вот раз папа пришёл с завода и говорит: «Пришёл проститься, иду». Мы сразу поняли куда и стали его собирать. А вечером пошли провожать на сборный пункт – там, за площадью Маяковского.

– И я пошла? – спросила Таня.

– Ага! Папа тебя ещё на руках нёс. Идём, а кругом темень! Идёт машина, а её не видно, только маленькие синие подфарники. Идёт трамвай, а его не видно… Так и кричали: «Кондуктор, какой номер?» Добрались мы до площади Маяковского. Папа стал прощаться с нами и говорит: «Ждите, я вам письмо напишу. Теперь фронт близко, письмо живо дойдёт. И полевую почту вам напишу – и всё».

– Какую полевую почту? – спросила Таня.

– Это тогда так писали, адрес такой: номер – и всё.

– А где же письмо? – сказала Таня. – Ведь письма не было.

– Не было, – отозвался Лёша, – но мы тогда думали – будет. А потом папа сказал: «Лёша, ты теперь один мужчина в семье, имей в виду». И всё такое. И чтобы я маме помогал…

– И меня не обижал, – подхватила Таня.

– Про это он ничего не говорил. А я тебя и так не обижаю.

– А я ничего не говорю, – сказала Таня. – Дальше…

– Дальше – всё. Папа остался, а мы пошли домой. И вдруг – вуууу! «Граждане, воздушная тревога!» А мы тут, недалеко от Маяковского метро, – и, значит, туда. А там тепло, светло. Как сейчас. Только на платформах, вот где люди ходят, везде лежаки – пожалуйста, ложись, спи. На них всякие старушки, мамы с детьми. Ну, и мы пристроились. Я ведь ещё тогда маленький был… Сколько? Семь лет. Ещё в школу не ходил…

– Ого, даже поменьше меня был! – удивилась Таня.

– Да… Ну вот. Сели мы. А ты всё таращишь глаза на лампы, а потом заснула. А я говорю: «Мама, поспи, а я посижу с Танькой», – и незаметно сам заснул. Потом, чувствую, мама будит: «Пора, Лёша, вставай». А мне спать ещё, ой, как охота! Открыл глаза и сначала даже не понял, где я. Мне уж там снилось что-то хорошее, будто войны нет. Мама говорит: «Пошли, детки, – отбой». Поднимаемся на эскалаторе, а сами думаем: «Как там, наверху, Москва?» И вот вышли на Садовую… Светает, аэростаты спускаются…

– А, это я знаю! Это вроде рыбы, такие большущие…

– Ага… Смотрим – а Москва вся целёхонька! И только стекло хрустит под ногами. Это от волны…

– От какой волны, Лёша?

– От взрывной… от воздушной. В общем, от фугаски.

– От какой фугаски?

– Ну, от бомбы. Ладно, потом… Идём. Дошли до нашего переулка, и вдруг мама меня как дёрнет за руку, как закричит: «Батюшки, Лёшенька, да что ж это!» Я смотрю, Танька, вижу – нашего дома, вот где мы жили, нету. То есть он есть, только это уже не дом, а просто развалины. Крыша пробита, стена обвалилась, и всё вот так вот исковеркано.

Таня крепче прижалась к Лёшиным коленкам и повела плечом:

– Как страшно!

– Ещё бы не страшно! Если б не папа, если б мы его провожать не пошли, нам бы всем тогда конец был…

Таня посмотрела на Лёшу:

– Какой конец?

– Обыкновенный конец – и всё. Выходит, папа нас всех спас тогда. Ты заплакала. Даром что такой клоп была, а поняла, что дом разбомбили. Даже я и то заревел. А мама говорит: «Деточки, не плачьте! Это ещё счастье, что никого дома не было», А у самой слёзы.

– А я никогда не видела, как мама плачет, – сказала Таня.

– И я, – сказал Лёша. – Только когда извещение получили…

Лёша снова замолчал. В комнате стало совсем темно и тихо. Только снизу, со двора, с улицы, доносились весёлые голоса неугомонных ребят, звонки трамваев, гудки машин – весь обычный гул огромной Москвы.

Зимой его меньше слышно, но летом, когда окна открыты, этот шум не прекращается ни на минуту. И даже если глубокой ночью встанешь и прислушаешься, обязательно услышишь невнятный, но ровный, бодрый гул – гул Москвы.

– А потом что? – сказала Таня.

– Потом ничего. Походили мы около развалин, вытащили, что смогли: папин стол, диванчик этот, игрушки-погремушки твои. Потом пошли в райсовет, ночевали у каких-то соседей, а потом нам эту квартиру дали, в новом доме…

Таня сказала:

– А я знаю… А я знаю, почему от папы письма не было.

– Почему?

– Знаю: потому что он по старому адресу писал, а мы уже в новом доме жили.

Лёша махнул рукой:

– Чудила ты! Будто мама не ходила на почту, будто не спрашивала!

– А может, оно где-нибудь затерялось.

– Не знаю, Танька. А может, папа просто не успел его написать. Ведь на войне знаешь как: командир даст приказ – бей врага, и ни шагу назад!

Лёша долго рассказывал. Таня слушала его и всё старалась вспомнить папу. И порой ей казалось, что вот ещё немножко, ещё чуточку – и она его всё-таки вспомнит.

Глава третья
СЕМЕЙНЫЙ СОВЕТ

Наконец пришла мама. Она вошла в комнату, увидела, что темно, стала нашаривать на стене выключатель и сказала:

– Ау, птенцы! Где вы тут?

В комнате сразу стало очень светло. Лёша и Таня щурили глаза и смотрели на маму. Таня подбежала к ней:

– Почему так поздно?

– Надо было, дочка. А вы что же это, опять на подоконнике сидели!

– Мама, мы ведь уже не маленькие.

– Знаю я таких немаленьких! И почему в потёмках, как совы?

– Просто так, – сказал Лёша. – Вспоминали всякое…

Мама поставила в угол сумку, сняла жакетку:

– Вы что ж это, не ужинали ещё? Ах вы такие-сякие, живо за стол! Я сейчас…

Она пошла к себе в комнату переодеваться. А Лёша с Таней стали подавать на стол: три тарелки, три чашки, три ложки – всё по три.

Потом сели ужинать. Хорошо, когда мама дома, сидеть за столом, покрытым белой скатертью, под яркой лампой… Лёша пил чай из стакана с подстаканником, а мама с Таней – из чашек. Ужинали молча, потому что папа не любил, когда за едой болтают. Говорили только самое необходимое: «Лёша, отрежь Тане хлеба», «Таня, подай чашку», «Мама, подлей горяченького»…

После ужина Лёша с Таней вымыли посуду – три тарелки, три ложки, всё по три, – смахнули крошки со скатерти, подмели, причём Таня держала совок, а Лёша заметал на него мусор.

Когда всё было кончено, мама сказала:

– Так, молодцы! А теперь давайте устроим семейный совет.

Таня очень любила семейные советы. Она закричала:

– Ой, скорей, давайте!

И вот все втроём уселись на старый плюшевый диван: мама, конечно, посерёдке, а Лёша с Таней – по бокам. Мама накинула на плечи белый шерстяной платок с длинными кистями, а Таня прижалась к маме и прикрылась уголком этого платка.

– Значит, так. Была я сегодня в райсовете. Секретарь говорит: «Лидия Мироновна, вот вам путёвка в сердечный санаторий «Зелёный шум», здесь, под Москвой. Вам, как жене погибшего фронтовика, бесплатно. Ехать через два дня». Посмотрела я на эту путёвку и говорю: «Спасибо, товарищи, но как же я своих птенцов-то оставлю?» А секретарь говорит: «Ничего, они у вас уже большие, две недели пробудут и без мамы, ничего им не сделается». Вот, «большие», давайте совет держать: управитесь вы тут без мамы или нет?… Таня, да не рви ты на мне платок, пожалуйста!

Пока мама говорила, Таня всё заплетала косички из кистей на платке. Наверно, косичек двадцать заплела.

Она отпустила платок и в упор посмотрела на маму. Как же так? Как же это мама уедет на целых две недели? Как же без неё быть? А кого они с Лёшей по утрам будут провожать в библиотеку, кого встречать по вечерам? Нет, нет, две недели это слишком долго, это всё равно что целый год! Она вскочила:

– Я…

И вдруг прикрыла рот рукой. Она подумала: «А почему это я первая должна говорить? Пускай вперёд Лёшка скажет. Ишь хитрый какой: сидит и молчит. Ведь он старше. Если он скажет, чтобы мама осталась, она его скорей послушает. Всё-таки он мужчина – и чай пьёт с подстаканником и всё такое».

Она сказала:

– А почему я первая? Пускай вперёд Лёша скажет. И всё!

И она снова села подле мамы и давай расплетать шерстяные косички, которые она только что старательно заплетала.

Мама повернулась к Лёше:

– Что ж, твоё слово, сын!

Лёша поднялся, засунул руки в карманы и стал ходить взад и вперед по комнате широким, размашистым шагом, как папа. Потом он остановился перед мамой и сказал:

– По-моему, вопрос ясен. Тебе надо ехать, факт! А мы тут управимся. Если что сварить, я сумею. Помнишь, какой я тогда зимой суп сварил?

Мама улыбнулась, а Таня сморщилась:

– Такой солёный был, что до сих пор во рту противно!

– А зачем ты солила? – сурово спросил Лёша. – Кто тебя просил!

– А почему ты не сказал, что уже солил?

– Ладно, будет вам, – сказала мама и повернулась к Тане: – Ну-с, дочура, а ты что скажешь?

Таня молчала. Она растерялась и не знала, что сказать. Вот так Лёша! Выступил, называется!

– Танюша, поскорей, – сказала мама, – а то спать пора.

Таня встала и тоже начала ходить по комнате.

– Я сначала думала не так, – сказала Таня, – потому что без мамы нельзя. Как мы это будем без мамы, я себе даже не представляю.

– Ну да, – сказал Лёша, – вас надо ещё с ложечки кормить!

– При чём тут «с ложечки»? Я знаю, мама, тебе надо ехать – и всё. Чтобы ты поправилась. Чтобы у тебя сердце не билось.

Она подбежала к маме, обняла её и стала стискивать изо всех сил:

– Мамочка, миленькая, не уезжай!.. Нет, уезжай, уезжай! И приезжай вот такая толстая, вот такая…

Мама сказала:

– Танюша, пусти! Ты меня раздавишь!

– Пускай раздавлю, пускай!.. – Таня всё тормошила маму.

– Танька, перестань! – сказал Лёша.

– А ты чего?

Таня отпустила маму, обернулась к Лёше и вдруг как толкнёт его на диван! Лёша с размаху плюхнулся на диван так, что старые пружины жалобно загудели. Все засмеялись. Потом мама поправила волосы, натянула на плечи платок и сказала:

– Я думаю вот что… Я думаю, мы ещё попросим кунцевскую бабушку у нас пожить эти две недельки. Всё-таки я буду спокойней.

– Правильно, бабушку! – обрадовалась Таня.

Она очень любила бабушку.

– Даёшь бабушку! – крикнул Лёша. – Да здравствует бабушка!

На этом семейный совет и закончился. Решение было принято единогласно: маме в «Зелёный шум» ехать.