Текст книги "Рассказы и повести"
Автор книги: Яков Тайц
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 31 страниц)
ТОНЯ
Наша соседка Мария Петровна поехала в отпуск в деревню – там у неё родные, в деревне. Поехала одна, а вернулась с племянницей Тоней. Поезд в Москву пришёл поздно ночью, и Тоня ничего не видела и сразу легла спать.
А утром тётя Маша сказала:
– Я, Тонечка, ухожу на работу, а ты смотри сиди дома, никуда не ходи: у нас тут во дворе мальчишки озорники ужасные!
И ушла.
Тоня вымыла чашки, подмела и села к окошку смотреть на Москву. Но перед окном стоял высокий белый дом и заслонял всю Москву. Тогда Тоня надела платок и через кухню вышла во двор. Какой чудной двор: травы нет, земля твёрдая, со всех сторон высокие стены и наверху маленький кусочек неба, будто синий потолок.
Ребята во дворе играли «в салки», а когда увидели Тоню, обступили её и стали разглядывать и расспрашивать.
– Ты чья? – спросил один.
– Тётимашина, – ответила Тоня.
– А как тебя зовут? – спросил другой.
– Тоня.
– А ты откуда? – спросил третий.
– А мы, – важно сказала Тоня, – из колхоза!
– Колхозница, колхозница! – закричали все сразу. – Колхозница, почём молоко?
Тоня сильно обиделась и как топнет ногой:
– Что вы дразнитесь? А ещё городские! – Она махнула платком. – Ну вас, озорники, хуже деревенских!
– Ага, ты ругаться!.. Ладно, ребята, – сказал Борька, – сейчас я её посажу!..
Он подошёл совсем близко к Тоне:
– Ну-ка, колхозница, скажи-ка, а трамваи там есть у вас?
Тоня молчала.
– Нету, – тихо сказала она потом, – трамваев.
Все зашумели:
– Нету, нету!..
Тогда Тоня догадалась.
– А тракторы, – спросила она, – у вас есть?
Ребята притихли: чего нет, того нет!
– Постой! – крикнул Борька. – А автобусы у вас есть? Что!
Но Тоня не растерялась;
– А грузовики у вас есть? У нас два, большущие!
Тут все засмеялись:
– Тоже спросила… у нас их тыщи-тыщи!
– Тише! – скомандовал самый старший, Петька. – Я спрошу… Ну-ка, колхозница, а троллейбусы есть у вас?
Тоня села на ступеньку и сложила руки под платком:
– А у вас комбайны есть?
Вот она какая, никак её не переспоришь!
– А у нас мотоциклетка есть! – похвалился Борька.
– А у нас молотилка!
– А у нас такси, автомобили!
– Ну и что ж! А у нас сеялки, конные грабли!
Ничего не могли поделать ребята с Тоней. Они отошли в угол двора и стали советоваться. А Тоня спокойно сидела на ступеньке. Потом ребята вернулись:
– Пойдём с нами!
– Куда это? – спросила Тоня и пошла.
Ребята повели её через переулок к тому высокому дому, который всю Москву заслонял. А внутри там каменные лестницы, двери со звонками, по углам – кувшины для окурков.
– Не побоишься полететь, – сказал Петька, – мы тебя дразнить никогда не будем! – и открыл низенькую дверь.
Тоня увидела маленькую комнатку, вроде клетки, и удивилась: неужто такие махонькие комнатки бывают?
– Куда полететь? – спросила Тоня.
– Смотри сюда, – сказал Петька. – Видишь, кнопки? Шестую кнопку нажмёшь – и полетишь! Вон туда, – показал он, – на самый верх.
А Тоня уже слыхала про подъёмные машины – ей тётя Маша ещё в деревне рассказывала, и она не очень испугалась.
Она зашла в комнатку и стала разглядывать на стенке кнопки. Вдруг ребята захлопнули за ней дверь.
– Пустите! – закричала Тоня. – Пустите, я тёте Маше скажу!
– Нажми, нажми шестую кнопку!.. – орали ребята сквозь решётку. – Привыкай к Москве!
Тоня рассердилась, поднялась на цыпочки и как нажмёт на шестую кнопку – загудело, зашумело, и вся клетка вместе с Тоней стала тихо подниматься.
– Полетела, полетела!.. – зашумели ребята и со всех ног бросились по лестнице на шестой этаж встречать колхозницу.
Ребята бежали быстро, но машина обогнала их, и когда Петька первый добежал до шестого этажа, машина была уже там, и Тоня толкала тяжёлую дверь.
– Нажми на ручку, Тоня… – Петька запыхался и не мог говорить. – Она откроется. Нажми!
– Знаю без тебя, – ответила Тоня, вышла из клетки и, не глядя на ребят, стала спускаться по лестнице.
Тонечка, – сказал Борька, – испугалась? Мы тебя дразнить не будем, ты не бойся!
– Ничего я не испугалась, – ответила Тоня. – Я когда на самолёте поднималась, страшней было. А это что!
– На самолёте? – ахнули ребята и побежали за ней. – На настоящем самолёте?…
– А то на каком же? К нам в колхоз прилетал самолёт и катал всех – и стариков и ребят, и я летала! Вот там – да!..
Ребята во все глаза смотрели на Тоню.
– Тонечка, расскажи! Тонечка! – пристали к ней.
Они вернулись во двор, сели на ступеньки, и Тоня начала рассказывать.
И сразу она стала самой важной фигурой во дворе.
АНТОН И АНТОНОВКА
В правлении Ивановского колхоза висит снимок: усатый дядя, девушка в платочке, высокий конь и громадное яблоко. Все получились весёлые, даже яблоко весело блестит, только лошадь словно чем-то недовольна.
Осенью в районном городе устроили выставку сельского хозяйства. Все колхозы послали туда своё самое лучшее. А Ивановский колхоз чем может похвалиться? Садом!
Долго ивановцы отбирали груши и яблоки для выставки. Тут ведь надо самое-самое что ни на есть выдающееся. Наконец после споров и разговоров подобрали по решету груш, слив, яблок и прочего.
Одно яблоко – антоновка зимняя белая – попалось удивительно большое к красивое. Все радовались, а старший конюх Актон посмотрел на яблоки и явился в правление с претензией:
– Яблоки выделяете, а Шалуна не выделяете?
– Таких лошадей, я думаю, везде много, – сказал председатель, – его, пожалуй, и комиссия не пропустит.
– Яблоки пропустит, – возмущался Антон, – а коня донской крови не пропустит?…
Уговорил! На выставку послали двоих: младшего садовода Машу с яблоками и Антона с Шалуном.
– Береги яблоки, – сказал председатель Маше, помогая укладывать решёта на телегу. – Особо храни то, большое: другого такого, может, во всей области не найти! А тебя, Антон Потапыч, прошу – помогай там девушке в случае чего!..
– Председатель, будь благонадёжен! До свиданья!..
Антон привязал Шалуна к задку телеги и уселся рядом с Машей:
– Ну-ка, дочка, потеснись со своими фрухтами…
Поехали. Шалун весело бежал за телегой – ему, видно, нравилось, что не он тащит телегу, а она его…
В городе выставочная комиссия оглядела Шалуна, похвалила яблоки и сказала:
– Ваши экспонаты хорошие. Вот вам номер, место, располагайтесь!
Так и выразились по-ученому: экс-по-на-ты! Выставка была большая: симментальские быки на цепях, коровы, которые много молока дают, свиньи, цыплята, телята, поросята, ягнята… А лошадей! А машин! А хлебов разных! Много чего было!
Целый день по выставке ходил народ – колхозники, экскурсии, ребята из школы. Людно было, как на ярмарке. Один член комиссии достал аппарат и снимал всё интересное. Он и Машу снял, как она сидит в будке около яблок, а зимнюю антоновку даже отдельно снял.
– Милый человек, – просил Антон, – сними меня с конём! Яблоки снимаете, а коня-дончака не снимаете?
– Завтра начнутся скачки, – ответил член комиссии. – Если ваша лошадь покажет резвость, тогда пожалуйста…
Антон понёсся в комиссию:
– Я требую допустить нашего Шалуна до скачек!
Комиссия посмотрела в лошадиные списки и решила: пускай Шалун скачет. Антон обрадовался и побежал к будке, где сидела Маша.
– Разве, дочка, можно равнять, – начал он, – донской крови жеребца и яблоки? Хоть их тыщу раз снимай и переснимай!
– Нам, Антон Потапыч, – сказала Маша, – за нашу антоновку грамоту дадут!
– Кто сказал?
– А который ходит тут, снимает. «Вашему, говорит, колхозу большая слава будет через яблоки!»
Антон посмотрел на знаменитую антоновку, которая лежала на самом видном месте, и усмехнулся:
– Грамоту?… – Он осторожно потрогал громадное яблоко. – Тёзка мне… – и стал потирать руки. – А мы, дочка, с Шалуном завтра скачем!
– Скачете? – обрадовалась Маша. – Молодчина вы, Антон Потапыч! Призы, говорят, будут…
– Как кому! – И задумчиво повторил – Так грамоту, говоришь? За фрухты? Здорово… – и пошёл готовить Шалуна к скачкам.
Скачки начались в двенадцать часов тут же, на лугу, около выставки. Дорожка проходила как раз мимо Машиной будки. Народ повалил на луг. Маше нельзя уйти от будки, но ей и отсюда всё видно. Сначала скакали чужие лошади, но вот наконец и Антон Потапыч, в белой рубахе и начищенных сапогах, выехал на круг рядом с другим всадником. Заиграла музыка, в синем небе застыл красный флажок. Всадники, осаживая коней, подровнялись. Чужой конёк – вороной, складный, тонкий, зато он пониже сильного, золотистой масти, Шалуна.
Флажок чиркнул по небу – кони сорвались с места. Маша заволновалась, приподнялась на цыпочки и прикрылась рукой от солнца, чтобы лучше видеть. Хорошо идут, ровно – морда в морду! Вороной мчится легко, будто и земли не касается, а Шалун скачет размашисто, с натугой.
– Ой, матушки! – вскрикнула Маша.
Вороной стал вырываться вперёд. Вот его короткий чёрный хвост насмешливо вскинулся перед мордой Шалуна. Все зашумели: «Громобой, Громобой!» Антон шире расставил локти, гикнул и низко-низко пригнулся к лошадиной шее, будто хочет что шепнуть Шалуну. Конь рванул и на повороте догнал вороного. Народ закричал: «Шалун!»– и Маша вместе со всеми кричала: «Шалун, Шалун!» Она сорвала с головы платок и стала изо всех сил махать лихому наезднику Антону Потапычу.
Чья-то тень упала на Машу. Она, не переставая махать, оглянулась. Перед будкой стоял здоровенный парень, босой, в сером рваном пиджаке. Он протянул тёмный палец к знаменитой антоновке:
– Это что за яблочище такая?
– Руками нельзя! – рассердилась Маша. – Не видишь, написано: «Антоновка зимняя белая»! – Она поправила бумажку с надписью. – Нам за неё грамоту дадут!
Толпа на лугу шумела. Нельзя было разобрать, что кричали. Маша посмотрела на круг и с новой силой замахала платком: Шалун обгонял Громобоя. С каждым скачком он всё выдвигался вперёд, и вот он уже на целых полкорпуса обставил вороного. Антон Потапыч ещё подбадривал своего коня сапогами, и Шалун, разгорячённый, всё прибавлял ходу. Маше захотелось петь и плясать. Она подпрыгивала и всё кричала: «Давай, Шалун, давай!..»
Радостно приплясывая, она бегло посмотрела на решёта с яблоками и обомлела… Руки её опустились, рот испуганно открылся: «Матушки, да что ж это?» Она растерянно потопталась на одном месте, комкая и кусая платок. Вдали, у лесочка, виднелась серая спина оборванца, укравшего самое лучшее яблоко – зимнюю белую антоновку.
Маша бросилась на беговую дорожку. Всадники завернули и теперь скакали прямо на неё. Она различала весёлое, красное лицо Антона Потапыча, чёрные раздутые ноздри Шалуна, мелькающий серебристый край подков…
– Антон Потапыч, – в тоске закричала Маша, – антоновку стащили!
Кони с топотом пронеслись мимо. Маша побежала за ними, причитая:
– Надкусит он наш экспонат, Антон Потапыч, миленький, не губи, вон там ворюга, в лес удрал!..
Антон на всём скаку повернул голову в сторону леса, потом посмотрел вдоль круга – туда, где заманчиво краснел флажок финиша. Вороной стал нагонять, с минуту кони шли ровно. Антон всё поворачивал голову то вправо, к лесу, то влево, где финиш. Вдруг он откинулся, обернулся на Машу и с силой дёрнул правый повод. Шалун мотнул мордой и сбился с галопа. Антон свирепо подтолкнул его каблуком в живот, но Шалун не захотел сходить с крута. Антон снова рванул повод, снова поддал ногой и наконец под недоумевающий гул толпы погнал вправо, к лесочку. А вороной промчался дальше по кругу. Сидевший на нём молодой конюх всё оглядывался…
Плачущую Машу окружил народ. Через несколько минут, расталкивая толпу, подъехал Антон на взмыленном Шалуне и подал Маше яблоко.
– На, дочка, – тихо сказал он, – держи… грамоту!
Маша кинулась к яблоку.
– Целёхонько! – улыбнулась она, утирал глаза платком. – Хорошо как, матушки!.. Прости меня, разиню такую, Антон Потапыч.
Антон смотрел на круг, где подходил к финишу конюх на Громобое. Тут к Антону, пробившись через толпу, подошёл член комиссии с фотоаппаратом:
– Это что за фокусы – сходить с дорожки перед самым финишем?
Антон хмуро посмотрел на члена комиссии и стал снимать седло с Шалуна.
– Очень резвый жеребец! – сказал член комиссии. – Мы его на завтра записали скакать с Рафинадом. Только чтоб без фокусов, пожалуйста… А теперь становитесь с конём в позу!
И стал наводить аппарат.
– Дочка, – весело позвал Антон, – иди, вместе выйдем! С фрухтом своим иди!..
Маша стала рядом, прижимая к груди драгоценную антоновку.
Так они все и получились весёлые: Антон, Маша и антоновка. Только Шалун невесёлый: он ведь не мог ещё знать, что завтра ему удастся обогнать самого лучшего коня выставки – Рафинада. Мокрый, забрызганный собственной пеной, он часто дышал и потемневшими глазами сердито косился на громадное яблоко – потому у него и получилось такое обиженное выражение «лица».
КОНЬКИ
Вот живут брат и сестра – Костик и Тома. Томе в августе исполнилось десять лет, и папа подарил ей коньки. Называются «снегурки». Это самые лучшие коньки для начинающих.
А Тома – начинающая. Она не умеет кататься, но она зимой видела, как ребята катаются, и всё время твердила:
– Папа, хочу коньки! Папа, хочу коньки! Вот он и купил ей коньки. Они как санки. Широкий полоз спереди загибается вверх. Сзади шпенёк. По бокам «лапки». Вставишь шпенёк в дырочку в каблуке, завинтишь потуже ключом «лапки» – и мчись куда хочешь, лишь бы под ногами было хоть немного льда или крепкого снега.
Костик спросил:
– Папа, а мне коньки?
– Тебе ещё рано, пожалуй, – ответил папа. – Вот когда тебе тоже исполнится десять, тогда куплю.
Костик не стал спорить. Да и глупо было бы спорить сейчас, когда за окном стоит жаркий день, все ходят в майках и пьют на каждом углу газированную воду.
Потом наступила осень, и Тома начала готовиться к зиме. Ей сшили специальный костюм для коньков: лыжные штаны, лыжную кофту с «молнией», шапочку с голубым помпоном и голубой шарф, который будет развеваться на бегу.
Тома ясно представляла себе, как она выйдет на бульвар, заложит руки за спину и помчится на своих «снегурках». И все прохожие будут смотреть на неё и думать: «Как ловко бегает на коньках эта девочка в шапочке с голубым помпоном!»
И вот выпал первый снег. Кругом сразу посветлело. Папа стамеской выдолбил в Томиных каблуках дырки и приладил пластинки. А Тома надела свой костюм и стала привинчивать коньки. Но снег тем временем растаял.
Назавтра выпал второй снег. Тома достала было коньки, но тут и второй снег растаял.
Тома сердилась на погоду. Каждый вечер она слушала радио. Наконец сказали: «Ожидается похолодание, небольшой мороз».
Тома встала рано, кинулась к окошку – верно: улица покрыта ледком. Все идут осторожно, ворчат:
– Ох, и скользко!
А Тома радуется. Она поскорее надела лыжные штаны, кофту, шапочку, привинтила коньки, повязалась шарфом и шагнула к дверям.
Вдруг нога подвернулась, и Тома схватилась за дверь, чтобы не упасть. Но дверь отворилась, и Тома повалилась на стул. Стул опрокинулся, и Тома всё-таки упала на пол.
Костик подбежал к ней:
– Томочка, ушиблась?
– Нет, ничего. Конечно, на коньках в комнате нельзя.
Она ухватилась за стул и давай его толкать. Толкала, толкала, пока не выбралась со стулом на крыльцо. А там ступеньки. Как по ним спуститься? Со стулом нельзя – он широкий. А без стула страшно!
Тома постояла на крыльце, потом позвала:
– Косточка!
– Что?
– Помоги!
– Сейчас!
Костик надел пальто, шапку, валенки, вышел на крыльцо и помог Томе спуститься со ступенек.
– Так, спасибо, – сказала Тома. – А теперь я поеду. Пусти.
Тома думала, что это легко. Она заложила руки за спину, оттолкнулась – и вдруг ка-ак грохнется наземь!
Костик подбежал к ней и помог подняться. Тома вцепилась в него:
– Косточка, ой, только не уходи! Ой, держи меня, а то я падаю… Нет, я еду куда-то!
– Да я тебя держу, – ответил Костик. – Пойдём на бульвар, там лучше.
– Боюсь! – ответила Тома. – Тебе хорошо, когда ты не на коньках.
– Дай мне тогда немножко.
– Сейчас… Потом… Я сначала сама… Пойдём!
Бульвар – вот он, тут, рядом. Но как дойти до него, когда ноги едут не туда, куда нужно, а куда им вздумается?
– Ой, сейчас упаду! Давай лучше туда меня толкай, к ступенькам… Ой, только не отпускай меня, Косточка, миленький!
Костик кое-как помог Томе вернуться к ступенькам. Тома села, отвинтила коньки и легко вскочила на ноги. Ох, как хорошо без коньков!
– Томочка, дай мне немножко!
– Сейчас, Косточка, я только ещё чуточку… Тома побежала на бульвар. Костик побежал за ней. Там было много ребят. Все ловко катались на коньках.
Тома села на скамейку, привинтила коньки, осторожно встала… Вдруг коньки сами собой поехали, и Тома с размаху хлопнулась на скамейку.
– Что же ты сидишь? – спросил Костя. – Боишься?
– Да нет… просто… посидеть захотелось!
– Тогда дай мне!
– Нет, погоди ещё немножко…
Тома вздохнула, встала и, держась за Костика, нерешительно двинулась вперёд. Но тут одна нога поехала вправо, другая влево, и Тома растянулась во весь рост поперёк аллеи.
– Плохие коньки! – закричала она, лёжа на снегу. – На вот тебе, возьми!
Она сняла один конёк, потом другой и бросила Костику.
– Томочка, а ботинки? – взмолился Костя.
– На, вот тебе и ботинки и ключ… Всё – на! Она сняла ботинки, сунула ноги в Костины валенки и побежала домой. А Костик остался на бульваре.
Он долго не возвращался. В обед пришёл папа:
– Где Костик?
– На бульваре.
– Что ж он там делает?
– Не знаю. Падает, наверно.
– Пойдём его искать.
Папа с Томой вышли на бульвар. И тут они увидели Костика. Красный, потный, с синяком на лбу, весь облепленный снегом, он весело подкатил к ним на Томиных «снегурках».
Тома глазам своим не поверила.
– Научился? – крикнула она.
– Научился! – ответил Костик, лихо взял под козырёк и понёсся вдоль аллеи на блестящих коньках.
Пришлось папе купить ещё пару коньков. И теперь маленький Костик учит большую Тому кататься:
– Ты посмелей только, Томка, не бойся! Тогда научишься.
У МОРЯ
Папа достал для Фели путёвку на юг. Стали думать: кто отвезёт малыша? Папе некогда, маме некогда…
Тут оказалось, что знакомая папиных знакомых собирается в Гурзуф. А лагерь там рядом. Вот её и попросили взять с собой тихого, послушного мальчика. Она согласилась. Феля тоже согласился:
– Пускай едет! Буду следить, чтобы не потерялась.
В дороге он всё следил за тётей Соней, тётя Соня – за ним, и никто из них не потерялся, и оба благополучно приехали в город Севастополь.
Оттуда поехали на автобусе. Машина выла, кряхтела, жужжала, карабкаясь в гору по узкому шоссе. Феля трусил, на поворотах бледнел и прижимался к тёте Соне. Наконец кто-то объявил:
– Байдарские ворота! Перевал!
Феля испугался: не надо никуда переваливаться! Потом он осмелел и выглянул. Внизу на весь мир простиралось что-то огромное, синее – точно упавшее на землю небо. Машина молча катилась вниз. А синее становилось зеленей. И вот уже слышно, как оно шумит, и вот уже видно, что оно не гладкое, а на нём волны, барашки, косой парус, белые птицы…
Феля вдруг обрадовался и запел:
– Я вижу море! Оно большо-о-е…
В лагере дежурный вожатый спросил:
– Сколько же тебе лет?
– Семь-восьмой… А скоро будет девять!
Вожатый выдал Феле трусики, майку, панамку – всё, что полагается, – и определил в малышовый отряд.
Феле на юге понравилось. Он ходил с отрядом в походы, загорал, купался… Когда поехали на катере в Ялту, его тоже взяли. Возвращались поздно, уже была ночь. Феля вышел на палубу. За кормой прыгали огненные брызги. Феля подумал, что море загорелось, и закричал. Все выскочили наверх и стали любоваться светящейся водой. Феля перестал бояться и тоже залюбовался.
Утром он полтора часа трудился над письмом:
«Ма-ма… Но-чию… све-ти-лося… море…»
Тут его позвали на пляж. Он бросил перо, схватил полотенце и побежал к отряду. Малыши зашагали по раскалённой дорожке. Они пели: «Ну-ка, солнце, ярче брызни!» – и море им подпевало.
Феля быстро искупался, вылез и украдкой пробрался на соседний пляж. Там – вывеска:
САНАТОРИЙ СОВЕТСКОЙ АРМИИ
Значит, здесь военные больные. Только не угадаешь, кто лётчик, кто танкист, кто – кто. Все одинаковые – халат или трусы, и больше ничего. У самой воды под зонтом лежал военный больной. Он сказал:
– Принеси, пожалуйста, газету – там, на лавочке!
Феля принёс.
– Спасибо. Присаживайся в тенёчек!
Феля сел под зонт. Там был графин с водой.
– Как же тебя звать?
– Феля.
– Это что же, Филипп?… Нет, правильно Феликс! Хорошее имя! Такой большой человек был – Дзержинский.
– Только его Эдмундович, – сказал Феля, – а меня Степанович.
Военный больной улыбнулся:
– Это ничего! – Он отпил из графина. – Печёт у вас тут, спасу нет!
– А мне не жарко, – сказал Феля. – Я только купался. А вы купались?
– Нет.
– Почему?
– Так…
Халат на больном приоткрылся, и Феля увидел вытянутые забинтованные ноги. Феля помолчал. Потом он тихо сказал:
– Вы герой, да?
Командир усмехнулся:
– Не знаю, как там… Одно могу подтвердить: били мы фашистов, Феликс Эдмундович, добросовестно.
Феля поправил:
– Степанович!
Командир налил воды в стакан:
– Вот ноги мне попортило… осколки там… мелкие… Врачи обещают: вылечим! Ещё поплаваешь, говорят. Раньше я был пловец – да, ничего… на всеармейских выступал. А теперь санитары приносят меня сюда, к воде, – вот и всё моё купанье!.. – Он выпил воды. – Теперь ты рассказывай.
Феле хотелось ещё много спросить про танки, пулемёты, но он не решился и сказал:
– Мы тут в лагере живём. А вчера ночью мы ехали из Ялты. И видели знаете что? Море светилось! Вот ей-богу, честное пионерское! Будто огонь всё равно, только мокрое.
– Мокрый огонь! – засмеялся командир. – Никогда не видел. Интересно!
– А вы ночью прихо… то есть попросите, вас принесут!
– Неудобно, – сказал командир. – Санитарам тоже, знаешь, отдохнуть надо.
Феля сказал:
– Слышите, на обед играют!
Командир прислушался. Наверху, в лагере, пели горны.
– И у нас тоже так играют… Лети, земляк. Ещё приходи!
Не разбирая дороги, Феля побежал в столовую. Он торопливо рассказал приятелю Шурику про командира. Потом он проник на кухню и выпросил у повара Спиридона Иваныча бутылку. Бутылка попалась тёмно-зелёная, из-под нарзана, но это ничего.
Весь долгий день он думал о командире с перевязанными ногами. Но вот уже наконец вечер. Отряды вышли на линейку, флаг пошёл вниз, горн заиграл «Ложись спать», – и все разошлись по спальням.
Феля укрылся с головой. Шурик трогает его за плечо:
– Спишь?
Молчит – значит, спит. И Шурик засыпает. И вся палата засыпает. И все отряды засыпают. Ночь, тишина…
Пора! Фелина простыня шевельнулась. Он приподнял голову. На разные лады дышат ребята. Феля тихонько надевает трусики и крадётся к выходу.
Темно – будто кругом чёрная, глухая стена. Страшно шагнуть в темноту, страшно пробираться неведомыми тропинками!
Феля сжимает бутылку. А как же бойцы? Они-то ведь не боятся темноты. Феля вздохнул и прыгнул на дорожку. Заскрипел песок. Шш!
Феля осторожно пробирается по крутой тропинке. Кто это сзади сопит? Феля замирает, прислушивается. Никого! Это он сам так сопит. Феля озирается. А там что за мохнатые лапы? Он вглядывается в темноту. Это, наверно, просто такая трава. «А если зверь? – думает Феля. – Я его тогда бутылкой, бу…»
Вдруг он сорвался на крутизне, проехался на спине, ободрал кожу. Больно! Посыпались камни. Ничего, зато началось ровное место – значит, уже пляж.
Море шумит совсем рядом. Под ногой стало мокро. Значит, вот оно, здесь! А вдруг оно сегодня не светится?
Феля нашарил камень и швырнул его в темноту. Раздался всплеск, взметнулись яркие, огненные брызги. Светится!
В тапках и трусах, он смело лезет по круглым, скользким камням в тёплую чёрную воду. Вот он забрался по колено, и сразу же его ноги превратились в два серебристо-огненных столба. Он окунает руки – они тоже становятся серебряными. Он проводит по воде кулаками – серебряные обручи вскипают, катятся, потухают. Он бьёт по воде ладонями – искрами рассыпаются капли.
Феля набирает бутылку чудесного мокрого огня и торопится на сушу.
И вот уже всё кончилось, всё позади. Он снова в палате, он засыпает…
Утром он бежит на соседний пляж. Знакомый командир уже там. Ещё издали он кричит Феле:
– Пришёл, земляк? Что рано сегодня?
– Вот, товарищ командир, вам! – Феля подаёт зелёную закупоренную бутылку.
– Зачем? – удивляется командир. – У меня же есть… вон целый графин, и тоже нарзан.
Феля, счастливый, смеётся:
– Это только сверху нарзан! Это ж светящаяся вода – мокрый огонь, с моря!
– Что? – Командир приподнимается на локтях. – Мокрый огонь?
– Ага. Только здесь светло, а надо, чтобы было совсем темно, чтобы ночью… Вы к себе возьмите и ночью будете смотреть.
Он поставил бутылку на песок и убежал. Через день они снова встретились.
– Светилась? – закричал Феля подбегая.
Командир молчит.
– Светилась, да?
Командир мнётся, не отвечает…
– Что ж вы, товарищ командир!
Командир говорит:
– А ну, нагнись! Ближе… ещё ближе!
Опираясь на левую руку, он заглянул Феле в глаза. Они светились, точно две звезды. Командир погладил Фелю по стриженому затылку, откинулся и сказал:
– Конечно, светилась, Феликс Эдмундович… то есть, виноват, Степанович…
