Текст книги "Сотворение брони"

Автор книги: Яков Резник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

– А Кошкин? Помнится, вы с Кировым расхваливали его. Или для красного словца?

– Кошкин – прирожденный организатор, хороший коммунист.

Серго поморщился:

– Эти качества у него были, наверно, и до института; меня интересует конструктор Кошкин, понимаешь, Семен, кон-струк-тор!

– Кошкин хорошо проявил себя на сто одиннадцатом. Мы хотим поставить его руководителем группы.

– Вот как! А где он? Остался в Ленинграде? Я хотел бы с ним познакомиться.

– Он здесь… Сейчас. – И Гинзбург торопливо ушел в курилку.

Минуты не прошло, как Кошкин стоял перед наркомом.

Серго быстрым взглядом окинул конструктора, заметил в серых глазах напряженность и улыбнулся, чтобы снять ее.

– Мне говорили, вы не жалеете, что напросились на опытный… А однокашники?

– Большинство довольны, товарищ нарком.

– Значит, есть и такие, что недовольны?

– Есть.

– Отчего же? Киров уверял: прекрасные ребята, добровольцы. Что же им не по душе пришлось на опытном?

Кошкин медлил.

– Возможно, вам неловко говорить при начальстве, – подбодрил его Серго, – но если оно, начальство, грешно, скажите прямо – речь идет о кадрах. Будем мы их иметь в танкостроении или не будем!

– По-моему, отсев неизбежен. Некоторые выпускники представляли себе танковое производство менее трудным и более громким, что ли. Один так и сказал: работы по макушку, а хвала даже пятку не щекочет.

– Славу сразу захотел! Пусть ищет ее не в оборонной промышленности. Нам нужны люди, преданные делу, а слава… Нет, будем строги и кадры подберем по принципу: лучше меньше, да лучше!

Лицо его стало жестким, но тут же опять смягчилось.

– Мой помощник предупредил вас о завтрашнем совещании работников оборонной промышленности? К сожалению, не могу быть, но я скоро приеду в Ленинград и вместе с Кировым явлюсь к вам. – Он повернулся к Гинзбургу: – Тогда посмотрим ваш сто одиннадцатый, так ли он хорош, как товарищи утверждают. – И, обращаясь ко всем, кто находился в коридоре, пригласил в кабинет: – Пойдемте, товарищи. Попьем чаю.

4

На столах в кабинете наркома появился чай с легкой закуской. Серго угощал товарищей и шутливо знакомил их друг с другом:

– Авраамий Павлович Завенягин!… Сиди, сиди, не вскакивай, я же не официально… Между прочим, утверждают, что надо мной и Завенягиным пол-Москвы хохочет. Взял, говорят, Орджоникидзе руководящего деятеля Наркомтяжпрома и бросил в глушь, на металлургический комбинат… Пей горяченького, а то ты в глуши похудел, бедненький, и осталось в тебе только восемьдесят килограммчиков…

– Восемьдесят два! – смеялся всех громче полнотелый тридцатитрехлетний Завенягин.

С радостью смотрел Серго на своих молодых соратников, друзей, ближайших помощников. Он знал их давно. Сын машиниста паровоза Завенягин пришел в партию в ноябре семнадцатого, сын портного Тевосян – в восемнадцатом году. Серго тогда спустился с Кавказских гор, чтобы пробраться по Каспию в Астрахань, а оттуда в Москву, к Ленину, и в занятом белыми Баку встретил худенького паренька с огромной черной шапкой волос. «Вано Тевосян. Наш секретарь подпольного райкома партии», – отрекомендовал руководитель бакинских большевиков.

Едва исполнилось Завенягину девятнадцать – он уже секретарь Юзовского окружкома партии в Донбассе. Позже они с Тевосяном были посланы Центральным Комитетом партии в Московскую горную академию, где Завенягин с первого курса стал заместителем ректора, академика Губкина. После окончания института Завенягин руководил Гипромевом, проектировал металлургические гиганты, чтобы через несколько лет возглавить самый крупный из них… Тевосян блестяще управляет Главспецсталыо… Иван Павлович Бардин, тоже из рабочей семьи и сам рабочий, стал в тридцать втором году академиком, с первого дня строил Кузнецкий металлургический комбинат и, построив, уезжать из Сибири не хочет…

После чая Серго встал, поднял руку, попросив тишины. Стало слышно, как дышит за раскрытым окном ночь в шелесте листьев, в шуршании проезжавших по площади автомобилей.

– Вы, конечно, понимаете всю сложность международной обстановки. Необходимо каждому из нас на своем месте сделать все, что в его силах для перевооружения Красной Армии.

Нахмурился, вспомнив что-то.

– Я недавно вернулся с Урала. Многое там изменилось к лучшему по сравнению с прошлым годом. Но есть, есть еще не желающие смотреть дальше собственного носа. Не перевелись беспечные, сверхмирно настроенные, нетворческие люди, не умеющие или не желающие думать. Разговаривал я в первый день приезда на Магнитку с инженером-сталеплавильщиком. Спрашиваю: «Если хорошо продумать, подготовиться, можно на ваших печах варить плавки в двести тонн?» «Что вы, товарищ нарком?! – отвечает. – И без того аварии одолевают. Проектную мощность в сто пятьдесят тонн вредно перепрыгивать…» А через несколько дней пожилой сталевар Аврутин выплавил сто девяносто тонн, а на другой печи его ученик, совсем молодой сталевар Горнов, – двести сорок пять тонн. Если бы сам при этом не был, честное слово, усомнился бы. Вот какой у нас золотой народ! Душа радуется, особенно за молодых. Их взгляды не затемнены закоснелыми традициями. Они смотрят в завтрашний день смело, проницательно. Этот самый Горнов мечтает о том, чтобы на большегрузных печах и броневую сталь варить. Он хотел с вами посоветоваться, Иван Павлович, – обратился Серго к Бардину.

– Приезжал он ко мне в Кузнецк две недели назад, товарищ нарком, – поднялся высокий сухощавый Бардин. – Командировки не добился, так отпуск взял.

– Видите какой: отпуска своего не пожалел! И к чему вы пришли?

– Сложнейшая задача, товарищ нарком. Ученых, инженеров-исследователей и таких рабочих, как Горнов, привлечь надо. Броневое бюро организовать в одном из научных наших центров. Белых пятен много, но проблема, на мой взгляд, перспективная.

Время перешло за полночь. Совещание у наркома продолжалось.

ГЕРМАНИЯ СОРВАЛАСЬ С ЦЕПИ

…Международная обстановка действительно скверная. Германия сорвалась с цепи… Германия вооружается, не признавая никаких ограничений.

ЭДУАРД ЭРРИО. Апрель 1935 года.

Цит. по кн.: Овсяный И. Тайна, в которой война рождалась. М.: Политиздат, 1975, с. 60.

В ДЕСЯТЬ– ДВАДЦАТЬ РАЗ

Бюджетные ассигнования рейха на вооружение и армию в 1933 – 1938 гг. увеличились почти в 10 раз. Производство оружия и военной техники выросло за те же годы в 12,5, самолетов – в 22 раза.

…Гонка вооружений стала источником сказочного обогащения… монополий.

Рост чистой прибыли концерна Крупна (в марках)

1932– 1933 гг. 6507 078 1934 -1935 гг. 60 361350 1937 – 1938 гг. 112190 050 1938 – 1939 гг. 121803 791, т. е. примерно

2000% уровня 1932 – 1933 гг.

Там же, с. 45.

ПОДТВЕРЖДАЕТ ШАХТ

Крупную роль, которую играли американские монополии в подготовке Германии к войне, подтвердил впоследствии не кто иной, как Я. Шахт, являвшийся правой рукой Гитлера в вопросах финансирования военного производства. Находясь в своей камере во время Нюрнбергского процесса, Шахт рассмеялся, услыхав, что немецким промышленникам будет предъявлено обвинение в вооружении «третьего рейха». «Если вы хотите предать суду промышленников, способствовавших вооружению Германии, то вы должны будете судить своих собственных промышленников. Ведь заводы «Опель», принадлежавшие «Дженерал моторе», работали только на войну».

НОРДЕН А.

Уроки германской истории, М.: Иностранная литература, 1948.

СТАХАНОВЦЫ

1

В перерыве между заседаниями Всесоюзного совещания стахановцев его участники заполнили фойе и залы старинного Кремлевского Дворца. Алексей Горнов задержался в Георгиевском зале, где на мраморных досках почти от пола до потолка выпукло золотились названия полков российских, имена и фамилии героев. «Сколько же их сложили головы за Россию?…» – думал Горнов, читая эти нескончаемые списки.

За спиной раздался знакомый голос: – Алеша?… Ну конечно ж ты. Я тебя по опаленной шее узнал! – И так же, как в цехе после рекордной плавки, обняв рукой плечи сталевара, Серго повел его за колоннаду. – Ну как дела идут? Приблизились немножко к броневой плавке?

За полтора года, прошедшие после второй поездки Серго на Магнитку, нарком пополнел, выпуклый лоб потеснил шевелюру, густо запорошенную серебром, но веселый взгляд молодил наркома, и Алексей не чувствовал былой скованности – словно встретился с давним добрым знакомым. И никак не хотелось огорчать Серго.

– Кое-что делается… Но разве одному инженеру-исследователю, трем лаборантам да мне совладать с таким делом?

Серго уточнил, есть ли связь с исследовательской группой Кузнецка, и, услышав, что Горнов об этом не знает, обещал при первом же телефонном разговоре с директором потормошить его да главного инженера, которому за это отвечать в первую голову.

– А другого, с чем выступить, нету у тебя? Что-нибудь важное для всех стахановцев и для нас, руководителей?

– Есть, товарищ нарком, кажется, есть… Раньше думал, что только наши сталевары еще не полные хозяева у печи, а поговорил тут с днепропетровцем и сталеваром с «Серпа и молота» – вижу: у них то же самое… Есть у меня мысль… – И вдруг понял, что идея только замерцала, что с ней выступать нельзя, да и с наркомом неловко таким сырьем делиться. – Обмозговать надо, попробовать на одной печи хотя бы, тогда уж…

– Но и не тяни долго, если дело стоящее. Помощь потребуется – напиши. Учишься, как обещал?

– В вечернем техникуме, вместе с женой.

– Не та ли с косами, что тебя защищала?

– Та самая, Любаша.

– Привез Москву показать?

– Не отпустили с работы, людей нехватка в цеховой лаборатории… Будущим летом отпуск вместе возьмем, тогда и покажу Москву. Жаль только, Кремля не увидит.

Серго вынул из кармана белого френча блокнот, написал два телефона, служебный и домашний, и подал листок Горнову:

– Позвонишь прямо с вокзала и приедешь с женой ко мне. Не беспокойся. Зинаида Гавриловна и.наша Этери будут довольнешеньки. Покажут и Москву всю, и Кремль. Я тут живу, рядом.

2

Как Алексей жалел, что не раскрыл Серго того, что задумал!

Всю зиму, весну и лето тридцать шестого года вынашивал идею, появившуюся у него на совещании в Кремле. Обдумывал, советовался со сменным инженером, который и на этот раз поддержал Алексея.

В августе начальник цеха уехал в командировку, и оставшийся за него инженер разрешил Горнову в виде эксперимента сварить и выпустить плавку без сменного мастера.

Опыт получился не совсем удачным. Беспокоясь во время доводки и выпуска, как бы мастер не осуществил свою угрозу – не привел к печи заводское начальство, – Алексей начал спешить и не добился точного попадания в анализ.

Правда, плавку разлили и прокатали потом хорошо, но повод для скандала был дан, и им не преминули воспользоваться недруги. Едва успел начальник цеха возвратиться из командировки, как сменный мастер подсунул ему заявление-ультиматум: если Горнов останется сталеваром, он уезжает на другой завод.

Городская газета опубликовала статью начальника планового отдела заводоуправления, доказывающего, что «предложенный А. Горновым метод сталевар-мастер» противоречит принципам социалистического производства, подрывает авторитет мастера. Обсуждая статью, партийное бюро вынесло молодому коммунисту Горнову выговор, администрация перевела его к другому мастеру, на самую запущенную печь.

Удары, которые обрушились на Алексея, были бы не столь чувствительны, если б не семейный разлад.

– Вечно лезешь, куда не следует, фонари себе набиваешь, – укоряла дома Любаша. – Добился – тебя назвали шарлатаном. Просила же тебя: не озлобляй мастеров – заклюют. Отец тридцать лет сталеварит, в мастера не лезет, а ты?!

Алексей молчал-молчал – и не выдержал:

– Надеешься, что я стану гладенький, что от себя отступлюсь! Зачем замуж пошла? Знала же мою натуру!… Не согласен я жить, как отец. Сталевар должен быть хозяином печи! Здесь не докажу – на другой завод переберусь, там повторю. Серго перевод даст.

– И разговаривать с таким не станет!

– Поглядим… Отпуск – и еду. А ты как хочешь.

Она покапризничала, но отпуск взяла вместе с Алексеем, и за длинную дорогу до Москвы они помирились.

Заехали к сталевару, с которым Алексей сдружился на совещании стахановцев, побывали в театрах, музеях, в мартеновском цехе «Серпа и молота». Алексей медлил: то хотел звонить Серго, то соглашался с Любашей, что неудобно беспокоить наркома, тем более после провала в цехе. Возможно, Алексей так и не решился бы, но Любаша заболела ангиной, и пришлось поторопиться с отъездом – тут он уже без звонка пошел в наркомат. Серго там не было: врачи предписали ему постельный режим.

– Если, товарищ Горнов, вам лично к наркому, зайдите через пять дней, – сказал помощник Серго.

– Домой спешу, поезд у меня вечером.

– Хотите написать записку?

– Да.

Алексей примостился с края стола, написал:

«Дорогой товарищ Серго!

Жаль, что не мог Вас увидеть. Сегодня уезжаем домой. Любаша себя чувствует не совсем хорошо.

Желаю Вам скорого и полного выздоровления.

Ваш Алексей Горнов».

Из наркомата Алексей поехал на Казанский вокзал, купил билеты, и часа через два молодожены сидели уже в купе мягкого вагона.

Алексея беспокоило состояние Любаши. Ангина обычно протекала у нее не остро. Теперь температура повысилась. Любаша прилегла, попросила расплести косы. Алексей расчесал волосы – тонкое светлое их золото омывало его бугорчатые, в ссадинах, пальцы.

– Безмозглый дуралей! – в сердцах ругал он себя. – Надо же было покупать тебе две порции мороженого.

Любаше стало приятно, что он жалеет ее. Ласково взглянула, чтобы успокоился.

– Иди покури.

Он стоял в тамбуре спиной к гудящему перрону, курил глубокими затяжками, когда позади него послышался высокий женский голос:

– Тебя в жизни так никто не искал, профессор. Должно быть, видный человек этот Горнов…

Алексей повернулся, увидел загорелую шатенку в панаме, видимо, профессорская чета ехала с юга.

– Вы, кажется, сказали – Горнов… Кто ищет?

– Не слышали? Уже давно радио надрывается, наверно,, важная персона… Вот опять.

На все платформы и залы раздавалось:

– Внимание! Граждане пассажиры и проводники вагонов! Среди отъезжающих на Урал должны быть Алексей Петрович Горнов с супругой. Попросите их незамедлительно выйти из вагона. У дежурного по вокзалу дожидается представитель Наркомтяжпрома.

Последние слова Алексей уже слышал на бегу. Он бежал к Любаше.

3

После рабочего дня помощник поехал к Серго с докладом по неотложным делам. Захватил с собой и записку Горнова. Прочитав ее, Серго стал отчитывать помощника:

– Сколько раз тебе твердил: о приезде ко мне рабочих докладывать без всякой задержки и в любом случае. Ты же ничего у Горнова не узнал, может быть, его жена нуждается в срочной помощи – найди и привези. Сейчас же!

И не успокоился до тех пор, пока не увидел у себя уральцев, не усадил Любашу в кресло.

– Открой рот, не бойся. Ты же знаешь, что я фельдшер… Ух какой нарыв! Зина, звони хирургу, чтобы пришел. Не нервничай, Любаша, все будет хорошо – станцуем с тобой если не сегодня, так уж завтра обязательно.

После легкой операции боль отступила. Проводив хирурга и увидев, что Любаше стало легче, Серго рассмешил ее историей из своей фельдшерской практики. В далеком якутском селении ему пришлось срочно оперировать заглоточный абсцесс. Он спас больного от удушья, за что шаман объявил ссыльного дьяволом.

– Похож я на дьявола, Любаша? – Серго сдвинул брови, вытаращил глаза, показывая, каким его хотел представить шаман перед якутами.

В чесучовой русской рубахе, в пижамных брюках и в тапочках Серго выглядел домовитым добряком, которому, кажется, интереснее всего распоряжаться по семейным делам. Когда Зинаида Гавриловна принесла Любаше теплого молока, Серго воскликнул:

– Аи, Зина, не могла подогреть красное цинандали! Вино для богов и молодых жен. – Задорные глаза посмотрели на Алексея. – Между прочим, и тебе не вредно.

– Любаша не разрешает.

– Совсем?

– На большие праздники и от простуды – подносит»

– Боевая у тебя казачка, славно тебя приструнила.

Все перешли в столовую. Серго раскупорил бутылку цинандали, наполнил бокалы Зинаиде Гавриловне и Алексею.

– Себя зачем обижаете и Этери? – заметил Алексей.

– Извини, дорогой, но для нас с дочкой готовят специальный эликсир молодости, ни с кем делиться не можем…

Нагнулся к нижним дверцам старенького пузатого буфета, вынул бутылку розовой жидкости.

– Этери, дадим ему полакомиться? – спросил он пятнадцатилетнюю дочь. – Все же гость необычный, лучший сталевар Урала!

– Дадим, – прыснула Этери, блестя из-под густых ресниц черными вишнями глаз.

Серго налил Алексею большой, цвета бирюзы, бокал. Алексей отпил немного, и лицо его сделалось растерянно-смешным.

– Это же фруктовая водица!

– Не нравится? А мне и Этери лучше не надо. Эскулапы это назвали легким напитком наркома тяжелой промышленности.

Предложил тост:

– За молодость – надежду государства! За наших уральцев! За ваше счастье, молодожены!

За этим длинным столом с закругленными углами Любаше и Алексею было так хорошо, как в праздники дома с отцом и матерью. Ели искусно сваренную арталу – говядину со специями, потом стол украсил большой, шумный, из сверкающей меди, русский самовар. Серго ласково подтрунивал над гостями и Этери, пока Зинаида Гавриловна не сказала, что гостям и самому Серго пора отдыхать.

– Нас с Алексеем не трогай, нам поговорить надо.

– Пойдемте, Любаша, – отступилась Зинаида Гавриловна. – Будут болтать до полуночи.

Мужчины пересели на диван – Серго откинулся на спинку, Алексей устроился с краю. Как оказался с глазу на глаз с наркомом, так потерял мужество.

– Неприятности? – спросил Серго.

– Дегтем меня измазали, чуть ли не врагом объявили.

– За что?

– Испробовал сварить плавку без мастера… Не совсем ладно вышла, и поносить стали.

Алексея прорвало, говорил долго и сумбурно. Серго пожал плечами.

– Странно, я ратую за мастера-воспитателя, ты пошел против меня – и у меня же просишь защиты,… Как тебе пришла в голову эта мысль: сталевар-мастер?

– На совещании стахановцев в Москве… Там… Я понял, что сталевар еще не хозяин печи. Начинаю плавку, мастер колдует надо мной, шихту подсчитывает, будто без него не в состоянии управиться. Сварил металл, доводка пошла – не смей без мастера. Выходит, не сталевар я – мальчишка при печке. Плавку варю, а выпускать разрешено только ему… За качество не я – он отвечает. Какой же я хозяин, если командуют мною: начальник цеха, два заместителя, сменный инженер, обер-мастер, сменный мастер – это непосредственно на моем затылке. Да еще прибавьте начальство с шихтового двора, миксера, литейного пролета, которое тоже нос сует к печи.

Энергично распрямил пальцы и руки, будто отбросил от себя все лишнее.

– Года три назад, когда осваивали большегрузные печи, может, так и надо было. Но мы же выросли! В одном нашем цехе восемь молодых грамотных сталеваров. И заправочная машина появилась, и об автоматике поговаривают. Все -г вперед, а организация труда топ-топ на месте.

Серго встал, начал ходить по комнате. Из того, что он говорил, Алексей уловил обрывки: «Сталеварский Гегель… Намудрил…» Потом Серго бросил громко через стол:

– Пойми психологию людей – никто не хочет быть сокращенным. Да не столько в этом загвоздка. Скажи, кто сегодня без. мастера может выпустить плавку легированной стали? Фамилии назови. Загибай, загибай пальцы!

Алексей растерялся:

– Аврутин. Ну, я. Ну…

– Забуксовал. Получается – из стариков один да из молодых один, а в цехе около сорока сталеваров! А организация? Сменный мастер руководит четырьмя печами, регулирует выпуск плавок. Кто за него сделает, если металл поспеет на двух-трех печах одновременно?

– Сменный инженер.

Не сумел больше Алексей усидеть, поднялся.

– Честное слово, будет сталевар-мастер – качество не пострадает и металла больше дадим. Научится сталевар всему, полноправный хозяин у печи будет, а не пешка.

Любопытство и одобрение смешались в глазах Серго с сожалением.

– Не говори за всех. Половина сталеваров умела бы вести тепловой режим, как ты, – я тотчас приказ бы подписал: внедрить метод Горнова. Но ты же знаешь…

– Сегодня, может быть, и рано, – вздохнул Алексей. – А через год-два?

– Дорогой мой Алеша, то, что ты предлагаешь, – это, пожалуй, полное слияние труда умственного и физического. При коммунизме будет такое.

– Через сто лет?

– Зачем так много – куда быстрее сбудется, если война не заставит другим делом заниматься.

Алексей потупился:

– Впустую, значит…

– Не переживай. Смелый человек всегда немножко фантазер. Скажу тебе по секрету: твоя мечта мне нравится. Сталевар-мастер! По образованию это будет техник или инженер. Представляешь себе, Алеша, инженер у печи! – И, смакуя каждый слог, произнес: – Пре-вос-ход-ная мечта! – Но тут же унял свой восторг: – И все-таки это проблема будущего. Сейчас тебя и меня должно беспокоить другое. В вашем цехе какой средний съем стали?

– Четыре тонны с небольшим.

– А у тебя?

– Бывает семь с половиной, бывает иногда десять.

– Видишь, в два раза больше, чем по цеху. У Макара Мазая в Мариуполе чуть повыше твоего. Я расчет сделал, хочешь посмотреть?

Не успел Алексей ответить, как Серго, положив руку на его плечо, повел в домашний кабинет, к письменному столу, вынул из ящика блокнот:

– Садись. Смотри, что получается.

Производительность всех мартеновских цехов, начиная от гигантов, кончая карликовыми с допотопными печами, была внесена на страницы блокнота. Редкий цех давал съе-мы выше пяти тонн с квадратного метра пода печи, большинство – четыре, а то и три. Средний съем по стране составлял около четырех тонн.

Серго нагнулся над блокнотом, обвел красным карандашом отдельно выведенную цифру.

– Это средний съем у немцев – к шести приближается, А нам надо обогнать, непременно обогнать фашистскую Германию, не то…

Подчеркнул тремя жирными линиями цифру «шесть», а ниже написал еще одну шестерку с четырьмя нулями.

– Совещался я на днях с учеными-металлургами, сказал им: «В сутки нам нужно не сорок-пять тысяч тонн, как сегодня, а шестьдесят тысяч». Они мне ответили: «Через два-три года». А ты как думаешь?

Перелистнул блокнот.

– Возьмем твой цех, прикинем, сколько вы можете выплавлять в сутки на двенадцати печах, скажем, в январе – феврале предстоящего года. Реально, без дутых слов, исходя из того, что вы уже выплавляли.

Выяснилось, что рабочие уже прикидывали, обдумывали и пришли к мысли, что в первом квартале тридцать седьмого года цех может дать по четыре тысячи двести тонн стали в сутки, а ко второй половине года подняться и до пяти тысяч.

– Значит, выйдет! – Серго стиснул плечо Алексея. – Вполне выйдет по стране шестьдесят тысяч!

Алексей чувствовал: в разговоре с ним Серго взвешивал весь государственный план. Вероятно, не с одним из мартеновцев советовался, не сразу появилась эта уверенность. Было любопытно и приятно наблюдать, как Серго открыто, искренне радуется тому, что его мысль совпала с мыслью рабочего.

И тут Алексей увидел под настольным стеклом написанные рукой наркома фразы. Они построились столбиком:

«…связь с массой.

Жить в гуще.

Знать настроения.

Знать все.

Понимать массу.

Уметь подойти.

Завоевать ее абсолютное доверие».

Алексей не знал, чьи это слова, но спрашивать неудобно было. Чувствовал только: в этих словах – весь Серго!

Нарком стал что-то разыскивать в книжном шкафу, стоявшем позади стола. Пока он рылся в книгах, Алексей осмотрел кабинет. Просторный, С полками томов Ленина и Маркса возле рабочего стола. С портретами на стенах. Справа – с мудрым прищуром Ленин. Близко к нему – Киров поглядывает дружески. А Сталин – один на противоположной стене. Во весь рост. Идет из заснеженной глубины в шапке-ушанке, то ли в шубе, то ли в длинном пальто. Хотелось подойти рассмотреть, увеличенная ли фотография в продолговатой раме или живопись, но тут Серго отвернулся от шкафа:

– Мы создали в Ленинграде Броневое бюро. Ижора уже катает противоснарядные броневые листы для танков.

– А когда мы с места стронемся, товарищ нарком? У нас на Магнитке пока одни разговоры, и даже не около…

– У вас проблема сложнее – на малых печах и вы бы сумели. Но посмотреть, как на «кислых» мартенах варят эту сталь, тебе не вредно.

– Поработать бы, а не смотреть!

– Что ж, попрошу поставить подручным к хорошему сталевару. Не обидишься? Сколько у тебя осталось отпускных дней?

– Четырнадцать. Но Любаша…

Смеясь, Серго приблизился к Горнову, потрепал его солидно отросший чуб:

– Мне и Зинаиде Гавриловне не доверяешь? Любаша за эти дни отдохнет, поправится, а соскучится по тебе, совсем хорошо – крепче любить будет. В Магнитку отправлю вас самолетом. Согласен? – И провел Алексея в соседнюю с кабинетом комнатку, в которой Зинаида Гавриловна заблаговременно приготовила для гостя постель. – Спи, ты устал, а завтра кроме полета тебе, возможно, еще предстоит смена у печи – я же тебя, неугомонного, знаю.

И, со строгой нежностью глядя в счастливые глаза Горнова, пожелал ему спокойной ночи,

часть вторая

ЭХО ИСПАНИИ

КБ РОТНОГО ЗАМПОТЕХА

1

Так же, как рабочий класс гордился Алексеем Стахановым и Александром Бусыгиным, а колхозники – Марией Демченко и Марком Озерным, – так гордилась армия Николаем Цыгановым.

Не бывало в тридцатые годы смотров боевой техники и маневров Красной Армии, в которых, так или иначе, не участвовали бы изобретения зампотеха танковой роты.

Чего греха таить, ему нравилось быть на виду.

Созовут в Москве армейских изобретателей и рационализаторов, Цыганов не постесняется попросить наркома сфотографироваться на память, и будьте покойны – в центре первого ряда, локоть к локтю с Ворошиловым, непременно будет стоять, горделиво вскинув голову с вьющейся шевелюрой, он, Николай Цыганов. Правда, в его горделивости не было и намека на превосходство над кем-нибудь, она мирно уживалась с искренней дружбой с друзьями-изобретателями, приглашенными в Москву. Естественными были легкий поворот головы в сторону Ворошилова и чуть косящий на наркома взгляд – уважительный и благодарный.

Но мечты Цыганова были на десять голов выше его невинного тщеславия!

Он мечтал создать легкий танк, который превзошел бы по проходимости и бронестойкости все имеющиеся машины и те, что проектировались на заводах. Ему доказывали, что без инженерных знаний, вне большого конструкторского коллектива, вне завода с новейшим оборудованием подобные мечты неосуществимы, а он приводил в пример самоучку Эдисона, получившего без участия фирм и конструкторских бюро больше тысячи патентов на изобретения.

Цыганов, конечно, не был так наивен, чтобы претендовать на роль русского Эдисона, думать, что можно в одиночку сконструировать принципиально новый танк. Оя надеялся на помощь конструкторов и рабочих Южного завода, часто бывал там, рассказывал о своих замыслах, учился у профессионалов в КБ. Но как-то начальник производства затронул в разговоре больное место танкиста – его техническую малограмотности будто Цыганов виноват в том, что юность свою протопал в землекопах и только в армии познал азы техники… Такой обиды Цыганов простить не мог. И перестал показываться на заводе.

Все мечты о новом танке Цыганов связывал теперь с созданным им в бригаде КБ. Безотказный Жора Каменецкий. До армии он работал чертежником на танкостроительном заводе) превращал наброски его идей в чертежи, а механик-водитель Игорь Мальгин с танкистами – бывшими литейщиками, слесарями, сборщиками – в металл, в детали и узлы задуманной машины. Работали в примитивной бригадной мастерской и в маленьких цехах военно-ремонтного заводика, бедного и оборудованием, и кадрами.

Встречу с Игорем Мальгиным, бывшим сборщиком Урал-маша, Цыганов считал своей величайшей удачей.

Игорь прибыл в механизированную бригаду после окончания курсов механиков-водителей. На курсах он изучил все имеющиеся на вооружении типы танков. В бригаде Мальгин быстро освоился, стал инструктором вождения, но однажды зашел в мастерскую к Цыганову и признался:

– Соскучился по станку и по сборке…

С тех пор почти все выходные дни и свободные вечера Мальгин работал с Цыгановым и Каменецким.

Начали они с создания на БТ-7 небывалой ходовой части.

Колесно– гусеничные машины всех серий БТ имели одну пару ведущих колес и могли развивать скорость только на отличных дорогах. А свернет водитель с шоссе на мягкий грунт -и нужно надевать гусеницы. Скорость машины резко падала, да и времени на смену ходовой части уходило около получаса. Разве противник позволит столько копаться? Минута задержки и та может стать роковой!

Цыганов задумал оснастить танк тремя парами ведущих колес. Вскоре экспериментальная машина была готова. Испытания провели на бригадном полигоне и собирались выйти на окружной, но тут случайная находка Игоря Мальгина дала толчок новым поискам,

2

Испытывали листы новой марки стали. Стреляли бронебойными пулями из станкового пулемета.

То ли невзначай, то ли по какому-то наитию Мальгин поставил две карточки – вырезанные из броневого листа четырехугольники – не под прямым углом, а с небольшим наклоном, как бы падающими назад. Удалился в укрытие. С одной и той же дистанции, одинаковым количеством очередей пулеметчик стрелял по каждой карточке. Когда прозвучал отбой, Мальгин с бойцами выбежал из укрытия отмечать попадания.

В двух наклонных карточках не обнаружили сквозных пробоин, только вмятины, а в тех, что стояли, как обычно, под прямым углом, были и сквозные пробоины, и вмятины более глубокие. Пораженный внезапной мыслью Игорь вызвал по полевому телефону с огневого рубежа Цыганова и Каменецкого.

Через несколько минут втроем считали вмятины и бороздки, измеряли их глубину. Ставили под разным наклоном другие карточки, стреляли тем же количеством очередей и с той же дистанции. Потом опять считали попадания, измеряли, записывали результаты…

До глубокой ночи просидели они в тот день в казарменной комнатке зампотеха. Цыганову не терпелось тут же найти наиболее выгодный угол наклона броневого листа, но вычислить его он не мог. Каменецкий предложил обратиться за помощью к заводским конструкторам и вместе с ними спроектировать корпус с наклонной броней.

– Хочешь, чтобы украли нашу идею? Никогда к ним не обращусь, мы нашли – мы и сделаем!

– В нашей мастерской такое не собрать, – поддержал Каменецкого Мальгин.

Цыганов слышать ничего не хотел.

– На ремонтном соберем. Никому ни слова! Только наркому напишу!

Но Цыганов то ли не успел, то ли передумал писать – объявленные в округе маневры заставили отложить начало работ над корпусом машины с наклонной броней,

3

Быть готовым в любой обстановке продемонстрировать командарму новый колесный ход!

Столько напоминали об этом Цыганову, Мальгину и Каменецкому, что командарм мерещился им и на маршах бригады, и в обороне, и на выходе к исходному рубежу для наступления. Однажды Каменецкий даже поднял ложную тревогу – ему показалось, что с КП комбрига отъехал командарм и его машина движется прямо на них. Потом, во время наступления, напряжение сгустилось настолько, что уже не хватало времени думать ни о чем другом, кроме выполнения задач по маневрам.