Текст книги "Сотворение брони"

Автор книги: Яков Резник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

Кулик объявил повестку дня, спросил представителя Наркомтяжпрома о том, кто будет докладывать, и, услышав: «Конструктор Кошкин», предупредил:

– Пятнадцать минут.

За те секунды, что Кошкин шел к макетам и стенду с чертежами, он окончательно решил начинать с проекта Встречного: «Буду защищать, пока не прервут!…»

Начал с того, что объяснил, почему осмелился без разрешения привезти макет танка и чертежи проекта, который не обсуждается, почему считает необходимым познакомить Главный военный совет не только с колесно-гусеничным, но и с гусеничным образцом.

– В проекте этого танка учтены недостатки первой машины с противоснарядной броней. Ту машину армия ждала от ленинградцев, а она не выдержала испытаний. Мы усилили броневую защиту, но оставили маломощный мотор. Кроме того, приближаясь по весу к тяжелому типу, танк имел сорокапятимиллиметровую пушку, ту же, что имеют БТ и Т-26.

Кошкин смотрел на Сталина, но краем глаза видел сердитого Кулика, готового, казалось, прервать его доклад.

– Что отличает предлагаемый сейчас проект? Что будет характерным в новой машине? Броня в тридцать и сорок миллиметров вместо пятнадцати на нынешних легких и двадцати – на среднем колесно-гусеничном Т-20. Компактный дизель в пятьсот сил, сконструированный и испытанный на нашем заводе, позволит достичь по шоссе скорости пятьдесят километров в час, что близко к скорости БТ. Длинноствольная пушка калибра 50 – 60 миллиметров, какого не имеет ни один зарубежный танк, увеличит дальность и точность стрельбы.

Кошкин говорил внешне спокойно, экономил время на паузах и продолжал обращаться к Сталину, который внимательно слушал.

– Я далек от мысли, что проект идеален. Но расчеты, эксперименты подтверждают: создание такого принципиально нового, мощного, универсального танка возможно.

Сталин пошевелился, облокотился левой рукой на колено и положил подбородок на ладонь, так что усы наполовину прикрылись указательным пальцем. Он смотрел исподлобья, и Кошкин думал, что нехорошо все время глядеть на Сталина. Перевел взгляд на Кулика, и тот, словно ждал этого, потребовал:

– Доложите б колесно-гусеничном. В повестке дня он, а не ваш незаконный!

Кошкин посмотрел на часы. Восемь минут прошло. И довольный, что успел сказать о Встречном, перешел к проекту Т-20. Напомнил, что техническим советом Наркомтяжпрома Т-20 признан наиболее удачным вариантом машины со смешанной ходовой частью, что в проекте учтено желание военных получить танк с тремя ведущими колесными парами из четырех, но отметил, что установка новых приводов значительно усложнит производство и задержит массовый выпуск.

– Разрешить противоречие между весом и проходимостью может только танк с гусеничным ходом. Именно поэтому мы решили параллельно работать над проектом Встречного и просим Главный военный совет разрешить заводу закончить опытные работы над ним, подготовить к армейским и государственным испытаниям оба танка, чтобы можно было сравнить, какой лучше.

Сталин набил трубку, поднялся с дивана и, подойдя к раскрытому окну, закурил. Долго стоял неподвижно: похоже было, ушел в себя. Казалось, он не слышал ни споров за спиной, ни нападок на проект Встречного танка. А выступления членов Военного совета и представителей Наркомтяжпрома становились все резче. И если Кошкин мог понять позицию заслуженного кавалериста, героя гражданской войны, который признавал только быстроходные легкие машины и даже название им придумал «кавалерийские танки», то руководитель технического совета наркомата, инженер, удивил его. Выступил, словно проекта гусеничной машины не существовало и танка лучше Т-20 быть не могло.

И тут поднялся Кулик.

– Тратя время и силы на самовольно проектируемую машину, главный конструктор вольно или невольно ущемил заказанный Наркоматом обороны колесно-гусеничный Т-20.

Этот танк, а не второй сохранит нам высокую тактическую подвижность – главное условие успеха в сражениях, тем более что мы будем их вести за рубежом, где повсеместно отличные дороги. – Командарм посмотрел на Кошкина: – Ваша противоснарядная броня, товарищ конструктор, ноль против артиллерии. Она вдрызг разнесет любую броню любого танка, если тот не будет иметь скорость в пределах восьмидесяти километров в час. А гусеничный и половины не даст. Ваши гусеницы – это калоши на ботинках, имеющие какой-то смысл лишь в дождь и грязь. Да к тому же перебьет противник одну из гусениц – и целехонький танк станет неподвижной мишенью. Нашей армии нужны быстрые машины со смешанным движителем, а не толстобронный, едва ползущий танк, на производство и освоение которого потребуется лет шесть, не меньше. Ждать мы не можем. Вы будете делать Т-20. Никто не позволит заменить его вашим новоиспеченным «Мюром и Мерилизом»!

Последняя фраза была рассчитана на Сталина. Когда конструкторы представляли усложненные проекты или опытные машины, напичканные сверх меры механизмами, Сталин, морщась, укорял: «Не превращайте машины в Мюра и Мерилиза», имея в виду дореволюционный московский универмаг, владельцы которого, Мюр и Мерилиз, торговали самыми разнообразными товарами. Сталин повернулся к Кошкину:

– Вы хотите ответить вашим критикам?

– Хочу, товарищ Сталин. Кошкин помолчал, обдумывая ответ.

– За год наш коллектив создал проекты колесно-гусе-ничного и гусеничного танков, – сказал он. – Мне поручено заверить Центральный Комитет партии и Главный военный совет, что не позднее чем через год оба танка будут представлены на государственные испытания.

Сталин держал трубку в полуопущенной руке и изредка едва заметно кивал. Похоже было, он одобрял. Возможно, ему понравились вера Кошкина в заводской коллектив, спокойная настойчивость конструктора, умение за полторы минуты сообщить основное, то, чего, вероятно, ждал от него Сталин.

Короткая тишина, и Сталин, выделяя каждый слог, сказал негромко:

– Я думаю, мы предоставим товарищу Кошкину и его конструкторам свободу действий. Пусть экспериментируют на двух машинах. Сравнительные испытания покажут, кто прав.

КОНФЛИКТ С САМИМ СОБОЙ

1

От опытного цеха к воротам завода мчались танки-соперники. Кошкин и Морозов, отступив на обочину дороги, проводили взглядами машины.

Первым мимо конструкторов пронесся Т-20. Казалось, он едва-едва касается колесами брусчатки, выбивает звенящую чечетку, насмехается над толстобронным братом: «Не до-го-нишь!» Встречный, лязгая широченными полуметровыми гусеницами, гремел, рычал, словно сердился на меньшего брата, что настичь его не мог.

Когда танки скрылись за кирпичной стеной и затих дизельный гул, Кошкин сказал задумчиво:

– Возможно, скоро такие машины пойдут в бой.

– Скоро?… – Глаза Морозова расширились. – На Востоке вроде улеглось, а на Западе – есть же пакт с Германией!

– Австрия, Чехословакия, Польша – Гитлер на них не остановится…

Кошкин вспомнил ночь у Серго. Пять лет минуло – миг истории! – а Гитлер уже захватил обширные территории. Не нужно быть сверхискушенным в политике, чтобы понимать: пакт ненадолго. Германия спешит. Создала танковые корпуса, меняет технику – в польской кампании участвовал батальон средних танков. Увидеть бы их, сравнить с нашими! А если они лучше? Если немцы начали массовое производство таких машин? Надо скорей дать армии Встречный.

Морозов не стал спорить с Кошкиным, хотя считал, что главный конструктор преувеличивает военную угрозу.

Многим в те дни казалось, что победные бои советских войск на Халхин-Голе и освободительный поход Красной Армии в Западную Украину и Западную Белоруссию обеспечили стране длительную мирную перспективу. Обнадеживал людей и пакт о ненападении, заключенный с Германией. Вырос международный авторитет страны, Красной Армии, и не последнюю роль в этом сыграли бронетанковые силы.

«Участники боев на Халхин-Голе хвалят наши «бетушки», хотя они и понесли немалые потери. Попади в Монголию Т-20 с дизелем или гусеничный танк с дизелем и усиленной броневой защитой, урона в технике было бы значительно меньше. Гусеничный, правда, уступил бы «бетушкам» в стремительности маршей, а Т-20 на колесах не уступил бы», – так размышлял Морозов, отмечая про себя, что и Михаил Ильич, кажется, иначе стал смотреть на достоинства Т-20, на его перспективы.

Но даже Морозову нелегко было разобраться в сложностях борьбы главного конструктора с самим собой.

За два года, пока группа перспективы занималась колесно-гусеничным Т-20, Кошкин к нему привязался, привык, как привыкает добрый человек к принятому в семью чужому ребенку. Он ничем не ущемлял Т-20 и не простил бы никому в КБ скепсиса, неверия в этот танк. Однако никто в полной мере не представлял себе, чего стоило Кошкину равное отношение к соперникам.

Главный конструктор жил как бы в двух измерениях. Порой казалось, он перестает быть самим собой, изменяет своему «я». Невольно думалось, что жизнь не сможет простить примирения столь различных идей и принципов: одних – возникших внутри себя, других -. навязанных кем-то извне, И все же два года работы над проектом Т-20 не прошли, не могли пройти бесследно для главного конструктора. Т-20 был во многом лучше БТ: броня не пятнадцать, а двадцать миллиметров, карданный вал с приводами превратил все колеса в ведущие. Эти изменения, правда, усложняли производство, увеличивали вес машины, не позволили применить для нее противоснарядную броню, но все же хотелось верить, что в каких-то боевых ситуациях принесут пользу и такие машины – сумели же «бетушки» выиграть одно из решающих сражений в Монголии. Возможно, сторонники Т-20 и рассчитывают применить его в боях, подобных тем, у Халхин-Гола, когда у японцев не оказалось значительных противотанковых средств.

Но Кошкин возвращался к событиям в Испании, к тому, что происходит в Западной Европе, особенно в Германии, и выводы делались непреклонными, не терпящими сглаживаний и примирений: плотность противотанкового огня непрерывно растет, Т-20 со слабой броней ждет на полях сражений участь, печальнее той, что постигла Т-26 за Пиренеями…

2

На сравнительные испытания прибыли представители наркоматов обороны и машиностроения – созданного после расформирования Наркомтяжпрома. В день приезда председатель комиссии командарм Кулик сделал недвусмысленное заявление о безусловном превосходстве Т-20 над гусеничным танком.

– Т-20 – улучшенный вариант БТ-5 и БТ-7, которые выиграли бои с японцами благодаря колесному ходу.

Намек был понятен членам комиссии: заместитель наркома Кулик ведал в Монголии взаимодействием родов войск и поэтому знает, какими должны быть боевые машины.

Но поздней ночью, оставшись наедине с Кошкиным, Жезлов, который воевал в Монголии, рассказал правду о танковых сражениях на Халхин-Голе.

Да, танки в Монголии доказали: они годятся на большее, чем только поддерживать пехоту. Главный бой двухсот БТ против японцев, прорвавшихся на западный берег Халхин-Гола и захвативших гору Баин-Цаган, произошел без участия наших стрелковых частей, нашей артиллерии и вопреки желанию Кулика. Не он, а командующий советскими войсками в Монголии комкор Жуков поднял танкистов по тревоге, приказал мчаться сотни километров до реки и сбросить в нее японскую дивизию – двадцать одну тысячу штыков! – пока те не закрепились окончательно, пока не успели переправиться на западный берег главные силы самураев. Танковая бригада вместе с советскими и монгольскими подразделениями броневичков, совершив стремительный тяжелый марш, с ходу врезалась в боевые порядки противника, сбросила его с горы в Халхин-Гол.

– Мало кто знает, чего это стоило. Танки горели на наших глазах, и это было страшнее, чем в Испании, – там мы не имели такой массы машин, такого сопротивления. Мы потеряли половину танков и людей.

Жезлов помолчал, сжав губы.

– Победа досталась такой ценой не потому, что приказ Жукова был опрометчивым или неверным. Все дело в танках, ведь у БТ та же тонкая броня, тот же бензиновый мотор, что на двадцатыпестерках, они так же огнеопасны.

Так и подмывало Кошкина спросить у Жезлова, чем он объясняет, что Кулик послан сюда, на завод, председателем комиссии на сравнительные испытания, если знают, что он давний противник гусеничного танка? Но ничего не спросил – не до этого было.

Командарм и его сторонники в комиссии выискивали погрешности у Встречного и даже самые незначительные возводили в крупные конструктивные недостатки. Кошкин и Морозов доказывали, что погрешности неизбежны – ведь это первая модель принципиально нового танка; часть дефектов обнаружена до комиссии и успешно устраняется. Конструкторов выслушали и… составили отрицательное, заключение задолго до окончания испытаний.

Крупным козырем обвинителей были фрикционы.

– Летят главные фрикционы, товарищ главный конструктор?

– Летели, товарищ командарм. От трения коробились диски главного сцепления. Но мы нашли способ уменьшить пробуксовку.

– А разрывы вентиляторов?

Должно быть, кто-то из заводских – возможно, Степарь, – информировал председателя обо всех неувязках во Встречном.

Кошкин терпеливо объяснял, что причины разрывов вскрыты – медник Захаров укрепил угольниками лопатки вентиляторов, и они больше не рвутся при переключении скоростей. Но глава комиссии, досадливо морщась, стал придираться к созданной Морозовым широкой, мелкозвенчатой, гусенице:

– Нет, это не Т-20. У того перебьют гусеницу, он с тремя парами ведущих колес даже по болоту пройдет, не то что по асфальту.

К концу испытаний стало ясно: Кулик склонен провалить Встречный, а Т-20 объявить победителем. Наверное, этим бы и завершилось, не будь в комиссии начальника Бронетанкового управления Наркомата обороны Павлова. Он настаивал провести огневые испытания, обстрел обеих машин из одинаковых пушек и с одинаковых дистанций. Председатель комиссии сослался на срочный вызов в Москву, но все же был вынужден посчитаться с мнением Павлова.

Однако выводы комиссии по сравнительным испытаниям были уклончивы. Так и не появилось окончательного заключения, какой танк рекомендовать для серийного производства.

Записали то, что в какой-то мере устраивало спорящих: обе машины выполнены хорошо, а по своей надежности и прочности выше всех опытных образцов, ранее выпущенных.,

Кошкин, ожидавший уже полного разноса, несколько приободрился: все-таки Встречный не был зачеркнут. Но обида не утихала: почему такая необъективность?

Все на заводе знали: продолжать работу над экспериментальным образцом Встречного разрешил Сталин. Его слова на Главном военном совете, что сравнительные испытания покажут, какой танк лучше, были восприняты как непреложное указание – лучший пойдет в серийное производство. Испытания выявили несомненное превосходство Встречного почти по всем показателям, а в серийное производство его не пустили…

Почему комиссия славировала? Как посмел председатель комиссии пойти против указания Сталина?

Неизвестность – для какой машины отрабатывать и внедрять технологию, оснастку, какую броню заказывать смежникам, какое вооружение, какие приборы – лихорадила КБ и весь завод, изматывала людей, подрывала веру в свои силы.

3

Положение завода было очень трудным и без дополнительных встрясок, а тут еще реорганизация Наркомтяжпрома, когда старые связи утрачены, а новые не установлены и не знаешь, кому пожаловаться, кто сможет помочь тебе.

В новом Наркомате машиностроения аппарат управления еще только создавался. Наркому Малышеву предстояло вникнуть в не знакомые ему процессы производства, что было нелегко для молодого инженера, чей стаж руководящей работы, от начальника дизельного цеха до главного инженера и директора Коломенского паровозостроительного завода, составлял всего два с небольшим года.

Самое сложное ожидало Малышева в танкостроении, которое подчинялось не только его гражданскому наркомату, но фактически и Наркомату обороны. Главки последнего, как единственные заказчики боевой техники, диктовали свои требования на всех стадиях проектирования, производства, испытаний и приемки танков. Даже в годы беспредельного авторитета орджоникидзевского Наркомтяжпрома между Серго и Ворошиловым, между начальниками их главков возникали порой споры и расхождения. Но тогда несравненно легче было договориться. Два видных деятеля партии и государства, два члена Политбюро всегда находили взаимоприемлемые решения. А каково теперь почти не известному еще в Наркомате обороны Малышеву разрешать возникшие разногласия хотя бы по Встречному? И пойдет ли Малышев на неизбежный конфликт по Встречному, который можно разрешить лишь в Центральном Комитете партии или в Главном военном совете?

Завод командировал в наркомат Кошкина.

«Какой это Малышев? Тот ли молодой инженер, с которым познакомился тогда на совещании у Серго, или однофамилец?» – думал Кошкин, ожидая в приемной наркома.

…То знакомство произошло случайно. Вышли вместе из Наркомтяжпрома после ночного совещания у Серго, решили прогуляться по притихшей Москве и узнали, что они с детства москвичи: один – кондитер, другой – паровозный машинист; что в партию пришли они в разное время, но оба в ранней юности; и секретарями партячеек были: один – в гражданскую войну, другой – в конце двадцатых годов. А на пороге тридцатых их судьбы словно сплелись; Кошкина и Малышева направили в счет «парттысячй» в технические вузы Ленинграда и Москвы, и оба, защитив дипломы с отличием, избрали из множества инженерных специальностей одинаковую профессию – конструктора.

Опершись спиной о ствол большого клена, Малышев увлеченно рассказывал о мечте молодых конструкторов Коломенского паровозостроительного завода создать локомотив обтекаемой формы мощностью две с половиной тысячи лошадиных сил, способный мчаться со скоростью до ста пятидесяти километров в час. Он ликовал, что ему удалось сбежать из аспирантуры на завод, что он, рядовой конструктор, будет строить этот локомотив. «Нет, – думал теперь Кошкин, ожидая в приемной, – наверно, это не тот Малышев – случаются же однофамильцы на двадцатитысячном заводе…»

Но в кабинете он увидел знакомого Малышева. Правда, если бы встретил его на улице, возможно, не узнал бы, настолько Малышев изменился. Круглолицый, веселоглазый молодой человек за пять лет постарел так, будто ему прибавилось по меньшей мере двенадцать. Лицо осунулось, заострилось.

– Мне кажется, полжизни прошло, как мы не виделись, Михаил Ильич. – Малышев вышел из-за стола навстречу и задержал руку Кошкина в своей короткопалой руке. – Вчера мне говорили о вас и вашем Встречном – хорошо говорили…

Малышев оттягивал деловую беседу. Видно, ему необходимо было прикоснуться памятью к той осенней ночи, к незабываемым часам общения с Серго, так неожиданно сблизившим их, совсем еще незнакомых.

Повспоминали. Потом Малышев поделился тревогой, возникшей у него при знакомстве с тракторными и автомобильными заводами.

– Думают только о своем плане, о своей продукции. Не слышали, говорят, ни о каком задании по танкостроению…

Он не сказал, что намерен работу Серго повторить, подключить ряд предприятий своих отраслей к танкостроению. Об этом Кошкин догадывался. И ему хотелось верить, что Малышев одолеет трудности и препятствия, которые жизнь перед ним поставила и еще не раз поставит.

Больше часа Кошкин рассказывал, в какое тяжелое положение попал завод после сравнительных испытаний, и попросил наркома лично посмотреть, и как можно быстрее, обе экспериментальные машины.

– Хорошо будет, если Климент Ефремович согласится приехать вместе с вами.

Малышев обещал поговорить с Ворошиловым.

ТАНКОВЫЙ АС

1

Хирург без крайней нужды не будет оперировать своего ребенка – сердце и рука чтоб не дрогнули.

И для конструктора существует предел нервной стойкости. Каким бы невозмутимым, уравновешенным, даже бесстрастным ни бывал он в обычных условиях, в моменты испытаний боязнь за свою машину, тревога за ее судьбу нередко берут верх над сознанием необходимости подвергнуть ее жесточайшей проверке. Эти человеческие слабости были присущи Кошкину, как и любому конструктору, но он выезжал на испытания опытных образцов чаще других, превозмогая самого себя, свою жалость к машине.

Игорь Мальгин, попеременно с другими водителями испытывающий и БТ-7 последнего выпуска, и Т-20, и толстобронный гусеничный, радовался, когда Кошкин предупреждал его: «На рассвете выезжаем». Бывали на трассах и по нескольку суток. Игорь выискивал пески и топи поглубже, покруче подъемы и спуски, гонял по оврагам, ударял по камням не одними гусеницами, но и катками и посматривал на Кошкина: «Сейчас остановит…» Но тот помалкивал, покусывал мундштук давно потухшей папиросы и вытирал пятерней пот.

Само присутствие Кошкина не давало Игорю переступить едва уловимую грань между полезным риском и тем, что таит в себе катастрофу. Но однажды он переступил ту грань.

На центральном полигоне саперы оборудовали новейшие препятствия для испытаний легких танков. Последний образец БТ-7 представляли Кошкин и Мальгин.

Сперва пригласили на полигон водителей для знакомства с небывалыми сооружениями. Одно из них – ров шириной восемь, глубиной два с половиной метра, имеющий высокий земляной бруствер, – водители признали непреодолимым. Начальник отдела испытаний центрального полигона остался с Игорем у рва.

– Другим можно бы простить отказ – машины у них не те. А твоя «бетушка»! Десятки раз я с ней прыгал – не подводила. Попробуй, испанец! Кто же, если не ты?

Еще раз обойдя ров, Игорь прикидывал. Если приблизиться на малом ходу, танк клюнет носом и останется торчать кормою вверх. На высшей скорости можно разбить машину о стенку. Спросить Кошкина? Не разрешит. Отказаться – совестно перед начальником. «Если не я – он прыгнет, во как морщит длинный нос, стыдно за меня, наверно: учил, а чему научил – трусости?… Ему запрещено – старше чуть ли не вдвое, напрыгался за армейскую службу больше всех испытателей, вместе взятых, а прыгнет же1 Уверен в «бетушке», подсчитал, выверил, значит, можно».

– Согласен, товарищ начальник, только не на заводской машине.

– Что за капризы, Мальгин? Не узнаю тебя.

– Без Кошкина не имею права рисковать заводской. Доложите ему.

Начальник полигона знал: накануне показа машины армейской комиссии Кошкин ни за что не согласится подвергнуть ее, а тем более водителя, опасности.

– Не прячься за спину Михаила Ильича.

– Дадите полигонный БТ-7 – прыгну, на своем – нет. На том и порешили.

Поверх обычного комбинезона Игорь натянул ватные брюки. Туловище его обмотали кошмой, привязали к сиденью ремнями. Разгон взял километра в полтора. Достигнув скорости до семидесяти километров в час, использовав инерцию машины, Игорь взметнул ее надо рвом, летел по прямой метров семь, наверно, а на восьмом тяжесть превозмогла инерцию, и четырнадцать тонн железа ударили лбом в самую середку стенки рва. Ремни ножами врезались в ребра, но не сдержали тело на сиденье. Голову будто сорвало с плеч, бросило лицом на броневую крышку закрытого люка. В танк хлынуло солнце – Игорь ощутил его уходящим сознанием: «Откуда солнце?…»

Откуда – он узнал уже потом. В момент удара, срезав все болты, башня вместе с кольцом крепления полетела вперед на десяток метров. Разбив стенку, корпус на колесах выскочил без башни на бруствер-Игоря увезли в госпиталь с покалеченной челюстью. Ее вправили, вставили зубы, и забыть бы Игорю к следующему выезду в Москву о неудачном прыжке,, если б не насмешница Галя.

– Раскрошишь и вставные… Кому ты нужен будешь беззубый?!

А в глазах продолжала таиться тревога за Игоря, не докидавшая Галю ни на день.

2

Ветерок от Москвы-реки сдувал е берез и кленов сухие пламенеющие листья, опускал их бережно на огромное поле, на танки, застывшие у лесной опушки.

Автомобили, шурша по листьям, выезжали из глубины леса, замедляли ход возле дощатой трибуны. Из одной машины вышел нарком обороны маршал Ворошилов, из другой – нарком машиностроения Малышев.

Приникший к перископу Игорь (он был в танке один, и никто ему не мешал хозяйничать на командирском месте в башне) видел, как Ворошилов легкой покачивающемся по ходкой кавалериста взошел на трибуну, встал у перил и обвел глазами танковый строй. Игорю показалось, что нарком обороны задержал взгляд на Встречном. А может, и не покааалось?… «Понравился, наверно… Улыбается». От наркомовской улыбки стало хорошо на душе, вспомнилась вдруг песня о красной кавалерии:

…ведь с нами Ворошилов,

Первый красный офицер.

Сумеем кровь пролить за СССР.

Но через минуту Мальгин расстроился: конструктор-путиловец подошел к наркому, показал рукой в сторону своих машин. Ворошилов посмотрел туда, где на левом фланге стоял огромный танк, названный его именем – КВ.

Игорь взглядом отыскал на трибуне Кошкина. Михаил Ильич затерялся среди гостей, военных, представителей наркоматов, старался держаться незаметно. «Волнуется… Ничего, не подведем. Машины отличные – еще посмотрим, чья возьмет!»

Мальгин знал, что справа от него стоят Т-20 и три модернизированных ВТ. Управляют ими настоящие танковые асы. Что он, Игорь, по сравнению с ними? Моложе всех годами и опытом испытателя. Почему Михаил Ильич доверил именно ему противоснарядную гусеничную – главную машину доверил? Случись самая незначительная задержка (а если поломка?!) – и конец надежде, а противники Встречного будут ликовать… Вон сколько препятствий наготовили!

Эскарп и ров, надолбы и ежи. И все приказано пройти, даже те, что другим танкам в программу не включили: и проволочную ловушку, и французскую сетку над ямой…

Шум двигателей двухбашенного, похожего на крейсер СМК и однобашенного KB с небывалой броней в семьдесят пять миллиметров вспугнул птиц, и они, загалдев, заметались над чащей. Малоповоротливые, медлительные машины, но какая сила! KB разворачивает, утюжит насыпи, играючи берет эскарп – отвесный срез холма.

Игорь не слышит, но видит, как аплодирует трибуна. Ворошилов похлопывает конструктора по плечу, смеется; улыбается и Малышев. Кошкин тоже аплодирует, но глядит он не на KB, а на свои танки. Сейчас пойдут они. Сначала Т-20, потом «бетушки», и последним – танк Игоря, Встречный… Трудно быть последним. «Жаль, что последний. Устанет комиссия смотреть. Да и чем удивишь после KB, после прыжков «бетушек»?»

Игорь спустился из башни на свое место. Он изнервничался – не пропустить бы радиосигнал, – продрог, дожидаясь, но, когда раздалась команда, дизель включил в ту же секунду. Как только услышал ровный гул мотора, легче стало. Танк сорвался с места, как застоявшийся на привязи породистый жеребец.

Препятствия, предусмотренные программой, машина брала свободно, играючи. Игорь ощущал дрожь, температуру двигателя, каждую выбоину под гусеницей, каждый камень на пути. За полосой препятствий нужно было обойти крутой холм, чтобы попасть на отлогий спуск к реке. Игорь посмотрел на холм и вдруг решил не объезжать его. «Возьмем?» И ему послышалось в реве машины: «Возьмем!»

– Не одолеет, перевернется… – не то спрашивал, не то утверждал Ворошилов, увидев, как по склону холма двинулась под крутым углом машина.

Кошкин замер, упрашивая про себя Игоря: «Гусеница держит цепко… Не меняй оборотов!.,»

– Вершина! Он на вершине! – крикнул Павлов, и раскатистый голос его был счастливым. Все зааплодировали. Ворошилов приветственно выбросил руку в сторону Встречного, который замер на вершине холма. Радовался и Малышев, но по-своему – тихо, сдержанно. Для него, полгода назад ставшего наркомом, которому подчинялись и танковые и дизельные заводы, правительственный смотр был тоже испытанием.

Накануне он с Кошкиным несколько часов провел возле Встречного и внутри него. Умная простота решений сложнейших технических проблем не могла не покорить Малышева, недавнего конструктора. Жизнь оторвала его от проектирования машин – всего полтора года довелось конструировать тепловозы. Но даже когда он стал главным инженером, а потом директором Коломенского завода, Малышев подходил иногда к чертежной доске поработать для собственного удовольствия. И теперь, ознакомясь с танком, он ощутил наслаждение оттого, что увидел совершенную по замыслу и безупречную по конструкторской разработке машину.

В необычной, не известной еще мировому танкостроению форме корпуса и башни, в самом расположении механизмов, узлов и деталей была глубокая осмысленность, целесообразность. И механизмы, и вооружение разместили компактно, не увеличивая размеров прежних средних танков, а по высоте машина оказалась даже ниже однотипных иностранных образцов. Малышев тут же отметил важнейшее качество Встречного: возможность без реконструкции цехов наладить его массовое производство.

Черты главного конструктора и его молодых друзей виделись Малышеву в машине. Их мысль, энергия, воля ощущались в гармонии ее частей и в том, что скрыто от непосвященных,– в окрыленности поисков, вдохновенном угадывании этой гармонии, созидании ее.

По– хорошему завидовал народный комиссар Малышев конструктору Кошкину.

– Машина ваша, Михаил Ильич, с исконно русским характером: проста, сильна, неприхотлива, – сказал он вчера Кошкину.

Тут, на лесной поляне у Москвы-реки, нарком убедился, что не ошибся во Встречном.

Комкор Павлов, протиснувшись к Кошкину, схватил его за руку, подвел к Ворошилову и Малышеву. В это время Игорь Мальгин, развернув ствол орудия назад, медленно спустил танк с крутизны.

Показывая Ворошилову на прибрежную огромную сосну, Павлов попросил:

– Разрешите, товарищ маршал, повалить…

– Тебе разреши, не останется леса, – улыбнулся Ворошилов. – Ладно, одну можно.

Игорь увидел бегущего к нему Павлова, затормозил.

– Э-эй, Мальгинио! – услышал он свое испанское ИМЯ. – СНИМИ ВОН Ту COCHyl

Игорь дал мотору максимальные обороты. Помчалась машина к сосне, дрогнул лесной гигант, не выдержал тарана, хрустнул звонко на весь лес, повалился на спину танка. Встречный понес дерево к реке и, взбурлив воду, вошел в нее. Вспенилась, будто вскипела, река. Бурлящая вода разбивалась о танк, сорвала сосну, понесла ее течением. А Встречный, грудью разрезая волны, вышел на другой берег.

Казалось, танк устал в схватке с деревом и рекой, а он постоял несколько секунд и, сделав полукруг, опять вошел в воду. На берегу танк встретили, как победителя, криками восторга.

– Какое имя у героя? – спросил Ворошилов Кошкина. Сказать, что об этом не думали, называли танк Встречным, было бы неуместно.

– Скромничает, крестить не осмеливается, – вмешался Павлов.

– Крести, крести, Михаил Ильич. Как назовешь, так и будет! – разрешил Ворошилов.

– Тридцатьчетверкой… Т-34, если можно…

– Почему ж нельзя?

И никто здесь, кроме Малышева, который был с Кошкиным на том ночном совещании в Наркомтяжпроме, не знал, что конструктор назвал свой танк в честь тридцать четвертого года, когда партия приняла решение о техническом перевооружении Красной Армии; назвал в честь Серго, который поверил в его мечту и воодушевил его на создание такого танка