Текст книги "Сотворение брони"

Автор книги: Яков Резник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

Надежда была слабенькой, как едва слышное сопение дочурок. «Если бы речь шла о модели, схожей с прежними, еще можно как-то надеяться. А тут – конструкция с противоснарядной броней, и принципы конструирования такой машины не могут оставаться прежними. Для такого дела нужны талантливейшие танковые конструкторы. Не хватит их в Ленинграде – Серго пришлет из Москвы, с Украины. Нет, не возьмет меня Семен Александрович в святая святых, да и не имеет права!…»

И все же на следующее утро Михаил Ильич явился к Гинзбургу.

То была скорее рабочая комната для конструкторов, чем кабинет руководителя КБ. Два простых стола, две чертежные доски. У стен – железный сейф, книжные стеллажи, шкаф, набитый папками из темно-серого картона. Михаил Ильич, старший группы студентов в дни практики, заглядывал сюда чаще, чем другие, приходил к Гинзбургу с вопросами, которыми не обязательно было заниматься начальнику КБ, – а он ими занимался, не отмахивался. И эта доброжелательность Гинзбурга помогла сейчас Кошкину перебороть скованность, заговорить о том, на что почти не надеялся.

Гинзбург слушал внимательно, терпеливо, и Михаил Ильич спохватился, лишь когда увидел, что с момента, как он вошел, минутная стрелка ходиков обежала полкруга.

– Простите, Семен Александрович, заговорился.

– Ничего-ничего, ваши доводы логичны: молодые конструкторы в такой группе действительно были бы не лишними, но, к сожалению, штаты ее крайне ограничены и нет у нас возможности ее расширить.

– Конечно… но… Если что-то параллельно… – Голос Кошкина от волнения сел, фразы вырывались какие-то усеченные. – Не для производства – для дипломной работы… Хочу почувствовать этот танк. Пожалуйста, Семен Александрович, прошу вас…

Что повлияло – упорство ли студента или сметливость и хватка Кошкина, отмечавшаяся всеми в месяцы практики на заводе, четкость и быстрота, с которой он справлялся с самыми сложными заданиями в цехах?…

Семен Александрович подошел к сейфу, вынул трубку ватмана и, возвратившись к столу, развернул его перед Кошкиным:

– Эскиз агрегата «Г», его поручили старому конструктору. Могу предложить сделать свой вариант. Пусть это будет ваш дипломный проект.

2

Конструкторов, не вошедших в группу сто одиннадцатого, обидело решение Гинзбурга, и, как только из командировки приехал его заместитель Галактионов, посыпались жалобы.

Поздним вечером, когда они остались вдвоем в КБ, Галактионов заговорил о ропоте и обидах:

– От кого угодно мог ожидать такой несправедливости, но не от тебя, Семен. Золотых ребят оставил за бортом, втиснул в группу неоперившегося студента. Не собираешься ли еще передать Кошкину руководство проектированием?!

– Не кипятись, выслушай.

– Простительно, если взял бы настоящего конструктора. А он? Малость соображает и чертит – таких найдем сотни. Да к тому же подкатывает к возрастному пределу – диплом получит в тридцать шесть лет!

– А ты забыл, что древние греки называли период сорокалетия «акме» – годами расцвета? Иван Михайлович Губкин получил диплом инженера в сорок лет, но это не помешало ему стать академиком.

– Губкин гениален!

– Вот мы с тобой – обыкновенные смертные и тоже подкатываем к возрастному пределу. И все же на свалку нас выбрасывать как будто не собираются.

Галактионова оскорбило сравнение.

– Мы занялись танками чуть ли не первые в Союзе. Скинь эти восемь лет – и ты заметишь, что наши ячейки памяти были тогда свободны от мусора устаревших подходов, традиций и привычек.

– Как знать, может быть, ячейки Кошкина находятся тоже в первозданном виде.

– Набиты философией, экономикой, политикой. Шпарит у себя в институте доклады о международном положении! Вряд ли для конструкторской. мысли остается место.

– У меня есть друг Максим Галактионов… Когда он измотан работой на заводе до последней степени, то до рассвета глотает Льва Толстого. Куда только глыбы толстовские вмещаются, если клетки мозга лопаются у того Максима от расчетов? Примолк… Не потому ли, что сам на себе испытал этот феномен: Толстой, Бальзак, Уэллс расширяют ячейки памяти, делают их эластичнее, что ли? Нет, не стоит беспокоиться из-за возраста Кошкина и его эрудиции.

– Но ты же знаешь, – пустил Галактионов в ход последний козырь, – Форд увольняет конструкторов после сорока – сорока пяти лет, даже незаурядных. Не дурак же он! Мы с тобой успели кое-что сделать в танкостроении, а что Кошкин успеет до предельного возраста?

– О-о, сколько еще сделает, и не только до фордовского предела! Знаешь, что Серго Орджоникидзе ответил одному мудрецу, который спел ему такую же песню? Что большевики раскрыли секрет молодости, никому больше не ведомый.

– Какой еще секрет?

– И простой, и сложный: не хотят, не могут, не имеют права творчески стареть – и не стареют, вот какая диалектика!

Галактионов усмехнулся:

– Авторитетами загнать в угол хочешь? Я против Кошкина ничего не имею – человек он, наверно, стоящий. И то, что по решению ЦК выпускники политехнического будут посланы к нам, – прекрасно. Но надо дать им созреть. А вы с директором ошарашили всех, включив Кошкина в группу сто одиннадцатого. Ты знаешь, что в КБ об этом говорят?

– Догадываюсь.

– Не думаю.

– Говорят, что Гинзбургу, видать, важен партийный билет, а не опыт.

– И посолонее…

– Что Кошкин ничего путного для машины не делает, иначе главный не прятал бы его от коллектива. Так?

– Вот тут, Семен, ты в самое «яблочко» попал. Кажется, и от меня этого уникума прячешь.

– Зайди, пожалуйста, в механический.

– Ты завел третью смену?

– Полуночник объявился, потерял счет времени. Посмотришь, а потом я готов слушать тебя хоть до утра.

Токарный станок исполнял ночное соло. Единственная включенная лампочка в шестьдесят ватт освещала станок и крупную, с густой курчавой шевелюрой, голову Кошкина. Пепельно-серой выглядела рубаха, вспученная большими лопатками на согнутой спине. Сильные, оголенные по локоть руки и сухая шея казались бронзовыми.

Почувствовав человека за спиной, Михаил Ильич остановил станок и снял деталь.

– С приездом, Максим Андреевич!

– Спасибо… А почему не рабочие? – спросил Галактионов, подойдя ближе и беря деталь в руки. Она была сложного профиля, обработанная на токарном и зуборезном станках.

– Станочники перегружены, пришлось бы долго ждать. Конечно, они лучше бы сделали…

– Не уверен. Обработана отлично. А главное, легка!

– На сто шестьдесят граммов меньше, чем предполагали. На узле сэкономим несколько килограммов.

Как было Кошкину не сказать об этом Галактионову, если предстояло примирить трудно примиримое: при едва не трехкратном утолщении брони на сто одиннадцатом сохранить тот же вес, который имел его предшественник, тоже средний танк! Правда, проект предусматривал одну башню вместо трех, имеющихся на предыдущем танке, и все же одно это не могло дать нужную экономию. Требовалось еще и еще снизить вес. А добиться этого можно было только критической оценкой всех сечений и конфигураций, поисками в каждой детали возможностей снижения массы, но без ущерба для боевых качеств машины.

– Надежность, думайте прежде всего о надежности! – не преминул напомнить Галактионов. – И учтите: она прояснится не здесь, а на длительных испытаниях в жару, в мороз, и не на одном образце – на партии машин!

По заснувшему Ленинграду мчался автомобиль Галактионова. Подобной марки не существовало ни в Старом, ни в Новом свете, хотя каждый автомобильный король при желании смог бы, пожалуй, найти в ней части едва ли не всех типов машин, когда-либо вышедших из ворот его предприятий и давно заброшенных на свалки.

Рядом с Галактионовым сидел Кошкин. При крутых поворотах его кидало то на дверцу, то в сторону Галактионова, и Кошкин вцепился пальцами в скобу впереди себя, растопырив ноги для устойчивости.

Разговаривать в грохоте машины было невозможно, и Кошкин думал об этом крутом в суждениях человеке, о чудачествах и причудах которого говорили, пожалуй, не меньше, чем о его недюжинном таланте.

Уже третье поколение студентов кончало политехнический после Галактионова, а все еще из уст в уста передавалось, как он в двадцатых годах сконструировал аэросани, носился на них вокруг Ленинграда и по льду Финского залива, а потом невесть как собрал этот единственный в своем роде автомобиль, не раз оставлявший на спортивных гонках позади себя даже «форды» последних выпусков. Наверно, и аэросани, и этот автомобиль, думал Кошкин, помогают Галактионову искать, находить то, что никто не находил… Создал с коллективом танк Т-26 и в дальнейшем, вместе с Гинзбургом, проводил его модернизации – вплоть до испытаний на шасси этих машин гаубицы ста пятидесяти двух миллиметров. Утверждают, что идею подсказал Тухачевский, – но не другому же подсказал, а ему, Галактионову…

Галактионов вдруг вспомнил тонко обработанную Кошкиным деталь.

– Вы не токарем работали в молодости?

– Нет, только на первой институтской практике.

– А ваша рабочая специальность?

– С детства и до службы в армии – кондитером.

– Ну и ну, – уже совсем по-дружески рассмеялся Галактионов. – Кондитер танковые деликатесы выпекает…

ТАЙНЫЙ СГОВОР

1

Пушки – Крупп.

Моторы – Крупп.

Военные корабли – Крупп.

И танки – тот же Крупп.

Ни один король не был столь всемогущ, как Густав Крупп фон Болен унд Гальбах.

Более ста промышленных фирм в Германии и десятки за ее рубежами принадлежали концерну Круппа. Накануне первой мировой войны он продавал орудия уничтожения тридцати странам мира – Карл Лйбкнехт разоблачил его в рейхстаге как провокатора дипломатических и военных конфликтов.

В годы первой мировой войны сто восемнадцать тысяч рабочих крупповских заводов в Эссене производили ежемесячно три тысячи полевых орудий, да– еще сверхдальние пушки «Колоссаль», которые обстреливали Париж.

Поражение Германии и Версальский договор не усмирили Круппа. На глазах у представителей союзной контрольной комиссии его заводы выпускали молочные бидоны, дверные замки, машины для перевозки мусора и ремонта дорог, а втихомолку – запрещенные договором полевые и морские орудия. Вскоре Крупп возобновил производство паровозов, грузовых автомобилей и тракторов, а контролеры не замечали или не хотели замечать, что шасси грузовиков в любой момент может превратиться в орудийные лафеты, тракторы – в легкие танки, что патенты на свои новейшие орудия Густав Крупп обменял в Швеции на огромное число акций арсенала «Бофорс» и танкостроительной фирмы «Ландсверк», постепенно прибирая к рукам предприятия этих военных фирм. Даже «Большую Берту», пушку-великаншу, магнат сумел замаскировать под заводскую трубу, сохранив ее как символ непокорности, неистребимости династии Круппов.

Никто из монополистов Германии не сумел так ловко опутать контролеров западных держав посулами, взятками,.честью. Никто не был так хитер и беспощаден к рабочим, к промышленникам, оказавшимся хотя бы чуть слабее в конкурентной борьбе. Мольбы о пощаде не оказывали на Крупна никакого действия.

…До 1906 года, когда Берта Крупп, единственная наследница всех богатств фирмы, купила себе в мужья тридцатишестилетнего аристократа Густава фон Болена унд Гальбах, связанного родством с американскими миллионерами Боленами, тот занимал пост секретаря германского посольства в Вашингтоне. Получив специальным указом кайзера Вильгельма имя Крупп фон Болен унд Гальбах, которое отныне должно было переходить к старшему из его будущих сыновей, главе фирмы и наследнику, недавний дипломат очень скоро начал диктовать свою волю самому Вильгельму. В пятнадцатом году, когда военная победа Германии казалась немецким монополистам несомненной, Густав вручил кайзеру меморандум о создании под главенством Германии Срединно-Европейской империи. Он предлагал включить в нее Австро-Венгрию, Бельгию, Голландию, часть Франции, Швейцарию, все скандинавские государства и Россию как сырьевой и аграрный придаток Германии.

Европейской империи не получилось. Но и сегодня, почти два десятилетия спустя, Крупп был так же всемогущ, как при Вильгельме. И это вызывало у Гитлера серьезные опасения. Он знал: от Крупна можно ждать любых неожиданностей. Чего доброго, вознамерится поставить главой правительства Альфреда Гугенберга, бывшего директора своих заводов, вождя «немецкой национальной партии», созданной им, Крупном, в девятнадцатом году как партия реванша… Нет, необходимо убедить пушечного короля, что только фашизм способен вырвать Германию из экономического хаоса, спасти западную цивилизацию от революционных взрывов. Но как это сделать, если Крупп каменно неприступен и загадочен, как сфинкс?

Гитлера бесила его выжидательная позиция и непрекращающееся покровительство Гугенбергу. Не очень щедрые.субсидии Круппа нацистской партии меньше беспокоили Гитлера – взносы «И. Г. Фарбениндустри», Флика, Тиссена и других монополистов покрывали его расходы сполна. Но даже Тиссен, Флик, магнаты «Фарбениндустри» не могут сравниться с Крупном фон Боленом унд Гальбах. От него, руководителя имперского Союза промышленников, больше, чем от любого из монополистов, зависит в конечном итоге его, Гитлера, взлет или падение.

За год до того как он стал рейхсканцлерохм, Гитлер выступал в Дюссельдорфском клубе промышленников. Он обещал рурским магнатам в случае своей победы на выборах в рейхстаг разорвать Версальский договор, завалить концерны заказами на вооружение рейхсвера новейшим оружием и боевой техникой, обуздать Англию и Францию и открыть немецким монополистам все дороги на мировой рынок.

Ему громко аплодировали Тиссен, Флик, Стиннес – все хозяева Рура, за исключением Круппа. Тот и бровью не пошевелил, безучастным оставалось его сухое, пергаментно-желтое,– скуластое, как у японца, лицо. Гитлер уловил на нем иронию – она появилась в ту секунду, когда прозвучало слово «обуздать». Видно, вспомнил Крупп недавний, тридцатый год, Эссен, митинг безработных, разоренных ремесленников и мелких торговцев. Там, на площади перед воротами крупповского завода, Гитлер повторял в разных контекстах и вариациях слово «обуздать», вдалбливая его в головы людей, потерявших работу, хлеб, надежду. Он обещал этим тысячам обуздать промышленные монополии, гигантские концерны и торговые фирмы, покончить навсегда с безработицей и голодом, не допускать насилия над ремесленниками, мелкими и средними торговцами – теми, кто больше всего страдает от кризиса. «Круппу, конечно, донесли о моих угрозах монополиям. Но он же дипломат, не должен принять их всерьез…» – думал Гитлер, глядя на невозмутимое лицо магната. И, распалясь и войдя в экстаз, Гитлер клялся уничтожить марксизм в Германии и Европе, раздавить Советскую Россию, открыть эру тысячелетнего господства рейха над миром. Он знал: это заветная мечта Круппа, но ирония не сходила с лица «железного Густава».

2

Новый канцлер Германии ненавидел Альфреда Гугенберга и тем не менее терпел его на посту министра экономики. Да и как иначе, если этого пожелал Крупп – для него, некоронованного кайзера немецкой промышленности, не только это пришлось сделать.

Потребовал Густав Крупп держать рабочих в страхе, и в мае тридцать третьего правительство ликвидировало профсоюзы, снизило монополистам суммы подоходного налога, освободило их от взносов на социальное страхование.

Чтобы уцелеть от засилия концернов, небольшие союзы германских работодателей создали свое объединение. Правительство по настоянию круппов и тиссенов слило их с имперским союзом монополистов – акулы проглотили рыбешек!

Жестоко расправился Гитлер с им же созданным «Боевым союзом промысловиков». Когда нацистам требовались голоса на последних выборах в рейхстаг, Гитлер клялся владельцам мелких предприятий в горячей поддержке, возвещал, что мелкое и среднее сословие воплощает в себе истинно германское, народное начало. Пока это служило его цели завоевания власти, он и слова не произнес против программного пункта «Союза промысловиков» о возвращении Германии к средневековым порядкам с их цеховой системой. Но только вручили ему телеграмму о попытке главарей магдебургской организации союза осуществить на машиностроительном заводе «Крупп-Грузон» программу раздела, как все клятвы и заверения были забыты.

Под аршинными заголовками «Фюрер объявляет революцию законченной» фашистская печать опубликовала экстренное сообщение: Гитлер предупреждал, что любая попытка «внести разлад» в экономику будет караться беспощадно. «Боевой союз промысловиков» был распущен, а те, что посмели поднять руку на собственность Крупна, приговорены к смертной казни. Репрессии шли рядом с передачей под контроль монополий десятков тысяч мелких и средних предприятий.

Именно в те дни Гитлер получил из Магдебурга – второй промышленной столицы Крупна – телеграмму: «железный Густав» приглашал канцлера к себе.

«Уязвлен сделкой с Тиссеном?…» – думал Гитлер, когда его автомобиль и машины с личной охраной проскочили мост через Эльбу, промчались мимо кирпичных оград «Грузонверке», главного производителя крупповской броневой стали, «Крупп-Грузона», где та сталь превращалась в пушки, корабли и танки.

С благословения канцлера Тиссен, вступивший в нацистскую партию в двадцать девятом году, за бесценок купил у правительства государственный пакет акций «Ферейнигте штальверке» и становился полным хозяином могущественного стального треста – главного соперника

Крупна в производстве брони. «Гугенберг, конечно, тут же донес… Густав встанет на дыбы».

Гитлера охватило беспокойство. Нет, он чувствовал себя сейчас достаточно сильным. Но даже сильному не стоит ссориться с Крупном. С ним надо договориться, чего бы это ни стоило.

Машины вырвались из городских окраин, проехали лесом, затормозили возле трехэтажного дома с колоннами за высоченной оградой. Гитлеру показалось, что великан-камердинер, проводивший его в дом, произнес «Битте шен» как-то сухо, бесстрастно, словно без особого почтения к нему, рейхсканцлеру. Показалось, или это была сухость, заказанная хозяином?

Погруженный в размышления, Гитлер почти не глядел на солнечные люстры богемского хрусталя и зеркала, не оценил изящества мебели красного дерева. Но в огромном зале второго этажа что-то заставило его поднять голову. С портрета в золоченой раме на гостя смотрел Фридрих Крупп.

Должно быть, художник стремился выразить в морщинистом лице непреклонность, фанатическое упорство человека, превратившего небольшой сталелитейный завод «Гуссштальфабрик Фрид. Крупп» в величайший военно-промышленный концерн Германии. Гитлер с детства знал, что Фридрих Крупп поставлял железо и сталь армии Наполеона, что на его заводах отлили первые в мире орудийные стволы не из бронзы, а из тигельной стали – такой крупповский ствол демонстрировался на Всемирной выставке в Лондоне в 1851 году. Знал Гитлер и о том, что эти старческие губы провозгласили принцип: «Капиталист – абсолютный хозяин в своем доме», имея, наверно, в виду не столько дворцы, сколько заводы свои в Эссене, Магдебурге, да, возможно, и всю Германию. «Тот, кто хочет править рейхом, должен ладить с Круппами», – думал Гитлер, поднимаясь следующей лестницей и увидев еще одно полотно, поражавшее размерами и обилием красок.

То была копия с фотографии времен империалистической войны, в мельчайших деталях повторяющая оригинал. В открытом крупповском автомобиле кайзер Вильгельм в каске, с толстыми усами скобами вниз, повернулся тучным телом ко второму пассажиру. Этот второй, небрежно опустив шляпу в руке, возлежал спиной и затылком на кожаной подушке сиденья и глядел куда-то мимо кайзера. То был Густав Крупп фон Болен унд Гальбах.

Моложавый рядом с потускневшим толстоусым кайзером, Густав держался с той же властной надменностью, с какой глядел с портрета на нижнем этаже основатель фирмы, король стали и пушек Фридрих Крупп.

Справа открылась дверь, и в ней показался хозяин. Услышав шаги, Гитлер сделал полуоборот. Камердинер незаметно для обоих осклабился – уж очень занятно было наблюдать изящного, с узкой талией и гордо вскинутой лысой головой, шестидесятитрехлетнего хозяина рядом с сутулым сорокачетырехлетним Гитлером, который то ли забыл, то ли не посчитал нужным снять с себя в вестибюле надвинутую на глаза, скрывающую лоб фуражку с высокой тульей. Первый, с аристократической небрежностью отделив правую руку от бедра и чуточку приподняв, вынес ее на несколько сантиметров вперед; второй, склонившись к меньшему ростом хозяину, обхватил большими мясистыми пальцами его маленькую кисть и разулыбался.

Минутой позже хозяин и гость уже сидели в комнате деловых встреч. В этой комнате, в отличие от других, не было ничего, что подчеркивало бы богатство Круппа: никаких картин на стенах, крашенных под серый мрамор; никакой позолоты на камине и на мебели, добротной, но простой. За стеклами шкафа светлого дуба – иллюстрированные журналы с фотографиями крупповских шахт, верфей, заводов и их продукции. В противоположном углу – журнальный, покрытый лаком столик и два полумягких стула. На них, друг против друга, сели рейхсканцлер и магнат.

– Крупп доволен, – заговорил о себе Густав в третьем лице, – созданием основы для стабильного правительственного фундамента, устранением препятствий, которые постоянными колебаниями тормозили экономическую инициативу.

Гитлер не терпел словесных туманностей, но эта тяжеловатая фраза прозвучала для него предельно ясно и значительно, как четкий шаг колонн штурмовых отрядов, проходящих мимо него на парадах. Еще бы: королю стали и пушек по душе пришлось все, что он, Гитлер, делал, чтобы ублаготворить монополистов.

– Крупп готов возложить на себя великую миссию: привести индустрию в соответствие с экономическими и политическими целями третьей империи. Экономикой, как и политической системой, следует управлять диктаторски. Все взывает к одному человеку, к сильной личности, обладающей достаточным капиталом, даром предвидения и опытом управления.

Последнюю фразу хозяин произнес, глядя, как на картине с кайзером Вильгельмом, куда-то мимо Гитлера. А тот отлично понял Крупца. И мысль мгновенно откристаллизовалась в решение: чтобы не оказаться в проигрыше в неминуемых схватках на Олимпе рейха, надо иметь Круппа всецело на своей стороне, и это должно произойти сегодня.

– Идею фюреров в экономике история причислит к величайшим жизненным идеям века! – воскликнул Гитлер, так резко закинув голову назад, что зачес со лба переместился к макушке. – Я вижу вашу идею отчеканенной в формулах двух правительственных декретов – о виртшафтсфюрерах и Генеральном совете немецкого хозяйства; оба института будет возглавлять Густав Крупп фон Болен унд Гальбах!

И очень скоро он стал их возглавлять. Крупп стал «фюрером» группы горного дела, производства железа, цветных металлов и руководителем Генерального совета германской промышленности, являвшимся единственным посредником между правительством и всеми предпринимателями Германии. Решения Генерального совета немедленно утверждались Гитлером и получали силу закона.

А той летней ночью в своем магдебургском дворце Крупп отплатил Гитлеру за предстоящий подарок подарком немедленным и не менее ценным. Он объявил о принятом по его инициативе решении; рурские монополисты создали для Гитлера фонд немецкой индустрии. Суммы, поступившие в фонд, шли сверх огромных субсидий промышленников нацистской партии.

3

Когда Гитлер и Крупп обсуждали в ту ночь военные планы рейха, расхождений между ними не было: оба мечтали уничтожить Советскую Россию, повергнуть марксизм на землю, как выразился Гитлер. Но оценка результатов советских пятилеток оказалась разной. У Гитлера преобладали представления о России двадцатых годов – Крупп давно отбросил их. Он допускал к себе на практику в Эссен молодых советских инженеров не только потому, что за это платили золотом, но и потому, что ему хотелось посмотреть, каковы они, понять, откуда у России, так отставшей от промышленных стран Европы, взялись материальные ресурсы, кадры, энергия, способности, чтобы за одну пятилетку совершить фантастический прыжок к современной индустрии.

Одного из практикантов, Тевосяна, Крупп наблюдал с ревнивым интересом. Тот был сверстником его сына, Альфрида, который должен был в недалеком будущем вступить в права главы концерна, но не имел ни той деловитости, ни того стремления обогащать свои знания, которые отличали молодого советского инженера.

Немецкие мартеновцы называли Тевосяна «шварцер Иван» за шевелюру цвета вороньего крыла и антрацитово-черные глаза. Приехав в Эссен, Тевосян напросился сталеваром на мартен, затем на электропечь, а потом – в бригаду разливщиков. На каждом месте работал по нескольку месяцев, а сталеваром электропечи – год; научился мастерски плавить и разливать самые высококачественные марки стали – Крупп был уверен, что в большевистской России о таких еще даже не слыхали.

Было это в тридцатом году, а в тридцать первом Круппу сообщили, что Совнарком назначил Ивана Тевосяна руководителем объединения заводов качественных сталей и ферросплавов и что заводы те уже дают машиностроению и военным предприятиям трансформаторную, подшипниковую, быстрорежущую и инструментальную стали. А еще через два года Густаву Круппу прислали изданную в Москве книгу Тевосяна с блестящим разбором достижений европейской металлургии, и прежде всего его, круппов-ской, в области разливки качественных и высококачественных сталей. «Моему Альфриду такую бы хватку», – завидовал Крупп.

Дожидаясь той ночью в Магдебурге прибытия к нему Гитлера, старый Густав читал в переводе речь Серго Орджоникидзе, опубликованную в газете Наркомата тяжелой промышленности «За индустриализацию». Крупп нередко брал под сомнение достоверность газетных публикаций, но в точности цифр и фактов, приведенных советским наркомом, не сомневался – их подтверждали возвращающиеся из России специалисты концерна. К тому же Орджоникидзе в широко публикуемых выступлениях с поражающей Крупна откровенностью обрушивался на неумелых руководителей, недостатки организации, бескультурье на тех или других предприятиях. И в этой откровенности, безбоязненной прямоте критики ощущалась непоколебимая, ненавистная Круппу уверенность.

В речи, перевод которой лежал перед Крупном, Орджоникидзе не упустил случая напомнить об охотниках втянуть Россию в войну, ворваться на ее территорию, захватить ее земли, ее заводы. Эти строки Крупп пробежал бегло, а другие читал, не пропуская и запятой. «До чего самоуверен: Россия через год не будет импортировать ни одной тонны качественной стали… Хвастовство? Но факт остается фактом: Европа и Америка в аварийном состоянии, а в России строят и строят! У Магнитной горы на Урале за три года возвели четыре домны, коксовый комбинат, мартеновский цех, смонтировали блюминг, крупносортный стан и освоили его проектную мощность быстрее, чем аналогичный стан у меня в Эссене накануне кризиса. Россия наливается опасной силой. Возможно, прав комиссар Орджоникидзе, что очень скоро все ей будет доступно…» Именно эти мысли заставляли Крупна с особой настоятельностью говорить в ту ночь Гитлеру:

– Главный враг Германии не западные державы, а Россия. Либо мы с вами, рейхсканцлер, сожжем в моих печах оковы Версаля, вооружим в кратчайшие сроки рейхсвер лучшими пушками, танками, самолетами и задавим Россию, либо она превзойдет Европу по металлу, машинам, технике войны, и тогда не мы ее, а она нас поставит на колени.

Ни одной эмоции на лице. Сдержанно, иной раз с полуулыбкой на краях тонких губ Крупп подавал Гитлеру сгустки, должно быть, долгих размышлений – какими способами покончить с зависимостью Германии от мирового рынка в снабжении сырьем, главным образом легирующими материалами, нефтью и каучуком; какими темпами развивать военную промышленность, чтобы года за четыре или пять после начала перевооружения армии она была полностью готова к войне.

– После короткого периода пуска и освоения новых производственных мощностей концерн Круппа будет готов вооружить рейхсвер небывалой техникой. Мы намерены вложить большие средства в строительство двух танковых заводов, самолетосборочного и комбината синтетического бензина. В Магдебурге концерн налаживает исследования новых марок броневой стали…

Крупп смело раскрывал свои карты, дожидаясь от Гитлера признания главенствующей роли его концерна в подготовке войны и полной поддержки всех своих начинаний.

Гитлер заверил Круппа: правительство предоставит его концерну главные военные заказы, значительные государственные субсидии для строительства новых заводов и реконструкции старых.

КРУИП ГОТОВ

Я никогда не сомневался, что в один прекрасный день наступят перемены. И это сознание позволило мне сделать практические выводы огромного значения. Если Германии суждено возродиться и она сможет сбросить цепи «Версаля», заводы Круппа должны быть готовы…

После прихода к власти Адольфа Гитлера я с удовлетворением мог доложить фюреру, что Крупп готов начать перевооружение Германии.

Из статьи Густава Круппа. Берлин, март 1942 года.

ГОВОРИТ ОРДЖОНИКИДЗЕ

…Сегодня нет такого предприятия, такого завода, такой фабрики, которые бы мы не сумели спроектировать и построить своими собственными инженерными и техническими силами… Времена, когда мы, сложив бумаги в чемоданы, отправлялись в Европу и Америку для проектирования наших тракторных и автомобильных заводов, – эти времена бесповоротно прошли. Мы также спроектируем и построим своими силами любую гидроэлектрическую станцию, любую тепловую станцию…

План пятилетки в четыре года… мы по тяжелой промышленности, входящей в Наркомтяжпром, выполнили на 108%…

Я нарочно взял в Совнаркоме решение, которое было принято в конце 1928 г…Я работал тогда в РКП, обследовали мы сельскохозяйственное машиностроение и пошли в.Совнарком с предложением поскорее соху ликвидировать. Тогда было, знаете, какое решение: «Соху ликвидировать в течение трех лет». Что тогда писали? «Замена сохи плугом есть одно из проявлений прогрессивных течений в сельскохозяйственном машиностроении (смех) и не может быть разрешена особняком и вне связи с общим вопросом о развитии машиностроения в сельском хозяйстве, а потому включена Госпланов! в общую программу работы по составлению перспективного алана сбыта сельскохозяйственных машин». (С м е х.)…Самые горячие головы в нашей партии не могли тогда еще думать о том, что нам удастся так выполнить пятилетку, – мы тогда от сохи шля. Вот чем были мы тогда вооружены.

Теперь, когда мы вооружены прекрасными тракторами, тракторными плугами и сложными сельскохозяйственными машинами, когда мы имеем передовое машиностроение… теперь, товарищи, никаких сомнений… не может быть о том, что наша партия, ленинская партия… все затруднения опрокинет ко всем чертям и с развернутыми знаменами пойдет на штурм второй пятилетки.