Текст книги "Сотворение брони"

Автор книги: Яков Резник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Два часа провел у постели Михаила Ильича известный профессор-терапевт. Когда Галя вышла его проводить, он подтвердил предположительный диагноз.

– Абсцесс. Возможно, даже двусторонний. Тогда оперировать нельзя. Уповаю на силу его сердца и воли и на вас. Как-никак четвербкурсница, без двух минут врач… Лекарства лекарствами, но главное – укрепить защитные силы организма. Черная смородина есть?… Очень хорошо. Фрукты, сливочное масло, желтки, морковь…

Профессор обещал через каждые пять-шесть дней навещать больного.

– Не будет температуры, сделаем переливание крови.

На третью неделю состояние Михаила Ильича несколько улучшилось, и профессор порекомендовал короткие прогулки по лесу. В Занки приехала Вера Николаевна с девочками. Будто помолодел Михаил Ильич. Придумывал игры для всех вместе, беседовал с дочками. С двенадцатилетней Лизой – о литературе, с девятилетней Тамарой – о музыке; она занималась в музыкальной школе, отец купил ей пианино. А больше всего любил возиться с младшей – годовалой Танюшкой.

Михаил Ильич меньше температурил, и профессор уступил его просьбам – разрешил встречи с заводскими товарищами.

В Занки зачастили конструкторы, механики-испытатели. Всем хотелось обрадовать главного конструктора: серийное производство тридцатьчетверок налаживается, план в основных цехах выполняется уже не только в стахановские дни и пятидневки – скоро войдут в график сборки готовых машин. Захаров, наезжавший чаще всех, цифры недолюбливал. Говорил: «Придешь на участок, Михаил Ильич, увидишь сам, как мы твою идею в металл начинаем одевать – хорошо получается».

А Галю беспокоили эти наезды, особенно когда появлялись с чертежами, макетами Морозов, Белан и Вирозуб. Слушая побаски Вирозуба, до кашля смеялся Михаил Ильич, словно забывая о болезни. А с легкими плохо… Счастье будет, если рассосется абсцесс, а если нет – страшно подумать. Ведь лечить его почти невозможно. Не догадался бы Михаил Ильич о гнойнике во втором легком, может, все еще образуется. Профессор предупреждал Галю: «Не давайте ему много думать». Легко сказать…

Вот опять конструкторы вошли в дом, Михаил Ильич посоветовал Гале отдохнуть от скучных бесед – значит, разговор будет секретный. Наверное, о новой идее, которую Михаил Ильич вынашивал. Ночью вскинулся, попросил карандаш: «Поспите, миленькая, я должен поразмыслить…» Долго что-то писал, Галя задремала и сквозь дремоту слышала: «Можно поперек… Так… Машина укорачивается на полметра…»

Из окна долетел баритон Вирозуба:

– Встанэ дизель, ще як встанэ! Добрэ пидрахував, Мыхайло Ильичу!

Галя едва дождалась Игоря.

– Останови их, Игорек! Ему нельзя волноваться. Игорь пообещал и тут же забыл, о чем просила Галя, так его увлекла мысль Михаила Ильича поставить двигатель не вдоль оси, а поперек – тогда при том же весе танка можно будет лучше расположить его узлы,

Игорь вышел от Кошкина взволнованный.

– Поразительная идея, и как она другим в голову не приходила!

Во второй половине сентября занудили дожди. Михаил Ильич посерел. Его лихорадило, болезненным стал кашель, во время которого выступал липкий пот. А лежать Кошкин не хотел, не мог, угнетенный плохими вестями, о которых проговорился Вирозуб. Металлургический завод прислал несколько вагонов броневых листов низкого качества. Отказаться от них – сорвется программа. Когда-то еще прокатают и привезут новые листы…,

Михаил Ильич хотел на автомобиле Вирозуба немедленно ехать на завод, но, к счастью – так думала Галя, – машина застряла в болоте в шести километрах от Занок, и Вирозуб пришел пешком.

Галя уложила Михаила Ильича в постель, побежала к телефону посоветоваться с профессором: у больного резко подскочила температура, появился нехороший запах изо рта… Но линия была занята.

Пока Гали не было, Михаил Ильич, несмотря на запрет, оделся и вышел проводить товарища. На ступеньке покачнулся и, чтобы не упасть, вцепился исхудавшими длинными пальцами в плечо Вярозуба. Губы больного дрогнули, широко раскрылся рот, и из него вырвался хрип.

Вирозуб подхватил Михаила Ильича и, держа его лицом вверх, закричал испуганно:

– Мыхайло, братэ! Та Галю… Та господы, що ж ты з чоловиком робыш?!

Он заметался, взбежал на крыльцо. Подскочившая Галя остановила его:

– На аэродром! Я вызову самолет…

Она поняла: прорвался абсцесс, гной заливает легкие, начинается агония.

Дозвонилась до профессора, попросила санитарный самолет и бросилась в чащу вслед за Вирозубом.

Ветки кустарника царапали руки, лицо, но Галя ничего не замечала, подгоняемая хрипом Кошкина. Она подхватила отяжелевшую голову Михаила Ильича, приподняла выше.

…Когда умирающего несли больничным коридором, Вирозуб неистово, как обезумевший, умолял:

– Вырижтэ мои лэгэни, може, воиы його врятують…

Еще генштаб вермахта только начал разрабатывать варианты плана «Барбаросса», еще девять месяцев оставалось до нападения фашистов на нашу страну, а Михаил Ильич Кошкин уже пал за ее свободу, за ее победу – пал первым солдатом Великой Отечественной войны.

НЕКРОЛОГ

26 сентября 1940 года умер талантливый конструктор товарищ Кошкин Михаил Ильич, член ВКП(б) с 1919 года. Тов. Кошкин с 1918 года по 1921 год служил в Красной Армии. В 1921 г. поступил на учебу в комвуз им. Свердлова, который и окончил в 1924 году. В 1929 г. в счет партийной тысячи направляется на учебу в Ленинградский машиностроительный институт. По окончании института тов. Кошкин целиком отдается делу конструирования.

Тов. Кошкин в 1936 году за отличную работу в области конструирования награжден правительством СССР орденом Красная Звезда.

В лице тов. Кошкина советская общественность потеряла отзывчивого и чуткого товарища, стойкого большевика и талантливого конструктора.

Память о Михаиле Ильиче навсегда сохранится в сердцах работников советского машиностроения.

Группа товарищей.

Правда, 28 сентября 1940 года.

часть четвертая

ВЗРЫВ

БЫСТРОХОДНЫЙ ГЕЙНЦ

1

Из Парижа в Берлин Гейнц Гудериан летел триумфатором. Сбылись его мечты, оправдались усилия целого десятилетия жизни. Танки признаны главной ударной силой вермахта, а вермахт показал себя самой могучей, победоносной армией!

Совсем недавно, когда генштаб разрабатывал планы западной кампании, один лишь генерал Манштейн разделял его мысль, что наступать лучше всего через Люксембург и южную часть Бельгии в обход линии Мажино, что необходимо осуществлять прорыв и этого участка, и всего французского фронта, используя мощный кулак всех танковых и моторизованных дивизий. Начальник генштаба сухопутных сил Гальдер назвал эту идею бессмысленной.

15 марта, докладывая Гитлеру в имперской канцелярии, Гудериан успешно отстоял свой план внезапного и сосредоточенного броска танков, быстрого движения на Седан, форсирования реки Маас и завершения прорыва безостановочным походом до Ла-Манша, А во время боевых действий разве не он, Гейнц, самостоятельно принимал все решения вплоть до выхода к побережью? Разве не его корпус осуществлял глубокие рейды в тыл противника вопреки тормозящему влиянию верховного командования, главным образом командующего танковой группой генерала фон Клейста?!

Приближаясь к полям сражений на Сомме, где в 1916 году англичане дали первый танковый бой кайзеровским войскам, Гудериан нагнал колонну своих танков. Увидев его и понимая, что их прорыв ведет к полной победе над французскими и английскими войсками, солдаты кричали: «Да здравствует быстроходный Гейнц!», «Наш боевой старик!»,

А когда танкисты увенчали свой рывок захватом морских крепостей Булонь и Кале, он выразил свою радость и чувство благодарности в приказе по корпусу: «Я требовал от вас отказа, от сна в течение двух суток – вы держались семнадцать дней. Я приказывал сражаться, невзирая на угрозы с флангов и тыла, – вы никогда не проявляли колебаний. Германия гордится Своими танковыми дивизиями, и я счастлив, что являюсь вашим командиром. Теперь мы будем готовиться к новым подвигам».

14 июня немецкие войска вступили в Париж, а новая танковая группа, во главе которой верховное командование поставило Гудериана, двигалась к швейцарской границе. К ней вышли 17 июня, в день его рождения, и он скромно отметил его в кругу своих офицеров.

В те дни, когда имя его гремело по всей Европе, приятно было с высоких гор любоваться Женевским озером, погостить в Лионе у старшего сына, вторично раненного за время западной кампании, и поздравить его с получением внеочередного звания за храбрость.

Все было бы прекрасно, если б не германо-французский договор о перемирии, подписанный 22 июня в Компьенском лесу. Он, Гейнц, не для того пронзил своими танковыми клиньями тело Франции, смыл с Германии позор Версаля, чтобы она получила ограниченный договор. Он не политик, он – солдат, но, обладай он верховной властью, вермахт незамедлительно продолжил бы поход к устью Роны, а после овладения французскими портами на Средиземном море высадил бы воздушные десанты в Африке и на острове Мальта. То были бы не одни воздушные десанты стрелков. Он обдумал план переброски четырех – шести танковых дивизий в Африку, чтобы создать там подавляющее превосходство в силах, прежде чем англичане успеют подвезти подкрепления. Он передал через генерала Риттера фон Эпиа свой план Гитлеру, но – ни ответа, ни вызова. Может быть, фюрер, находясь в плену своих континентальных воззрений, не понимает решающего значения для англичан района Средиземного моря или же испытываемое им недоверие к итальянцам удерживает его от военных операций вермахта в Африке?…

Не с одним генералом Энном обсуждал этот вопрос Гудериан. Обычно скрытный, он неожиданно разоткровенничался с рейхсминистром вооружения и боеприпасов Тодтом, поделился с ним мыслями о продолжении войны.

Что.заставило Гудериана довериться гражданскому человеку? Не то ли, что новый рейхсминистр посчитал возможным и необходимым спешно прилететь к нему из Берлина в Париж, чтобы поговорить об опыте наступления крупных танковых сил в последней военной кампании и посоветоваться о том, как полнее использовать этот опыт в интересах дальнейшего развития танкового производства? Наверное, Гудериана расположили к Тодту и этот визит, и история с Беккером, о которой поведал ему Тодт.

Начальник управления вооружений вермахта Беккер давно добивался создания единого оперативного органа оснащения армии новой техникой. Он имел могущественных противников – главнокомандующих сухопутными войсками, авиацией и флотом и королей военной промышленности, чья сила в рейхе была достаточно известна. Их не устраивали новшества генерала Беккера, они не раз хоронили его идею создания единого штаба, который мог в какой-то мере ограничить их аппетиты, их интересы, их сферу власти. Накануне западной кампании Беккеру все же удалось сломить сопротивление главнокомандующих и доказать Гитлеру полезность небольшого оперативного штаба для руководства тремя управлениями вооружений. В апреле Гитлер подписал организационный приказ.

– Беккер победил… на пять часов. – Упитанный, тяжеловесный Тодт поднялся с кресла, нагнулся к Гудериану и шепотом, чтобы и стены не слышали, открыл ему одну из тайн Адольфа Гитлера и Густава Крупна.

Узнав о приказе, Крупп отправил из Эссена в Берлин на самолете директора своих заводов Мюллера, и тот в самых недвусмысленных выражениях передал пожелание Круппа: промышленность не нуждается в военном руководстве, она сможет дать армии гораздо больше военной техники и оружия, если в своих действиях абсолютно никем и ничем не будет стеснена.

– Фюрер немедленно отменил свой приказ и велел сообщить об этом Беккеру. Генерал принял отмену приказа как личный крах и кончил жизнь самоубийством. Все это произошло в течение одного дня.

Гудериан был польщен: благоразумный, осторожный, сдержанный Тодт делится с ним сверхсекретом государства. Может быть, потому рейхсминистр оказывает генералу такое доверие, что знает о его долголетней борьбе за признание танковых войск, за преимущественное развитие бронетанковой техники, чего добивался и сам. И еще явственно прозвучало в рассказе Тодта дружеское предостережение: осторожнее с Крупном…

Гудериан ответил откровенностью на откровенность.

Не про себя, как бывало, а вслух поминал он сейчас недобрым словом своих противников из генштаба, и среди них – спесивого генерал-инспектора артиллерии сухопутных войск, не признающего танкового вооружения выше пушки калибра тридцать семь миллиметров.

– Правда, мне удалось договориться с промышленниками, и уже четыре года, как на танках ставятся башни большего диаметра, но на нашем прекрасном Т-Ш все еще действует слабосильная короткоствольная пушка. Надеюсь, уважаемый доктор Тодт, мы с вами сумеем убедить и фюрера, и Крупна в необходимости перевооружить наши Т-Ш длинноствольной пушкой пятидесятого калибра. Тогда цены не будет нашим танкам.

Улыбкой и изысканным жестом Гудериан сопроводил свое приглашение на «домашний обед с вином времен Седанской победы.

2

Гитлер приблизил к себе Тодта сразу же после прихода к власти. С 1934 года Тодт стал главным строителем имперских автострад – особой сети дорог дальнего сообщения. Он решал задачу в невиданных до него масштабах, добился делового сотрудничества и взаимодействия строительных организаций и фирм, поставляющих ему специалистов, оборудование и материалы. Он сосредоточил огромное количество рабочей силы на наиболее важных участках, размещая строителей близко к месту работ. Эти новшества еще шире применялись в 1937 году при сооружении линии Зигфрида.

Но вряд ли Тодт ожидал, что вознесется на вершину нацистского Олимпа. Сперва Гитлер назначил его генеральным инспектором по особым вопросам четырехлетнего плана, а через месяц – главой министерства вооружения и боеприпасов. С весны 1940 года Тодт стал главным советником Гитлера по вопросам военного производства. И все же он чувствовал себя на новом поприще хуже, чем на строительстве автострад.

Верховное командование вооруженных сил, в подчинении которого было его министерство, ограничивало деятельность Тодта, военные нередко демонстрировали свое нежелание считаться с ним. Управление вооружений сухопутных войск позволило себе открытую бестактность, отказав рейхсминистру в документах, необходимых, ему к совещанию с конструкторами танковой промышленности. Военные ущемляли Тодта и в более серьезном. Заказы на танки они направляли через его голову непосредственно танкостроительным фирмам, а те – только своим или близким себе предприятиям. И получалось: одни загружены сверх меры, другие работают наполовину или треть мощностей. Тодт пытался внести какие-то элементы плановости в работу военной промышленности, но это ему не удавалось, несмотря на его энергию и настойчивость.

А он был реалистом, Тодт, он видел: действующая армия начала западную кампанию, практически не располагая еще возможностями пополнения потерь в танках… Если бы война приняла затяжной характер, это могло бы иметь для Германии роковые последствия. Лишь длительная стратегическая пауза в период «странной войны» у линии Мажино, не стоившая вермахту никаких потерь, позволила промышленности скопить большие массы техники и насытить ими войска. К тому же все боевые ресурсы были вложены в первый стратегический удар.

Докладывая Гитлеру, Тодт старался обрисовать ему экономические трудности, но не решался сказать о просчетах, которые могли дорого обойтись Германии. Он терял дар речи, как только Гитлер начинал проявлять недовольство.

На 5 июля Тодт назначил в Берлине совещание по военно-экономическому планированию. В докладе на совещании он хотел быть откровенным. Он, конечно, не раскроет тех планов, которые рождаются в высших сферах в отношении России, тем более что сам знает о них лишь по намекам фюрера. Но он, Тодт, скажет со всей определенностью: необходимо как можно быстрее приспособить всю программу вооружений к новым военным задачам, обращая при этом особое внимание на выпуск танков и штурмовых орудий. Военно-морскому флоту и авиации придется отставить те программы, которые не являются неотложными. Только так могут быть высвобождены сырье, производственные средства и рабочая сила, которых не хватает для скорейшего выполнения требований фюрера, возникших в связи с перенесением центра тяжести в область вооружений сухопутных войск.

Доклад к совещанию был готов и в голове, и на бумаге, когда Тодт надумал вылететь к Гудериану, проверить у него свои наметки развертывания танкового производства. Надеялся поспеть обратно в Берлин к совещанию, но беседа с Гудеряаном оказалась настолько полезной и интересной для министра вооружения, что он позвонил с парижской квартиры Гудериана в Берлин и попросил секретаря министерства уведомить участников совещания, что оно отодвинется на три часа.

– Мы, дорогой Тодт, победили дальновидностью. Мы имели меньше танков,.чем Англия, Франция и Бельгия, а они сдавались – сдавались потому, что позволяли нам бить их поодиночке, бить сжатым кулаком, концентрированными силами танковых корпусов. Если управление англо-французскими войсками, их организация соответствовали бы количеству боевой техники, особенно в танках, мы могли бы потерпеть поражение. Я говорю об этом потому, что ума могут набраться и другие, и нам надо быть готовыми к сражениям с более умным и опытным противником, чем наш вчерашний.

Обед продолжался.

Беседа то удалялась, то опять возвращалась к танкам, к непоследовательности генштаба.

– Наметки генштаба – довести количество танковых дивизий до двадцати к концу этого года – не имеют пока реальной базы в нашем производстве; если добьемся этого, то единственно за счет трофейных машин – французских, чешских и польских. А впредь кто нас будет «кормить» материальной частью, если усилия немецкой промышленности не будут переключены на преимущественное развитие танкового производства?

– В сорок первом году, дорогой Гудериай, наши танкостроительные фирмы обещают в три раза увеличить производство танков и штурмовых орудий.

Гудериан скептически улыбнулся:

– Обещают… Здесь нам нужно, доктор Тодт, вместе с вами ломать упорство людей некомпетентных. Требовал же фюрер, и я за это. стою, чтобы прекратили конструирование и совершенствование той боевой техники, которая не может появиться в армии в течение года. Или что-нибудь изменилось за время западной кампании?

– Вам ли говорить?… – пригубив бокал, ответил рейхс-министр. – Военный атташе то привозит из Москвы непроверенные слухи, что русская армия модернизирует свою военную технику, то докладывает Гальдеру, что русским нужно минимум четыре года, чтобы догнать нас по качеству танков. В первом случае фюрер вызывает Порше и требует представить ему проект тяжелого танка, в другом – вторит Гальдеру, что наш танк Т-П1 дает нам явное превосходство, так как основная масса русских танков имеет плохую броню и плохое вооружение.

– Не дает, а даст, если фюрер подпишет наш проект решения узаконить новую танковую пушку на Т-Ш и если Крупп исполнит это решение.

Тодт притронулся пухлыми пальцами к сухой коричневой руке Гудериана:

– Рассчитываю, мой дорогой генерал, в ближайшее время поздравить вас с исполнением давнишней вашей мечты о мощной пушке на нашем непобедимом танке. Он будет под стать непобедимому полководцу, которого солдаты называют быстроходным Гейнцем.

3

Вряд ли Гудериан мог знать о директиве Гитлера и Брау-хича, записанной начальником генштаба сухопутных войск Гальдером в конце июля сорокового года и ставшей первоначальной завязью плана нападения Германии на Советский Союз – плана «Барбаросса». Но, занимаясь формированием и боевой подготовкой нескольких новых танковых дивизий, появившихся за счет военных трофеев, и не переставая удивляться, почему Гитлер, который доверяет ему, считается с ним, все же не принимает его предложений об операциях в Африке, Гудериан все чаще задумывался о России: «Не туда ли повернет фюрер?»

Гудериан вспомнил откровенную речь Гитлера перед генералами восемь месяцев назад, в которой тот, говоря о советско-германском пакте о ненападении, недвусмысленно заявил, что «договоры соблюдаются только до тех пор, пока они целесообразны». И добавил: «Мы сможем выступить против России только тогда, когда у нас будут свободны руки на Западе».

Одна мысль потянула за собой другую: не считает ли Гитлер, что руки на Западе уже освободились, что пришла пора готовиться к удару по России? Сказал же он со всей определенностью на том же совещании генералитета: «Я не для того создал вермахт, чтобы он не наносил ударов». И Гудериан загорелся: надо написать фюреру доклад о превосходстве немецких бронетанковых сил над бронетанковыми силами русских, о практическом опыте вермахта в проведении глубоких наступательных операций с использованием на острие наступления танковых клиньев, как это было только что во Франции. У русских нет ни такого опыта, ни таких танков, как Т-Ш и T-IV, ни таких отличных командиров и солдат-танкистов, бурей прошедших дорогами Европы до Атлантики. Непременно сказать, что необходимо срочно перевести все средние танки на 50-миллиметровую пушку, подчеркнуть, что с ней не страшна встреча с русским колоссом, пусть даже и имеющим больше танков, чем Германия. Сказать непременно, что русские танки – устарелых марок и им не выдержать концентрированных ударов немецких танковых клиньев, тем более если довести выпуск танков в рейхе до восьмисот – тысячи машин в месяц уже в начале сорок первого года. А главное – внезапность и стремительность нападения! Пронзить русского гиганта прежде, чем он успеет размахнуться мечом!

Только с Тодтом советовался Гудериан по поводу своего доклада. Тодт поручил сотрудникам министерства произвести расчеты, и те были не очень утешительны. Для достижения такого месячного производства танков потребовалось бы истратить дополнительно два миллиарда марок и найти еще сто тысяч квалифицированных рабочих и инженеров… Поразмыслив, Гудериан решил не называть в письменном докладе эти цифры, оставив их на случай личной встречи с фюрером.

Адъютант Гитлера майор Энгель 10 августа вручил фюреру доклад. Прочитав его при Энгеле, Гитлер воскликнул, будто перед ним находился Гудериан: – Браво, быстроходный Гейнц!

В декабре сорокового года, когда Гудериан впервые читал план «Барбаросса», он возликовал, обнаружив в нем и своп мысли: германские вооруженные силы разобьют Советскую Россию в ходе кратковременной кампаний; основные силы русских сухопутных войск будут уничтожены в смелых операциях посредством глубокого, быстрого выдвижения танковых клиньев; достигнув конечной цели операции – создания заградительного барьера против Азиатской России по общей линии Волга – Архангельск, – можно будет парализовать с помощью авиации последний индустриальный район, остающийся у русских на Урале…

Слово «парализовать» Гудериану хотелось бы заменить более точным и определенным: «сокрушить». Протаранить бропевым острием своих танковых корпусов уральский промышленный край!

А в остальном план «Барбаросса» его удовлетворял полностью,

ЕДИНОБОРСТВО

1

Такое и присниться никому не могло – на заводе появился немецкий танк!

Да не какой-нибудь устаревший, а Т-Ш, который впервые участвовал в войне против Польши, а в мае сорокового с авангардными полками Гудериана пересек за двенадцать дней Бельгию, Францию и дошел до Ла-Манша.

Удивительная весть облетела цехи, притянула множество людей к внутризаводскому железнодорожному тупику.

– Вэлыка. до нэба, та дурна як нэ трэба! – съязвил пожилой рабочий, насмешливо поглядывая, как машина с куцым стволом 37-миллиметровой пушки и крестами на башне и корпусе загудела на высокой платформе и начала сползать по бревенчатому скату на землю.

– На кой ляд притащился?

– Гитлер, наверно, подкинул…

Разговоры погасли, когда Мальгин повел чужестранца к экспериментальному цеху, где его дожидалась группа конструкторов-исследователей с Морозовым во главе.

На просторном, хорошо освещенном участке T-III взвесили, раздели, разули, и когда к вечеру к нему наведался Василий Фомич Захаров, башня с пушкой находилась отдельно на стенде, а танк без гусениц и верхнего листа выставил на обзор всю свою начинку.

Опытным глазом Захаров заметил, что рабочие, разбиравшие машину, поснимали с внутренних стенок корпуса и башни стружку, – видно, главный конструктор направил ее в заводскую лабораторию определить процент легирующих элементов в немецкой броне – кремния, марганца, никеля и хрома, от которых зависит крепость и вязкость.

Морозов, облачившись в рабочий комбинезон, закатав выше локтей рукава, колдовал над механизмом планетарной передачи, маленькой модели солнечной системы. Он ее вращал то в заторможенном, то в освобожденном венце, наблюдая неотрывно за движением центральной шестерни.

– Вижу, нравится тебе, – наклонился к Морозову Захаров.

– Умеют немцы облизывать каждый зубчик! – Слово «облизывать» Морозов явно адресовал не только планетарной передаче, но и другим блестяще обработанным механизмам. – Можно как в зеркале себя увидеть, Василь Фомич.

С тем же уважением к чужому труду, что и Морозов, Захаров перекладывал с ладони на ладонь мелкие детали разобранных механизмов, любуясь подгонкой их друг к другу, чистотой отделки и прикидывая, в чем они лучше, а в чем хуже наших.

– Мы тоже не лыком шиты, Сан Саныч, и мы бы сумели, как немцы, – рассуждал Захаров. – Порой во как хотелось блеска в тридцатьчетверке, а Михаил Ильич, сам знаешь, требовал: «Проще да надежней». И верно требовал – денег, материалов, хороших мастеров у нас пока в обрез…

«Пожалуй, скорость у нее хорошая, – думал тем временем Морозов. – Вес на семь тонн меньше, чем у тридцатьчетверки. Может быть, это их выигрыш и наш просчет? Ведь каждый лишний килограмм – потеря в скорости, маневренности, большая вероятность поражения танка. Из этого, конечно, исходили проектировщики машины. И они в этом преуспели. Броня тридцать миллиметров – неплохо для среднего танка, если броня добротная. Но вооружение!…»

Короткая 37-миллиметровая пушка – это с первой минуты не вызывало сомнений – окажется куда слабее той, что поставили на тридцатьчетверке. Длинная, с большой начальной скоростью снаряда, грабинская пушка, безусловно, обставит крупповскую по всем статьям. Нет ли тут каверзы? Не монтирует ли Крупп– на других машинах этой марки орудия большего калибра – диаметр-то башни позволяет ставить мощную пушку.

– Ты меня не слушаешь, Сан Саныч, – упрекнул конструктора Захаров.

– Простите, Василь Фомич… Задумался. Механизм управления Т-Ш привлекает; наш простоват.

– Наш будет в выигрыше таким, как есть. Гляди, – Захаров протянул руку к рычагам, потом к бортовым фрикционам и тормозным устройствам, – гляди, как перемудрили! Чтобы сделать такой механизм управления, нам нужно было бы построить целый завод. А это сегодня для нас не просто роскошь – преступление. Ты и Михаил Ильич выкручивали себе мозги, чтобы малыми средствами дать отличный танк, да чтобы был проще, иначе его не освоили бы за два года.

Морозов улыбнулся:

– Получается, от бедности мы богаты…

– При чем бедность? Экономия не жадность. Разве государство не вложило кучу денег в танковый дизель? Сколько бились-то над ним!

– Не спорю. Просто пытаюсь кое-что осмыслить… Немцы располагают большим выбором разнообразных танковых узлов и механизмов – это ясно. Фирмы способны удовлетворить чуть ли не все желания конструкторов, все потребности сборочных заводов. А мы? Выбивали кое-что со стороны, а больше все делали у себя – и корпус, и башню, и ходовую часть, и даже мотор. Слушал я одного товарища, ездившего в Германию, и зависть брала, до чего велик у них ассортимент разнообразных двигателей. Их. производит и концерн Крупна, и добрый десяток больших и малых фирм. Какой ни задумаешь поставить мотор на танк – фирмы немедленно исполнят заказ, только бери и монтируй!

– Если это не расходится с выгодой. разных Круп-лов, – вставил Захаров.

– Возможно… Зато есть где и есть что выбирать конструкторам и сборочным заводам, не то что нам. Кому мы могли заказать компактный, мощный танковый дизель? Только самим себе. Мы находились в неравном, в худшем положении, чем танкостроительные фирмы Запада. Отчего же, Василь Фомич, наша тридцатьчетверка – осмеливаюсь уже сейчас так думать – лучше, сильнее, чем Т-Ш? Не оттого ли, что ограниченность выбора и материальных средств заставила наш мозг живее пошевеливаться, целеустремленней работать, что сама безвыходность указала нам выход!

И неожиданно для Захарова и для самого себя рассмеялся:

– Если хотите, Василий Фомич, мое выдвижение ведь тоже не от богатства…

Сразу же после похорон Михаила Ильича несколько работников завода, так же как это было в конце тридцать шестого года, предложили кандидатуру Степаря на должность главного конструктора. «Степарь – превосходный организатор, не это ли было сильнейшим качеством Михаила Ильича? – рассуждали они. – Конечно, Морозов – талантливый конструктор, но. у него нет высшего образования, кто утвердит на такой пост техника, да к тому же беспартийного?» Но к удивлению сторонников Степаря, не его, а Морозова утвердил нарком главным конструктором. И решающим соображением была рекомендация Михаила Ильича при последней встрече с наркомом в Москве.

Речь шла тогда о человеке, которого можно было бы послать с Южного завода на старейший волжский, где намечалось в ближайшее время наладить производство тридцатьчетверок до чертежам южан и с их помощью.

– Мне хотелось бы, Михаил Ильич, услышать вашу кандидатуру, – сказал Малышев.

Кошкин стал покусывать губу.

– Волнуетесь?

– Да, – признался Кошкин. – Потому волнуюсь, что Морозова отпустить не хочу, а назвать обязан только его. Другого человека на такую работу я на Южном заводе не вижу.

2

По внутризаводскому шоссе, очищенному от снега и ночью схваченному коркой льда, грохотала тридцатьчетверка. За ней, уступом влево, – Т-Ш.

Ветер срывал с сугробов на обочинах белые песчинки, кидал их пригоршпями в лица людей, шедших на утреннюю смену. Рабочие не обращали внимания, на уколы – останавливались, глядели, как тридцатьчетверка обставляет чужестранца.

Если бы хозяева Т-Ш представили себе, какой окажется пх хваленая машина по сравнению с неизвестной им советской, разве продали бы ее нашим представителям?!

Сколько раз Кошкин, Морозов и другие конструкторы и рабочие пытались представить себе тридцатьчетверку в единоборстве с какой-нибудь из новинок танкостроительных держав. И вот она, разрекламированная и воевавшая недавно успешнее других немецкая машина. Корпус с прямыми бортами. Башня с дверцей в боковой стенке и коротким отростком, похожим больше на пулеметный ствол, чем на пушечный…