Текст книги "Латинская Америка - традиции и современность"
Автор книги: Яков Шемякин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)
Следует оговориться, что это целое также имело сложную структуру: испанская нация находилась в стадии формирования, а в рамках испанского королевства сосуществовали разные этносы, составлявшие, однако, различные части складывавшейся единой общности.
В целом в эпоху конкисты и трехвекового колониального господства в рамках того единого в своей противоречивости социального целого, которое представляла собой Испания, преобладала реакционная сторона. В результате, говоря словами X. К. Мариатеги, «колонии Испании – нации, скованной традициями века аристократии, подвергались влиянию, отмеченному печатью упадка»{116}. Но на различных исторических этапах конкретное соотношение реакционных и прогрессивных тенденций в испанском наследии менялось. Преобладание имперской Испании, Испании феодальной реакции после поражения восстания «комунерос» в 1521 г. было закономерным. Однако эта закономерность проявлялась как тенденция в постоянной борьбе с контртенденцией к развитию и укреплению прогрессивной, гуманистической традиции.
Лучшей иллюстрацией данному утверждению может служить развернувшаяся в XVI в. важнейшая по своему значению и по своим последствиям идейная полемика о Новом Свете. Содержание ее составляли две темы, в конкретной действительности представшие в нерасторжимом единстве: осмысление и оценка индейского мира и самооценка мира иберийской Европы в связи с действиями ее представителей в Америке. Участники этой борьбы, принадлежавшие к многоликой и противоречивой испанской общности, представлявшие различные тенденции в ее культуре и общественной жизни, в то же время стоят у истоков различных и противоположных по своему социальному содержанию латиноамериканских традиций.
В ходе полемики XVI в. столкнулись между собой представители реакционного испанизма, имперской идеологии и сторонники очень своеобразного по своим конкретно-историческим формам явления, все же бывшего специфически испанской разновидностью общеевропейского феномена, – испанского гуманизма. Сущность имперской позиции составляло наряду с оправданием завоевания и жесточайшей эксплуатации местного населения возвеличивание Испании, на которую Провидение возложило якобы почетную миссию христианизации индейцев. С наибольшей ясностью эту сущность выразил главный хронист испанского короля (императора Карла V) X. Хинес де Сепульведа, а самое подробное обоснование точка зрения имперского испанизма нашла в работах Г. Фернандеса де Овьедо-и-Вальдеса и Ф. Лопеса де Гомары{117}. Названные идеологи конкисты заложили основу так называемой «розовой легенды» о роли Испании в Новом Свете, сущность которой составляла идеализация конкисты и колониального режима.
Деятельность сторонников реакционного имперского испанизма встретила серьезное сопротивление со стороны гуманистических кругов Испании. Наиболее яркими представителями гуманистического лагеря были Б. де Лас Касас и Ф. де Витория. Для дальнейших судеб латиноамериканской гуманистической традиции ключевое значение имеет, несомненно, фигура Лас Касаса. Его мировоззрение и деятельность неоднократно становились предметом подробного исследования, в том числе и в советской латиноамериканистике{118}. В связи с данной темой необходимо отметить следующее.
Столкновение с необычной действительностью Нового Света и реалиями конкисты привело к кризису сознания мыслящей части испанского общества, оказавшемуся в конечном счете продуктивным. Ломка прежних представлений, огромное расширение горизонтов познания мира и человека, активное осмысление нового материала – все это привело в итоге к переходу испанской гуманистической традиции на качественно более высокий уровень развития. Пожалуй, этот уровень можно выразить одной фразой Б. де Лас Касаса: «Все нации мира – люди…»{119}
Это был полный и осмысленный разрыв с принципом «они и мы», с этой «окаменелостью поведения», в плену которой находилось сознание как самих конкистадоров, так и идеологов конкисты типа X. Хинеса де Сепульведы. Разрыв, ставший концентрированным результатом титанической духовной работы. От осуждения отдельных зверств конкистадоров Лас Касас через страстное утверждение мысли о человеческой полноценности индейцев пришел к оправданию права угнетенных на восстание и к обоснованию необходимости ухода Испании из «Индий», восстановления их независимости, возвращения индейцам их земель и богатств. В конце своей духовной эволюции Лас Касас пришел к взглядам, во многом предвосхитившим центральные идеи XVIII в. – века Просвещения: необходимости управления человеческим сообществом в соответствии с законами разума, трактуемыми как «естественный» (и одновременно божественный) закон; права народов на суверенитет и на соответствующие действия в отношении тех, кто нарушает это право и «естественный закон»: «Там, где правосудие отсутствует, угнетенный и обиженный вправе вершить его сам…»{120}
В плане рассматриваемой темы особенно важно отметить, что прорыв Лас Касаса к идее всечеловеческого единства стал результатом осмысления конкретных реалий Нового Света. Он вложил столько страсти в защиту его коренных обитателей, что земля «Индий» уже просто не могла быть для него чужой. Нарастание мотивов «всемирности», выход на общечеловеческую проблематику явно сопровождались у Лас Касаса постепенной «американизацией» сознания. Конечно, степень ее нельзя абсолютизировать, как нельзя не видеть с позиций сегодняшнего дня недостатков великого испанского гуманиста, связанных прежде всего с подменой конкретной и сложной действительности эпохи конкисты выдержанной в морализаторских тонах схемой, в которой безмерно идеализируемые индейцы, трактуемые как «природные христиане», воплощение всех добродетелей, противостояли больному, извращенному, греховному миру Европы. Однако такое противопоставление было объективно орудием борьбы с колониальной идеологией и, пожалуй, первым симптомом самоутверждения только еще рождавшейся новой человеческой общности перед лицом Старого Света.
Следует отметить, что Лас Касас и его сторонники сумели оказать достаточно существенное воздействие и на официальный курс испанской короны в отношении «Индий». Это оказалось возможным прежде всего в результате умелого и тонкого использования противоречии между королевской властью и конкистадорами. Главной, хотя и кратковременной, победой гуманистических кругов стали принятые в 1542–1543 гг. «Новые законы», основанные на идеях Витории и Лас Касаса (того периода).
Нельзя не принимать во внимание и исключительно сильное воздействие личности самого Лас Касаса на различных людей, в том числе и на императора Карла V. История взаимоотношений великого гуманиста и монарха сильнейшей в то время мировой державы содержит один в высшей степени любопытный эпизод. Был момент, когда Карл V под влиянием Лас Касаса и его единомышленников впал в такую моральную депрессию, что решил оставить Перу и вернуть власть инкам, «и только Ф. де Витория уговорил его не принимать такого решения до тех пор, пока инки сами не будут в состоянии поддерживать католическую религию в своей стране»{121}. Лас Касас наносил весьма чувствительные удары своим противникам. Так, на определенном этапе ему удалось добиться запрещения публикации трактата X. Хинеса де Сепульведы, трудов Овьедо-и-Гомары, т. е. наиболее известных своих идейных противников.
У Лас Касаса было немало сторонников, особенно в среде монашества и деятелей церкви (сам он был, как известно, священником, членом ордена доминиканцев, занимал ряд церковных должностей, в том числе и крупных). Лас Касас и его сподвижники продолжили и развили гуманистическую традицию в христианстве, заложив основы ее латиноамериканского варианта.
Таким образом, тенденции к утверждению реакционного имперского испанизма противостояла мощная контртенденция. Не случайно Лас Касас всегда вызывал и продолжает вызывать до сих пор яростную ненависть сторонников этого направления, обвинявших его в создании так называемой «черной легенды» о роли Испании в Новом Свете.
Рассматривая вопрос об испанских истоках латиноамериканской гуманистической традиции, следует еще раз напомнить о той роли, какую сыграли в спасении части памятников индейской культуры испанские гуманистические круги, о деятельности их представителей по сохранению памяти о доколумбовом прошлом. Достаточно назвать в этой связи такую фигуру, как монах-францисканец Б. де Саагун. Нельзя не вспомнить еще раз и о Гарсиласо де ла Веге, человеке, в трудах которого противоречиво соединились апологетическое отношение к конкисте и пропаганда достижений цивилизации инков.
Фигура Гарсиласо, в сознании которого шла борьба различных цивилизаций, символизирует в то же время появление новой формы бытования испанской традиции: наряду с существованием, так сказать, в относительно «чистом» виде она становится участником процесса синтеза культур, предстает в неразрывном единстве с отдельными автохтонными элементами.
Важно отметить, что тенденция к духовному синтезу проявляется в первую очередь именно у носителей гуманистической традиции Испании, в то время как для сторонников реакционного имперского испанизма характерно стремление исключить возможность «заражения» языческими веяниями.
Немалое значение для последующей истории Латинской Америки имело укоренение на почве Нового Света различных и противоположных элементов политической культуры средневековой Испании: с одной стороны, королевского деспотизма, опирающегося на многочисленный разветвленный бюрократический аппарат, традиций беззакония и произвола властей, с другой – такого сохранившегося элемента наследия средневековых вольностей Испании, как кабильдо (аюптамьенто) – орган городского самоуправления. Хотя кабильдо в колониях и были очень быстро поставлены под контроль имперской администрации, они тем не менее играли роль формы существования демократической испанской традиции, так сказать, в свернутом виде.
За океаном вспыхивают и зарницы мятежного испанского духа, связанного с тем типом индивидуализма человека эпохи реконкисты, о котором говорилось выше. Этот дух проявился в особенности в отчетливо выраженных среди довольно значительной части конкистадоров сепаратистских тенденциях, принявших в ряде случаев форму вооруженных мятежей, в ходе которых типичные местнические феодальные мотивы переплелись с бунтарскими настроениями. В среде «конкистадорской вольницы» нашелся даже человек, посмевший бросить открытый вызов всесильному королю Испании Филиппу II: конкистадор из Куско Лопе де Агирре, объявивший себя «князем свободы» и провозгласивший в глубинах Амазонии отделение от Испании и создание самостоятельного Перуанского королевства.
Несмотря на сопротивление гуманистических кругов, с наступлением эпохи контрреформации, примерно со второй половины XVII в., происходит окончательное утверждение идеологии имперского испанизма в качестве господствующей (хотя в менее экстремистском варианте, чем у Сепульведы). Главные ее принципы были положены в основу той общественно-политической структуры, которую испанские власти пытались создать в колониях, прежде всего системы иерархии разных социально-этнических групп. Принципом, положенным в основу этой системы, была степень близости к «чистокровным испанцам», занимавшим верхушку общественной пирамиды. При этом значение имели не столько чисто расовые признаки, сколько принадлежность к кругу «старых христиан», целый ряд поколений предков которых являлись правоверными католиками.
С утверждением феодальной реакции во всех областях жизни сложились крайне неблагоприятные условия для развития испанской демократической традиции в Америке. Однако она отнюдь не исчезла, а адаптировалась к неблагоприятным условиям. Так, сохранились и продолжали действовать кабильдо, которые, несмотря на все попытки колониальных властей лишить их всякого реального веса, тем не менее сохраняли свое значение как очаги древней традиции самоуправления.
Важнейшим условием и объективной культурно-этнической базой сохранения, развития и преобразования на местной почве испанской демократической традиции стали процессы метисации. Искусственные барьеры, созданные иерархической структурой колониального общества, не смогли ни заглушить мощной «симфонии крови», ни перекрыть все каналы духовного взаимодействия различных групп населения.
Важнейшим фактором духовной жизни в XVII в. становится формирование нового, креольского мировоззрения, характеризовавшегося осознанием себя как некоей особой, отличной от Испании общности. Во многом это было вызвано утверждением в метрополии и широким распространением в Европе мнения о всех жителях Нового Света, включая потомков испанцев, как о людях второго сорта. Для воззрений креолов XVII в. типично противоречивое сочетание притяжения и отталкивания в их отношении к Испании. С одной стороны, они в массе своей осознавали и ощущали себя именно испанцами, хотя и жившими в Америке. Для креольской верхушки, в целом свойственна тенденция к кастовой замкнутости. Испанский патриотизм с особой силой вспыхивал тогда, когда Испании угрожала опасность.
С другой стороны, у мыслителей и деятелей культуры XVII в. проступает отчетливо выраженная тенденция к духовной «автономизации» по отношению к Испании, нашедшая отражение в воспевании родной земли, в утверждении, в противовес европоцентризму, идеи превосходства Нового Света над Старым, в том числе и над «матерью-родиной», как называли Испанию, наконец, в появившихся критических нотках в отношении колониального режима. Именно с этой тенденцией в испанской мысли колоний была связана и линия на реабилитацию индейского наследия.
В XVII в. действовали и люди, продолжавшие традиции гуманизма предшествующего периода. Здесь снова следует назвать те два имени, которые уже упоминались: Карлос де Сигуэнса-и-Гонгора и Хуана Инес де ла Крус. Приведенные в главе 2 примеры символов постепенного проникновения элементов индейского культурного наследия в сознание креолов (арка Гонгоры как символ восприятия доколумбова прошлого в качестве собственной истории, характерный местный колорит образа девы Гуаделупской) можно рассмотреть и в ином ракурсе: как симптомы «американизации» испанской гуманистической традиции в Новом Свете, как первые признаки того, что она из испанской начинает становиться испаноамериканской.
Намечается перспектива обогащения содержания этой традиции новыми элементами, связанными с воздействием передовых европейских идей. Хотя гуманистическая линия в испанском наследии развивалась в XVII в. в лоне официальной церковной, в том числе монашеской, культуры, у наиболее выдающихся ее представителей явно проглядывают уже и черты новой эпохи – века Просвещения. По словам Хуаны Инес де ла Крус, «нет ничего более свободного, чем человеческий разум». Сигуэнса-и-Гонгора завещал Мексике, помимо 28 томов ценнейших архивов, свой скелет для естественнонаучных штудий{122}.
Процессы, наметившиеся в XVII в., получили полное развитие уже в следующем столетии. Как отмечалось выше, именно на этом этапе метисация окончательно становится наиболее динамичным фактором этнического развитая. Возникают группу свободного эде-tttcsoro крестьянства – генераторы новых народных традиций, в которых испанское начало сливается с автохтонным: гаучо на Ла-Плате (современные Аргентина и Уругвай), льянеро на территории современных Колумбии и Венесуэлы, ранчеро в Мексике. Метисные и мулатные группы наряду с креольской становятся наиболее динамичным фактором не только этнического, но и социального развития, расшатывавшим колониальный режим.
По-видимому, не случайно районы наиболее интенсивной метисации, явившиеся одновременно районами наибольшего развития зачаточных форм буржуазных отношений (Венесуэла, Новая Гранада, Ла-Плата, Мексика), стали эпицентрами революционного взрыва в период Войны за независимость 1810–1826 гг. И напротив, там, где колониальная система социально-этнической иерархии в наименьшей степени была размыта процессами метисации (в Перу), возникла главная в условиях названной войны цитадель испанской власти на континенте.
В политической области начинается процесс актуализации древней традиции самоуправления – в XVIII в. креолы все активнее проявляют себя в кабильдо, пытаются превратить их в орган защиты своих интересов.
В этом же столетии постепенно приближается к завершению и тот процесс превращения испанской демократической и гуманистической традиции в испаноамериканскую, первые симптомы которого наблюдались еще в XVI в.
Впрочем, не только прогрессивное испанское наследие укореняется на почве Нового Света. В предыдущей главе немало говорилось о симбиозе пиренейской монархии и испанского феодализма с ретроградными элементами автохтонного наследия. Здесь же остается напомнить, что и традициям авторитаризма, иерархии, политического насилия также суждена была, к сожалению, долгая жизнь в Латинской Америке.
Обострение всех противоречий колониального общества в XVIII в. обусловило существенный сдвиг в отношении к Испании. Так, у креолов типичное для предшествующего столетия сочетание испанизма с осознанием своего отличия от «европейских испанцев» уступает место откровенной враждебности, выливавшейся в открытые, в том числе вооруженные, выступления и заговоры. Настроения радикального антииспанизма нарастают и в иных социальных слоях. С особой силой они проявились 6 крупных национально-освободительных движениях конца XVIII – начала XIX в.: в восстании Тупака Амару II (1780–1783) и в восстании комунерос в Новой Гранаде (1781).
Со второй половины XVIII в. в затхлую атмосферу колониального общества врывается, опрокидывая поставленные испанской администрацией барьеры, свежий ветер идей Просвещения. Формируется и своеобразное идейное течение – латиноамериканское Просвещение. К нему принадлежали такие мыслители, как Ф. Хавьер Эухенио де Санта-Крус-и-Эспехо, Ф. Хосе де Кальдас, А. А. На-риньо, X. И. Унануэ, X. П. Вискардо-и-Гусман, П. де Олавиде и др. Становление идеологии латиноамериканского Просвещения происходило в ходе полемики о Новом Свете XVIII в. Наиболее видные мыслители континента единодушно выступили против распространившихся в Европе идей некоей «ущербности» Нового Света и его обитателей, в наиболее грубой форме выраженных прусским аббатом К. де Паувом. В высшей степени симптоматично, что в своей аргументации последний непосредственно опирался на сочинения X. Хинеса де Сепульведы. В ходе полемики произошла актуализация всего идейного наследия XVI–XVIII вв.
Следует отметить, что мыслители Нового Света непосредственно опирались на передовую просветительскую мысль самой Испании. Здесь прежде всего следует назвать имя Фейхоо, с сочинениями которого, собственно, и проникли первоначально в Америку идеи европейского Просвещения.
Конечным итогом 300-летнего развития передовой общественной мысли на протяжении колониального периода стало формирование новой гуманистической традиции, нашедшей выражение в идеологии, которую можно условно назвать «американизмом». В основе этой идеологии лежали идеи суверенитета и равенства народов. Она стала результатом синтеза испаноамериканской прогрессивной традиции, ведущей начало от Лас Касаса и его сторонников, и течений передовой мысли Западной Европы, прежде всего учения Руссо. Формирование «американизма» являлось не чем иным, как подготовкой идеологических условий Войны за независимость.
В плане отношения к Испании утверждение принципа равенства между метрополией и ее колониями объективно намечало перспективу их отделения. Нужно отметить, однако, что необходимость разрыва со страной, которую жители Нового Света считали «матерью-родиной», осознавалась в ходе трудного, полного духовных коллизий процесса. В силу того что колониальный гнет осуществлялся испанцами, а колониальный режим был испанским режимом, революционная позиция в конце XVIII – начале XIX в. неизбежно приобретала антииспанский характер. Чтобы занять такую позицию, необходимо было порвать с Испанией, в том числе и духовно, с тем чтобы разрезать пуповину, соединявшую формировавшиеся в испанских колониях новые социально-этнические общности с «матерью-родиной». Но сделать это было очень сложно именно в силу той глубокой близости между Испанией и Испанской Америкой, которая продолжала сохраняться, несмотря на все процессы этнической и духовной автономизации Нового Света.
Даже осознав себя в качестве некоей новой общности, многие жители испанских колоний в Америке, прежде всего креолы, продолжали рассматривать себя как «американских испанцев». Характерно в этом плане название, которое дал Хуан Пабло Вискардо-и-Гусман своей прокламации, в которой провозглашался, казалось бы, радикальный разрыв с Испанией, вооруженное восстание против власти пиренейской монархии, – «Письмо к американским испанцам»{123}. Американским, но все же испанцам… В то же время для предреволюционного периода все более характерным становится то состояние умов, которое бросилось в глаза А. Гумбольдту, путешествовавшему по земле Нового Света в конце XVIII в. «Я не испанец, а американец» – так идентифицировали теперь себя его жители{124}.
«Испанское начало»
в жизни народов региона
в XIX – начале XX века
Судьбы испанского наследия в период Войны за независимость определялись двумя противоречивыми факторами. Во-первых, необходимостью решительного разрыва с Испанией в условиях беспощадной борьбы против ее попыток удержать свои колонии в Новом Свете, что предполагало в плане идеологическом усиленную акцентировку отличий испаноамериканского начала от испанского. С другой стороны, формирование «политической армии» национально-освободительной революции и идеологии такой революции было бы невозможно без опоры на укоренившуюся на почве Нового Света испанскую демократическую и тираноборческую традицию.
Симптоматично, что первоначальными опорными пунктами движения за независимость оказались именно кабильдо: «вирус» мятежного духа защитников старинных испанских вольностей, законсервированный в течение трех веков колониального господства, снова пробудился к активной жизнедеятельности. Вопреки мнению известного американского исследователя Р. Александера{125}, несмотря на усилия колониальной администрации полностью выхолостить всякое демократическое содержание в их деятельности, кабильдо все же сохранили авторитет, достаточный для того, чтобы превратиться в первые форпосты патриотов. Это свидетельствовало, помимо прочего, о необычайной живучести испанской (точнее, уже испаноамериканской) демократической традиции, способности ее сохраняться в самых, казалось бы, неблагоприятных условиях, с тем чтобы при благоприятной обстановке с новой силой вспыхнуть на политическом небосклоне.
Разумеется, испанскую демократическую политическую традицию не следует идеализировать: по степени развития форм самоуправления, ставших исторической основой буржуазно-демократических институтов, наследие древних муниципальных свобод Испании, конечно, сильно уступало развитым странам Запада. Но это не умаляет его исторической ценности.
Превращение испанской демократической традиции в испаноамериканскую означало, что она становится достоянием не только живущих в Новом Свете потомков испанцев, но и всех иных культурно-этнических групп, включившихся в процесс синтеза.
Актуализации испаноамериканской демократической традиции в очень значительной мере способствовала испанская революция 1808–1814 гг., означавшая, в свою очередь, возрождение прогрессивного наследия самой Испании. Национально-освободительная война американских колоний и в дальнейшем оставалась тесно связанной с революционным движением на Пиренейском полуострове.
Для наиболее выдающихся деятелей и идеологов Войны за независимость характерно понимание этой связи. Вслед за деятелями латиноамериканского Просвещения они подходили к осознанию существования двух Испаний, реакционной и прогрессивной, преодолевали односторонность как «черной», так и «розовой» легенд{126}. Надо сказать, что на пути такого осознания стояли серьезные психологические препятствия. Ведь патриотам в ходе войны пришлось столкнуться с самыми худшими сторонами испанского общества.
В самый разгар Войны за независимость, в августе 1815 г., Боливар писал о том, что «мало найдется испанцев в Америке, будь то военачальники, младшие офицеры, солдаты или гражданские лица», которых нельзя было бы уподобить организаторам чудовищных по своей жестокости репрессий. Освободитель неоднократно резко осуждал политику Испании в Новом Свете, террор и зверства испанской военщины. И не просто осуждал: в некоторых из его высказываний прорывается поистине пламенная ненависть к мучителям его родины. «Свирепость, свойственная испанскому характеру, проявлялась столь разнообразно во всех провинциях Южной Америки, опустошенных их враждебными действиями, что рассказ о злодеяниях… никогда бы не кончился… Испания поставила себе целью стереть с лица земли Новый Свет, уничтожить его обитателей…» Испания уподобляется «дряхлеющей змее, шипящей от злобы». По словам Боливара, для нее типичны «такие низменные страсти, как месть, властолюбие и алчность». Характеризуя свое отношение к Испании, Освободитель повторяет слова известного французского просветителя Рейналя: «Пришло время заплатить испанцам казнями за казни и утопить эту расу палачей в их собственной крови или в морских волнах». И как естественный вывод: узы, связывавшие Америку с Испанией, порваны; «ненависть, внушаемая нам Испанией, больше, чем океан, отделяющий нас от нее. Легче соединить два материка, чем духовно примирить обе страны… слишком много страданий приносит нам эта мачеха, не имеющая на нас никаких прав». В ответ на массовый террор колонизаторов Боливар выпустил в июне 1813 г. манифест, в котором объявлялась «война насмерть» испанцам и их сторонникам, декретировался революционный террор{127}.
И все же справедливая ненависть никогда не застилала глаза Боливару, который стремился проводить грань между реакционными и прогрессивными силами Испании, высоко ценил испанскую гуманистическую традицию. Так, он неоднократно апеллировал к наследию Лас Касаса, предлагал назвать столицу независимого государства, долженствовавшего объединить Новую Гранаду (современные Колумбия, Панама и Эквадор) и Венесуэлу, именем великого испанского гуманиста. Боливар высоко оценивал деятельность испанской демократической эмиграции, ставил задачу привлечения на сторону сражающейся Америки прогрессивных испанских военных. С большим воодушевлением он воспринял революционное восстание, поднятое в 1819 г. в Испании Р. Риэго. Квинтэссенция позиции Освободителя по вопросу о «двух Испаниях» содержится в словах: «Мир испанскому народу, беспощадная война его нынешнему правительству». Придавая большое значение привлечению испанцев прогрессивных убеждений к делу революционной борьбы, Боливар особо подчеркивал, что их сближают с испано-американцами родственные обычаи{128}.
Стремясь преодолеть односторонность в оценке Испании и испанских традиций, Боливар тем не менее неоднократно подчеркивал, что корень главных проблем Латинской Америки – в испанском колониальном наследии, в необычайной сложности его преодоления.
Опасения Боливара относительно того, что отрицательное воздействие колониального прошлого будет носить долговременный характер, что оно внезапно может ожить даже в самих борцах за независимость, подтвердились. Пришедшая к власти после Войны за независимость олигархия крупных землевладельцев-латифундистов и купцов стремилась ограничить задачи революционного движения изгнанием испанских колонизаторов, преследовала цель заменить колониальную администрацию в роли вершителя судеб Испанской Америки, не меняя коренным образом социально-экономической структуры. Ядро испаноамериканского «традиционного общества» – симбиоз латифундизма и индейской общины, в рамках которого первый из названных элементов играл ведущую роль, сохранилось и после Войны за независимость. Объективно это наследие колонии явилось очень серьезным тормозом на пути развития капиталистических отношений и прогресса латиноамериканских народов.
Поскольку колониальная традиция выступала в конкретной культурно-этнической форме испанской традиции (тем более, что основная часть крупных землевладельцев были носителями черт испанской культуры, а в жилах очень многих из них текла кровь потомков конкистадоров), сложилась ситуация (особенно в первой половине XIX в.), при которой «испанское начало» оказалось связано преимущественно с наиболее ретроградными социальными формами.
Постепенное размывание этих форм в ходе капиталистического развития привело поэтому к известному относительному уменьшению роли испанского этнокультурного элемента в некоторых странах Латинской Америки во второй половине XIX в. и особенно на рубеже XIX–XX вв. Однако эту тенденцию ни в коей мере не следует переоценивать: названный элемент продолжал играть исключительно важную роль. В Латинской Америке той поры можно было нередко встретить районы, продолжавшие жить в соответствии с обычаями колониальной эпохи. Вот характерная зарисовка столицы Колумбии Боготы последней трети прошлого века, сделанная чилийским ученым историком культуры А. Торресом-Риосеко: «Богота в те дни имела еще совершенно колониальный вид: массивные здания, сонные дворики, однообразные площади, собор, полный запаха цветов, ладана и растопившегося воска. Общественная и интеллектуальная жизнь также носила колониальный характер: дамы громко молились ночами и злословили по вечерам; престарелые кабальеро играли в карты и разговаривали о политике; епископ считался законодателем литературных вкусов… бдительные грамматики и стилисты чванились чистотой своего кастильского стиля и своими классическими формами»{129}.
В плане духовном даже всеобщая переориентация на Западную Европу и США, наблюдавшаяся в особенности со второй половины XIX в., не привела к отмиранию испанских корней. В качестве яркого примера здесь можно было бы привести крупнейшего поэта Латинской Америки Рубена Дарио. Этот человек, чьей духовной родиной стал Париж, содержанце произведений которого было на первый взгляд космополитичным, тем не менее органично усвоил наследие испанской культуры и воспел «испанский высокий и пламенный дух»{130}.
Судьбы испанской культуры в Латинской Америке оказались связаны с общей направленностью этнических процессов, определяемой метисацией. В этой связи основной формой существования испанской этнокультурной традиции стало ее участие в процессе синтеза культур. Причем степень такого участия, различная в разных странах, зависела от интенсивности данного процесса. Так, если в Перу, в Андских странах испанская и индейская культуры были разделены труднопреодолимой дистанцией, то в такой стране, как Аргентина, в культурно-этническом комплексе гаучо иберийское наследие слилось с автохтонными элементами в новое, единое и неповторимое целое, в котором уже трудно было вычленить исходные элементы. Впрочем, в рамках этого целого преобладало испанское начало. Причем в среде гаучо сохранялись древние испанские традиции. К примеру, гаучо-певец, «народный певец полуденной Испании, перенесенный в обстановку Нового Света», в своих песнях, так называемых пайядах, следовал форме старинных романсов, и языком его был испанский язык XVI в., на котором говорили конкистадоры. Д. Ф. Сармьенто, посвятивший немало ярких страниц описанию обычаев гаучо, обнаруживал воздействие испанского начала во всем стиле их поведения – от характера жестикуляции до манеры носить сомбреро{131}.
