Текст книги "Время Красной Струны"

Автор книги: Window Dark

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

Глава 12
Развлечения шестого отряда

Я не знал, куда направилась Электричка. Чтобы не нарваться, я решил сделать значительный крюк вдоль крайних малышовых корпусов, но потом рискнул рубануться напрямик, через лопухи, зацепив край территории шестого отряда.

Тук!

И я вздрогнул.

Что-то с глухим стуком упало неподалёку. А я, как дурак, топчусь на открытом месте. Испуганно зыркнув по сторонам, я нырнул в тень здания. И спокойнее вроде чуток, и в то же время дрожь холодными волнами бежит по коже. Я прищурил глаза и принялся похлопывать костяшками правой руки по левой ладони, прикидывая, как заехать в рыло отвратительной харе, если кто-то из чудищ выпрыгнет из холодного сумрака.

Тук!

Не ближе, не дальше. Рядом где-то. То ли внутри притихшего домика. То ли в рощице справа, то ли за дальним углом.

Корпус осунулся и помрачнел. Штукатурка осыпалась чуть не на половине стен, а из дыр жалостливо высовывались белые палочки дранки вперемешку с растрёпанными войлочными прокладками. Окна угрюмо чернели. Из тёмных провалов тянуло потусторонним холодком. Дверь обвисла на одной петле, распахнувшись настежь, посылая приглашение зайти с безмолвной ехидцей. Я быстро перебирал ногами, стремясь проскочить вдоль фасада как можно скорее. Мои глаза упорно не хотели смотреть на брошенное здание, словно боялись поймать чужой взгляд, за которым придётся пойти. И не вернуться. Жутко здесь было. Несмотря на жаркие лучи солнца, воздух пропитался пахучей влажной сыростью, словно рядом расстилались торфяные болота.

Тук!

Что-то ударило по дереву. Что-то, чего я не видел.

На дорожке валялись скомканные газеты и раскуроченная тетрадка. Разорванный конверт и смятое письмо. Раздавленный коробок и треснувшая зелёная зажигалка. Сквозь поникшую траву газона проглядывали разноцветные детальки конструктора. На подоконнике сиротливо привалился к полусгнившей раме пластмассовый грузовик без колёс. Рядом скрючился викинг с оторванной подставкой. Словно не две игрушки, а иллюстрация давно проигранного сражения, после которого остались одни мертвяки.

Тук!

Да, господи, что может стучать так мерзопакостно?!!!

Всё здесь выглядело неживым. Только флаг весело плескался на ветру. Отсвечивал злобной радостью солнечных бликов новёхонький трос. Да на флагштоке не виделось ни пятнышка ржавчины, вольготно пожиравшей ножки скамейки и рухнувшие остовы кроватей, в беспорядке разбросанные по палатам. Что успели вынести в первые часы, то растащили по другим отрядам. Остальное бросили. Никто не решался прикасаться к больным вещам, словно те таили в себе опасный вирус. Никто не смел подходить к корпусу слишком близко. Разве что я сам, да и то уже успел десяток раз пожалеть об этом.

Тук!

Удары повторялись с завидным постоянством.

Завернув за угол, я оторопело остановился. Честно говоря, никак не ожидал обнаружить здесь такое столпотворение. Весь шестой отряд. И мальчишки, и девчонки. Никто не шумел и не толпился. Все выстроились в чёткую очередь между стойками разломанных качелей и порушенной лесенкой. Словно полоса свинца на зелёной траве. Чего их сюда тянуло?

Никто не обратил на меня внимания. Все смотрели либо в затылок впередистоящему, либо в невидимую точку прямо по курсу. Я тоже хотел взглянуть туда, да не успел. Что-то ярко блеснуло в руках первого пацана. Я разул глаза как можно шире и с непонятным трепетом убедился, что белые пальчики сжимали толстенную рукоятку настоящего охотничьего ножа, по сравнению с которым мой перочинник казался ветхой избушкой перед гигантами современных многоэтажек. Рука была согнута. Острый кончик упирался в плечо.

Пальцы крутанулись, и заточенное лезвие ракетой метнулось прочь. За покосившейся каруселью к пеньку, некогда служившему ножкой для скамейки, привалилась мишень, сделанная из выгнутого обломка тёмно-сырой деревоплиты, покрытой белым налётом плесени. По центру рыжел треугольник.

Тук!

Вот откуда брались так напугавшие меня звуки.

Нож стукнулся плашмя справа от странного яблочка. Мне показалось, что оно дёрнулось, но, скорее, лист просто дрогнул от удара. Ни единого звука. Ни гула разочарования, ни ругани, ни возгласов. Даже пацан не проронил ни слова. Он просто сделал шаг в сторону, сгорбился и нехотя поплёлся к кустам, где начинался конец очереди. Девчонка в ярко-голубых джинсах и жёлтой футболке, стоявшая за ним, быстро сбегала к мишени, подобрала нож, вернулась и теперь прицеливалась. Нож она держала за самый кончик. Лезвие неприветливо серело, замерев между мной и солнцем. Рука вытянулась параллельно земле, нож стоял к ней под прямым углом. И почему-то мне показалось, что он теперь выглядел, словно памятник Скорбящей. Суматошная мысль мелькнула лишь на секунду, потому что нож уже летел к цели. Я автоматически вжал голову в плечи, ожидая очередного «Тука». Но лезвие под острым углом вонзилось в рыхлую землю за три шага до обломанного края. И снова мне показалось, что треугольник вздрогнул.

Я не придал значения мишени. Меня больше интересовал режик. Кто бы отказался подержать в руках настоящий охотничий пластырь? Кто угодно, да только не я. Девчонка почапала в задние ряды, а паренёк, оказавшийся впереди, засеменил к мишени. И тогда я сорвался с места.

На беговой дорожке меня не сумеют обойти даже прославленные спортсмены второго отряда. Так что фора растаяла в первые же секунды. А потом я ускорился, будто финишировал стометровку. Пацанёнок ещё перебирал ногами на полпути, а я уже нагибался к сокровищу. И через секунду правая рука покачивала приятную тяжесть.

Пацанёнок доплёлся до меня и уставился на кроссачи. Меня это не удивило, его треснувшим китайским «Реабокам» не тягаться с моей трёхполосной фирмой. Я поощрительно улыбнулся толпе. Лучи солнца слепили, поэтому реакция на незапланированное увеличение команды осталась мне неведома. Но оттуда опять не донеслось ни единого звука. Никто не протестовал и не возмущался. Будто бы всё шло, как надо. И я сразу понял, что нож им не верну.

А потом мне захотелось показать малолеткам, как надо метать настоящее оружие. Свой-то я давно наловчился. Теперь жглось опробовать эту штукенцию. Хмыкнув, я провёл остриём по ногтю и внимательно осмотрел тонюсенькую белую черту. Чей бы режик не оказался в моих лапах, прежний хозяин заточил его как положено.

Я по-хозяйски осмотрел мишень. И сразу позабыл про нож. Потому что рыжим треугольником на грязно-серой плоскости, вздувшейся пузырями… У меня аж дыхание перехватило. Три гвоздя вбили в деревоплиту. К двум нижним проволокой прикрутили две лапки маленького бельчонка. Левая и правая. Зелёное кольцо, свитое из телефонного кабеля. И красное. К верхнему притянули задние конечности. Лапы коряво скрючились вокруг погнутого гвоздя, а синяя проволока спиралью прошлась по ним, не забыв обвиться по металлу и напоследок прищемив переломленный хвост. Бельчонок распятый вверх ногами. Никогда я не видел ничего беззащитнее, чем выгнувшаяся дугой грудка, охваченная белым пушком, сквозь который проступало каждое рёбрышко.

Пацанёнок перестал изучать мою обувку и требовательно потянул нож к себе. Ага, брался один такой. Я сжал рукоятку чуть посильнее. Пальцы мальчишки скользнули по лезвию, а потом двумя пчелиными жалами ущипнули моё запястье. Я зашипел от боли, как вода, брызнувшая на раскалённую сковородку. Рука непроизвольно дёрнулась и чуть не располосовала бледное лицо, на котором серыми крапинками проступала россыпь веснушек.

Никто!.. Никто и никогда вот так не борзел на Кубу! Это мог подтвердить каждый. И если противный Тоб ещё не изведал острого вкуса моей мести, потому что до конца смены ещё далековато, то расправу с малолетним нарушителем я не видел причин откладывать в дальний ящик. А этот проклятый наддавыш снова потянул у меня из рук нож, который я уже полноправно считал своим. Ну гады! Ну ведь гады же, над бельчонком так измываться. А он тянул и тянул, заглядывая мне снизу в глаза удивительно пустым взором.

Я вделал ему замечательного пиндаля. Я вложил в него всю злость целиком на шестой отряд, посмевший заниматься таким извращением. Пацанёнок отлетел к карусели. Мне показалось, что он всхлипнул. Но, может, это всего лишь по верхушкам пробежал ветер. Потому что больше не донеслось ничего. Я повернулся к бельчонку. Тельце ощутимо дрожало. В чёрных бусинках глаз сверкали кусочки солнца. Бельчонок боялся. Бельчонок не понимал, что с ним делают, но чувствовал, что попал куда-то не туда.

Я встал на колени и начал перепиливать проволоку. Несмотря на остроту лезвия, без проблем поддалась только изоляция. Я давил, что есть силы. Лучи светила овевали жаром мою вспотевшую спину. Весь мир накрыла оглушительная тишина. И я начал бояться, словно меня тоже схватили грубыми руками и прикрутили к грязному дереву. А из тенистой дали летит, вспарывая прогретый воздух, неумолимое остриё. И неизвестно, то ли пронесёт на сей раз, то ли убегают последние секунды.

Лезвие вгрызлось в проволоку с недовольным скрежетом. На мутной латуни засверкали нежно-алым свежие надрезы. Работа шла споро. Одна рука придерживала дрожащего бельчонка за бока, вторая разрезала всё новые проволочные кольца. Вдруг зверёк съёжился и целиком оказался в моей ладони, завозился там мягким комочком между осторожно сжавшихся пальцев, а потом вывернулся и сиганул за угол.

Хлёсткий удар по руке заставил пальцы разжаться, и нож пробил землю в опасном миллиметраже от моей обувки. Пацан вернулся. Обе его руки сжимали толстый металлический стержень.

Он вернулся не один. Неслышно к грязному куску фанеры подобрался весь отряд. Все стояли и смотрели на меня. Смотрели пустыми глазами. А за пустотой ворочалась ненависть. Нет, то была не ярость, не пышущая жаром злоба. Так ненавидят не врага, а нечто. Нечто не слишком опасное, но противное. Так смотрят на соплю, размазавшуюся по стенке. Вроде бы и убрать её хорошо, да ни у кого рука не поднимается, потому что от одного взгляда к горлу подбирается неудержимая рвота. Вот и смотрят пусто, зная, да ничего не делая.

Я тоже смотрел. Смотрел испугано, оторопело. Взгляд окинул беспросветно хмурые лица, а потом заметался по округе, ища пути к отступлению. Я забыл про нож. А если бы и помнил, то рука бы уже не потянулась за побывавшей в руках мечтой. Рука уже не сделала бы ни одного лишнего движения. И сжавшиеся губы не выпустили на свободу ни одного звука. Я сейчас превратился в бельчонка. В бельчонка, знающего, что его ждёт, но не верещащего на весь белый свет о помощи, а молчаливо ожидающего чего-то неминуемого, которое долго не задержится.

Солнце светило, лето продолжалось. И страх вдруг отпустил мою душу. Ну, господи! Чего же тут бояться! Малолеток? Три пинка, два тычка, и Куба уходит героем, как терминатор из разгромленного полицейского участка. Что они мне могут сделать?!!!

И тогда они сделали.

За пустотой в глазах вспыхнули синие огоньки, которым я не мог подобрать названия. Так горит в темноте кухонный газ, когда затухает последний лепесток сине-фиолетового цветка. А потом они разом набросились на меня. И вопрос «А чего они могут мне…» проносился в голове, когда ноги подогнулись от двух ловких пинков под коленки, а утоптанная земля стремительно бросилась навстречу.

Теперь я понимал, как мириады мелких мошек заваливают в тайге огромных лосей. На мне копошился целый муравейник. Пинки, щипки, хлёсткие пощёчины. Кто-то сладостно вгрызался в мою правую лодыжку. Кто-то самозабвенно тянул меня за волосы. А какой-то неизвестный герой без всякого смущения тырил мелочь из моих карманов. И ни звука. Лишь тихое злое сопение.

Я отчаянно ворочался среди этой массы. Потом мне придавили руки, а ноги лишь вспарывали воздух в отчаянной попытке лягнуть хоть одного вражину. А когда на грудную клетку сверзились острые девчоночьи коленки, в голове проснулась тягучая мягкая темнота. Сонливость обволакивала меня. Дышать становилось всё труднее, но меня это уже не заботило. Я знал, что мучиться осталось каких-то несколько мгновений. Потерпи чуток, и тебя здесь нет. Тебя ждут на другой стороне. Там тихо и спокойно. Только холодно, и никогда нельзя согреться. Но разве подобную ерунду можно брать в расчёт, когда безмолвно открывается дверь, и ты оказываешься…

Мягкие волны колыхали меня, разбивая любые мысли на ничего не значащий набор букв. Мне становилось удивительно хорошо. Я улыбнулся и приготовился…

Глава 13
Потерянный рай

– Долго тебя ждать, – проворчал дед, беря меня за руку.

Я поморгал глазами, привыкая к серому полумраку. Только что мне казалось, что мир затоплен солнцем, а сам я отбиваюсь от кучи малолеток в летнем лагере. Зыбкое чувство уходило прочь, словно прогнанный сон. Сон, в котором всё точно как в настоящем мире. И только проснувшись, понимаешь, что правила, на которых построены ночные иллюзии, никак не могут действовать в реальности.

– Ну задремал чуток, что ж его весь вечер теперь пилить? – бабушкин голос ласково разливался справа. Я скосил глаза и увидел её саму, стоящую неподалёку.

– Он думает вставать или нет, – дед всё ещё ворчал, но не зло, а так, по обязаловке.

Прогнувшись, моя спина ощутила плотно пригнанные друг к другу рейки садовой скамейки. Вот ведь угораздило. Ещё ни разу мне не довелось заснуть посреди центрального проспекта, гордо именуемого Комсомольским. Ходили слухи, что его вот-вот переименуют в Камский. Народ не возражал. Сокращать Компросс до Кампросса язык научится быстро. А я ждал торжественного момента со странным замиранием в душе. Шутка ли, после переименования мы с ним окажемся однофамильцами. Правда, надвигалась опасность выслушивания фразочек типа «Да с такой фамилией ты теперь должен…» Но я знал, что подобные финты ушами ни к чему меня не обязывали. А с другой стороны, врать не буду, приятно. Получалось, чуть ли не в мою честь улицу переименовывали. Будет, что девчонкам на уши лепить.

И сердце захолонуло. Эрика. Куколка моя ненаглядная. Приснилась ты мне, как снятся улыбчивые учительницы или принцессы сказочные. Или тётки, что с роботами на один мах рубятся. Или волшебницы какие там. Нету девочки такой на самом деле. Нет её, Эрики. И сразу обида пронзила меня горькой волной. Аж плюнуть захотелось. Смачно так. И мимо урны.

Но не стал. Дед и так сердится. Вон отвернулся, не глядит ни на меня, ни на бабушку. Ладно, ладно, чего там. Встаю уже, иду куда вам надо. На дворе лето! И нет никакого лагеря, где два притопа, три прихлопа. Моё лето, собственное. Хм, чего это мне в голову взбрело во сне, что квартирка в полном моём распоряжении? Нет, но как реально всё казалось. И лагерь, и борщ столовский… До сих пор кислый вкус во рту стоит. До чёртиков не люблю всю эту свёклу. И кто только выдумал её, поганую? Хотя нет, говорят, сахар из неё делают… Ах да, там особая свёкла, белая. Да случись чего, сахар можно и не из свёклы варить! Из сиропа кленового, как я в книжке одной читал, где бедолаг занесло на остров необитаемый.

– Торопись, Егорушка, – бабушкины пальцы погладили плечо, и я вскочил с лавки. Дед заулыбался, будто ему сейчас ещё одну медаль «За оборону Сталинграда» прицепили. Нет, ну какой реальный сон приснился!!! И мир после него кажется сумрачным и ненужным.

Эрика виделась мне в каждой светловолосой девчонке. Мелькнут золотистые локоны, и сжимается сердечко моё многострадальное. И не нужно ни футбола, ни мороженого. Эх, девки-девчонки, что с нами делаете. И плачем мы, и страдаем, только вида не кажем. Не положено! А вам и плевать. Лишь бы через верёвку свою прыгать, да ногами дрыгать на дискачах. А Эрика… Она рисовала! И как рисовала!!!

Ноги заплетались и совершенно не хотели шагать. А куда, собственно говоря, мы идём? Деда лучше не спрашивать, вон надулся, насупился, хоть и улыбается. Только спроси, так подковырнёт, рад не будешь, что вообще язык во рту ворочается.

– Бабушка, – шепчу, – а куда мы идём? В гости что ли, а?

У бабушки глаза от удивления раза в два больше стали.

– Забыл что ли, Егорушка? – жалостливо так.

– С него станется, – это дед хрипит.

Ага, а по делу-то в лом сказать? Ну и ладно, молчите себе. Больно нужно. Я лучше снова отключусь, да сон повспоминаю. Ну почему сны такие бывают от силы два раза в месяц?!!! Почему нельзя каждую ночь такие сны заказывать, а? Деньги б собирали, я бы платил без всяких разговоров и прочей стонотины. Тут никаких деньжищ не жалко. За такое-то…

Эрика!

Эрика Элиньяк!

А что если бы я у неё адрес успел спросить во сне, а снаружи взял бы, да заявился по этому адресу! Вдруг бы чего накапало! Нет, вдруг бы! Я поворочал мозгами, припоминая, говорила ли мне Эрика адрес? Не вспомнилось. Эх, а я там был дурак дураком. Знал бы, что это сон, так вёл бы себя совершенно иначе. Подошёл бы кто к Эрике на дискаче… Давай, попробуй… Нет-нет, ты чё сразу морду воротишь, ты подойди, поулыбайся, на танец её пригласи… А после я подойду. Сзади так, незаметно…

Аж заулыбался я, но улыбка жалкой получилась, не настоящей. Сон ведь. Всего лишь сон. Вывернуть бы жизнь наизнанку и очутиться снова там. Насовсем. Во сне ведь даже летать можно. А уж подойти и поцеловаться… Да мы бы там в одном отряде были. Навечно. И в кино вместе сидели бы. И даже в футбол. Эх, чего там… Да я бы за девчоночью команду не поленился сыграть. Всё равно ведь им всегда вратаря нашего отдаём. А тут ещё и меня… Нападающего! А? И ведь девчонки отыгрались бы за все годы!

Или нет… Ну его, футбол этот. Во сне можно было такое завернуть. «Москву-Кассиопею», скажем. Летишь себе в корабле к звёздам далёким. А рядом Эрика. Да тут даже учиться не в напряг!

А Электричку я бы послал с крутого обрыва. Хотя нет… Из-за неё сказка занимательная закрутилась. Флаги там, чудища недорезанные. Черепушка. И ведь боялся. По-настоящему боялся. Сейчас смешно даже, что боялся. А тогда всё взаправдашним выглядело. Странные ощущения. Будто смотришь фильмак офигеннейший, дрожишь весь за главного героя, а потом вдруг видишь, что сам ты этот главный герой и есть. Хоть бы один разочек вот так оказалось.

Флаги, растущие, как грибы. Построения. Вредный Таблеткин. Две с лишним смены, и всё помнится так отчётливо. А к вечеру оно незаметно смажется, подзабудется. И останется лишь тоска, что так не бывает. Хотя вечер, он вродь как уже и наступил. Вот бы заснуть сегодня и продолжение увидеть. Хоть и не по-настоящему оно. Но там-то не знаешь. Там веришь всему до самого малюсенького гвоздочка. Веришь, что дом может быть переменной этажности. Веришь, что директриса может натравливать народ друг на друга. Веришь, что ускользнувшее время может состарить корпус шестого отряда, а его обитателей превратить в пустоглазых извращенцев.

Сказка, наполненная странными чудесами. И Эрика. И спасённый бельчонок.

Внутри гордость за самого себя перемешалась с жалостью утраченного, и на глазах выступили слёзы. Ноги запнулись, и я со всего размаха ткнулся в дедов пиджак. В нос ударил запах типографской краски, от засунутой в карман «Комсомолки». Что за радость, читать газеты? Впрочем, никаких проблем. Пока дед газетой шуршит, я бочком-бочком, и во двор. А если киоск закрыт, то дед недоволен, и тогда уж дело для меня найдётся. И не такое, что за пять минут провернуть можно. И не одно. Ладно, если в магазин сгонять, а то ведь припрёт его ковры выхлопывать.

Я поднял голову и, на всякий случай, жалостливо посмотрел на деда. Тот тоже смотрел на меня. На удивление не сердито, а печально. Мы стояли у моста. Вернее, почти под мостом. Даже не под мостом, а перед насыпью, по которой проносились вереницы машин. Самих автомобилей не видать. Только шорохи, да шуршания. Да рёв мотора, если какая большегрузка в общий ряд вклинится. Или на байке кто по осевой линии рванёт. Наверху всё это, а здесь тихо и спокойно. Лишь два тёмных прохода под насыпью, отчего я её за мост и посчитал. Пройдёшь через туннель, а там и Кама рукой подать. То ли на речной вокзал мы двигаем, то ли по набережной прогуляться. С деда станется, он любит у реки постоять. Но меня-то зачем взяли? Загадка!

– Ну что, Егорушка? – улыбнулась бабушка. – Куда пойдёшь?

Я головой по сторонам заворочал. Отпускают они меня, что ли? А зачем тогда сюда тащили? Нет, ведь шли же куда-то? Вот только куда?

– Обратно-то чего глядеть? – проворчал дед. – Кто ж тебя пустит по пройденному пути? Ты вперёд гляди. Да быстрее, быстрее выбирай. Учись ценить чужое время.

Вот ведь! Ну никуда без морали. Ну хлебом не корми, дай Егора жизни поучить. Я скрипнул зубами, но вслух ничего не сказал. Только посмотрел на два тёмных туннеля.

– Правильно глядишь, – хмыкнул дед. – Ну, куда пойдёшь-то?

Вот чего я не понимал, так это разницу между двумя проходами. Какое имеет значение, пройду я левым или правым? Я пристально посмотрел в темноту, но ничего интересного не обнаружил. Спросил бы, да дед опять разворчится.

– Чего там, – махнул я рукой. – Давай, левым пойдём.

– Ступай, – кивнула бабушка. – А мы правым. Нам ведь нельзя одним проходом, Егорушка.

– Это ещё почему? – заудивлялся я.

– Электричество потому что, – печально вздохнула она. – Кто-то должен ему достаться. Или мы с дедом. Или ты. Но выбор за тобой.

– Чего? – протянул я. – Какое ещё электричество?

Не понравилось мне это слово. Лагерем запахло подозрительно. Всем плохим, что там было.

– Один проход – к Каме, – сурово кивнул дед, – а второй – в будку трансформаторную. И кто-то должен туда пойти.

Я всё меньше понимал творящееся вокруг. Разогнать морок можно только решительными действиями. Поэтому я мысленно показал язык деду и зашагал налево. В трансформаторную будку, говоришь? Ага, пусти меня туда, считай тогда, весь город без электричества останется.

Но проход пустовал. Обычные цементные стены, покрытые влажными налётами. Пол, выложенный жёлтыми плитками, будто на вокзале. Да светлый квадрат выхода впереди. Подошвы громко шлёпали по плитке, но я как-то не сразу сообразил, что других шагов не слыхать, что топаю по проходу в одиночестве. Обернулся, а никого сзади. Только светлый квадрат. Ну и пускай.

Минуты не прошло, а я уже на свободе. Впереди рощица, за ней ступеньки, а там и набережная начинается. Справа вокзал, а слева мост через Каму. И вдалеке кто-то с удочкой стоит. И тишина, словно уснул весь мир. Где бабушка, где дед непонятно?

И только тогда я почувствовал какую-то неправильность. Что-то не складывалось, что-то выпирало из общей привычной картины, только я никак не мог сообразить. Шасть назад, к проходам. Сначала в свой заглянул. Пустота, как подземный переход в тёмное время суток. Потом в другой, правый который был. Сейчас-то он слева уже располагался. Заглянул и обмер.

Длинный коридор утопал в темноте, разрываемой фиолетовыми сполохами. Когда вспыхивал этот дрожащий призрачный свет, на стены ложились свинцовые тени гигантских конструкций. Будто там, в угольной черноте, пряталась целая подстанция, в которую непрерывно били разряды молний. Суровыми и тяжёлыми были силуэты, являвшиеся из мрака. Неподвижными, непреклонными, непреодолимыми. Замершими навсегда. Но среди них пробирались две живые тени, две знакомые фигуры. Самих-то я их не видел, ни бабушку, ни деда. Мешал мглистый туман. Только тени, отбрасываемые на стены, разукрашенные лиловыми зарницами. И почему-то я абсолютно точно знал, что к выходу им уже не пробраться.

По-моему, я заорал. По-моему, я даже расплакался. Не помню, что я кричал в эту фиолетовую мглистую яму. Не помню, как ругался и что требовал. Помню лишь, сбросил тапочки на резиновой подошве, схватил дрожащими руками и зашвырнул их как можно дальше в тщетной надежде, что они хоть чуть-чуть смогут помочь.

Боль саднила в груди. Тоскливая пустота давила и сковывала. Тоннель начал стремительно отдаляться. Я заморгал глазами, надеясь сориентироваться. И увидел перед собой лазоревое небо, которое почти заслоняла непонятная тёмная масса. А потом понял причину боли. Неудивительно, ведь в грудную клетку упирались острые колени. На меня уставилось конопатое лицо, искажённое злой гримасой.