Текст книги "Время Красной Струны"

Автор книги: Window Dark

– Сказано же тебе, мир порушишь, – проворчала Ядвига. – Рановато было волочь его сюда. Неизвестно ещё ничего. А мы сразу давай имена выкладывать, кнопки показывать. Ему-то что, мальчонка. Даванул и не задумался.

– Слышишь, Куба, – мягко прошептала Бренда. – Ты должен знать про Кнопку, и должен понять, почему её нажимать не следует. Наш мир очень маленький и хрупкий.

– Да какой мир! – взвизгнула Леона. – Какой это мир? Так, дом престарелых волшебниц. Полянка, горы и три старые дуры, которые уже ничего не могут и никому поэтому не нужны.

Я слушал рассеяно. Чтобы ни случилось, я должен нажать на кнопку. ДОЛЖЕН! Меня ждут обратно! Я же должен найти Струну, чтобы оборвать её и усыпить нечто, желающее сбежать от гибели ценой времени, предназначенного нашему миру. И для этого я должен выключить время, принадлежащее трём старым ведьмам.

– Закрой глаза, Куба, – прошептала Бренда. – И постарайся понять.

Я закрыл. И представил. Представил почему-то Леону. Только не теперешнюю. А ту, когда она была полномочной принцессой в своём мире. Красивую. Ведь все настоящие принцессы красивы. По крайней мере, не хуже Эрики. Я представил Леону, когда ей было столько же лет, сколько и Эрике. И, судорожно задержав воздух, смотрел, как маленькая принцесса выбирается на крепостную стену, вглядываясь в тёмные верхушки леса, из-за которого вот-вот покажется краешек солнца.

Лес стремительно бросился в глаза тёмными копьями веток, но расступился и поглотил меня, чтобы я смог увидеть, как меж столетних стволов скользит Бренда, легонько касаясь травы кончиками туфель. Бледное платье развевалось длинным шлейфом, к которому прицепились толстенькие коротышки в зелёных фраках. Их ручонки помахивали мне, а из-под высоких цилиндров сверкали таинственные звёзды глаз. И откуда-то доносилось многоголосое пение.

Лес отодвинулся, и я увидел Ядвигу с узким бледным лицом, обрамлённым густыми волнами чёрных волос. И глазища… Не карие! Огромные зелёные глаза пристально всматривались в переплетенье ветвей. А там, в обобранном малиннике пробирались сгорбленный всадник и ползущая на корточках лошадь. Оба беглеца забавно пыхтели, и оба воровато оглядывались.

Ну откуда свалились на мою голову три весёлые старушки? Почему нельзя было просто возникнуть в этом мире, залезть в дом, отыскать кнопку и нажать без всяких терзаний и угрызений совести? Кто они мне? Да никто! А вот не нажималась кнопка, да и всё тут.

– Стойте, – завопил я в бледную, искрящуюся изморозью пустоту, подхватившую меня, когда все картинки исчезли. – Я не могу. Я не отказываюсь. Нет-нет! Просто дайте мне… Дайте другую дверь!

Глава 37
Путь назад

– Хорошо, – раздался из холодной пустоты голос той, чьё платье составляли миллионы блёсток. – Только учти, что вторая дверь, как второй билет на экзамене. Сдавал уже экзамены?

– Не-е ещё, – выдавил я хриплым от волнения голосом. Руки покрывал липкий пот, выступивший перед тем, как я должен был нажать Красную Кнопку. Ну не смог я, не смог. Верю, что каждый из вас без зазрения совести вдавил бы свой палец в пластмассовую гладь. Но это вы. А я не такой, вот и всё.

Меня окружала влажная мгла. Только голос, как луч надежды, не давал мне испугаться по-настоящему.

– Если отказываешься от билета, который не знаешь, – ласковый голос слышался из пустоты неподалёку, – тебе просто дают второй. Но снижают оценку, как бы прекрасно ты не ответил. Готов, чтобы тебе срезали баллы?

– Готов, – слово вылетело мгновенно. Я ко многому был готов, только бы не возвращаться в мир, где продолжают жить три бабушки-старушки, три колдуньи, отдалившиеся от дел, века назад простившие и прощённые. И я, как ненароком залетевшая пуля, рикошетом бьющая в кого попало.

– Тогда иди, – разрешили мне.

И всё! И никаких больше инструкций, никаких указаний. Интересно, на что мне придётся нажать теперь?

Однако, первым делом следовало разобраться, где я нахожусь. Когда глаза привыкли к темноте, я убедился, что лампочка, освещавшая дверь, мерцает сквозь бледный пар далеко справа. Вторая, обозначавшая лестницу, нашлась почти за моей спиной. Ну хорошо, а где остальные? Где Колька Сухой Паёк? Где Говоровская? Где, в конце концов, наша распрекрасная Элиньяк? Ну ладно, от Кольки-бояки можно ожидать поступка и посквернее. Но об Эрике я думал лучше. Да и Инна, если уж ей взбрело в голову бегать за мной, могла бы и подождать. Конечно, командир исчез, и все врассыпную бросились наверх, как это сделал Сухпай в наш первый заход. Ведь так?

Я злился специально, чтобы не бояться. Чтобы отогнать от себя склизкие мысли, что являюсь единственным выжившим после нападения чешуйчатых кошек. Но кошки ведь бросились за мной. Все до единой. И произошло это…

… Как раз после того, как я сам приказал остальным отступать!

Оставалось два варианта. В первом я по-геройски распахивал дверь, пробирался к Красной Струне в гордом одиночестве и получал Нобелевскую премию мира, как Горбачёв. Впрочем, с таким же успехом я мог получить шикарнейший венок на собственную могилу. Если, конечно, найдутся добрые люди, которые вытащат моё тело и похоронят где-нибудь с храбрыми танкистами из задушевных песен.

В одиночку двери открываются слишком большой ценой.

Поэтому я решил поступить иначе и медленно побрёл к лестнице. Предварительно мои глаза ощупали каждый подозрительный бугорок из тех, что я мог разглядеть. Никаких следов чешуйчатых кошек не обнаружилось.

– Что слепошарые, будете знать, как со мной связываться, – гордо пробормотал я вполголоса и зашагал быстрее.

На лестнице я притормозил. Я не должен выбегать из подвала, будто за мной несётся Змей Горыныч о двенадцати головах. Мне следовало выйти солидно, не торопясь, будто все великие дела уже сделаны, и серые гномы вот-вот притащат лавровый венок, точно подогнанный под размеры моей головы.

Когда я преодолевал последний пролёт, то услышал, как возле входной двери притормозила машина. «Скорую помощь вызвали, – мелькнуло в голове с радостным испугом. – Во дают люди!»

Мне представилась картинка, как из белой ГАЗели вылетают два могучих санитара, швыряют меня на носилки и радостно затаскивают в кузов, пахнущий тысячью пролитых медикаментов. Поэтому я, прежде чем выйти, осторожно выглянул, прижавшись к холодному дереву косяка.

Ага, разбежался! Будут тебе вызывать скорую, две скорые, десять, сорок, пятьсот восемьдесят семь скорых по твою душу. Шагах в десяти стояла старенькая машина, по контурам напоминавшая четыреста двенадцатый «Москвичонок». Присмотреться тщательнее не давало почти полное отсутствие света. Кто-то, уже вылезший из машины, протягивал другому, ещё сидящему, несколько раскрытых веером бумажек. Вероятно, зелёные прямоугольнички десяток. Хлопнула дверца. Фыркнул мотор. И под весёлое урчание «Москвичонок» канул в промозглую темноту ночи.

Оставшийся зябко пожал плечами и направился к двери, ведущей в подвал. Вернее, направилась. Тёмная юбка до колен негромко хлопала по ногам, обутым в высокие сапоги. Я тихонько отполз в тьму простенка, искренне надеясь, что кто бы ни пробирался в подвал, он (вернее она) пройдёт мимо, не заметив мою, сжавшуюся от мрачных предчувствий персону. Уши вслушивались в цоканье каблуков. Вдруг звуки исчезли, словно таинственная незнакомка передумала спускаться в подвал и зашагала в небеса по невидимым нормальным людям ступеням. Вот она проходит мимо второго этажа. Вот попутно легонько касается карниза крыши. А вот и облака уже под её ногами. Небеса совсем близко, если по ночам не спишь, а охотишься за Красной Струной.

Но куда же она делась на самом-то деле?

Я никак не решался выглянуть, лишь вслушивался в тревожную тишину.

Постойте, постойте. А куда же делась моя, спасённая от слепошарых котищ троица? Не разбрелись же они по домам, скорбно взвывая о Кубе, безвременно оставившем мир на откуп тёмным силам. Вот ведь… У меня даже культурных слов не нашлось в адрес исчезнувших товарищей. Могли ведь выставить пост у двери и караулить по очереди, если боязно спускаться и шариться впотьмах, чтобы разыскать тело невинно убиенного Егора Ильича.

Ну мои-то ладно, а куда делась та, которую привёз «Москвичонок». Тогда я и понял, как могут жечься мысли. Как ворочаются они внутри, как пекут, как заставляют идти на самые неразумные поступки. Ну ведь умный человек просто отсиделся бы возле двери до утра, не так ли? Так то умный, а я, дрожа от возбуждения, выбрался из тьмы и опрометчиво шагнул наружу.

Если там и выстроили волшебную лестницу, уводящую к небесам, то я её не заметил. Потому что сразу же столкнулся с Электричкой. Сердце плаксиво стукнуло и вместе с душой провалилось куда поглубже. Меня вынесло прямо на главного врага.

– А, Егор Ильич, – металлические нотки прогнали тишину из переулка, и я увидел как блеснули зубы в хищной улыбке. – Не спится?

– Да вот, – хмуро сказал я, надеясь словами прогнать глухую волну отчаяния. Гулял тут мимо, и дай думаю…

Мой сарказм ничуть её не обескуражил.

– Не находишь, что наши пути, – улыбка стала и шире, и страшнее, – стали совпадать весьма странным образом?

– Чего там, – беспечно махнул я рукой, хотя всё внутри так и ныло от тоскливой волны. – Вы – начальница. Куда вы, туда и мы, малые да неразумные.

– Не надо, – господи, мне и неведомо было, что улыбка может оказаться такой большущей, а к ней прибавьте ещё багровый блеск глаз, да тёмную массу тела, нависшую надо мной скалой, готовой вот-вот опрокинуться. – Не надо на себя наговаривать. Это я насчёт малых.

Я не ответил. Только вздохнул глубоко. Насчёт малых, это я загнул. Даже в первом отряде меня поставили бы в середину строя. Ну, и что теперь будет?

– Зачем ты сюда явился?

– А вы зачем? – говорят, что нападение – это лучшая защита. – Не боитесь оставлять лагерь без присмотра? А вдруг завтра флаги не поднимут?

– Глупый вопрос, – презрительно выдала Электричка. – Вспомни, как ты жаждал поднять флаг. Представься возможность коснуться ещё одного, ты бы не отказался. Ни за что на свете. Поэтому сам знаешь, завтра будет КОМУ поднимать последние флаги. О флагах я беспокоюсь меньше всего. Куда более меня заботит Струна.

Директриса ошиблась. Я отказался от подъёма, когда провожал Эрику к верхним пределам.

– Струну не нашёл, – голос Электрички стал бесстрастным. – Струна цела. Я это чувствую. Так что бояться тебе нечего. Ступай.

Я сунул руки в карманы. Ну не проигран ещё бой. Не съест же она меня, в конце-то концов.

– Куда? – я ухмыльнулся через силу. – В подвал?

– В подвал ты не пойдёшь, – улыбку перекосило печалью.

– Это ещё почему? – я и сам удивлялся тому, как во мне росла смелость.

– Хорошо, – жёстко сказала директрисса. – Это будет так. Слушай внимательно. Я расскажу тебе будущее не по линиям руки, и не по звёздам. Я знаю, что ты пришёл сюда не один. И знаю, что Колька, собственно говоря, тебе тут не нужен. Да и от Инны ты с облегчением бы избавился. Тебе нужна только Эрика. Именно с ней ты хотел отыскать Красную Струну. Именно она должна стоять с тобой на вершине лагерного пьедестала, и пара ваших голосов рассказывала бы об удивительнейшей истории грандиозного свержения Электрички. Не верти головой. Мне известно, что вы все прозвали меня именно так. Но ты же и сам понял, что бывают прозвища и похуже, чем наши с тобой. Не спорь. Ты просто ещё не слышал, как зовут тех, кто никогда не попадёт на страницы всемирной истории. Но мы отвлеклись. Итак, ты и Эрика. Вы входите в подвал, – голос приобрёл издевательский оттенок, – рвёте струну и…

Последовала пауза. Я не ответил, только презрительно скривил губы.

– И никогда не расстаётесь, – закончила Электричка.

Переулок снова окутала тишина, только теперь не тревожная, а наполненная безысходной печалью. Моей печалью.

– Я не зря разделила эти пункты, – прогнала тишину Электричка. – Для тебя они несовместимы. Если ты возвращаешься в подвал… Я не поленюсь повторить, если ты возвращаешься в подвал, быть может, ты и разыщешь там Красную Струну. Быть может, ты даже её и порвёшь. Но тогда можешь смело забыть об Эрике. Ты никогда не станешь предметом её внимания.

– Почему? – прошептал я, а слёзы вдруг выступили на глазах, и стоило огромного труда удерживать их в уголках.

– Потому что ты никогда ей не понравишься. Ни единого шанса.

– Я докажу! – горячо заспорил я, вспоминая лекцию по этике и психологии семейной жизни. – Узнаю, что ей интересно. Буду таким, как ей интересно…

– Бесполезно, – оборвала Электричка. – Не буду ничего расписывать. Скажу коротко. Лет десять назад на моём пути попался парень, влюбившийся в альпинисточку. Она так мечтала влезть на Эверест. Ты не представляешь, как сильно он любил. Силы хватило как раз на то, чтобы в одну ночь вырвать этот далеко не маленький горный пик из Гималаев и перетащить к самому городу, где в одном из окраинных районов жила Она.

– И они влезли на гору вместе, – догадался я. – А что потом?

– Никто никуда не влез, – медленно возразила директриса. – Он притащил Эверест. Но её уже вполне устраивала крыша самой обычной девятиэтажки, куда можно забраться с тем, кто ей дорог. А дорог ей был, как ты, наверное, успел сообразить, совершенно другой парень. Так что наш герой, так и оставшийся неизвестным, не приобрёл ничего, кроме разочарования и проклятий многочисленных сил, которым пришлось уволакивать Эверест обратно и в срочном порядке устранять следы внепланового приключения. Ты не сможешь притащить Эверест. Но тебе и не надо. Уже не надо.

– Кому какое дело до моего будущего, – разозлился я. – Будущее зависит только от меня. Будущее не может быть предсказуемым.

– Верно, – маленький кивок и улыбка, получившаяся почти доброй. – Твоё будущее предсказуемо только, если ты спустишься в подвал. Ну посуди сам, если ты спрыгнешь с пятого этажа или кинешься под трамвай, предсказуемо ли то, что случится после прохождения тобой точки необратимости? Подвал для тебя – это тот самый трамвай. Или пятый этаж. Нет подвала – нет предсказуемости.

– Тогда что?

– Я думаю, – холодное сияние затопило угасающие угли в глазах Электрички, ты останешься разумным мальчиком. Повернёшься спиной к двери и отправишься вон к той лавочке, где тебя дожидаются друзья. Тебя со всей многовариантностью будущего.

– Ждут? – удивился я. – Но что я скажу им, если они спросят, почему мы не можем снова спуститься в подвал. Ведь спросят же! А ещё спросят, что я нашёл за дверью.

И кто тянул меня за язык?!!!

– О-о-о! – протянула Электричка. – Так ты, дружок, успел побывать за Дверью. А раз Красная Струна цела, тест тобою не выполнен. Следовательно, наказание возрастает. Спустишься в подвал… Запомни меня хорошенько. Если ты спустишься в подвал, печать заклятия навечно останется на тебе. И знаешь какого? Всю жизнь тебя будут любить лишь те, кто тебе нисколечко не нужен. А те, кого ты полюбишь, либо станут избегать тебя всеми силами, либо ты не удостоишься ни малейшего знака внимания с их стороны.

– Но ведь осталось меньше двух дней!

– Кому?

– Мне, Эрике, всему миру!

– До чего?

Я замялся. Я не знал – до чего. Просто догадывался, что радости это никому не принесёт. Разве что Электричке. Только она тогда будет далеко отсюда.

– Ты в это веришь?

Я промолчал. Я не верил. Я не мог поверить. Как не мог поверить тогда, в козлиной игре, за шаг до финала, что меня просто выкинут с дистанции.

Внутри головы словно скользнул сквознячок.

– Вот и не верь, – и Электричка, мягко сдвинув меня в сторону, устремилась вниз по лестнице. Я напряг слух, надеясь всё-таки различить её шаги. Но те потеряли звуки ещё перед порогом.

Глава 38
Поворот

 
…Богатеи у вокзала
Собирались. Ну и вот:
Для богатых в центре зала
Заработал телепорт.
Где святая справедливость?
Наших доблестных бойцов,
Тех, что с монстрами рубились,
Бросили в конце концов.
Ладно, чёрт с ним, разберёмся,
Мы не сетуем на жизнь.
Город, жди, и мы вернёмся!
Так что, жители, держись!..
 

* * *

Моя команда, действительно, обреталась на указанной лавочке. Нельзя сказать, что меня ждали. Когда я их увидел, все трое сладко спали. В центре сидела Инна откинувшись на полукруглую спинку, собранную из плотно подогнанных друг к другу реечек. Голова её запрокинулась в небо, шея незащищёно белела. Эрика устроилась, изящно подогнув ноги под себя и склонив голову к груди. Колька свернулся калачиком, зажав руки между колен.

Хотя, ждали они бесспорно. И именно меня. Иначе ничто не мешало бы им спокойнёхонько отправиться домой и блаженно отключиться, закутавшись парой одеял, а не корячиться на жёстких досках. Мой взгляд перебегал с Инны на Эрику и неизменно притормаживал на Сухом Пайке. Я не мог врубиться, как ему удалось заснуть, учитывая, что его голова покоилась на бетонном подлокотнике. Умеют же люди засыпать. Я чуть не иззавидовался, потому что и сам бы поспал минут так сто двадцать, да сна ни в одном глазу то ли от холода, то ли от излишних переживаний.

Переживания всегда глубоки и основательны, когда пропитываешься ими в одиночку. Совсем другое дело, поделить их между друзьями и близкими, ещё не догадывающимися, какая куча неприятностей грозит навернуться на их плечи в следующую секунду.

Я потоптался ещё полминуты в раздумьях о том, какими словами разъяснить народу всю никчёмность предстоящих попыток подвального штурма. Пронизывающий холод напомнил мне о полярных морозах и подтолкнул к активным действиям.

Осторожно погладив Инну по шее и ласково толкнув Эрику в мягкое, как подушка, предплечье, я оторвался на Кольке, возвращая его в мир богатырским потряхиванием. Колька оторопело раскрыл глаза и уставился на меня так, словно перед ним стоял марсианин.

– Куба, – его губы разлепились и прошлёпали моё имя.

– Куба, – воскликнула Инна. – А где кошки?

– Кошки-то, – я многозначительно усмехнулся, предлагая слушателям самостоятельно додумать все перипетии моего победного сражения. – Нету кошек, мои глаза осторожно косили на молчаливую Эрику, обхватившую плечи бледными ладонями. – Чистая работа, – я гулко похлопал себя по бокам. – Гляньте, ни единой царапинки.

– А что за дверью? – с напряжением спросила Эрика, когда наши глаза ненароком встретились. – Ты нашёл Красную Струну? Ты разорвал её?

– Без нас! – ахнул Колька.

– Не то чтобы разыскал, – пришлось признаться мне. – Просто там, за дверью, завалы. Хрен пройдёшь, в общем. Я потыкался, да вернулся.

– Значит, всё напрасно, – в словах сквозил не вопрос, а утверждение.

Я угрюмо промолчал.

– Надо в лагерь возвращаться, – жалобно протянула Инна.

– В лагерь? – удивился я.

– В лагерь, – подтвердила Инна. – Раз ничего не получилось.

– Вернёмся, – в моих словах разливалась радость. Молодец всё-таки эта Говоровская, с полуслова поняла.

– Накажут, – плаксиво предположил Сухой Паёк.

– Меня не накажут, – сказала Эрика. – Я в лагерь не поеду. Сразу домой. Лагерь – это до утра ждать. А я замёрзла, жуть!

– Тогда и я домой! – обрадовалась Инна.

– А мне нельзя, – вздохнул Колька. – Меня выдерут. Путёвка-то не бесплатная. Родичи потом полгода стонать будут, что меня из лагеря понесло, и куча денег на ветер вылетела. Я уж лучше как-нибудь в лагерь. Пусть накажут. Пусть без завтрака там оставят, без обеда и всё такое…

– Тогда и я в лагерь, – неожиданно сказал я. Вернее, почему неожиданно? Я мог со спокойной совестью возвращаться в свою пустую квартиру. Но тогда… Тогда я отсекал Эрику от своей жизни навсегда. Отсекал безвинно, потому что не нарушил правило, не стал спускаться в подвал. И тем не менее, Эрика ускользала, как последний осенний листок под порывами безжалостного ветра. Нет таких сил, которые могут удержать лето, не подпуская осень и близко к пышущей зеленью листве. Нет таких сил, чтобы Эрика осталась рядом. Хоть Эверест ей притащи!

Постойте, но я же не спускался в подвал!

– Ой, мальчики! – всполошилась Инна. – Как же вы в лагере? Когда там такое творится!

Я пожал плечами, стремясь, чтобы Эрика заметила. Свой жест я адресовал тем, кто покидает Родину в трудное для неё время, кто променял горькую соль отчизны на сахарные кристаллики чужбины, где жизнь спокойна и скучна, где никогда не случается ни печального, ни удивительного.

– Я тоже в лагерь, – сказала Говоровская, предано заглядывая мне в глаза. Не могу же я вас оставить.

Её взгляд красноречиво намекал, что в первую очередь она не может оставить естественно меня. Я быстро отвернулся в сторону Элиньяк. Эрика безмолвствовала. Постепенно молчание распространилось по всей округе. Край неба начал светлеть, до утра оставалось совсем немного. Вздохнув, я приземлился на скамейку. Рядом с Эрикой я сесть не рискнул. Втиснулся между Говоровской и Сухпаем. Холод не отступал и казался самым мерзким, что только бывает на свете. Холод заставлял меня позорно дрожать и притуплял в голове все сколько-нибудь стоящие мыслишки.

Чтобы не лязгать зубами, я погрузился в воспоминания. Почему-то вспомнился бедолага, влюбившийся в альпинистку. Это ж сколько силищи-то надо, чтобы своротить с места Эверест? Но как ему удалось?!!! Я представил себя, пытающегося оторвать от земли известнейший восьмитысячник. Потом представил сам восьмитысячник и себя рядом. Потом мне совсем ничего не захотелось представлять.

Тогда я вспомнил дискотеку. Жаркая темнота. Прямо, сауна. Пот так и льёт. Господи, ну кто бы перенёс меня туда прямо сейчас! Я даже увидел тёмную глубину, подрагивающие головы колышущейся толпы и сполохи цветомузыки на стенах. А потом Эрику. Не ту, которая безмолвно съёжилась в полуметре от меня. А зажигательно танцующую напротив счастливчика из тех, что понаглее. Как ненавидел я тогда всех, кто смел танцевать с Эрикой. Как ненавидел я сами дискотеки. Как мечтал, чтобы клуб разрушился, чтобы крыша обвалилась, а я, смело раскидывая глыбы сцементированных кирпичей и обрывки плюющихся сиреневыми брызгами проводов, пробился бы к центру завала и вытянул бы Эрику на свежий воздух. А потом мы бы сидели на пригорке и смотрели на солнце, медленно уползающие за чёрные верхушки леса.

Постойте, постойте, а не казалось ли мне тогда, что можно не дожидаться завала? Надо просто выйти и, разозлившись на весь мир, ухватить клуб за угол, а потом рвануть вверх, да опрокинуть его, как коробку из-под обуви. Не казалось ли, что мне вполне по силам. Просто встать, выйти и… Но я оставался в жаркой темноте, плавая в сладко-тоскливой боли. А если бы вышел? А если тот влюблённый тоже просто вышел? И своротил Эверест? А почему нет! Кто знает, на что мы способны, когда откидываем позволяющую плавать в сладости ничегонеделанья участь неудачника и берём судьбу в собственные руки.

Я даже согрелся. И, наконец, добрался до умных мыслей.

– Слушайте, – мои ноги спружинили, сбрасывая тело с сиденья. – Чего мы здесь сидим-то?! Пойдёмте ко мне. У меня квартира совершенно пустая. Там до утра и перекантуемся. Тепло гарантирую.

– Пойдём! – Инна смотрела на меня, как маленькая, едва не задохнувшаяся в дыму девочка смотрит на влезающего в окно пожарного.

– Во! – ухнул Колька. – Дела!

Но праздник так и не добрался до нашей улицы.

– Я домой, – тихо сказала Эрика. – Зачем дожидаться утра в чужой квартире, если можно отправиться к себе прямо сейчас.

Я смотрел на Эрику и чувствовал, что даже, если мои руки перевернут клуб и вытащат Эрику из обломков, солнце будет опускаться за горизонт без посторонних свидетелей на пригорке.

Я смотрел на Эрику и знал, что дело не в подвале.

Я смотрел на Эрику, надеясь, что можно ещё хоть что-то исправить. Что путеводная ниточка – в моих руках. Что ждёт она, когда я дёрну, меняя будущее, как хочется не Кубе, а как того желает Егор Ильич. Вот только как выбрать нужную из миллиона ниточек, за которыми стоят пустышки? Как? Кто может сказать? Я знаю, вы можете! Но вы далеко, а мне надо прямо сейчас.

– Эрика, – голос мой дрогнул, когда я первый раз назвал её по имени. – А почему ты не вернёшься в лагерь?

Ответ оказался до ужаса простой.

– Не хочу, – взглянула на меня Эрика. – Скучно там, Куба. Скучно и всё.

Вот так. Эрике просто скучно в тех местах, где есть я.

– А где ты живёшь? – предпринял я до безумия отчаянный шаг, сравнимый разве что с тем, когда шагаешь под дождь кипящей стали. – Я же даже не знаю твоего адреса.

– А стоит ли, Куба? – взгляд её удерживал смесь чувств непревзойдённой красотки, когда за ней тянется до смерти утомивший кавалер. – Стоит ли знать?

Парни так не смотрят. Так умеют смотреть только девчонки. Да и то не все. Только те, при виде которых твоё сердце начинает стучать горячо и печально.

Я смотрел на Эрику и понимал, что приключение закончилось. Флагштоки могли заполнять хоть каждый квадратный метр лагеря, это уже не остановит мою распадающуюся армию. Эрика разочаровалась. Она всё равно потеряна. Хоть я и не спускался в подвал. И вокруг меня будет крутиться большой и удивительный мир, в котором я никогда не услышу о красотке по имени Эрика Элиньяк. Когда-нибудь я привыкну. Но не забуду. С грядущего утра мне предстоит жить без неё. Но если мне всё равно придётся жить без Эрики, то уж лучше жить без неё, всё-таки совершив подвиг.

– Стоит, – хрипло сказал я. – Стоит! Потому что МНЕ нужно. И знаешь почему? Вдруг лет через десять мне захочется заглянуть к тебе, чтобы вспомнить… Потому что мы вместе проберёмся к Красной Струне и порвём её.

– Куба, – голос Эрики наполнился удивлением. – Ты ведь не хотел больше и слышать про подвал. Там ведь, по твоим утверждениям, завалы. Там… Как это ты сказал?

– Хрен пройдёшь-то? – я оживился, чувствуя, что приключения продолжаются. Да нет, пролезть можно. Это я о Сухпае переживал. Думаю, точняк ходули свои переломает.

– Я-то! – взвился Колька. – С чего это? А? Ещё посмотрим, кто первым переломает!

Глаза Инны странно заблестели.

– Идёшь, Говоровская? – со смыслом спросил я.

– Конечно, – кивнула она.

Я взглянул в тёмный зев подвала. Моя армия снова сплотила ряды в полной боевой готовности.