Текст книги "Время Красной Струны"

Автор книги: Window Dark

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

Глава 3
Смена власти

С первого же дня я полюбил вечерние линейки. В полдесятого нас собирали в центре лагеря, поотрядно выстраивали в две шеренги, и под грустно-протяжную мелодию лагерный флаг медленно скользил вниз. Иринушка – наша директорша никому не доверяла столь деликатную задачу. Сама перебирала руками по стальной струне, пока полотнище не оказывалось у нижнего блока, а затем складывала его вчетверо и уносила с собой.

А наутро подъём флага поручали самым-самым заслуженным. Честно говоря, я ещё ни разу не оказывался в их числе. Ну да ладно. Не больно-то и хотелось.

Хотя тут я наврал сильно-сильно. На самом деле я прямо сгорал, когда Иринушка выходила на эспланаду и осторожно прикрепляла флаг к струне. Я прямо тянулся вперёд. Я так ждал, что назовут мою фамилию. И Колька Сухой Паёк удивлённо пихнёт меня в бок: «Ну, Куба, ты и даёшь». А потом, с замиранием сердца я пройдусь перед строем, величаво поднимусь на эспланаду, коснусь холодного металла, и мои руки забегают быстро-быстро, а флаг взовьётся в небо, словно синяя птица, выпущенная на свободу.

К чему это я? Если вы подумали, что вечерние линейки я полюбил из-за флага, то это не так. Просто вечером рядом с нами ставили четвёртый отряд, и я, как правофланговый, мог полноправно косить в сторону и смотреть на Неё.

Её не было ни в первую, ни во вторую смены. Она, как из сказки, появилась только сейчас. Самая красивая девочка в лагере. Эх, если бы она училась в нашем классе…

Да-а-а… Любая девчонка из нашего класса и рядом не валялась. Такие, наверняка, не учатся в обычных школах, а… Ну, я не знаю в каких. В цирковых там, в музыкальных или в художественных. Такая не носится по коридорам. Такой не ставят уколы и не лечат зубы.

Она была спокойна и выдержана. На первой же дискотеке к ней выстроилась целая очередь. И самые ярые первоотрядники пинками отшвыривали всех, кто не вышел силой, ростом и проворством. Белокурые локоны и голубые глаза. Ослепительно-ровный ряд зубов. Бежевое платье с широким зелёным поясом и серебристой пряжкой. Ей завидовали. Ей старались угодить. Ей восхищались. Ну скажите, а разве может быть иначе, если тебе повезло родиться ТАКОЙ. Её даже звали по особенному – Эрика Элиньяк.

Жаль, что на утренних линейках лагерь выстраивался иначе, и рядом с нами утаптывал плиты в землю второй отряд. Дебилы и акселераты. Смешки, пощипывания и пошлые анекдоты. В присутствии воспитателей глупо смотрят друг на друга и усиленно корчат из себя прилизанных мальчиков и девочек элитных школ. Вы бы посмотрели на них после отбоя. Расширенный словарь русского мата! С десятью приложениями, включающими современные навороты. Нет, поутру я погружался в тягучие и печальные раздумья: ну неужели уже через год все наши (и я тоже!) станут неотличимы от загруженных жизнью субъектов, пример которых являет второй отряд?

А ещё мне стали до омерзения противны дискотеки. Там я тоже мог видеть Эрику. В строю ведь у всех равные права: гляди, сколько влезет, главное, руками не лапай. Зато на дискотеках… Кажется, чего проще, взять, да подойти. Ага, подойдёшь тут, как же… Тут и субъекты понаворотистее меня сразу кукожились и комплексовали. Кто там у нас самый сильный, самый храбрый и самый красивый? А докажи? И всегда доказывать должен ты. И всегда находятся те, кому доказывать ничего не надо. Тем, кому ты должен предъявлять доказательства. Так положено. А вот кем положено? И кто может всё это изменить?

Поэтому к Эрике подходили далеко не все. Кто-то танцевал с ней танец за танцем, а кого-то просто отшвыривали. Гуляй, Вася! Тебе не положено.

Я не знал, положено мне или нет? Я ни разу не подошёл. Даже не пытался подойти. Разве могла пойти к Эрике лопоухая и губастая оглобля? Зачем? Чтобы услышать отказ? Если бы Эрика отказалась со мной танцевать, жить уже не стоило. А так жизнь продолжалась. Я жил смутной надеждой, что на следующей неделе непременно наберусь решимости и…

Но то были всего лишь мечты. А в действительности я угрюмо топтался в углу, исподлобья глядя, как какой-нибудь верзила заумно изгибается перед Эрикой, то и дело выбиваясь из ритма. Тогда мне становилось понятно, как это, когда сердце обливается кровью.

В тон мне тихо вздыхала Инна Говоровская. Она почему-то всегда оказывалась рядом. И на концертах садилась вместе со мной, словно нас сковывала невидимая цепочка, и в кино, и в столовой. Иногда такое внимание оказывалось весьма полезной штукой. Как-то раз два козла из того самого достославного второго отряда заперли меня в сарае, где хранились мётлы и лопаты. А народ ушёл на полдник.

Когда через полчаса явился завхоз, дабы самолично проверить, сколько черенков удалось переломить малолетним каратистам на сей день, я уже полностью потерял надежду увидеть свои четыре печеньки, две конфеты и стакан компота. Печеньки-то ладно, а вот конфеты я очень любил. В столовую я поплёлся чисто автоматически. К моему удивлению Инна сохранила мою порцию в неприкосновенности, не дав сожрать её даже вреднючему Таблеткину. Иногда внимание Инны грело. Было приятно, что хоть кто-то в мире обращает внимание не на твои толстые губы, а на тебя самого. В конце второй смены я даже решил, что обязательно запишусь в кружок выжигания. И если Инна приедет в третью смену, то выжгу ей на память Зигзага или Дональда. Или даже Чёрного Плаща, хотя тут придётся порядком покорпеть. Инна приехала, но приехала и Эрика. С той поры Инна стала только мешать. Мне всё казалось, что Эрика не обращает на меня внимания, решив, что я занят, раз рядом со мной постоянно крутится Говоровская. Ну и что мне было делать? Не выпихивать же Инну с соседнего места?

Поэтому я на каждой линейке отключаюсь. На утренней, чтобы не смотреть на уродов второго отряда. Стою так, ничего не вижу, ничего не слышу. И на вечерней я тоже ничего не вижу. Кроме Эрики. Тоже, можно сказать, впадаю в ступор. Голову чуть поверну, и гляжу на Эрику. А Эрика на меня не смотрит. Никогда. И замечательно! Я бы, наверное, со стыда сгорел, если бы поймал взгляд Эрики. Хотя иногда поймать её взгляд мне и хочется больше всего на свете. Но Эрика смотрит исключительно вперёд. Интересно, о чём в эти минуты думает она?

Как вы могли догадаться, нескоро я понял, что стихли все разговоры, и все взгляды устремлены в этот вечер туда же, куда обычно смотрит только Эрика.

С удивлением и я повернул голову. Нехотя. Затёкшие суставы больно кольнули шею. Я смотрел вперёд и думал, когда я снова смогу увидеть, как ветер легонько шевелит невыносимо прекрасные пряди волос. Это ж целая вечность – ждать до следующего вечера. И не дай бог, вместо построения опять устроят проклятый дискач.

Как уже говорилось, нехотя я посмотрел на эспланаду. И тут случилось немыслимое. Я позабыл про Эрику. На трибуне вместо нашей миниатюрной Иринушки высилась посторонняя фигура массивных габаритов. Что ж такого могло случиться, если Иринушка не вышла к спуску флага? Ведь до этого она не пропустила ни единого построения? Ни в первую смену, ни во вторую. Ни разу не брала она выходных дней, чтобы уехать в город. Даже не опаздывала. А тут такое…

Воздух пронзила троица оглушительных щелчков. Стоящая на трибуне опробовала микрофон.

– Добрый вечер, – голос казался извергнутым из глотки робота, поднявшего восстание против своих создателей. – С сегодняшнего дня обязанности начальника лагеря исполняю я. Моё имя – Электра Сергеевна.

– О! – забился в моё ухо жаркий шёпот Кольки Сухого Пайка. – Подходящ! Лагерь «Электрик» и директрису прислали Электричку.

Прозвища рождаются легко. Меньше чем за минуту я стал Кубой. Директрисе понадобилось не больше, чтобы превратиться из Электры в Электричку.

– Кое-какие планы будут пересмотрены, но в целом смена пройдёт, как обычно, голос набирал силу, казалось, ещё немного, и он действительно загудит электричкой, а потом раздастся дробный грохот колёс по рельсам. – Главные заповеди остаются прежними. Выходить за территорию лагеря категорически запрещено. За ночные брождения по лагерю – немедленное исключение. Следить за их исполнением я буду строжайше. А теперь – отбой! Вопросы, жалобы, предложения имеются?

– Электра Сергеевна, – встрял Антон Патокин, активист и вечный организатор КВНов. – Вы забыли спустить флаг.

– Разве? – улыбнулась директриса холодным оскалом сытого хищника, и Патокин поёжился. – Запомни, Антон, я никогда ничего не забываю. И если я чего-то не сделала, значит, так было задумано.

Отряды расходились по корпусам. Я несколько раз поворачивался и отказывался верить тому, что видел. Впервые за много дней полотнище чёрным квадратом трепетало на фоне начинающего темнеть неба.

Заканчивался шестой день третьей лагерной смены.

Глава 4
Шесть серебряных звёзд

На утреннем построении, как и всегда, рядом со мной с ноги на ногу переминался Мишель Марсель из второго отряда. Обладатель потрясающе звучного имени (ну, может, лишь чуточку похуже, чем Эрика Элиньяк) по жизни был низеньким и рыжим. Казалось, с его по-деревенски простоватого лица, густо усеянного конопушками, улыбка не слазит никогда. Среди верзил он выглядел чьим-то младшим братом, не успевшим вовремя перебежать на положенное место. Такой смотрелся бы своим разве что в четвёртом отряде. Или даже в пятом. Да и по характеру он ничуть не напоминал дебилистых соотрядников. Я бы даже обрадовался добродушной улыбке, да помнил, что вместо него сейчас мог смотреть на Эрику.

Флаг, пропитавшийся росой, обвис мокрой половой тряпкой. Взгляды лагерных обитателей перетекали с Электрички на съёжившееся полотнище и обратно.

– Флаг! – команда Электрички заставила всех вздрогнуть.

– Чего разоралась? – проворчал Колька Сухой Паёк. – Поднят уже флаг. Разве ж не видно?

Электричка гордо подняла голову и осмотрела налипшее на флагшток лагерное знамя.

– Данный флаг вряд ли соответствует нашему лагерю! – заявление заставило подольше задержать взгляды на лагерной драгоценности. – Спуск флага я поручаю…

Все потрясённо замерли. Такого лагерь ещё не видел. Вчера флаг остался гордо реять, а сегодня, не справившись с возложенными обязанностями, будет спущен уже утром. И, самое удивительное, даже не директорскими руками.

Кого же достойнейшего из достойнейших выберут для столь деликатного поручения?

– Таблеткин, приступай, – приказ прозвучал безапелляционно. Антон Патокин отчего-то скривился. Я так хотел увидеть в эту минуту лицо Эрики, но четвёртый отряд, как и обычно, находился сейчас вне поля зрения.

Горбясь от волнения, Тоб взлетел на эспланаду. Руки забегали по металлической нити. Подбитой птицей упало полотнище. Намокший угол жалко щёлкнул по деревянному покрытию. Электричка, брезгливо поморщившись, отцепила скомканную тряпку, и та бесформенной грудой распласталась по доскам.

Затем, как по мановению волшебной палочки, в директорских руках появилось другое полотнище. Уверенно, не суетясь, длинные узловатые пальцы с фиолетовыми ногтями прицепили новое знамя.

Таблеткин уже потянул дрожащие от возбуждения пальцы к флагштоку, но встретившись с сердитым взглядом Электрички, поспешно отдёрнул руки и замер чуть ли не по стойке «смирно». Пальцы легли на металлическую струну и властно потянули. Полотнище вознеслось и развернулось. На чёрном поле сверкало шесть разнокалиберных звёзд из серебра.

– Моща, – присвистнул кто-то из второго отряда. – Это ж «Субару». Точняк.

– Ламер, – оборвали его оттуда же. – «Субару» никогда не видел, дак не вякай. У меня у брата «Субару».

Флаг впечатлял. Но не менее впечатляющим оказалось сообщение Электрички.

– Дискотеки сегодня не будет.

– У-у-у-у! – разочаровано пронеслось по рядам. Вслед по стриженым и заросшим головам скользнул ледяной взгляд, и гудение быстро умолкло. А в моей груди родилась тёплая волна. Дискотека отменяется! Значит, будет построение. Значит, я снова увижу Эрику близко-близко. Однако следующее сообщение моментально загасило тепло нежданной радости.

– После ужина все отряды направляются в клуб. И чтобы никаких одиночных шатаний по лагерю. Будет демонстрироваться фильм «Церковь». Напоминаю, что после отбоя нахождение вне корпусов строго запрещено. Замеченные будут строго наказаны. Отбой сразу после фильма.

– Пошло-поехало, – пробурчал Сухой Паёк. – Опять сорок пять: порадеем за Расею, соберём денежки на богоугодные дела. Глядишь, скоро на обязаловку пробьёт возить нас причащаться в Белогорский монастырь.

День прошёл погано. Я никак не смог пересечься с Эрикой. С утра меня запрягли чинить забор, а после обеда я носился по полю, забивая гол за голом в ворота четвёртого отряда. Глаза косили на скамейки. Быть может, Элиньяк придёт поддержать своих? Но Эрика так и не появилась.

«Ладно, – хмуро подумал я. – Разыщу в клубе. Сегодня уж точняк подсяду поближе. Скажем, на два ряда сзади». После этого оставалось запихать в рот горячие макароны за ужином и томиться в ожидании сладостного мига, когда нас строем поведут в кино.

В одном Колька ошибся. Фильм оказался не отечественно благотворительным, а американским. В странной церкви посреди современного города оказалась отрезанной от мира группа людей, пришедших на экскурсию. Сначала они превратились в отвратительных, хотя и немного театральных демонов, а после, как водится, перегрызли друг друга. Ерундистика та ещё. В общем, я бы заскучал уже через десять минут, если б не приметил там одну девчоночку с чисто ангельским личиком. Чем-то похожим на Эрику. Я аж заёрзал, глядя то на экран, то Эрике в затылок. Мне так захотелось, чтобы она выжила. Не знаю, то ли небо вняло моим молитвам, то ли так и полагалось по сюжету, но именно с ней ничего и не случилось. Правда, последние кадры мне совсем не понравились. Докопавшись до ужасного изваяния, с которого всё началось, она встала в позу и засмеялась как-то нехорошо. Я напрягся, ожидая самого ужасного, но по чёрному экрану уже проползал нескончаемый список английских имён. Так вот и кончился фильм, загрузив меня неопределённостью.

Мне приснился её странный смех. Он даже разбудил меня. И сон как рукой сняло. Я лежал, уставившись в сумрачный потолок, и думал то об Эрике, то о киношной девчонке. Назойливо звеня, проносились в бреющем полёте комары. Из-за окна слышалось стрекотание цикад. От кого-то несло вонючей мазью, на которую кровососущие не обращали ни малейшего внимания.

Длинный таинственный свист раздался у самого окна. Разве ж я мог утерпеть и дальше оставаться в постели? Подскочив к окну и по пути чуть не опрокинув выставляемое на ночь ведро, я высунулся чуть ли не по пояс.

Корпус нашего отряда находился на возвышенности, так что передо мной предстали, как на ладони, почти все значимые места лагеря. Эспланада темнела правее. Я обратил внимание, что ночная влага не сумела справиться со знаменем Электрички. Флаг величественно развевался на ветру. Хотя здесь я не чувствовал никакого ветра. Просто влажная духота. Серебряные звёзды то пропадали, то вспыхивали с новой силой, когда на них падал оранжевый луч, исходящий откуда-то со стороны восьмого отряда. После я взглянул на директорский особняк. С первой секунды я понял: зрелище ещё то! Чёрный силуэт дома на тёмном холме был объят странным голубым сиянием, словно сразу за домиком кто-то включил мощнейший прожектор.

И мне захотелось посмотреть поближе. Всё равно не спалось. Я взглянул на спящих пацанов. Дурни эти безмятежно сопели, пока в мире творились удивительные дела. Стараясь не задевать за скрипучую раму, я выскользнул наружу и, хоронясь в кустах, медленно пробирался к таинственному бугорку. То слева, то справа из тёмной полосы кустов доносились тоскливые посвисты.

Вблизи сияние пульсировало. Казалось, что дом объят холодным огнём. Быть может, выражение «Да гори оно синим пламенем» придумали, посмотрев в незапамятные времена на нечто подобное, происходящее сейчас с особняком директрисы.

К самому дому я подобраться не рискнул. Слишком перепугался. Тем более, сейчас дом выглядел совершенно иначе. Стандартный одноэтажный коттедж обзавёлся двумя дополнительными этажами, подобно крепостной стене, сложенными из чёрных камней. Свет горел в более чем половине окон и окошек, напоминавших бойницы. В ярких квадратах, иногда перечерченных крестом рамы, то и дело возникала чёрная фигура Электрички. Я никак не мог понять, зачем ей с такой скоростью метаться по дому. То мелькнёт на самой верхотуре, то объявится в угловом окне первого этажа. В одном я не сомневался. Теперь причины запрета ночных прогулок становились яснее ясного. Накапай кто на полуночные пляски Электрички, ни одна бы комиссия не пришла в восторг от столь эксцентричной директрисы. А может, её прямиком бы приняли в свои добрые и сильные руки люди в белых халатах.

Убежищем мне служил давно ободранный малинник. Исторически сложилось, что народ всегда больше интересовался ягодами, поэтому листьев на мою долю осталось предостаточно. Спокойно сидеть мне не давал вопрос: а что же такое творилось в директорском доме? Потом булавкой кольнул ещё один: а откуда вообще взялась эта странная Электричка? Кто нам её прислал? Логически отсюда проистекал следующий, окрашенный в криминально-мрачные тона: куда, скажите на милость, подевалась наша Иринушка? После вопросы, суматошно переплетаясь, заскакали неудержимо, словно прорвали плотину. Зачем понадобилось менять лагерный флаг? Почему вместо вечернего построения дети смотрят совсем недетские фильмы? При попустительстве какой комиссии нам умудрились завезти ужасы? Они бы ещё порнуху притаранили. И как могло получиться (это казалось мне самым обидным), что теперь самым достойнейшим, кому доверено прикасаться к знамени, оказался Таблеткин?

Вопросы вспыхивали и ворошились зудящим роем, не находя верных ответов. А беспощадные комары так и норовили впиться в беззащитную спину. Может мне чудилось, но обычные шорохи ночи сегодня перемешались со странным покашливанием, тихими взвизгами, сопением, вздохами, нервным хихиканьем тонюсеньких голосочков, словно мир вокруг заполнился невидимыми существами, явившимися из недобрых сказок. И ещё этот несмолкаемый свист. Казалось, сотни крохотных злых глаз пристально наблюдали за любым из моих движений. Я резко мотнул головой, чтобы прогнать призрачные страхи. Снова самая обычная ночь. И снова полное одиночество. Да! Ни о чём другом я думать не собирался. Сейчас отсижусь в кустах и потихоньку рвану к раскрытому окну корпуса. И спать! Спать и не думать ни о чём запредельном. Завтра взойдёт солнце, и всё вокруг станет правильным и спокойным. А что сейчас свистят… Да пускай себе хоть засвистятся!

Постепенно мне удалось убедить себя, что рядом никого нет. Но тут…

– Смотри, – отчётливо прозвучало у левого уха, и на плечо опустилась ледяная рука.

Глава 5
Продолжение ночных приключений

 
Отбивают время стрелки,
Мне его не воротить.
С сожаленьем вспоминаю,
Что давно успел забыть.
 

* * *

В начале было семицветье радуги. Или тридцать три грани света для тех, кто умеет заглядывать по обе стороны границы. И только потом обрушилась тьма, из которой уже явилось всё остальное.

Время неровными кусками проскальзывало из ниоткуда в никуда. Из вечности, которой никогда не было, в вечность, которая не наступит. Обломки и обрывки времени грузно толкались во мраке непонятливыми стадами. Бывало и так, что мглистая дорога вдруг пустела. И единственный миг, оказавшийся на ней, тянулся тонкими ниточками, не решаясь оборвать целостность времени. Оставалось семь шагов. Каждый своего цвета. Но лишь одни глаза могли увидеть эти цвета поочерёдно. Лишь им суждено запомнить семь цветных мгновений и снова собрать их воедино. В радугу нового полёта.

* * *

Волна морозного ужаса сковала грудь, горло судорожно сжалось и чуть не выплюнуло остановившееся сердце. Вернее, мне показалось, что оно остановилось. То ли оно в отличии от меня попросту не успело испугаться, то ли сразу догадалось, что бояться тут некого. Мол, все свои.

Ну, и кто бы вы думали едва не довёл меня до могилы? Разумеется, не Эрика Элиньяк. Ей бы простилось. Но рядом стояла, испугано заглядывая в лицо, Инна Говоровская. Я еле сдержался, чтобы не влепить ей по кумполу. Так ведь и поседеешь в одну секунду. Конечно, по слухам ранняя седина украшает. Но, судя по тем же слухам, надоедает она очень быстро, и голову приходится мазать всяческими красками. Притом, дорогущими, хотелось бы мне добавить.

– Смотри, – повторила Инна, и я решил, что влепить ещё успеется.

А потом я забыл, что собирался кому-то влепить. Пальцы Говоровской указывали на клуб. Над ним полыхало красное зарево.

– Пожар! – испугался я.

– Не, – замотала головой Инна.

И в самом деле зарево наливалось не оранжевыми сполохами, а сочными малиновыми тонами.

– Ползём, глянем, что там такое, – немедленно распорядился я. Инна не спорила, и это мне понравилось.

Не то чтобы мы ползли. Просто, пригнувшись, перебежками сокращали расстояние до самого вместительного здания в пределах лагерной территории. Зарево виднелось лишь над крышей. У самых стен нас встретила неприветливая темнота. Я прижался разгорячённой щекой к сырой древесине, и мне неожиданно полегчало.

С лица Инны не сползала испуганная гримаса. Чтобы хоть как-то ободрить свою неожиданную спутницу я коснулся её руки и почувствовал мягкую ткань спортивного костюма. Эх, купили бы мне такой костюмчик, не таскал бы я его по ночной грязюке, а надевал исключительно на дискачи.

Дрожь не утихла.

– Боишься? – спросил я с заметным оттенком пренебрежения.

– Нет, – твёрдо ответила она, мотнув головой, а потом тихо призналась. Просто холодно.

Холодно? Это в таком-то костюмище?

– Мерзлячка! – слово прозвучало звонко, раскатисто, уничижительно. Особенно, если учесть, что ночь только-только перевалила за свою половину.

Я собирался много чего добавить, но Инна схватила моё запястье.

– Тихо! – умоляюще прошептала она.

Но я сомкнул губы секундой раньше. Я услышал.

Весьма быстрыми темпами от центрального входа в клуб сюда продвигалась тёмная масса. Не слышалось зубодробильного топота или цоканья сотен копыт. Лёгкий хруст, словно десяток ног пробирался по не слишком густому сухостою. Чем ближе приближался странный сгусток тьмы, тем громче слышалось довольное уханье, вырывавшееся из его недр.

Страшная туча и мы, стоящие посреди дорожки, как пионеры, бегущие навстречу поезду, чтобы предотвратить аварию.

Но ТАКОМУ поезду бежать навстречу мне не хотелось. Не хотелось даже бежать ОТ НЕГО. Хотелось, чтобы поезд просто исчез, и вернулась самая обычная августовская ночь. Туча приблизилась и заметно выросла в размерах. Кто бы в ней ни находился, он мог нас вот-вот заметить.

– Линяем! – грозно прошипел я, словно Инна была виновата во всех бедах, свалившихся нам на голову.

Мы тут же покинули открытое пространство и затаились в кустах. Тёмная масса прокатилась мимо, незаметно распавшись на отдельные фрагменты. Сначала я пробовал убедить себя, что это всего лишь пацаньё из старших отрядов, но глаза напрочь отказывались верить. Скособоченные толстые фигуры с клыкастыми рожами и развесистыми ушами, напоминавшими крылья летучих мышей, ещё можно было списать на подготовку к маскараду. Личины вампиров или мертвяков продают сейчас в любом магазине игрушек. Но любая мыслишка о переодеваниях тут же испугано выскакивала из головы.

От могучей поступи сотрясалась земля и дрожали звёзды. Вслед за мрачными фигурами чёрной башней древнего замка показалась каланча в два с половиной метра, укутанная в рваный балахон из мешковины. Вслед за ней катились полыхающие лиловым сиянием пузыри. Они противно колыхались, словно студень. Меж ними тянулись вереницы согбенных карликов. Из пылающей мертвенно бледным светом бойницы каланчи, замершей напротив нас, вылетел череп. Чёрный череп, пробитый на затылке. Глазницы его яростно пылали, будто он прошёл курс молодого бойца в лагере, где инструкторами работали знаменитые тыквы Хэллоуина. Череп вознёсся над страшным шествием в кровавое зарево над крышей, словно чёрная колдовская луна.

– Может быть, из-за них нам запрещают ночами бегать по лагерю? – шёпотом предположила Инна.

– Не дури! – рассердился я. Но видимо, не сдержавшись, переборщил с громкостью. На звук голоса череп повернулся и белозубо оскалился. Глазницы, переливающиеся багряным огнём, заглянули в самую глубину души. Мне даже почудилось, что в ту секунду сердце снова остановилось.

– Да ты мозгами хоть чуток поскрипи, – продолжил я еле слышно, когда последний из странных субъектов скрылся за углом клуба. – Всю первую смену народ по лагерю бегал. И ничего. И вторую тоже носились. Знаешь, Говоровская, когда начались проблемы и всё такое?

Инна не отвечала. Тогда я выждал эффектную паузу и закончил:

– В тот вечер, когда объявилась Электричка.

Гром не прогремел. Молния не сверкнула.

– Я тоже заметила, – кивнула Говоровская. – Только не думала, что злючка-директриса способна вытянуть за собой все силы ада.

– Ну, ещё не все, – скептически возразил я, представляя двухкилометровую фигуру дьявола, топчущегося вблизи клуба и старающегося не наступить на отрядные корпуса, спичечными коробками валяющиеся у его рыже-мохнатых копытистых ног.

– И надо ещё разобраться, откуда они взялись, силы эти, – твёрдо добавил мой голос, набирая непозволительную громкость. Сейчас я напоминал сказочного пионера, который никогда не верил в нечистую силу. И за это нечистая сила всегда его побаивалась и сторонилась.

Волнение растаяло. Ну, ночь. Так мало ли я по ночам бегал, пугая девчонок развевающимися простынями и накладывая толстый слой зубной пасты на рожи засонь-губошлёпов? Ну, зарево над клубом. Так не пожар ведь! Дыма нет и горелым не пахнет. Ну, сияние вокруг Электричкиной фазенды. Так оно сейчас далеко за нашими спинами. Надо верить в то, что видишь. А вижу я обычную ночь. Ведь сейчас перед глазами тишь, да благодать.

Только я себя успокоил, как раздалось знакомое уханье. Монстры обогнули клуб по периметру и снова направлялись к нам. Душа отчаянно взмолилась о помощи. Не тянул я на рыцаря. Не боялась меня нечистая сила. Наоборот, это я покрывался холодным липким потом от безудержного страха. Тоскливая боль беспомощности пронзила грудь. Смена-то только началась. Неужто весь месяц придётся прожить в компании с этими страшилами? Пока-то они мирные (ну, может, кроме красноглазого черепа). Но кто поручится за то, какими они станут через несколько дней? Может, на людей набросятся или сожрут кого втихомолку. Тут ведь не пустыня Сахара, а летний лагерь.

Знакомый черепок я узнал сразу. Он выписывал фигуры высшего пилотажа, то возносясь к скату клубной крыши, то сбивая росу с травы. Каланча в рванье пошатывалась и грозила вот-вот завалиться. Раздутый пузырь с зубастым, злобно выгнутым ртом, подскакивал баскетбольным мячом и грозно зыркал по сторонам.

Инна прижалась ко мне. Теперь она дрожала не только от холода.

– Отползаем, – приказал я с видимым облегчением. Мне и самому становилось не в меру страшновато.

– Знаешь что, – прошептал я, когда клубную крышу скрыли верхушки берёзовой рощицы, расположенной у эспланады, а за тополями показалась веранда столовой. Давай-ка мы последим за Электричкой. Дела-то не в порядке. А чем больше будем знать, тем спокойней станем спать.

Я опасался, что Инна побоится и откажется.

К моему великому удивлению Инна не отказалась.

– Заснёшь тут, – изогнув губы, прошептала она. – Когда следить начинаем? Давай днём. Днём-то не так страшно.