Текст книги "Оружие Победы"

Автор книги: Вячеслав Федоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)

Сорвались планы и у танковой группы Хайнца Гудериана. 10 октября его танки должны были катиться по улицам Арзамаса, а уже через пять дней входить в измолотый массированными ударами авиации Горький и, не раздумывая, мчаться на соединение с Гепнером. Так по плану замыкалось кольцо вокруг Москвы.

Между тем Гудериан еще стоял под Тулой. Его танковая армия таяла под ударами «выборочных набегов» советских войск. Победный пыл «танкового короля» заметно поубавился. Он понимал, что предстоящая зима для него может быть беспокойной: его могут погнать в наступление.

Своей жене он пишет: «Только тот, кто видел бесконечные пространства русских снегов этой зимой нашей беды и ощущал пронзительный ледяной ветер, хоронящий в снегу все на своем пути, кто час за часом вел машины по нейтральной полосе, чтобы прибыть к жалкому жилищу вместе с недостаточно одетыми полуголодными людьми, может справедливо судить о произошедших событиях».

И это он только о начале самой суровой из всех военных зим. Война по третьему варианту явно не заладилась.

Между тем, на этом «пространстве русских снегов» при пронзительном ледяном ветре 350 тысяч горьковчан копали ров, который должен был остановить танки Гудериана. В брошюре «Враг не пройдет», изданной по итогам строительства рубежа обороны, отмечалось, что объем земляных работ, выполненных на строительстве рубежа обороны, «составляет 60 процентов земляных работ Беломорско-Балтийского канала имени Сталина и 75 процентов объема работ Ферганского канала».

Долгие годы об этом строительстве почти ничего не было известно. Так, на уровне слухов. Все документы, касавшиеся этих работ до недавнего времени были помечены грифом: «Сов. секретно».

Пришло время рассказать, как строился рубеж обороны вокруг Горького, и пусть это сделают те, кому выпал этот тяжкий труд.

«На трудовой фронт, как тогда называли рытье противотанкового рва, я попал еще в сентябре 1941 года. Только началась учеба в школе, а через две недели весь наш девятый класс Наумовской средней школы Бутурлинского района был мобилизован.

Сбор был назначен в Бутурлине. Здесь сформировали бригады, назначили бригадиров. Обеспечение питанием и все обслуживание ложилось на местные колхозы.

И вот обоз, длиной около двух километров, направился на Княгинино, оттуда на Лысково, затем была переправа через Волгу и остановились мы в селе Валки. Там и началась наша работа.

Противотанковый ров копали перпендикулярно реке. Проработали до тех пор, пока Волга не встала.

За это время дважды прилетал немецкий самолет. Он не бомбил, не стрелял, видимо, только фотографировал то, что мы нарыли.

Затем нас перебросили в Большое Мурашкино, здесь у села Рождествено тоже шел противотанковый ров. Наступили холода, земля промерзла, кирки, ломы, лопаты ее не брали. Тогда стылую землю начали взрывать. Мне дали лошадь с санями, и я возил взрывчатку – аммонал, который был упакован в бумажные мешки по 40 килограммов.

Саперы взрывали утром. Нас заставляли прятаться в блиндажи, но как унять мальчишеское любопытство: мы ухитрялись смотреть на взрывы, рискуя попасть под град комьев мерзлой земли. Взрывы не облегчали нашу работу. Куски отвалившейся земли все равно приходилось долбить.

Когда наступили лютые холода, нам начали выдавать по 100 граммов водки – „наркомовские“.

Когда фашистов погнали от Москвы, дисциплина на участке начала слабеть.

Однажды женщины уговорили меня свозить их домой. Уехали ночью. Нас никто даже не хватился. Больше мы на окопы не вернулись. Да было уже и видно, что надобность в них отпала».

Александр Павлович Кочетов (с. Инкино, Бутурлинский район).

«В 1941 году я окончила 10 классов средней Богородской школы. 19 июня у нас был выпускной вечер, а через три дня началась война…

Повестки на строительство рубежа обороны или, как тогда говорили, „на окопы“ вручили нам в конце октября. Мне было всего 17 лет.

Из нашего села Алистеева было мобилизовано 70 человек. Всего снарядили 12 подвод и повезли нас с котомками в село Мигалиху Дальнеконстантиновского района. Ехали через Оранки, мимо Шонихи…

В Мигалихе расселили нас по домам. Я слышала, что живали и в шалашах, так что нас хорошо устроили. Проработали мы здесь около десяти дней, а потом вновь дорога. Ехали долго, всю ночь. Куда везут, никто не знал. К утру мы оказались в деревне Арапиха. И опять нас устроили на жилье в домах по 5–6 человек. А у хозяев самих семьи большие. Теснота, но хоть в тепле.

Зима была в тот год ранняя. Бесснежье, а уже грянули морозы. По утрам за тридцать холода.

Выдали нам лапти. Сказали, что это лучшая обувка. Действительно, ходить в них было легко да тепло.

Я же лаптей никогда не носила, правильно обуть, чтобы они не разбалтывались, не могла. С неделю меня обували женщины, но наматывать онучи и завязывать лапти я так и не научилась. Тогда мне выдали чесанки с галошами. Тут я сразу ощутила груз на ногах. К вечеру я растирала ноги в кровь.

До работы надо было идти три километра. Ровно в 7 часов утра начинали работать, а заканчивали, когда темнело. Возвращались чуть живыми. Спали на тюфяках, набитых соломой.

Копали мы противотанковый ров. Одна сторона рва, та, откуда ждали фашистские танки, была пологой, а противоположная – отвесной. Глубина рва была 4 метра. Танки спокойно могли в ров въехать, но тут же упирались в земляную стену. Вскарабкаться по стенке они уже не смогли бы.

По всей линии рва строились доты, дзоты, пулеметные гнезда, блиндажи и землянки. Дороги перегораживали бетонными надолбами и железными „ежами“.

Помнится, что кормили нас нормально. Голода не ощущали. Первые блюда были почти всегда мясные. Возили нам продукты из нашего колхоза, кое-что присылали из дома.

И все бы ничего, но нас одолели вши. Наши головы были похожи на муравьиные кучи, волосы шевелились. Домой, чтобы прожарить одежду в бане, нас не отпускали, а здесь для борьбы с этой заразой ничего не делалось. Говорили, что надо терпеть. Мы терпели…

Но однажды терпению этому пришел конец. Дело было уже в январе 1942 года. Вот сколько терпели. Мы решили самовольно покинуть место работы и сходить домой. Ночью снялись и пошли по огонькам от деревни к деревне. Нам посоветовали выйти на железную дорогу и идти по ней. Мы так и сделали. Днем были уже дома.

Опасаясь, что за нами приедут, дома быстро истопили баню, чтобы мы успели помыться. Но никто за нами не пришел и не потребовал возвращаться. Через несколько дней приехали остальные. Они сообщили, что пришел приказ о прекращении строительства рубежа обороны. Необходимость в нем отпала, врага повернули от Москвы.

В нашем селе осталось всего три свидетеля тех дней. Мальчишки, что были с нами, потом ушли на фронт и не вернулись. Кто был постарше, давно умерли. А мы были самыми младшими…

Вот и все, что сохранила память. Говорят, молодость не замечает трудностей. Наверное, и со мной так случилось. О самом трудном и горьком я, возможно, и забыла. Написала, что помню».

Мария Николаевна Топкова (село Лакша, Богородский район).

Три месяца продолжались земляные работы на рубеже обороны.

«На оборонительных сооружениях почти три месяца работала моя мама. Ее уже давно нет в живых. А мне было тогда 14 лет, я только что закончила семилетку, а старшая сестра – десятилетку.

Осенью все бездетные мужчины и женщины, не призванные в армию, получили повестки на строительство оборонительных рубежей. Повестку принесли и моей старшей сестре. Мама заплакала, а на следующий день пошла в правление колхоза и попросила послать работать ее.

У нас в семье еще была сестренка. Ей только исполнилось два годика. Маме тяжело было уходить из дома.

Как же долго длилась эта осень и зима! С ездовыми наши матери слали записки и просили отправить им новые лапти. Мы ходили в соседнее село, покупали там лапти и отсылали.

Помню, что работала мама у села Шониха.

В середине января ночью в окно постучали. Света у нас не было, я вышла на крыльцо и спросила: „Кто там?“ Это была наша мамочка. Мы ее не сразу и узнали… Лицо черное, обмороженное. Была она у нас высокая, полная, а тут худая, почти старуха.

Когда им объявили, что работы закончены, они тут же отправились домой, а это сотня километров по морозу.

Потом уже, в мирное время, я часто спрашивала маму о той работе, но она твердила только одно: „Дай, Господь, забыть мне об этих окопах“».

Лидия Григорьевна Мухина (Мышляева) (с. Костянка, Шатковский район).

Огонь по врагу должны были вести 1116 дотов и дзотов.

«Я никогда не забуду ночь с 4 на 5 ноября 1941 года. К нам на квартиру бригадиров прибежало сразу несколько человек: „Пойдемте, посмотрите, как Горький горит!“

Мы выбежали на улицу и увидели страшную картину. Небо в направлении Горького все было малиновым. Видны были лучи прожекторов, которые выхватывали из темноты летящие самолеты.

Кто-то сказал, что это бомбят автозавод. Мы долго стояли в оцепенении. Хоть мы и строили рубеж обороны, но, судя по карте, война от нас была далеко, и не верилось, что она придет к нам. Над ближними полями волна за волной шли к Горькому немецкие бомбардировщики. Наш учитель Петр Иванович Кайстинен был эвакуирован из Петрозаводска. Он говорил, что немецкие бомбардировщики ему уже приходилось видеть и слышать.

А утром 5 ноября произошло ЧП. Когда бригадиры и руководители стройки после короткого совещания вышли на работу, то на трассе оборонительного рубежа… никого не обнаружили. Земля, как будто снегом, была покрыта белыми листовками. Подняв несколько из них, мы прочитали: „Если вы завтра придете рыть окопы, мы вас разбомбим!“

Сказался еще ужас вечернего зрелища. Учителя испугались и, забрав учеников, разошлись по домам.

Что делать? Представитель райкома партии Константин Сергеевич Мишин спокойно сказал: „Паниковать не будем. О ЧП уже, наверное, известно в райкоме партии. А сейчас соберите листовки и сожгите их“. Так мы и сделали.

К вечеру из Большого Мурашкина прибыл начальник районного отдела НКВД. На ходу он отдал распоряжение явиться всем бригадирам в штаб. Заходить полагалось по одному.

В коридоре все мужчины-бригадиры стали тихо упрашивать меня идти к начальнику первой. Вы, мол, женщина, директор школы и вам ничего не будет, да и начальник станет помягче.

Что делать, может они и правы. Стараясь быть спокойной, вошла… Я до сих пор не могу забыть это.

– Зд-рав-ст-вуй! Зд-рав-ст-вуй! Где ученики?

Он слушал меня не перебивая, глядя в упор. Потом приказал: „Даю вам 48 часов, чтобы вернуть учеников. Не вернете, я вас расстреляю“. И он достал из ящика стола наган…

Я на ватных ногах пошла к двери, стараясь не упасть. Бригадиры обступили меня. Успела им сказать, чтобы они обещали людей на рубеж вернуть.

7 ноября работы возобновились».

Зоя Ивановна Петрова (Сабанова) (р.п. Большое Мурашкино).

Дороги перегораживались металлическими «ежами», которые для маскировки присыпались снегом.

«Шли молча. На душе у каждого было муторно. Мы знали, что положение на фронте скверное. Занимая и разоряя наши города и села, враг все ближе и ближе подбирался к Москве.

– Витюша, ты грамотный. Среднюю школу нынче закончил. Скажи, победят нас фашисты? – спросил меня, нарушив общее молчание, дядя Федор Сальников, пожилой мужчина, входивший в бригаду вместе со своими сыновьями Евстафием и Николаем.

– Ни за что и никогда, – горячо ответил я. – До русской земли много охотников было. И всех их победили. И немецких рыцарей, и шведов, и поляков, Наполеона непобедимого. И фашистов то же самое ждет. Будет на нашей улице праздник.

– Да-то Бог, – вздохнул дядя Федор.

В деревне, куда мы пришли, нас расквартировали. Хозяйка принесла нам со двора охапку соломы, расстелила ее на полу, накрыла какой-то дерюгой, произнесла с горечью:

– Больше ничего нет. Простите, что плохо принимаю.

– Ничего, не бары, – ответили ей. – Спасибо и на этом. Земельку покидаем, заснем и так. Лишь бы тепло было.

Утром чуть свет, наскоро перекусив, отправились на работу. Шагать пришлось километра три. Подойдя к месту, с крутого склона увидели: повсюду, насколько хватает глаз, работают землекопы. Наша бригада тут же включилась в работу. Земля промерзла на большую глубину. Мерзлый грунт даже пилой пилили.

Без праздников, без выходных, на жестоком морозе люди отдавали работе все силы. На квартиры возвращались еле волоча ноги. Горячее ели только утром и вечером. Обед заменял замерзший в кармане в ледышку кусок ржаного хлеба. Он не оттаивал даже у костра – верх подгорал, а внутри оставался лед.

Когда узнали о разгроме немцев под Москвой, общему ликованию не было предела.

– Ну вот, дядя Федор, – торжествующе сказал я, – начинается праздник на нашей улице.

Дядя Федор рукавицей вытер слезы.

Но до общей радости и праздника было еще далеко. В первых числах января на трассу пришли повестки. Впереди у меня еще была целая война…»

Виктор Николаевич Зимин (г. Кстово).

Следы рва можно видеть и сегодня.

14 января 1942 года специальная комиссия подписала акт о приемке оборонительных сооружений вокруг Горького, отметив высокое качество выполненных работ.

Возвращаясь с рубежа обороны, его строители приняли обращение ко всем трудящимся области:

«Наша стройка была школой труда и мужества. В наших рядах выросли подлинные герои трудового фронта.

Мы возвращаемся с рубежа к нашей обычной работе в дни, когда героическая Красная Армия наносит удар за ударом по ненавистному врагу, уничтожая его живую силу и технику, освобождая родную землю от грязных фашистских захватчиков. Но враг не уничтожен до конца.

…Мы должны… перенести свой боевой опыт, полученный на строительстве оборонительного рубежа, в цеха и колхозы, на предприятия и учреждения для того, чтобы с еще большей силой помогать фронту, помогать Красной Армии истреблять ненавистных гитлеровских захватчиков, освобождать наши города и села от коричневого зверья».

Летом 1942 года, когда гитлеровские войска предприняли наступление в излучине Дона, вновь возникла опасность стратегического прорыва на Пензу – Саранск – Арзамас. Земляные работы на рубеже обороны продолжились, но были уже менее значительны.

По следам городской легенды

Многовековая история Нижнего Новгорода накопила множество легенд, среди которых есть истории недавней поры. Наверное, и вам приходилось слышать рассказы о строительстве в годы войны подземного бункера, в котором, в случае занятия немцами Москвы, должен был работать И.В. Сталин. Правда это или выдумка?

15 октября 1941 года. Москва. Государственный Комитет Обороны принял решение об эвакуации столицы СССР г. Москвы:

«Сов. секретно. Особой важности.

Ввиду неблагополучного положения Можайской оборонительной линии Государственный Комитет Обороны постановил:

1. Поручить т. Молотову заявить иностранным миссиям, чтобы они сегодня же эвакуировались в г. Куйбышев (НКПС – т. Каганович обеспечивает своевременную подачу составов для миссий, а НКВД – т. Берия организует их охрану).

2. Сегодня же эвакуировать Президиум Верховного Совета, а также правительство во главе с заместителем председателя СНК т. Молотова (т. Сталин эвакуируется завтра или позднее, смотря по обстановке).

3. Немедленно эвакуироваться органам Наркомата обороны и Нарконвоенмора в г. Куйбышев, а основной группе Генштаба в Арзамас.

4. В случае появления войск противника у ворот Москвы поручить НКВД – т. Берия и т. Щербакову произвести взрыв предприятий, складов и учреждений, которые нельзя будет эвакуировать, а также все электрооборудование метро (включая водопровод и канализацию).

Председатель Государственного Комитета Обороны И. Сталин».

На заседании ГКО Лаврентий Берия настоятельным образом советовал Сталину покинуть столицу: «Москва – не Советский Союз. Оборонять Москву дело бесполезное. Оставаться в Москве опасно».

Но не только сдача Москвы входила в планы Верховного Главнокомандующего. Маршал Москаленко вспоминал: «Сталин, Берия и Молотов обсуждали вопрос о капитуляции. Они договорились между собой отдать немцам Прибалтику, Молдавию и часть других республик. Пытались связаться с Гитлером через болгарского посла… говорил Молотов, назвав предложение „возможным вторым брестским договором“. Болгарский посол посредником быть отказался…».

17 октября в Куйбышев – эту «запасную столицу» переезжает председатель Президиума Верховного Совета СССР М. И. Калинин. Эвакуируется часть аппарата ЦК ВКП(б), некоторые отделы Наркомата обороны, ЦК ВЛКСМ и Совнарком.

А вот выполнила ли приказ основная группа Генштаба, которой предписывалось прибыть в Арзамас?

Известно, что оперативная группа Генштаба осталась в Москве. Тогда кто же уехал в Арзамас?

Ни у Александра Михайловича Василевского, ни у Сергея Матвеевича Штеменко, возглавлявших Генштаб в разное время и написавших воспоминания, нет даже упоминаний об Арзамасе. Здесь допустимы два варианта: или Генштаб в Арзамас не переезжал, или все эти сведения до сих пор засекречены.

Рассекреченные ныне документы о строительстве подземного штаба вождя называют три адреса: Куйбышев, Саратов и Горький. В последних двух городах бункеры эти до сих пор ищут и спорят: а были ли они? В Куйбышеве, а ныне Самаре, такой бункер нашли… в 1990 году.

О бункере Сталина под Арзамасом нет никаких упоминаний. Но арзамасские краеведы готовы назвать одну важную примету: недалеко от города существовал секретный аэродром, оборудованный для прилета Сталина. Известно даже кодовое его название – «Объект 808».

Аэродром – примета распространенная. Во время войны по области было построено десятка два запасных аэродромов. В Арзамасе же постоянно формировались и отправлялись на фронт воинские соединения и эшелоны с грузами. Вот для их прикрытия и прилета высокого начальства этот аэродром и был создан. Убедительно?

В Интернете есть публикация «Правительственная ВЧ-связь в годы Великой Отечественной войны». Ее автор П.Н. Воронин, специалист по международной правительственной связи. В своих воспоминаниях он упоминает и об Арзамасе:

«Перемещение Ставки Верховного Главнокомандования предполагалось дважды – в 1941 и 1944 гг.

В 1941 году, когда немцы вплотную подошли к Москве, и до линии фронта оставалось 20–30 км, руководство Генерального штаба обратилось к Сталину с предложением о перемещении Ставки в глубь страны. Согласно положениям о ведении военных операций Верховное Главнокомандование должно находиться от линии фронта на расстоянии 200–300 км. Ситуация требовала определить пункт, куда может быть перемещена Ставка.

По словам маршала И. Т. Пересыпкина, Сталин подошел к карте и сказал: „Когда Иван Грозный брал Казань, у него ставка была в Арзамасе, остановимся и мы на этом городе“.

С группой специалистов я выехал в Арзамас для организации работы по монтажу ВЧ-станции. Для Сталина выбрали двухэтажный дом, первый этаж которого отдали для ВЧ-станции. При монтаже предусмотрели возможность выхода на фронт, минуя Москву.

Однако в Арзамас приехал только начальник Генштаба Б. М. Шапошников, но ненадолго. Вместо Арзамаса для размещения Ставки и правительства начали готовить помещение в Горьком. Но и ему дали отбой. Работы прекратили, и мы вернулись в Москву.

Второй раз решение о перемещении Ставки в Минск было принято в 1944 году».

Скорее всего, от Генштаба в Арзамасе находилась небольшая группа оперативных работников, «обслуживающих» какое-нибудь из направлений, скажем, южное, сталинградское. От Арзамаса туда поворачивала железнодорожная ветка, по которой шли военные грузы. Опять же по слухам, на станции Арзамас-1 долгое время стоял поезд особого назначения. Он усиленно охранялся и никто не мог к нему приблизиться. Выход из вагонов был на противоположную от станции сторону. Прямо к вагонам под маскировочные сети подходили и грузовики, и легковые машины. Даже вечером обитатели вагонов их не покидали, видимо, там и жили.

Возможно, это и был поезд, где располагались работники Генштаба.

Казалось бы, все ясно: никакого бункера Сталина в Арзамасе не было. Но в этот городок мы еще вернемся. Не все военные тайны там раскрыты.

Такой бункер Сталину построили в Куйбышеве.

В фондах Российского государственного архива социально-политической истории хранится постановление Государственного комитета обороны № 945 СС от 22 ноября 1941 года «О строительстве специальных убежищ в городах Саратове, Ярославле, Горьком, Казани, Ульяновске, Куйбышеве, Сталинграде».

Документ подписан И. Сталиным. «ГКО постановляет, – написано в нем, – построить в перечисленных городах командные пункты – бомбоубежища. Строительство, помимо Куйбышева (там строился особо мощный бункер лично для Сталина – Авт.) производить по типу, принятому для города Горького, с полезной площадью в Горьком – 300 квадратных метров, в Саратове, Ярославле, Казани, Ульяновске, Сталинграде – 200 квадратных метров. К работе приступить с 1 декабря 1941 года и закончить к 20 января 1942 года. Руководство строительством поручить НКВД СССР, а непосредственное выполнение работ возложить на Метрострой НКПС СССР… На члена ГКО товарища Берию возложить наблюдение за выполнением настоящего постановления».

Заметим, документ принят 22 ноября, а 5 ноября 1941 года на заседании городского комитета обороны города Горького было принято решение о передаче строительному управлению НКВД некоего особого «объекта № 74».

Документы о строительстве «объекта № 74» засекречены и вряд ли скоро они появятся на свет. Но похоже это и был «бункер Сталина», слухи о котором уже ходят долго.

Судя по датам строительства, бункер в Горьком начали сооружать досрочно. Больше никаких подробностей. НКВД за «пустышки» не хватался, объект действительно был важным и секретным.

В 1992 году в газете «Нижегородский рабочий» появилась публикация, автором которой был бывший инженер-строитель, воентехник 1-го ранга В. Князев, вот что он писал:

«10 декабря 1941 года мне вручили пакет, адресованный начальнику какого-то отдела НКВД, с приказом о передаче ему команды строителей, численностью 150 человек.

В хорошо обставленном кабинете у массивного письменного стола сидел неприятный темноволосый, темноглазый человек, явно кавказского облика, в форме, с четырьмя шпалами в петлицах. Он молча взял пакет, вскрыл его и прочел короткое письмо начальника штаба бригады, после чего сказал, с резко выраженным акцентом: „Хорошо! Эти люди нам очень нужны. Давай завтра с утра своих людей. Куда и кому тебе покажут“.

Стоявшая у подъезда „Эмка“, раскрашенная пятнами желтого, зеленого и коричневого цвета, через несколько минут доставила нас в район волжской набережной.

Провожатый остановил машину и велел шоферу ждать нас здесь. „Дальше немного пройдем пешком, – сказал он, – на машине туда не подъедешь“. Пройдя несколько шагов в сторону от дороги, с подъемом в гору, мы вышли на небольшую горизонтальную площадку, которая была спланирована из свеженасыпанного грунта и тянулась в длину вдоль всего откоса. Вокруг площадки и кое-где в пределах ее чернели мертвые старые липы бывшего Александровского сада, силуэты которых резко выделялись на фоне заснеженной поверхности. От площадки до набережной по вертикали, очевидно было не менее 60–70 метров.

Первое, на что я обратил внимание, было три штольни, расположенные в линию у основания откоса, метрах в 20 одна от другой. Две из них, находящиеся в работе, чернели входами и были связаны узкоколейкой. Из одной штольни периодически выкатывались вагонетки, груженые разрыхленным серовато-желтым мергелем, которые разворачивались на поворотном круге, продвигались вдоль площадки, разгружались и, развернувшись на втором поворотном круге снова скрывались во второй штольне.

Работы в третьей штольне, видимо, были закончены. Оттуда нужно было не просто нырять в отверстие, а входить в добротную массивную дверь с поковками.

Мой провожатый, не задерживаясь на площадке, с ходу протащил меня к законченной штольне, коротко сказав, что идем к начальнику объекта.

Прямо по направлению штольни располагался вход из тамбура со стальной защитно-герметической дверью, около которой стоял часовой с винтовкой. Вправо и влево было по одной двери того же типа, что и входная. В одну из них, в правой стороне, вошли мы с моим провожатым и оказались в миниатюрном, хорошо освещенном кабинетике.

Здесь было сухо, тепло, светло и, несмотря на малый объем, не душно. Никакой шум извне сюда не проникал, и был еле слышен спокойный ровный гул работающего где-то в глубине вентилятора. Что это вентилятор, подтверждалось еле заметным движением воздуха, обмен которого непрерывно шел через какие-то приточно-вытяжные щели в полу или облицовке стен и потолка.

Невольно промелькнула мысль, что, судя по этому „предбаннику“, где мы были сейчас, расположенному перед входом в основные помещения, в этих штольнях под шестидесятиметровой толщей, вероятно, достаточно уютно даже во время бомбежек.

Рано утром после завтрака, еще в сумерках, подготовленные наши люди были построены с вещмешками за спиной. Все они знали, что передаются в другую строительную организацию, и по внешним признакам эта передача не только никого не волновала, но даже приветствовалась, поскольку большинство считало, что одно дело армия, а другое – строительная организация. Чем дальше от армии, тем лучше.

В колонне было 150 разношерстно одетых, полуобмундированных людей – кто в шапке, кто в буденновке, кто в шинели, кто в ватнике, но все по форме обутые в ботинки с традиционными обмотками. Часа два добирались до места.

Колонна шла, не привлекая никакого внимания ни со стороны военных, ни со стороны населения. Все давно уже привыкли к постоянному перемещению по городу в строю всевозможных обмундированных и необмундированных мужиков с оружием и без него в сторону вокзалов и от них.

На объекте, куда мы привели команду уже около 11 часов, кроме самого начальника, в приемке участвовало несколько его сотрудников, по форме которых наши строители тотчас же смекнули, что это за строительная организация».

Эта публикация в «Нижегородском рабочем» получила свое продолжение. На нее откликнулся старший научный сотрудник Нижегородского архитектурно-строительного института, кандидат технических наук С. Краснов. Он писал:

«Руководство страны не исключало возможности взятия фашистами Москвы уже в конце лета 1941 года. Поэтому соответствующим ведомствам НКВД был отдан приказ о строительстве надежных укрытий – бункеров в ряде городов страны. В сооружении одного из них – в Арзамасе – некоторое участие принимал мой дед, в то время майор инженерных войск Красной Армии.

Подобное секретное задание получили и горьковчане. Целых три бункера было спешно и скрытно возведено под Верхневолжской набережной – для „хозяина“, для Берии и запасной. Основное убежище покоилось под роскошным зданием купца-пароходчика Рукавишникова (ныне Нижегородский историко-архитектурный музей-заповедник).

Очевидцы вспоминают, что это укрытие было шедевром не только в инженерном смысле, но и в плане маскировки. Чего стоили одни ситцевые занавесочки на сымитированных окнах – их так любили высочайшие чины! На много десятков метров (высота знаменитого нижегородского откоса 70—100 метров) работал подъемник-лифт, в котором вполне умещался автомобиль, в случае опасности обитатели бункера могли беспрепятственно спуститься к Волге и продолжить свой путь по воде (хотя есть вероятность, что их ждал и другой подземный ход, ведший в Заволжье).

… Вот что, кроме прочего, рассказал мне бывший доцент Нижегородского архитектурно-строительного института В. Кривоногое:

– В конце 40-х годов „компетентные органы“ пригласили студента строительного института, хорошего геодезиста-практика В. Мирмикова замерить осадку убежища. К нему в бригаду попал и я.

Не знаю, сколько бы мне пришлось лазать с мерной рейкой, но майор госбезопасности как-то надел на меня свою фуражку и, смеясь, произнес: „Кривоногов, ты наш!“ „Нашим“ становиться не хотелось и на следующий день я, под каким-то предлогом, на работу не вышел.

Вскоре катакомбы засыпали песком, и только вентиляционная шахта возле бывшего кафе „Чайка“ пугала своим видом прохожих до 60-х годов. Потом убрали и ее».

В этом рассказе ценна одна деталь – ситцевые занавесочки. Мы с ними еще встретимся в дальнейшем повествовании. Но вот эти занавесочки на окнах, которые на самом деле окнами и не были, деталь очень важная. В областном архиве отыскался документ, в котором значилось, что на «объект № 74» срочно вызывался драпировщик из театра оперы и балета. Видимо, он и создал соответствующий уют в бункере. Было это в конце ноября 1941 года. Здесь мы можем говорить об окончании лишь первого этапа работ.

Бомбоубежище в Самаре (Куйбышеве) сохранилось. Сейчас здесь расположен музей «Бункер Сталина».

На сегодня известно, что только в сентябре 1942 года на очередном заседании городского комитета обороны слушался вопрос о полной приемке строительного «объекта № 74».

Только в Куйбышеве удалось достроить бункер до конца, и теперь каждый желающий может совершить туда экскурсию. 192 ступени ведут на глубину 37 метров, в помещение, предназначенное лично для Сталина.

Вождь здесь никогда не был, хотя попытка уехать из Москвы в «запасную столицу» была предпринята 18 октября 1941 года. Сталин появился на перроне одного из вокзалов, где его ждал специальный поезд, но в последний момент раздумал покидать столицу.

Его дочь, Светлана Аллилуева, вспоминает:

«Нас собрали и отправили в Куйбышев: долго грузили вещи в специальный вагон. Поедет ли отец из Москвы– было неизвестно, на всякий случай грузили и его библиотеку.

… В Куйбышеве было подготовлено жилье и для отца. Ждали, что он сюда приедет. Отремонтировали несколько дач на берегу Волги, выстроили под землей колоссальное бомбоубежище. В городе для него отвели бывшее здание обкома, устроили там такие же пустынные комнаты со столами и диванами, какие были у него в Москве. Все это ожидало его напрасно целую зиму».

Бункер к этому времени еще не был готов.

В Центральном музее Вооруженных сил есть любопытная экспозиция – «Бункер Сталина». Но речь там не о «бомбоубежище 1-й категории» построенном в Куйбышеве. Вождь располагал убежищем в Москве. Под стадионом в Измайлово еще задолго до войны начали строить подземное сооружение с залом заседаний Ставки Верховного Главнокомандования Красной Армии, рабочим кабинетом И.В. Сталина и кабинетами генералитета. От убежища шла 17-километровая дорога до Кремля.

В бункере был зал для оперативных совещаний. Ситцевые занавесочки и фальшивые двери скрадывали ощущение подземелья.

Здесь Сталин работал в ноябре 1941 года. Здесь принимались решения: оставить Москву врагу или защищать ее.

Спускался Сталин под землю в кремлевское бомбоубежище, где тоже был оборудован кабинет.