Текст книги "Оружие Победы"

Автор книги: Вячеслав Федоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)

И все-таки Василий Субботин успел еще раз побывать на войне. В чугунолитейном цехе, где он работал, отбывая «наказание», ему предложили написать заявление о добровольном желании попасть на фронт.

Флотского артиллериста определили в сухопутную часть. С ней он дошел до Берлина. Да так и остался в Германии до 1954 года. Чистил на катерах каналы и реки от военного хлама.

До 1991 года за Василием Сергеевичем Субботиным числилась судимость за плен. Очень-то она ему не мешала – дело давнее и почти забытое, но морально давила. Сестра говорила, что, мол, поминают его недобрым словом.

А тут как-то в газете «Красная Звезда» увидел снимок своего командира Сергея Прокофьевича Лисина. Постарел, но морскому братству остался верен, скликал своих сослуживцев. Василий Субботин взял газету и отправился в Ленинград на встречу с командиром…

Сейчас бывший комендор лодки «С-7» почетный гражданин своего города. Судимость с него сняли и полностью реабилитировали.

Вот такими были обстоятельства гибели еще одной из лодок, построенных на заводе «Красное Сормово».

На сегодняшний день на Балтике неизвестны места гибели 28 подводных лодок. Среди них есть и сормовские «эски» – это «С-9», «С-10», «С-12».

В составе их экипажей было немало наших земляков. В годы войны в их семьи пришли похоронки с отметкой «похоронен в море». Это в лучшем случае. Многие числятся «пропавшими без вести» до сих пор.

Строптивый командир

Что мешало этому человеку жить спокойно? Он мог бы дослужиться до адмирала, мог быть обласкан и наверняка бы получил высокое звание, которое ему полагалось по праву – Герой Советского Союза. Его ждала послевоенная слава. Все могло быть у этого человека.

Почему же он предпочел другую судьбу и другую жизнь? Говорят, что в последние годы жизни его видели в ленинградских пивнушках, куда он приходил с орденом Ленина на лацкане помятого пиджака. Его запросто звали Сашка-подводник. Иногда он встречал морских собратьев, и всей компанией они переходили на напитки покрепче.

Его не стало в 1963 году. Сломил рак…

Он любил свободу и был плохо управляем. Сказались русская кровь по матери и вольная, румынская, по отцу, да еще одесская юность.

И все-таки он стал военным. Естественно, моряком, если вырос у моря. Подводником, будто зная, что на глазах начальства долго ему не прослужить, а на лодке он сам себе командир. Первый после Бога… Как называли командиров подводных лодок.

Александр Иванович Маринеско… Сейчас принято считать, что имя одного из лучших подводников Балтики было незаслуженно забыто, якобы оттого, что он не вписывался в представление о носителе советского героизма. За ним числились две тюремные «ходки»: первая – явная подстава, когда его осудили за кражу брикетов торфа из школы, где он работал завхозом, а вторая – за подделку пенсионных документов.

Нынешние газетные репортеры, пытающиеся выжать из судьбы Маринеско максимум жалостливых сенсационных подробностей, с упорством повторяют миф о забытом герое.

Никто на флоте, а тем более на Балтике, о Маринеско никогда не забывал. Цензура в те времена была беспощадна и она диктовала, кого нужно забыть. Имя же Маринеско никогда и ниоткуда не вымарывалось.

Другое дело – биография, которую тщательно отредактировали работники флотских политорганов. Маринеско был безусловным книжным героем, что хорошо прослеживается в труде морского историка В. Дмитриева «Атакуют подводники». Биография и боевая судьба Александра Ивановича расписывается на нескольких страницах. Книга вышла в 1964 году, а четырьмя годами раньше министр обороны маршал Советского Союза Р. Малиновский своим приказом отменил и аннулировал все прежние наказания и восстановил подводника в звании. При жизни…

Александр Маринеско.

Упоминание имени Маринеско в докладе Алексея Косыгина на вручении Балтфлоту второго ордена Красного Знамени в 1965 году можно считать официальной реабилитацией. И это при том, что тогда были еще живы многие флотские начальники, которым «куражистый» Маринеско попортил немало крови.

Почему же было выгодно считать, что Маринеско забыли? Собственно, а кто так считал? Многие авторы газетных публикаций тиражировали одни и те же факты, а написанное о нем ранее не читали вовсе.

«Открывая» Маринеско, они смаковали скандальные подробности его жизни. И договорились до того, что он был всего-навсего командиром-«везунчиком», ему явно «фартило» в боевых походах, и он этим пользовался.

Интересно, а кто бы поступил по-другому?

Отечественную волну публикаций подхватили и на Западе, но там пошли другим путем: Маринеско был объявлен… военным преступником, загубившим жизни ни в чем не повинных людей. Подвергался сомнению и профессионализм подводника в сравнении с победами гитлеровских подводных асов.

Александр Иванович Маринеско в войну командовал двумя подводными лодками. Обе они были построены на заводе «Красное Сормово» в Горьком.

Одну из них – М-96 он принял еще до войны. На стапеле она была заложена в 1937 году, и через год ее спустили на воду. Группе приемщиков, прибывших в Горький, Маринеско писал, чтобы «самым тщательным образом выявить все дефекты и недоработки и своим непосредственным трудом помочь в их устранении».

Позднее, когда он примет лодку, на заводе получат его благодарственное письмо: «На этом корабле я готов выполнять любые боевые задания».

К началу финской войны лодка стала «отличной». Лишь один показатель: норматив срочного погружения с 35 секунд удалось снизить до 19,5 секунд. Маринеско не выпускал из рук секундомера, тренируя свой экипаж. За отличные результаты командование флотом поощрило моряков солидной денежной премией, а Маринеско получил именные золотые часы.

Войну М-96 встретила, находясь в дозоре в Финском заливе. Накануне Маринеско доложил в штаб, что наблюдается интенсивное движение германских транспортов из Финляндии.

А первую победу «малютке» удалось одержать в августе 1942 года, пустив на дно финский транспорт «Хелена». За эту атаку Маринеско был награжден орденом Ленина, а экипаж лодки орденами и медалями.

В ноябре того же года лодка выполнила секретное задание, доставив к вражескому берегу группу разведчиков, которая должна была добыть шифровальную машинку «Энигма». Разведчикам удалось напасть на немецкий штаб, но машинки там не оказалось.

В первых боевых походах формируется дерзкий почерк Маринеско. Когда в одном из выходов за М-96 увязался дозорный корабль фашистов, Маринеско направил лодку на минное поле. Он уже имел опыт прохождения подобных минных полей, а корабль преследования от него отстал…

Случались и курьезные ситуации, в которых, правда, было не до веселья. Однажды лодку обстреляли свои же катера сопровождения, которые ожидали ее всплытия в заданном районе. Маринеско скомандовал «срочное погружение» и всплыл уже между двумя катерами. Состоялся мужской разговор с командиром звена катеров. Но тот уверял, что на рубке лодки отчетливо просматривается свастика. Осмотрели рубку – точно, облупившаяся краска создавала похожий рисунок.

За эти боевые походы командиру лодки М-96 было присвоено звание капитана 3-го ранга и последовал перевод на лодку среднего класса.

Подводная лодка С-13.

19 августа 1943 года Александр Маринеско принял под командование лодку С-13, прибывшую на Балтику из Горького перед самой войной. Лодке, ее командиру и экипажу суждено будет войти в мировую историю морских сражений.

То, что совершили подводники, хорошо известно. 30 января 1945 года залпом трех торпед был потоплен немецкий лайнер «Вильгельм Густлоф». Через одиннадцать дней двухторпедным залпом С-13 пустила на дно крейсер «Генерал фон Штойбен».

При возвращении С-13 на базу, командование представило лодку к званию Гвардейской, а Маринеско – к званию Героя Советского Союза. Но лодка стала лишь Краснознаменной, орден Красного Знамени получил и ее командир. Эта несправедливость и стала причиной споров и обсуждений на долгие годы.

Командование флотом, «наказавшее» таким образом строптивого командира, сыграло на руку… западной пропаганде, которая объявила Маринеско в убийстве мирных граждан, находившихся на потопленном лайнере. Он стал для нее военным преступником.

Лайнер «Вильгельм Густлоф», который потопила лодка С-13 Александра Маринеско.

История принимала нежелательный для советской стороны оборот. Хоть Маринеско и был опальным капитаном, но в глазах моряков оставался героем.

Трудно сказать, знал ли Александр Иванович о дискуссии, которую еще в 1950 году затеял журнал «Шведский флот». Там подробно анализировалась атака подводной лодки С-13. Было признано, что это была действительно дерзкая вылазка, предпринятая командиром лодки от вражеского берега, откуда лодку меньше всего ожидали. В этом журнале, пожалуй, впервые прозвучал недоуменный вопрос: почему Маринеско не Герой Советского Союза?

В 1970 году такой же вопрос задала западногерманская газета «Маринерундшау» и ответила себе же: видимо советское командование не поверило в фантастические победные результаты Маринеско.

Через год шведы вновь затевают дискуссию в печати, недоумевая, почему Маринеско не Герой Советского Союза. К ним подключаются командиры финских кораблей, признавшиеся в том, что будучи командиром «малютки», Маринеско сильно тревожил их еще в начале войны.

Об этих журнальных и газетных дискуссиях мы узнаем только сейчас. Раньше информация о них было недоступна.

В противовес шведам западногерманские публицисты считали потопление лайнера «Вильгельм Густлоф» преступлением против мирного населения.

Видимо, в это время командование советских ВМФ понимает, что возникшую ситуацию следует «разрулить» и принимает решение сделать биографию Маринеско, со всеми скандальными тонкостями, достоянием гласности. С этой задачей справляется писатель и драматург Александр Крон, опубликовавший роман «Капитан дальнего плавания». Понятно, что без благословения военной цензуры он бы не вышел. Журнальным вариантом романа зачитывались и возмущались несправедливостью относительно Маринеско.

А в то время Институт морского права в Киле вынес заключение: «Лайнер „Вильгельм Густлоф“ является законной военной целью, на нем находились сотни специалистов-подводников, зенитные орудия… Имелись раненые, но отсутствовал статус плавучего лазарета. Правительство Германии 11.11.44 объявило Балтийское море районом военных операций и приказало уничтожать все, что плавает. Советские вооруженные силы имели право отвечать тем же».

Этим заключением Маринеско был реабилитирован перед всем миром.

5 мая 1990 года ему было присвоено звание Героя Советского Союза, с припиской – посмертно.

Гусеница для десанта

На старом, тихом, плотно заросшем березами и липами кладбище, которое издавна зовется Бyгровским, его могила затерялась в переплетении узких аллей.

Собственно, и могила, и мраморное надгробие, и бронзовый барельеф на нем, появились лишь тогда, когда имя ученого было признано во всем мире.

До этого его могила десять лет находилась совсем в другом месте у кладбищенской стены, куда по обыкновению сносили опавшие листья, увядшие венки и битые бутылки. На круглой крышке от консервной банки, прибитой к деревянному столбику, было выбито: «Профессор С. С. Четвериков».

О новом захоронении позаботились молодые аспиранты с кафедры генетики Горьковского университета. Профессор Сергей Сергеевич Четвериков лекций им не читал. Они лишь слышали о нем, хотя его имя произносить не рекомендовалось. Еще помнились отголоски прошлых бурь.

Живых пророков, кроме разве вождей, в нашем отечестве никогда не было. Их признавали после жизни, да и то это признание приходило откуда-то со стороны.

Никаких запланированных мероприятий по случаю перенесения праха ученого с мировым именем не было. Гроб опустили в новую могилу, кто-то сбегал за «бормотухой», которой и помянули профессора.

С тех у памятника часто можно видеть живые цветы. Трудно сказать, кто их приносит: то ли очень дальние родственники (близких у него в Горьком не было), то ли благодарные ученики, которых осталось не так уж и много, а может быть, студенты-биологи, которые отличаются необыкновенной верностью своим учителям.

Трудная судьба выпала этому человеку, а вернее он сам выбрал себе такую судьбу. Генетика – одна из немногих наук, известная беспощадной несправедливостью в отношении к своим служителям. Им бы проклинать тот шаг, который они сделали от биологии к генетике…

Были и такие, кто проклинал, публично каялся, отрекался от сделанного, писал покаянные письма и предавал своих учителей. Но все-таки больше было тех, кто выбирал путь изгоев.

За 79 лет своей жизни Сергей Сергеевич Четвериков испытал взлеты признаний и низвержения в забытье, но генетики не оставил, объясняя это тем, что выбранное им направление в науке требует «постоянства и времени, которое надо особенно оберегать от внешних влияний».

Для генетика жизнь коротка, даже если он дожил до глубокой старости.

В научных библиотеках каталог его трудов насчитывает всего… 24 небольшие статьи. Не наберется даже на порядочный том. Ученики Четверикова утверждали, что написать он мог гораздо больше, но ученый старой формации, он закреплял на бумаге лишь то, в чем нисколько не сомневался. Он работал не торопясь, и это помогало избегать ошибок.

Барельеф С. С. Четверикова на здании биофака ННГУ.

Генетика – эта коварная наука о наследственности, требовала адского труда и терпения.

Возможно когда-нибудь воздвигнут памятник основному объекту изучения генетиков – мушке дрозофиле. Впрочем, если увеличить трехмиллиметровую мушку до обозримых размеров, то она превратится в монстра с тигриным полосатым брюшком. С 1909 года генетики всего мира влюблены в это крохотное летающее создание: быстро размножается, потомство большое, мутации ярко выражены.

Советским генетикам этих мушек привез американский коллега Герман Меллер – чудак, поверивший в социализм и приехавший работать в нашу страну.

Сергей Сергеевич Четвериков влюбился в них сразу и бесповоротно. Современники ученого вспоминали, что именно он организовал знаменитый «Дрозсоор» – нечто вроде семинара или кружка, где регулярно обсуждались работы с этой мушкой. Без остроумия не обошлось: «Дрозсоор» называли еще совместным оранием о дрозофиле. Но не только крепкие и звонкие молодые голоса были тому причиной. Вспомнили древнерусское: орание – это еще и пахота.

Когда-то Дарвина в его исканиях сбили белые вороны. Откуда они? Каприз природы? Простая случайность? А может быть, природные популяции не обходятся без внешнего давления? Что если мутации в них уже заложены и на каком-то этапе они проявятся.

В 1926 году Четвериков публикует теоретическую работу, которая тут же становится классической: «О некоторых моментах эволюционного процесса с точки зрения генетики». Через год на V Международном генетическом конгрессе в Берлине он делает доклад о природных популяциях дрозофил.

Генетики бросились проверять утверждение Четверикова, но кто решится самым внимательным образом рассмотреть двести тысяч крохотных мушек, как сделал это советский ученый. И ему поверили на слово. Пятьдесят страничек его труда перевели на многие языки.

Ученые молодой Страны Советов нашли понимание и признание в Германии, которая первой установит дипломатические отношения с советской страной.

Как покажет история – странная это была любовь. Первыми побратались со своим недавним противником военные. Они с готовностью предоставили Германии военные базы и боевую технику, которые она не могла иметь по мирным соглашениям после Первой мировой войны. В Липецке стали обучать летчиков, под Москвой построили авиазаводы Юнкерса, в Казани посадили в танки крепких немецких парней, а под Самарой развернули лагерь для военных химиков.

В свою очередь Германия была готова принять из СССР ученых всех направлений. Начинают издаваться совместные журналы, приглашаются на стажировку специалисты, проводятся встречи. Не обойдены вниманием и генетики…

Группа студентов и преподавателей Московского государственного университета. В центре – С. С. Четвериков.

Но рай для них закончился в 1929 году, когда началась первая волна репрессий. Она обрушилась и на лабораторию Сергея Сергеевича Четверикова. Что дали его работы стране? Где результаты, полезные Наркомзему? А что это еще за Дрозсоюз? Очень похоже на тайное сборище, для которого мушки лишь прикрытие.

Начались «проработки» в газетных фельетонах. Именно тогда генетику и окрестили «продажной девкой империализма». Незамедлительно последовала реакция – печатались покаянные письма авторитетных ученых.

По Четверикову вынесли постановление – сослать в Свердловск. Он был вынужден покинуть уютную звенигородскую станцию и отправиться в скитания.

В Свердловске для ученого нашли «достойную» должность – смотрителя зоопарка. Затем был Владимир – очередной пункт ссылки, но уже поближе к Москве, к ученому миру. Здесь Сергей Сергеевич учит детей математике и одновременно читает энтомологию и биометрию в учебном комбинате специалистов по борьбе с вредителями леса.

Несмотря на близость, в Москву не тянуло. Там во главе биологической науки оказался страшный для ученых человек – народный академик Т. Д. Лысенко. Газеты и научные журналы разносили всех, кто был против корифея. Брань господствовала на заседаниях ученых советов. Были пересмотрены учебники всех вузов. Лысенко быстро завоевывает ключевые посты в науке. Становится любимцем Сталина, обещая ему скорые невиданные урожаи.

Лысенко начисто отрицал реальность генов. Он считал, что только путем «воспитания» растений можно получить задуманный результат. Захотелось пшеницу превратить в рожь – пожалуйста. Можно путем скрещивания из ели получить сосну. Творит же чудеса Мичурин, этот удивительный старик-самоучка. Как только его не превозносят. А тот творит лишь то, что допускает природа, плохо понимает свою классовую позицию и уж никоим образом рождение нового сорта яблок не смешивает с идеологией. Но он – знамя. Его сделали таким.

В газетах тех лет можно проследить незаметную на первый взгляд, но характерную деталь. На последних страницах газет часто появлялись объявления о смертях ученых-биологов с обычной формулировкой – «скоропостижно скончался». И только сейчас это словосочетание можно заменить на «инсульт», «застрелился», «сердечная недостаточность».

В самый разгар травли Сергей Сергеевич Четвериков получает письмо из Горького от своей бывшей аспирантки Зои Софроньевны Никоро. Она приглашает его в Горьковский университет заведовать кафедрой генетики. Причем приглашает на место, которое занимает сама. Говорят, что Сергей Сергеевич до конца жизни не мог поверить в этот широкий жест и постоянно ожидал какого-то подвоха. Но может быть это только казалось, да и профессор мог шутить.

Сергей Сергеевич Четвериков принял кафедру сразу же после истечения ссылки во Владимире – в 1935 году, понимая, что в Москву ему дорога закрыта.

Его лекции в Горьковском университете посещают даже историки и филологи.

За время ссылки он не оставил только одного занятия – ловлю бабочек. Аспиранты и студенты, бывавшие у него дома, еще раз убеждались, что ученый принадлежит к племени чудаков, для которого наука стала всем.

Его квартира в самом центре города была лишена излишних удобств и вся завалена коробками с бабочками. Триста тысяч бабочек! Он рассмотрел каждую.

С помощью бухгалтерских счетов он попытался облечь дарвиновские законы развития в формулы. Он пытался смоделировать сокровенные тайны природы.

Ученый-генетик Сергей Сергеевич Четвериков.

Бури и страсти, казалось, не трогали Четверикова. Хотя… Как могут не тронуть вот такие слова, опубликованные в одной из центральных газет: «Многие из так называемого генетического лагеря обнаруживают такое зазнайство, такое нежелание подумать над тем, что действительно нужно стране, народу, практике, проявляют такую кастовую замкнутость, что против этого надо бороться самым решительным образом».

Относились ли эти слова к нему? Частично. Наукой он занимался дома. В университете читал лекции, учил студентов, руководил практикой, проверял дипломы, готовил аспирантов. Тут не придерешься.

Но это только казалось. Незаметно генетика стала политикой. В Германии она уже служит расистам. «Германия только для немцев». «Какое счастье родиться немцем».

Мировая генетика, нашедшая пристанище в Германии, все реже напоминает о себе. Все скуднее научная информация… Перестают поступать журналы… Все реже и реже приезжают ученые… Срываются научные конференции…

Германию покидают поляки, евреи, венгры… Чистота расы стала основным лозунгом пришедшего к власти фашизма. Немцы – превыше всего!

Тихо протестуя против расизма, советские спортсмены отказываются ехать в Берлин на всемирную Олимпиаду, хотя к приехавшим туда иностранцам – цветным и черным относятся подчеркнуто вежливо. И все же мир начинает смотреть на Германию с тревогой, пытаясь на всякий случай объединяться в блоки, оси, коалиции.

Зимой 1937 года Четверикова неожиданно навещает ученый секретарь Наркомзема. Ни слова о прошлом – только о будущем. Разговор был тверд, конкретен и краток: Красной Армии нужна чесуча – парашютный и аэростатный шелк.

До этого, согласно долговременному договору, сырье для производства шелка ввозили из Японии. Признав чесучу стратегическим сырьем, Япония под разными предлогами снизила поставки. Но все ухудшающиеся межгосударственные отношения грозили и вовсе их прекратить.

Южные районы страны, разводившие отечественную породу дубового шелкопряда, не могли обеспечить промышленность сырьем. Необходимо было приспособить дубовый шелкопряд к жизни в северных районах. Такие опыты уже шли на многих биостанциях страны, но южный червь, с аппетитом пожиравший дубовые листья в средней полосе, зимой почти полностью пропадал. И все приходилось начинать сначала.

Словом, представитель Наркомзема предлагал Четверикову заняться прикладной генетикой и довести опыты до конца. Но какого? Неудачный исключался. Сергей Сергеевич, понимая важность предложения, принял его.

Но с чего начать? Обреченность на неудачу полная. Где только не пытались приютить шелковистую гусеницу Сатурнию. Как следовало из отчетов, оставленных ученым секретарем Наркомзема, в Татарии – без особого успеха, но это уже можно считать северным районом. В Молдавии – провал. Сатурния оказалась куда капризнее, чем предполагалось.

Прощаясь с представителем Наркомзема, Четвериков предупредил, что опыты могут затянуться. Тот согласился, но предложил заняться Сатурнией в ближайшее же лето.

В Марьиной роще на Щелоковском хуторе сейчас редко увидишь дубы. Все больше липа, клен да осина. А до войны здесь стояли дубы в обхват, а то и больше. От тех пор и название сохранилось – роща. Ведь липовых, осиновых или кленовых рощ не бывает. Весь дуб в войну пошел на обогрев города. А те дубы, что стоят сейчас, были тогда тонкими, никому не нужными прутиками. Они и сохранились.

Дубовой рощей на Щелоковском хуторе когда-то владел университет. Здесь были учебно-опытные базы биологов, ботаников, зоологов и генетиков. В молодой дубраве организовал свою лабораторию и Сергей Сергеевич Четвериков.

Руководство университета, памятуя о шестилетней ссылке, директором лаборатории Четверикова не утвердило. Должность для него выбрали нейтральную: научный руководитель и консультант.

Так что же делали с Сатурнией раньше? Ее пытались приживить с помощью… закаливания. Вот она лысенковщина! Но гусеница гибла, не желая переносить холод. В лучшем случае Сатурния держалась сезон. Дальше надо было завозить с юга новых червей.

Закаливание – не выход. Если и будет успех, то временный и радоваться не придется. Вывод уже был готов заранее – гусеница дубового шелкопряда зимовать под Горьким не сможет. Четвериков мог даже не говорить об этом с представителем Наркомзема, тот отлично это понимал. Милости ждать от природы нечего – это уже Мичурин. Навязчивый лозунг пестрил всюду. Что же взять от природы?

Китайская порода шелкопряда, культивировавшаяся в Японии, была бивольтинной, дававшей два урожая гусениц в год. Причем второй урожай приходился на октябрь. В наших краях это неустойчивое время года. С дубов облетает листва и гусеницам просто нечем питаться. Они гибнут, не успев окрепнуть и набрать силы перед зимовкой. В Японии же октябрь сух и мягок. Для гусениц это «бархатный сезон». Но время года не изменишь. Значит надо что-то делать с гусеницей.

Четвериков сформулировал две задачи: первая – надо вывести скороспелую породу гусениц, чтобы оба поколения укладывались с вызреванием в короткое лето: вторая – надо поступить наоборот, то есть изменить цикл размножения и так растянуть его, чтобы до октября шелкопряд приносил только один урожай и в зиму уходил в стадии личинки или куколки.

Решено было работать над решением обеих задач. Первую Сергей Сергеевич поручил ученице, а за вторую взялся сам.

Интерес к работам и опытам Четверикова был большим. Излишки урожая шелковичных гусениц и опытные коконы тут же распространялись по южным шелковичным хозяйствам страны. Но это была еще далеко не северная порода. Все еще было впереди, зато улучшенная порода южного шелкопряда уже давала шелк.

Летчики и десантники начали использовать парашюты из отечественных материалов.

А опыты продолжались. Очередное прошедшее лето ставило перед учеными десятки проблем, над которыми работали зимой. С наступлением тепла закладывали новую серию опытов. Работа, как и следовало ожидать, затягивалась. Да и что такое пять лет для «конструирования» нового вида шелкопрядной гусеницы. Это даже не миг…

Но результат уже был. В 1942 году Сергей Сергеевич пишет брату: «Вчерне моновольтинная порода уже получена, и я могу телеграфировать правительству, что имею 5300 коконов. Это, конечно, пустяки, но, по дошедшим до меня сведениям, в нынешнем году вследствие холодного лета и ранней осени погибли все выкормки дубового шелкопряда. Моя порода осталась единственным племенным материалом в Союзе, и, возможно, на этой базе суждено возродиться нашему шелководству…».

В тех же письмах Сергей Сергеевич грустно шутит, что гусеницы «живут лучше многих».

Грядки на опытных участках давали немного капусты, моркови, гороха, огурцов. Кроме этого, жена Сергея Сергеевича умела готовить блюда из трав, а суп из лопухов был фирменным.

Ни зимой, ни летом гусеницы не оставались без внимания. Четвериков, к тому времени уже декан факультета, оставлял университетские заботы и ехал на опытный участок. А если выдавалось свободное время, то тут уже не могло быть никаких разговоров – он у Сатурнии. Зайдя в дубраву, он любил постоять, послушать. В одном из писем выразил свою радость: «Ах, как они едят! Войдешь в лабораторию, а там хруст, будто в стойлах лошади овес жуют!»

Настойчив был ученый, и шелкопряд сдавался, приспосабливался к среднерусской полосе.

В 1943 году он сообщает брату: «…Мои дела с шелкопрядом идут хорошо. В нынешнем году вся выкормка дала 95,8 процента моновольтинных коконов…».

Для испытания нового вида его расселили в различных концах страны. Сезон 1944 года показал, что выведенная порода шелкопряда хорошо приживается даже в суровых условиях Сибири. Новая порода получила название «Горьковская моновольтинная».

Мы сейчас можем предположить, что к концу войны наших десантников доставляли в тыл врага парашюты, основу которых составляли шелковые нити, выработанные гусеницами шелкопряда, выведенного в Марьиной роще.

Так горьковским ученым было выполнено очень важное правительственное задание.

За этот труд Сергея Сергеевича Четверикова наградили орденом «Знак Почета».

Но это был не итог. Ученый считал, что до окончания работ еще далеко. В 1944 году был уже ясен исход войны, но когда она закончится, об этом не мог сказать никто. А значит, шелковая ткань все еще была нужна фронту.

Благодаря С. Четверикову наши десантники были обеспечены прочными, надежными парашютами.

Четвериков торопится заложить новую серию опытов. Он задумал перевести шелкопряд с дуба на березу. В случае удачи резко расширяется география его расселения. Девять крепких генетически надежных семейств отобрал он для опыта. Что будет?

Нет, что-то не выносят гусеницы березы, гибнут. Восемь семейств погибло, а девятое выжило, завило коконы. Как всегда брат первым узнает об успехе: «…Да еще коконы-то оказались первоклассные, лучше дубовых… „Березова“ порода у меня в руках. Ты только подумай: шелкопряд можно будет выводить и под Ленинградом, и под Пермью, а если захочешь, хоть в твоем Миассе…».

Еще долго и после войны парашюты летчиков, десантников и спортсменов-парашютистов делались из натурального шелка, пока им не нашли искусственные заменители.

Вот такая, казалось бы, вовсе незаметная история произошла в годы войны в нашем городе. Стоило ли о ней рассказывать? Думается, что стоило. Ведь и ученым в тиши кабинетов и лабораторий выдалось приближать победу. А рассказанное – всего лишь маленький эпизод большой борьбы за оружие.

Завершилась война. Казалось, она должна была подвести черту под прошлой жизнью Сергея Сергеевича Четверикова, который наглядно доказал пользу генетики.

Но в 1948 году ректор Горьковского университета получил директиву из Москвы, предписывающую увольнение Четверикова. Сторонники Лысенко вновь пошли в атаку.

Конечно, в 68 лет можно и покинуть кафедру, но быть изгнанным… Правда, оставался шанс – публично отказаться от своего мировоззрения. Но он выбрал отставку.

Ученики рассказывают, что старость не шла к Сергею Сергеевичу Четверикову. Он всегда был подвижен, скор на подъем, светел умом и полнился идеями. А тут… Годы навалились разом. Еще удар – смерть жены. Один из любимых и способных учеников, боясь потерять партийный билет, обвиняет его во всех смертных грехах. Следует инфаркт, за ним другой…

И если бы не поддержка брата, ему вряд ли бы удалось оправиться от ударов. Он живет, но его все забыли. Лишь в 1954 году в газете «Правда» была опубликована статья профессора С. Станкова «По поводу одной порочной диссертации». После смерти Сталина пришла пора крушить его окружение. Лысенковцы получают первый удар. Начался новый взлет генетики.

В одном из писем Четвериков пишет: «Что-то начали в последнее время обо мне вспоминать, сначала за границей, потом у нас. Моя генетическая работа упоминается с очень лестными эпитетами – „замечательная“, „прекрасная“ и даже „сделавшая эпоху“…».

Однажды пришло письмо со странным адресом: «Gorki an der Wolga» и стояла его фамилия. Дошло. На толстом листе лакированной бумаги Президент Общегерманской Академии наук извещал отставного профессора, что в день столетия знаменитого дарвинского учения о происхождении видов старейшая в Европе Академия натуралистов намерена объявить о присуждении ему – Четверикову – почетной медали «Планшета Дарвина». Ею наградили всего 28 биологов со всего мира. В списке награжденных значились имена Сергея Сергеевича Четверикова и трех его учеников и последователей.