Текст книги "Приют Одиннадцати"
Автор книги: Вячеслав Ракитянский
Жанр:
Детективная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)
Манфред замолчал. Ему показалось, что это не его мысли и не его слова, как будто говорит кто-то другой, засевший у него внутри. Иначе откуда было взяться этому мрачному скепсису и цинизму?
– Мне кажется, что смерть – это та же самая неизвестность, – ответил Ракеш.
– Нет, – Манфред снова улыбнулся. – Для кого-то другого подобное определение и сгодится, но не для меня уж точно.
Ракеш не стал возражать, и Лист продолжил:
– Это состояние должно быть мне очень хорошо знакомо. И когда-нибудь я вам о нём расскажу. Готов поспорить, что вы удивитесь, Ракеш… Кстати, откуда такое имя? Ведь вы не немец, правда?
– Нет.
– Откуда вы родом?
Ракеш на минуту погрузился в воспоминания, а может, просто раздумывал, стоит ли рассказывать Листу о себе.
– Трудно сказать. Моя мать из Индии, а отец американец. Я родился в Лаосе в шестьдесят шестом, но почти сразу родители уехали в Европу. Там снова началась гражданская война, и отца отозвали из страны. Хотя вряд ли вы что-либо поняли из моего рассказа.
– Кое-что понял, Ракеш. Продолжайте.
– Я закончил Тюбингерский университет, но по специальности почти не работал…
– Какая специальность?
– Медицина. Онкология, если быть совсем точным. Ха! Лечу людей от смертельной болезни и при этом верю в реинкарнацию.
– Во что?
– В бесконечность воплощений, в перерождение.
– А как вы нашли меня? – как бы между прочим спросил Фред.
Ракеш прищурился и посмотрел на Листа. Было ясно – вопрос не застал его врасплох.
– Не думайте, что вам удалось запудрить мне мозги своими философскими экзерсисами. Но я отвечу. Рано или поздно вы всё равно узнаете правду. Мы нашли вас по радиосигналу.
Манфред уставился на индуса. Вот это новость!
– По какому радиосигналу?
– По тому, который выдавал ваш портативный “Фридрих”.
В этот момент такси притормозило у входа в аэропорт, Ракеш вышел и кивнул Манфреду.
– Идёмте. Договорим в самолёте.
Ракеш оказался прав – несмотря на ранний час, у аэропорта было полно машин и автобусов, работников аэропорта, пассажиров, встречающих и провожающих… При таком скоплении людей отыскать Ракеша и Манфреда было крайне сложно.
Они пересекли зал в направлении второго терминала. Регистрация прошла довольно быстро. Дальше – короткий коридор, эскалатор и зал ожидания, где можно было, наконец, почувствовать себя в безопасности. За всё это время ни Ракеш, ни Манфред не проронили ни слова.
(обратно)
Глава 15
Франция, Страсбург, Анатомический институт. Ноябрь 1944 года.
Вторая бронетанковая дивизия Леклерка второй день вела бои на улицах города, и Хирт уже не надеялся на операцию в Арденнах, которая должна была начаться со дня на день. Фон Зиверс лично заверил его, что ещё неделя-другая, и ситуация на Западном фронте изменится. Но время шло, а вермахт не предпринимал каких-либо решительных действий против союзников.
Утром двадцать пятого ноября первый вражеский снаряд разорвался перед входом в здание института, и Хирт понял, что медлить больше не имеет смысла. Жаль, конечно, оставлять с таким трудом собранный материал, но что поделать. Сегодня куда важнее его собственная жизнь. Когда французские солдаты попадут в подвалы Анатомического института, Хирта могут просто разорвать на части. Без суда и следствия, руководствуясь одними эмоциями. Нужно постараться спасти самое важное – образцы, над которыми Август трудился последние полгода, и, конечно, записи. Образцами может заняться Рольф. Телефонная связь не работала со вчерашнего вечера, а по селектору Рольф не отвечал.
Август открыл дорожный саквояж и поставил его на стол. Собрал со стола бумаги и, не разбирая, кинул на дно. Открыл сейф и вытащил тетрадь в кожаном переплёте. Снова попробовал связаться с Рольфом по селектору. Бесполезно. В стенах института царил настоящий хаос.
Хирт положил тетрадь в саквояж, ещё раз осмотрел кабинет и выглянул в коридор. У выхода на лестницу он заметил одного из хирургов.
– Уде, стойте! Чёрт бы вас побрал, где Рольф?
Гюнтер заметил Августа и остановился в дверях.
– Не знаю, штурмбаннфюрер… Здесь бог знает что творится…
В этот момент снарядпопал в цоколь здания. Стены содрогнулись, и стекла со звоном осыпались на пол. Слышно было, как в одном из кабинетов этажа кто-то кричит.
– Гюнтер, вы мне нужны.
Хирург уже бежал по коридору, когда в стену здания ударил второй снаряд. Гюнтер споткнулся, не удержался на ногах и упал на колени. С потолка посыпались куски штукатурки. Август прикрыл руками голову, но было уже поздно: он почувствовал острую боль в шее и свалился на пол. Последнее, что мог разобрать – склонившегося над ним Гюнтера Уде. Лицо хирурга, поплывшие стены коридора, осыпающийся потолок, столбы пыли в воздухе – всё это перемешалось, закрутилось в невообразимом водовороте. Хирт закрыл глаза и потерял сознание.
Гюнтер оглянулся по сторонам и заметил в конце коридора Клауса Рольфа.
– Клаус, помогите мне.
Они перетащили Хирта в кабинет и положили на кожаный диван.
– Что с ним? Он ранен? Осколок?
– Нет… Кусок штукатурки. Он жив, просто без сознания.
Гюнтер нащупал пульс штурмбаннфюрера. Утвердительно кивнул: жив. Снова попытался привести Хирта в чувство.
Тем временем Рольф внимательно изучал кабинет. Разбросанные по полу бумаги, выбитые стёкла, сложенные в коробки документы – вселенский погром, который ничем не отличался от такого же точно бардака в его личном кабинете. Больше всего Клауса заинтересовала открытая дверца сейфа и дорожная сумка. Он подошёл к столу, заглянул в сейф, открыл саквояж. Аккуратно достал тетрадь, перелистал и положил обратно.
– Нам нужно убираться отсюда, Гюнтер. И чем скорее мы это сделаем, тем лучше будет для нас.
Уде, который всё это время пытался привести в чувство Хирта, поднялся и удивленно посмотрел на Клауса.
– Мы же не оставим его в таком состоянии, правда?
Клаус равнодушно пожал плечами и взял саквояж. На всякий случай ещё раз осмотрел сейф и повернулся к Гюнтеру. Тот всё ещё стоял рядом с раненым, но теперь сжимал в руке пистолет.
– Я смотрю, вы у себя в подвале совсем рехнулись. Хотите спасти яркого представителя высшей нации?
– Он прежде всего мой коллега…
– Да бросьте!
– Я вам не позволю уйти, Клаус.
– Ты забыл, Гюнтер, кто тебя порекомендовал. Из какой дыры я тебя вытащил. И теперь ты готов убить своего университетского товарища? Да ради чего?! Думаешь, французы одобрят ваши опыты в лаборатории? Пускай Хирт сам отвечает за свою деятельность, а с меня хватит! Возможно, твоя жизнь тебе лично не дорога, но меня ты не сможешь заставить.
Рольф незаметно перешёл на “ты”, упомянул университет, но все эти уловки, взывающие к давним дружеским отношениям, не сработали, Гюнтер покачал головой и снял оружие с предохранителя.
– Не делайте из меня идиота, Клаус. Я прекрасно знаю, над чем работал доктор последние несколько лет. Поставьте саквояж и отойдите от стола. Если хотите уйти, уходите. Пусть это останется на вашей совести. Я не буду вас задерживать, идите же, ну.
Дружеский тон не принёс желаемого результата, и Рольф снова сменил тактику. Заговорил развязно и без нажима.
– Хорошо, хорошо, Гюнтер… – он развёл руки в стороны, не выпуская саквояж. – Я предлагаю вам сделку.
Рольф медленно обошёл стол, приближаясь к Уде, который не двинулся с места.
– Это конец, коллега… Смерть Зигфрида! Гибель богов! Думаю, вы и сами это прекрасно понимаете. До конца года великой Германии не станет, а мы можем уйти вместе, прямо сейчас. То, что удалось Хирту… – Рольф запнулся и кивнул на саквояж, – это поможет нам сделать блистательную карьеру. Я уж не говорю о том, какие это огромные деньги…
Гюнтер оставался непроницаем, не реагировал ни на хитрость, ни на уговоры. Клаус сделал ещё один шаг вперёд и наотмашь ударил саквояжем по его руке. Уде успел выстрелить, но пуля ушла по диагонали вниз, задев только ногу Рольфа. Клаус отбросил саквояж и всем телом навалился на хирурга. Они рухнули на пол. Рана кровоточила, и Рольф быстро терял силы.
Во время удара пистолет выпал из руки Гюнтера и скользнул по паркету к стене. Рольф пытался до него дотянуться, чувствуя, как всё больше слабеет. Гюнтер ухватил соперника за волосы, стал бить головой об пол, пока тело Рольфа не перестало содрогаться в конвульсиях.
Очередной снаряд пробил стену в соседнем кабинете, начался пожар. Дальше оставаться в здании института становилось просто опасно. Гюнтер подобрал саквояж, поднял с пола пистолет. Перед уходом бросил быстрый взгляд на кабинет. Ни Хирт, ни лежащий в луже крови Клаус не подавали признаков жизни.
*
Стрельба была слышна практически отовсюду. В первую секунду Гюнтер не мог сообразить, в какую сторону бежать. Ориентироваться на солдат вермахта было невозможно – казалось, они двигались во всех направлениях. В городе царил невообразимый хаос. В двух кварталах от института, словно сказочные драконы, вгрызались в асфальт, лязгали металлом, ревели и плевались огнём танки французской дивизии.
Гюнтер двинулся в противоположном направлении. Побежал вдоль стены института и завернул за угол. Остановился, чтобы отдышаться. Слева от него взвыл воздух, вой пронёсся в конец улицы и там затих на секунду, после чего пространство разорвало оглушительным взрывом. На мостовую обрушился град из камней, стёкол и черепицы.
Пятеро автоматчиков в зимних куртках серого полевого цвета с проволочной сеткой на шлемах по диагонали перебегали перекрёсток. Уде два года не был на фронте, и сначала принял их за французских или американских пехотинцев. Он вытащил пистолет, но солдаты даже не посмотрели в его сторону. В ту же секунду снова послышался характерный вой, и прямо по центру улицы, которую пересекали солдаты, разорвался снаряд. Когда пыль и дым рассеялись, Гюнтер смог разглядеть, насколько точным был выстрел.
Из всей группы признаки жизни подавал только один пехотинец, ещё один лежал без движения, остальных просто разорвало на части. Первая мысль: помочь раненому – возникла интуитивно. Он пригнулся и двинулся через улицу, но тут же вернулся, вспомнив о саквояже. Заметил, что к раненому бежит офицер в тёмно-зелёной форме и кепи, на котором красовалась эмблема горнострелковой части.
– Дьявол!
Гюнтеру ничего не оставалось, как помочь офицеру оттащить раненого в безопасное место. Как только они оказались на непростреливаемой стороне улицы и смогли отдышаться, Уде присмотрелся и узнал офицера.
– Фред! Помните меня?
Офицер несколько секунд изучал его лицо, но так и не мог вспомнить.
– Мы встречались в сорок втором в Инсбруке. В пивной… Я Гюнтер. Ну, вспомнили?
– Не припоминаю, простите. Судя по форме СС, вы ведь не полевой медик? Ладно, давайте позже…
Совсем рядом полыхнул столб огня, взрывом тряхнуло мостовую, сверху присыпало землёй и кусками асфальта. Время приостановилось и побежало снова.
– Вот чёрт! Я отвык от передовой, Фред. Совершенно теряюсь в этом аду.
Лист поднялся и помог встать раненому. В отличие от медика он оставался спокоен, и казалось, отлично знал, что нужно делать.
– Дьявол, я ума не приложу, куда бежать! – причитал Гюнтер.
Он не мог сориентироваться, паниковал. Ко всему прочему стал хуже слышать, как будто в уши ему плотно забили вату.
– У вас кровь?
– Что?
– Кровь. Возможно, вас ударило камнем или куском черепицы.
Манфред указал на тонкую красную полоску, петлявшую по виску Гюнтера. Уде провел ладонью по лицу, посмотрел на окровавленные пальцы.
– Ладно, не время сейчас. Вы идти можете? – спросил Фред.
– Могу.
– Помогите мне. Нам нужно двигаться на юго-восток, вот по этой улице. Тут более-менее безопасно…
Они подхватили раненого и двинулись вниз по улице. Несколько раз поворачивали в переулки, чтобы укрыться от яростного огня противника. Союзники наседали, и немцы защищались из последних сил, готовые в любую минуту всё бросить и бежать из города.
К часу дня Фред и Гюнтер добрались до сооружённого на скорую руку полевого госпиталя – торчащие вертикально мачты, маскировочная сетка сверху и ряд столов, сколоченных из необработанной доски. Как и в районе боевых действий, тут царил хаос. Половины персонала уже не было – видимо, они бежали ещё утром. Тяжело раненным пытались оказывать хоть какую-то помощь, а остальных просто грузили на санитарные “Молнии”.
Фред решил воспользоваться медицинским транспортом. Оставаться в городе было чистым безумием. Скорее для собственного оправдания, чем для Гюнтера, он сказал:
– Город всё равно сегодня сдадут… Если, конечно, будет кому объявлять капитуляцию. Командование ещё утром бросило всё на самотёк. Я думаю, нам нужно последовать примеру остальных.
Манфред помог подняться на грузовик раненому, стоя в кузове, протянул Гюнтеру руку.
– Забирайтесь. Давайте ваш чемодан, чёрт бы вас побрал! Живее!
– Разве это возможно?
– Перестаньте, Гюнтер. Вы не видите, что в этом чёртовом аду до нас никому нет дела?!
Гюнтер ухватился за руку Манфреда, но саквояж так и не отпустил. Забрался в кузов, и они уселись прямо на полу между носилками. Борт закрыли, и “опель” пополз в гору, постепенно набирая скорость и поднимая клубы дорожной пыли.
– Куда вы теперь? – спросил Гюнтер.
– В Арденны. Искать свою часть.
– Вы же уезжали на Восточный фронт, насколько я помню.
– Точно, было. Сначала Кавказ… – Фред несколько секунд молчал. – Я плохо помню начало кампании. Вернее, не помню совсем ничего. Как будто вырезали полжизни. Вы медик, может, скажете, отчего это?
– Ранение?
– Не знаю, но шрам от пули есть. Но вот когда я его получил, сказать не берусь.
– Контузия могла спровоцировать потерю памяти.
– Возможно, но я и этого не помню, – ответил Лист.
– А дальше? Что было дальше?
– После провала под Сталинградом нас перебросили на помощь к Паулюсу, но было уже слишком поздно. Затем Греция и Югославия. А теперь вот – Западный фронт. А вы?
– Я в Страсбурге всё это время, да…
Гюнтеру не очень хотелось распространяться о своей деятельности в Анатомическом институте. Теперь, когда он снова оказался практически на линии фронта, среди раненых и умирающих, вся эта возня в подвалах Хирта показалась ему совершенно бессмысленной тратой времени. И не такой дешёвой, надо полагать. Интересно, во сколько сотен тысяч рейхсмарок в год обходилось вермахту это удовольствие? Мысли о деньгах заставили Гюнтера плотнее прижать к боку саквояж с тетрадью Августа Хирта.
Шум моторов стал слышен отчётливо, когда предпринимать какие-либо действия было уже поздно. Они даже не успели сообразить, что произошло – с режущим мембраны визгом свинец прошил по диагонали тент грузовика, ударил в пол и противоположный борт. Лежавшие на носилках раненые вздрогнули и замерли. У сидевшего напротив парня с перебинтованной рукой снесло половину головы.
– Дьявол!
Манфред инстинктивно растянулся на полу машины и толкнул Гюнтера. Вероятно, несколько пуль попали в кабину. “Опель” стало подбрасывать на ухабах, он съехал с дороги. Машина быстро теряла скорость, пока совсем не остановилась.
Лист вскочил на ноги, отдёрнул тент и выглянул.
Двухмоторный “Локхид” закончил вираж и заходил для новой атаки. Манфред посмотрел на раненых, встретился с испуганным взглядом Гюнтера Уде. У них было всего несколько секунд, чтобы покинуть автомобиль. Лист спрыгнул на землю и откинул борт.
– Живо из машины! Быстрее, быстрее! Гюнтер, что вы копаетесь…
Раненые просто вываливались из грузовика. Падали на землю, пытались отползти как можно дальше от машины. Несколько особо тяжёлых так и не смогли выбраться.
Гюнтер оказался на земле в числе первых, по-прежнему не выпуская саквояжа из рук. Они с Манфредом обогнули грузовик и побежали в сторону лесополосы. Первые пули застучали по металлической кабине и деревянному борту “Молнии”. За спиной послышались крики. Манфред бежал впереди, стараясь двигаться по ломаной траектории. Пули падали совсем рядом, поднимали в воздух комья земли и пыли. Лист услышал, как за спиной чертыхнулся и упал Гюнтер. В этот момент Листа накрыла тень от самолёта. Фред пригнулся и посмотрел вверх, вслед удалявшемуся фюзеляжу “Локхида”. Было видно, что он снова шёл на разворот.
Манфред обернулся. Гюнтер лежал всего в паре шагов позади, пробовал подняться на ноги. Наконец он встал на колени, одной рукой опираясь на землю. С правого боку на его серой шинели появилось чёрное пятно. Оно увеличивалось в размерах, и Гюнтер схватился за раненый бок. Убрал руку и взглянул на окровавленную ладонь.
– Фредди, да что же это…
Манфред помог Гюнтеру подняться с колен, тот мёртвой хваткой вцепился в саквояж.
Спасительная полоса леса приближалась невыносимо медленно, раненый еле волочил ноги, и Листу пришлось тащить Гюнтера на себе. Пилот к тому времени развернул машину, постепенно снижая высоту. Лист с облегчением заметил, что пилот сделал выбор в пользу расползавшихся от “опеля” раненых, сместив угол атаки влево.
Фред втащил медика под деревья, проволок ещё несколько метров и упал. Зажал ладонями уши, когда со стороны санитарной машины послышались истошные крики.
Американец сделал ещё один заход, и вскоре шум моторов стал удаляться в направлении Страсбурга. Фред приподнялся на локте, шумно выдохнул, прогоняя усталость, и посмотрел на Гюнтера. Лицо медика было бледным, он часто дышал, ртом шла кровь.
Лист подвинулся к раненому, снял куртку, скрутил и подложил под голову Гюнтера. Тот приоткрыл глаза и, превозмогая боль, приподнялся, озираясь по сторонам.
– Саквояж… Где саквояж?
– Дался вам этот чемодан, Гюнтер… Лежите и не двигайтесь. Я вернусь к машине, посмотрю, может, живые есть. Попытаюсь остановить какой-нибудь транспорт…
Гюнтер не дал ему договорить, схватил за рукав и, притянув к себе, быстро и сбивчиво зашептал в ухо.
– Там, в саквояже, очень… Важные бумаги, Фред. Документы… Дайте мне слово… О них никто не должен узнать. Я вас прошу… Обещайте, что вы спрячете их в надёжном месте, пока я не…
– Прекратите, Гюнтер. Я вас вытащу.
– Со мной всё, Фред… Обещайте…
Дальше Манфред уже ничего не мог разобрать. Гюнтер беззвучно шевелил губами, пока окончательно не затих.
Манфред вышел из леса, пробрался в сторону санитарного грузовика. Живых он так и не нашёл. Раненые пытались отползти от машины в разные стороны и теперь лежали вокруг в самых неестественных позах, перемотанные грязными окровавленными бинтами.
Лист смотрел на эту мрачную картину и думал о том, что скоро всё должно закончиться. Союзники почти вплотную прижали их к линии Зигфрида, а русские уже вытеснили из Болгарии и Югославии.
Он вспомнил, как в марте тридцать восьмого они с Хелен всю ночь добирались в Вену, чтобы не пропустить приезд Рудольфа Гесса. Вспомнил гордость, которую испытал, когда мобилизовался в армию вермахта. Затем европейский блицкриг: Польша, Франция… Казалось, весь мир вращается только благодаря их победным маршам на запад. А теперь вот эта грязь и кровь, и неизвестно, что будет завтра.
Странно, что ему в голову пришла мысль о Хелен. Он даже лица её не мог восстановить в памяти. С тех пор, как их группа покинула высокогорный отель, всю предыдущую жизнь окутывал непроницаемый туман. Сегодняшнее воспоминание было внезапным, как вспышка – размытым и лишённым деталей. Как будто всё это происходило не с ним. Скорее всего, следствие полученной на Кавказе контузии…
Манфред услышал шум автомобиля и вышел на дорогу. Небольшой грузовик притормозил у обочины, водитель сказал, что едет в Шарлеруа. Это было его направление. Фред перебросил саквояж через борт и забрался в кузов.
(обратно)
Глава 16
СССР, Рыбинск – Москва – Малгобек. Лето – осень 1942 года.
Завьялов здорово просчитался, рассчитывая добраться до Пятигорска за две-три недели. Несколько дней в лесу плутал – сразу выйти на трассу побоялся и ушёл севернее, в самую чащу. Так безопаснее показалось. Питался тем, что под ногами было. Чуть с голоду не подох, пока к посёлку вышел.
Какое-то время прятался то в Больших Мхах, то в Васильково. Днём ныкался по заброшенным избам и сараям, и только в сумерки, словно вурдалак, выходил на поиски пропитания. Дальше из района двинуться не спешил, прекрасно знал, что Коваленко будет рыскать в округе ещё неделю, а то и две, это как минимум. Да и по истребительным батальонам наверняка наводку дали, тоже ищут, поди. На дорогах сразу изловят, лучше на месте пересидеть.
Как только Паша понял, что охотиться за ним больше не будут, он вышел на тракт и остановил первую же попутку.
К концу июля Завьялов добрался до Москвы. Немцы всё ещё были под Ржевом и в Вязьме, но последний раз бомбили столицу ещё ранней весной. На вокзале ничего толком сказать не могли – никто не знал, когда будет следующий эшелон на юг, да и будет ли вообще…
Дед в униформе железнодорожника только плечами пожал, когда Пашка его про поезд спросил. Пыхнул вонючей самокруткой, исподлобья зыркнул на Завьялова.
– Дороги разбиты, сынок. Кто ж его знает, будет ли что?
При этом понагнал важности и раздул щёки, как водится в таких случаях. Словно и не отнекивался вовсе, а расписание на год вперёд выдал. Уже в спину Пашка услышал: “Вечером, может… К семи”.
Пашка, хоть и в военной форме и при документах был, решил на вокзале не околачиваться, а вернуться сюда, когда стемнеет, ближе к поезду. Уж очень патрулей вокруг много. Мало ли, заинтересуются граждане начальнички, что за надобность вохровцу на перроне торчать. А сочинять на ходу и блеять про перевод и предписание Пашке не хотелось. Отощал нежравши, силы в дороге поубавилось, и убедить патруль будет сложно. А силы беречь надо.
Завьялов вышел на Садовое и посмотрел вверх. На небе, сколько глаз хватало – аэростаты. Город сильно пострадал после бомбёжек, кругом дома покалеченные. Стёкла в окнах косым крестом заклеены, витрины заложены мешками. По стенам и заборам агитки, в рупоры песни про “Вставай, страна…”, а в перерывах сводки, суровые и нехорошие.
Народец бродит высохший и полуголодный. Пашка в поезде слышал, что цинга в Москве свирепствует.
Возле столба с рупором несколько человек. Всех разговоров – что да как на фронте. Пашке и самому интересно, но про Кавказ ничего не говорят. Только про Ростов. Там что-то страшное.
Жрать хотелось до смерти, а хлеба не достать, только по карточкам или за сумасшедшие деньги. У Завьялова ни того ни другого. На прилавках Мосторга, в который случайно забрёл, – барометры, щипцы для завивки и фаянс. Кому и на кой ляд всё это нужно сейчас, непонятно.
Проболтавшись до вечера по городу, Завьялов вернулся на вокзал. Переночевал и утром с боем занял место в вагоне поезда, следовавшего на юг.
*
В дороге только и говорили, что про эвакуацию и тяжёлые бои на Кавказе. А разве бои бывают легкими? Если только из кремлевского клозета за ними наблюдать. Издали и по чуть-чуть.
С каждой станции – свежие новости. Ставрополь, а теперь уже и Майкоп под немцами. Настроение у новобранцев хуже некуда. Чуют, что на смерть едут. Не все, конечно, тут уж как повезёт.
Завьялов от нечего делать стал определять, кому какая судьба выпадет. Вот этот сопливый переросток, у которого шея толщиной с черенок лопаты, точно под пулю прыгнет. А вон тот живчик проскочит, и, похоже, ему ещё долго лямку жизни тянуть.
Смертников было много, гораздо больше тех, кому ещё пожить отпущено. Испокон веку повелось у нас – народом затыкать там, где тонко. Пусть его рвётся. По живому, до хруста в костях… Не жалко – народу у нас прорва.
Ночью эшелон качнулся и встал. Приказ – освободить вагоны! Не в первый раз уже. Пересадки одна за другой, беготня… И всё время с боем приходится добывать себе место.
Пашка протиснулся в самый угол теплушки, вжался в дощатую перегородку. Следом ввалилось ещё с десяток солдат, наполняя и без того кислый воздух вагона запахом табака, портянок и сапог.
Примостившийся рядом вояка толкнул его в бок.
– Слышь, говорят, уже до Краснодара не поедем. Во как!
– Чего?
– Таво! Каюк, немец там.
Завьялов закрыл глаза и задремал. И часа не прошло, как военный снова пихнул его локтем.
– Слышь, паря, ты сам-то откуда будешь?
Тряский вагон напоминал ад на колёсах: доставучая солдатня была похожа на чертей, остановки и пересадки – на мучительные страдания. Голод, ворчание и смрад… Поверхностный, тесный, как чужая обувь, сон, который не давал отдыха – после него, как после тяжёлой работы, хотелось снова забыться сном. Постоянное чувство голода, которое Пашка глушил кипятком, потому что больше нечем. На какое-то время отпускало, но затем жрать хотелось ещё больше. Он уже потерял счёт дням.
Как-то проснулся среди ночи, словно из черноты в черноту попал. Не попал даже – вывалился. Разве что глаза открыты были, а так – что сон, что нет – не разберешь. У противоположной стены, между двумя солдатиками, примостилась бабуля, ноги от полки до пола не достают. Лица не видно, только на этот раз не воздух колышется, не дым, а просто капюшон на глаза надвинут. А под капюшоном ничего, чернота только. И голос, который до косточек пробирает. Глухой голос, как из-под земли.
– Ты коли забрался так далеко, то уже не вертайся. Чего бы ни было. Да и не сможешь. Разве что отсрочишь немного.
Паша хотел было ответить, что возвращаться не собирается, но бабка руку подняла, остановила.
– Не говори ничего, услышат. А я и так пойму, что сказать хочешь. Знаю, спрашиваешь себя – правильно ли делаешь, не повернуть ли? Ты думай себе, хоть обдумайся. Только голову забьёшь и силы растратишь, понял?
Завьялов кивнул еле заметно.
– Будешь ты, как и я, не в теле и без души. Но не скоро. Вижу всё это. И шанс тебе выпадет вернуться. Но получится или нет, я не знаю. Там черно всё…
Двадцатого прибыли в Малгобек. Оттуда до Пятигорска несколько дней пути, если пешком. Но там уже немцы, а ему нужно на Эльбрус. Пашка снова подумал, какая ему нужда подниматься на вершину Кавказа? Казалось бы, чего проще – перешёл линию фронта и сдался немцам. Да хоть в том же Пятигорске. Но он решил довериться бабкиным словам. Куда поведёт дорожка, туда и пойдёт. Чувствовал, что именно на седловину горы пробираться нужно. До дрожи чувствовал.
Как ни крути, а домой всё равно зайти придётся, там снаряжение от материного брата осталось. Завьялов ещё совсем малый был, когда пропал его дядька на пике Калицкого. Он и ещё двое. Как сквозь землю провалились. Искали их с неделю, но ничего не нашли – ни следов, ни тел.
До Пятигорска Завьялов добрался глубокой ночью уже в начале сентября. Миновал немецкие посты, хотел войти в город со стороны Машука. Собирался было спуститься вниз, но остановился. Услышал музыку и увидел зарево у самого подножия горы.
Подобрался как можно ближе, прячась за камнями. Даже опасность напороться на немецкий патруль не остановила. Хотя и язык знал, и одежду гражданскую раздобыл ещё в Прохладном, когда местное население бежало из города, куда рвались вражеские танки. Лишние встречи были сейчас ни к чему.
То, что он увидел, напоминало военный парад. Поначалу странными показались только место и время. Паша разглядел солдат в чёрной форме, в руках горящие факелы. Сотни факелов. На трибуне – музыканты, исполняющие военный марш. В самом центре Завьялов заметил десятка два людей, одетых в просторные белые балахоны. Присмотрелся. Не иначе монахи тибетские, точно как Рерих описывал. Стало ясно, что это не парад, а скорее всего ритуал.
Павлу на мгновение стало страшно, и одновременно с этим он испытал восторг. Страшно, потому что ведут его, словно безвольное животное, а куда – непонятно. Точно как вохровцы, которые топали за ним от затопленного монастыря.
Павел спустился в город и направился к дому, стараясь идти самыми неприметными и тёмными переулками. На знакомой с детства улице мало что изменилось за три года. Несмотря на поздний час, в окнах завьяловского дома горел свет. Пашка перепрыгнул через невысокую изгородь и пробрался к дому, хоронясь в тени деревьев. Прижимаясь спиной к бревенчатой стене, подошёл к освещённому окну и заглянул внутрь. Матери он не заметил, но за столом сидел немецкий офицер, вероятно, из расквартированных.
Пашка подождал несколько минут, соображая, что делать дальше. Войти в дом он не решился. Конечно, неплохо было бы и с матерью увидеться. С другой стороны, его визит может неизвестно чем закончиться. Слишком много сил он потратил за последние несколько месяцев, и с офицером ему не совладать. Да и матери не поздоровится, если с квартирантом что случится. Нет, не для этого он пробирался сюда столько времени. Нужно собрать всё необходимое, запастись продуктами и двигать в горы. Там отлежаться какое-то время, а потом… Потом ему подскажут, что делать.
Он отошёл от окна, прокрался к сараю. Отыскал мешок, сложил в него верёвку, скатанный в рулон кусок овчины, ледоруб, котелок и крючья. Бросил немного картофеля и лука, переоделся в выменянный дядькой ещё задолго до войны “беркляйдунг” – комплект униформы немецкого горного инженера. Не смог отыскать только зимней куртки. Скорее всего, мать продала или обменяла на хлеб.
Осторожно, чтобы не скрипнула дверь, закрыл сарай. Перекинул мешок через плечо, последний раз посмотрел на дом, перелез через ограду.
Уходил быстрым шагом, не оглядываясь. Был уверен, что никогда сюда не вернётся.
Уже на выходе из города Пашка нарвался на немецкий патруль. Не успел спрятаться, нырнуть в тень, и услышал голос:
– Stop, oder ich schieße!
Завьялов замер на месте, оценил расстояние до патрульных. Решил потянуть время и крикнул в ответ:
– Ich bin dein! Nicht schießen!
Какой, к чёрту, свой? Верёвка, карабины… Скорей на диверсанта похож.
Он сорвался с места и побежал, вслед ему несколько раз бахнули из автомата. Обожгло правый бок, но Завьялов не остановился. Пронёсся вдоль домов, потом через кустарник. Разодрал в кровь руки и лицо. Пулей слетел по балке, сиганул через ручей. Взобрался по крутому склону, и дальше – в лес. Бежал, пока сил хватило, хотя немцы отстали почти сразу. Упал в траву, только когда в глазах потемнело и боль стала совершенно невыносимой.
Отлежался и, задрав свитер, взглянул на ранение. Вроде ничего серьёзного. Кора ивы, сырой картофель и птичий горец – всё, что нужно, чтобы быстро залечить ранение. И вода… Он помнил, что неподалёку от того места, где собирался заночевать, из-под земли бьёт ключ. Хорошо бы ещё мёд и козье молоко, да где их взять?
*
Вход в расщелину находился с южной стороны, как раз над обрывом. Чтобы попасть в пещеру, нужно было пройти по узкой полке, расположенной прямо над входом. Далее пещера уходила вглубь и вправо, заканчиваясь неправильной формы кругом. Довольно низкий свод вверху и небольшая каменная площадка, которая вполне могла служить постелью. Разведённого огня снаружи никто не заметит из-за резкого поворота тоннеля. Впервые за несколько последних лет Завьялов чувствовал себя в полной безопасности.
