Текст книги "Приют Одиннадцати"
Автор книги: Вячеслав Ракитянский
Жанр:
Детективная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)
– Вы разрешите, герр лейтенант?
– Конечно.
Равнодушно пожав плечами, офицер протянул вожделенный бинокль Фреду.
Как раз вовремя, потому что Хинтерштойссер пытался пройти траверсом под Красным Зеркалом. Подняться вертикально в этом месте не позволяла совершенно гладкая и отвесная стена Зеркала. Фред увидел, что Вилли и Эдди теперь идут в одной связке с немцами. Видимо, в процессе восхождения они решили объединиться. Андреас Хинтерштойссер маятником раскачивался из стороны в сторону, затем резким толчком переместился далеко влево и ухватился за выступ.
Многие, находившиеся на смотровой площадке, зааплодировали, и Фред, оторвавшись от бинокля, посмотрел в сторону офицера. Тот встал было из-за столика, но тут же махнул рукой и плюхнулся обратно, ухватившись за пивную кружку. Тем более что рядом с ним уже сидела молоденькая остроносая фройляйн.
– Наслаждайся, – сказал он Фреду и положил руку на плечо девушки.
Фред снова припал к окулярам. Андреас закрепил верёвку, и остальные трое альпинистов прошли по пути, проложенному Хинтерштойссером.
– Если так и дальше пойдёт, то днём они уже будут мочиться с вершины Эйгера, – пошутил один из газетчиков, наблюдавший за восхождением в мощный телескоп. За спиной Фреда раздался смех, и кто-то из присутствующих добавил:
– Фюрер сказал, что в Альпах осталось только две проблемы: Северная стена Эйгера и Шушниг. Ну, с первой проблемой, надеюсь, завтра будет покончено, а как быть с канцлером?
По толпе прокатился хохот. Фред поморщился. Смех и пустая болтовня репортёров его раздражали. Частично из-за того, что он сам был тирольцем, но гораздо больше по другой причине – кто-то из альпинистов снял перильную верёвку, проложенную Андреасом. Казалось бы, ничего серьёзного не произошло, они наверняка будут спускаться другим, более лёгким маршрутом. Фред, как мог, успокаивал себя, но холодок тяжёлого предчувствия зародился в его душе.
Во второй половине дня снег на вершине начал таять, и падал вниз вместе с вмёрзшими в него кусками скальной породы. Один из альпинистов попал под камнепад и теперь передвигался с большим трудом. Фред долго не мог разобрать, кто именно, но когда вся связка разбила бивуак на небольшой площадке первого ледника, он с уверенностью мог сказать, что это был Вилли. Вилли Ангерер.
Фред опустил бинокль и обернулся. Офицера и его спутницы за столиком уже не было.
На сегодня интрига была закончена. Теперь им придётся заночевать на Эйгере, завтра все четверо будут на вершине. Часа четыре займет спуск по восточному склону, может, меньше. Значит, завтра вечером они вернутся в лагерь.
Фред прошёл вдоль невысокой ограды и остановился в двух шагах от группы альпинистов, беседовавших с местным гидом. Тот отвечал с важным видом и при этом пыхтел в пышные усы, пожимая плечами при каждом вопросе независимо от того, знал ответ или нет.
– На сегодня всё, насколько я понял? Вершина откладывается? – спросил один из парней, самый молодой из всех.
– Будут ночевать на леднике.
– Верёвку зачем сняли?
– Может, лишней нет… Не знаю.
– Зря сняли, – мрачно сказал кто-то из альпинистов. – Возвращаться тем же путём придётся. Время потеряют.
– С чего ты взял? Спустятся по восточному склону.
– Да куда там… Австриец еле ногами ворочает. Они вверх не пойдут, это точно. Рампу им не одолеть.
«Пойдут. Надо знать Вилли», – подумал Фред, но промолчал. Вмешиваться в разговор не хотелось, и он направился в палаточный городок.
Манфред выронил крюк, который с глухим стуком ударился об пол. Ракеш всё так же сидел на стуле спиной к окну. Казалось, он даже позу не поменял, настолько внимательно следил за Манфредом. Наконец решился нарушить молчание.
– Как «морковка»? Сработала?
Манфред поднял с пола ледовый крюк и бросил его в сумку. На глаза ему снова попался небольшой пластиковый шприц. Он решил не говорить Ракешу ничего, пока не выяснит, насколько ему можно доверять. Лист вытащил шприц, достал вальтер и направил ствол на Ракеша. Тот улыбнулся и развёл руками.
– Да, давайте добавим сцене трагизма. Послушайте, Лист… Чёрт!
Манфред сделал несколько шагов к двери, продолжая держать Ракеша на прицеле.
– Я не собираюсь вас убивать, кем бы вы там ни были. Я просто хочу, чтобы вы оставались в номере, пока я не вернусь в отель. И не нужно за мной следить, Ракеш. Я вернусь… Обещаю.
Лист дернул за телефонный шнур, вырвав с корнем розетку, спрятал пистолет и вышел.
*
В ближайшей больнице ему просто отказали и даже не назвали причины. В аптеке, что попалась на пути, не оказалось оборудования и необходимых реагентов, но стоявшая за прилавком миловидная девушка окликнула Манфреда, когда он уже толкнул стеклянную дверь на улицу. Вышла из-за витрины и почти побежала по залу, поскользнувшись перед самой дверью. Листу пришлось придержать её за локоть.
– Вот, – девушка поправила волосы и протянула Манфреду небольшой листок, – это независимая коммерческая лаборатория, тут неподалёку. Думаю, они смогут вам помочь.
– Спасибо.
Манфред взял визитку и, воспользовавшись паузой, внимательно рассмотрел девушку. Брюнетка с короткой стрижкой. Тёмные глаза и тонкие брови. Её можно было назвать стопроцентной красавицей, если бы не слегка крупноватый для её лица нос.
Выйдя на улицу, Манфред оглядел зал аптеки через прозрачную витрину. Увидел, как девушка повернулась в его сторону и улыбнулась.
Манфред обернулся ещё раз, когда поворачивал за угол, решив, что обязательно вернётся сюда, если, конечно, обстоятельства позволят.
Через пару кварталов он отыскал нужный адрес, вошёл и направился к невысокой стойке в углу холла.
Вся процедура заняла не больше четверти часа. В приёмную вышел пожилой мужчина, в одной руке он держал шприц, в другой – лабораторное заключение, которое тут же протянул Манфреду.
– Что там? – спросил Лист, одновременно пытаясь разобрать мелко отпечатанный текст.
– Пентотал, – ответил мужчина, – довольно сильный наркотик. Относится к препаратам для внутривенной анестезии. Практически отсутствуют побочные эффекты… Ну, если вводить небольшую дозу. Жирорастворимый… Что ещё?
– Убить при помощи него можно?
Мужчина пожал плечами и уставился на Манфреда. Поправил очки и засунул руки в карманы халата. Листу показалось, что тот несколько напуган и нервничает.
– Я вас не понимаю.
– Если ввести весь шприц? Можно ли убить? Что непонятного?
Мужчина надул щёки и несколько раз покачнулся взад-вперёд на каблуках. Вытащил руки из карманов и, не придумав, что с ними делать дальше, сцепил их за спиной.
– Нет. Количество может повлиять только на скорость получения нужного эффекта.
– Какого эффекта? – Манфред уже начинал терять терпение.
– Ну, замедление реакций организма, я не знаю… Пе-перед операцией. Как вам ещё о-объяснить?
От волнения мужчина начал заикаться.
– Снотворное?
– М-можно и так сказать.
*
Манфред открыл дверь и неслышно вошёл в номер.
Ракеш сидел за столом, раскачивался и перебирал пальцами белые блестящие чётки. Глаза его были закрыты, губы беззвучно шевелились. Манфред кашлянул в кулак, и Ракеш приоткрыл один глаз. Приподнялся, спрятал в карман чётки и снова опустился на стул. Лист разместился напротив.
– Быстро вы…
Манфред не ответил. Достал из кармана шприц, положил на стол. Пристроил рядом вальтер. Даже с предохранителя снял для убедительности. Ракеш рассеянно следил за Листом, демонстрируя полную незаинтересованность.
– Как вы объясните вот это? – спросил Манфред и кивнул на шприц.
– Я не знаю, о чём вы…
– Знаете!
– Послушайте…
– Я только что сделал анализ. Это не яд, Ракеш.
– И что?
– И что! Меня никто не собирается убивать, вот что! Так что им от меня нужно? Наверное, то же, что и вам, я правильно понял?
Ракеш облокотился на спинку стула и задумался, играя желваками. Наконец после продолжительного молчания он хлопнул по столу ладонями.
– Хорошо. Я расскажу вам всё, что мне известно на сегодняшний день. Но у меня есть одно условие…
Манфред отрицательно замотал головой и накрыл ладонью вальтер.
– Что? Вы не согласны? Это, между прочим, мой пистолет… – Ракеш указал на вальтер, – не забывайте об этом.
– Я помню.
– Послушайте, я вытащил вас из клиники. Я…
В этот момент Манфред во второй раз за сегодняшний день почувствовал сильный спазм и схватился за голову обеими руками.
Сколько сейчас? Часов пять, возможно – полшестого.
Было ещё довольно темно, и он несколько раз чуть не свалился на дно небольшого обрыва. Наконец, выбрал место, с которого Эйгер будет как на ладони.
Сегодня до полудня все четверо должны были пройти первое ледовое поле. Фред знал, что Вилли и Эдди собирались преодолеть ледник шириной в полкилометра за пять, максимум шесть часов, по сотне метров за час. Но сейчас было видно, что дела Вилли совсем плохи, и к десяти утра группа и до середины ледника не добралась. После небольшого отдыха альпинисты начали медленно спускаться.
К полудню они были в начале второго ледового поля и ещё полдня потратили на то, чтобы спуститься к Красному Зеркалу. Но верёвка, по которой они вчера прошли траверс, была опрометчиво снята. Фред видел, как в течение следующих трёх часов Андреас совершал одну попытку за другой, но зацепиться за противоположную сторону выступа так и не смог. Последние попытки Хинтерштойссера пройти тридцать метров траверса в обратную сторону Фред уже не мог разглядеть из-за окутавшего Эйгер тумана. К вечеру погода окончательно испортилась, и начался снежный буран.
Через минуту снег был везде, теперь Фред не видел ни отеля, ни палаточного городка. Он чувствовал, как раскалывается от невероятной боли его голова. Опустил глаза, но не смог разглядеть ни земли под ногами, ни собственных ботинок.
Кто-то сильно трясёт его за плечи.
– Манфред! Манфред!
На этот раз воспоминания были настолько реальными, что Листу показалось, что он всё ещё находится в Альпах.
Открыл глаза. Ни снега, ни ветра. Номер отеля, Ракеш. Он что есть силы трясёт Манфреда за плечи. Головная боль постепенно растворяется, уходит.
Манфред пришёл в себя и непроизвольно выдохнул. Ракеш всё ещё стоял рядом, наклонился, заглядывая Листу в глаза.
– Что вы видели?
– Ничего, – получилось еле слышно, безвольно.
– Лист, не пытайтесь меня обмануть. Только я один могу вам помочь, слышите?
– Отстаньте…
– Манфред!
– Хорошо! Имя Вилли Ангерер вам о чем-то говорит? – спросил Лист.
Ракеш отрицательно покачал головой.
– А Тони? Тони Курц?
– Нет.
– Может быть, Хинтерштойссер?
Ракеш сделал жест рукой, как будто пытался поймать ускользающую мысль. Щёлкнул пальцами и указал на Манфреда.
– Точно! Это альпинисты. Они погибли в тридцать шестом в Альпах.
Манфред был прекрасно осведомлён о том, какой сейчас год. Ещё в клинике, расписываясь в бланках после осмотров, он увидел дату. Не придал тогда этому значения, отложилось в памяти и всё. Получалось, что в тридцать шестом он просто не мог присутствовать при тех событиях – это выглядело бы как полный бред, абсурд! Тогда откуда такие явные образы? Откуда у него возникло ощущение полной сопричастности с происходящим в горах?
Манфред вспомнил и о более реальном предмете – ледовом крюке, который лежал на дне сумки. То, что Лист до аварии был альпинистом, теперь не вызывало сомнений. Значит, он хорошо знал историю восхождений, наверное, так. Ну да, это всё объясняет. Как профессионал он не мог не интересоваться такими подробностями, по-другому и быть не могло. И крюк – это тоже вполне объяснимо: вещица досталась ему по наследству или в подарок… Нашёл при восхождении, вытащил из расщелины… Да, господи, вариантов – море.
Обо всём увиденном Манфред рассказал Ракешу. В любом случае, какие бы цели ни преследовал его новый знакомый, он был единственным человеком, который оказывал ему реальную помощь. Возможно, рассчитывая в итоге на определенную плату, но это не имело значения. По крайней мере, на сегодняшний день.
Ракеш продолжительное время молчал, раздумывая над тем, что услышал. Наконец произнёс:
– Ну что же, всё сходится. Я ведь не зря привёз вас во Франкфурт. Можно, конечно, и рассказать, но будет лучше, если вы всё увидите своими глазами.
(обратно)
Глава 6
СССР, Ярославская область, пос. Переборы. 1940 год.
Со строительством плотины на Шексне в срок явно не укладывались. Уже зима на исходе, работы – конь не валялся, а планировали к лету уже запускать. Куда там!
Начальник строительства Осипчук каждое утро на разнарядке матерился на чём свет стоит. Приходилось работать в две, а то и в три смены. Павла почти всегда назначали в ночную из-за «политики». Так что по ночам он горбатился, а не отдыхал, как все нормальные люди. Днём в бараке тоже не поспишь – хавчик приготовить, мастырку изобразить, подлечить кого или убрать за блатными. Делов море.
Особо Завьялова не трогали. Только Круглов иногда по жопе похлопает или пристроится сзади, когда Пашка стоя раком полы моет. Для всеобщей ржачки вроде как.
«Не любите свет советской власти – будете хуярить по ночам!» – любимая поговорка Осипчука прижилась и в жилзоне. Этими словами Днепр каждую ночь напутствовал «политических».
В тот раз Завьялов ещё с вечера почувствовал, что Круглова сносит – видать, от долгого воздержания ему в голову малофейки накидало. Посматривал маслено и влажно, поглаживал. Чуть в задницу не залез, когда Пашка блатным накрывал.
«Добром не кончится», – подумал тогда Завьялов. Так и вышло.
Под утро, уже выходя с объекта, Павел краем глаза уловил в темноте суетное движение. Как будто кто крадётся между опорными колоннами. Дёрнулся со страху и зажал в кармане шаровар заточку. Попробовать бежать, спрятаться? Да куда?! Плита сверху, плита снизу. Всё открыто, как на ладони. Колонны, кое-где перегородки.
Только собрался рвануть, как кто-то ухватил за ворот телогрейки. Прижал к бетонной диафрагме и дыхнул в лицо гнилым. Так и есть – Круглов.
– Что паря, смыться хотел?
Круглов уперся локтем, прижал Пашку к стене, сильно передавив шею. Другой рукой шарил между Пашкиных ног.
– Пусти, – выдавил из глотки Павел. Получилось хрипло и неубедительно.
Круглов громко дышал, похрюкивая, словно боров, и пытался стянуть с парня штаны. Мешали Пашкины руки в карманах. Павел ещё сильнее сжал заточку. Она вспорола штанину и запуталась в рванье. Он начал выкручиваться, пытаясь освободить руку. Круглов ещё сильнее прижал Павла и выставил вперёд колено, упёрся в живот. Сверкнул в темноте зубами.
– Думаешь, если Днепра подлечил, твоя жопа под пакт Молотова – Риббентропа попадает? Сейчас мы её причешем, паря…
Павел извернулся и высвободил руку. Закрыл глаза и, мысленно прочитав первую строку из «Отче наш», запустил руку по дуге, что сил было. Получилось не очень сильно, но зато точно. Как раз между задравшейся короткой телогрейкой и штанами. Прямо в белую полоску не прикрытой одеждой кожи. Круглов ухнул и ослабил хватку. Потом отпрянул и схватился за бок. Но Пашкин кулак с заточкой уже летел Круглову в живот. Ударил в мягкое. Круглов перегнулся пополам, ушанка свалилась с бритой головы. Пашка даже по сторонам не смотрел – не интересно было, видит кто или нет. Уставился на зека и отступал, держа заточку в вытянутой руке. Круглов шёл на него, хватая ладонью воздух. Другая рука прикрывала живот. Пашка видел, как пузырится между пальцами кровь.
Круглый опустился на колено и привалился к стене. Сказал что-то. «Сука», вроде, – Паша так и не разобрал толком. Ему внезапно стало интересно, он наклонился, затем присел на корточки рядом с Круглым. Долго вглядывался в пульсирующую вену на шее, в дрожащие веки, разглядывал расплывающееся на бетоне темное пятно.
Вот она – смерть. Не из тех, что раньше, другая, непохожая. Те, что раньше, приходили свыше. Всегда решал кто-то неизвестный, находившийся за гранью человеческого разумения. Теперь всё было иначе. Это его, Пашкиных, рук дело. Страх постепенно пропал, испарился, как не бывало. Дыхание выровнялось, стало спокойно, почти как на погосте. Пашка наклонился к Круглому, прислушался. Дышит.
Завьялов сел на пол, прислонился к стене. Закрыл глаза и втянул носом прелый запах подыхающей зимы. Вспомнил Пятигорск, мать. Далеко всё это, и как будто уже и не его, чужое. Вспомнил чердак, бабкино наследство. А что если силу забрать? Чем чёрт не шутит!
– Решился, значит? – услышал Паша знакомый голос.
– Решился, – прошептал в ответ.
– Ой, смотри. Уведёт тебя вбок, дорогу обратно не отыщешь.
– Обратно мне пути нет.
– Да и туда криво, Павлик. Не боязно?
Завьялов резко открыл глаза и прогнал видение.
Только не расслабляться. Выбираться надо отсюда, иначе так и сдохну здесь! А чтобы выбраться, сила нужна. А сила, вот она – стенку подпирает, того гляди богу душу отпишет. Ну, ничего, Круглов детина здоровая, быстро не загнётся. В бараке не хватятся до утра. Старостин, сосед, на ночные работы не ходит – спит, поди. Остальные так устали, что не загоношатся. Им бы только до вагонки доползти и в сон провалиться.
*
Пашка рванул к бытовке. Там, под вагончиком, чуть прикопана в мёрзлую землю заначка. Задолго место подбирал. С вышек не видно, фонарь на сторону светит. Да и вертухай к концу смены уже с мыльными глазами, что сова днём.
Завьялов пронесся гулким машинным зданием, выскочил в ночь, вывернул в сторону железобетонных камер. Пригнулся и пересёк открытое пространство, краем глаза поймав свет прожектора. Метнулся к теплушке, упал и замер.
Откинув смёрзшиеся комья, вытянул задубевший на морозе свёрток и запихнул за пазуху. Теперь вниз, к котельной. Там он видел железный стол, а дверь можно «козлом» подпереть. Рядом весь день столярничали, он сегодня заметил.
Спустился в котельную – бетонный бункер с одним отверстием для вентиляции и дверью. Скинул лишнее с металлического стола, приготовил нож, молоток, пару свечей, которые удалось тайком стянуть из материной посылки. Осталось только наверх подняться и затащить сюда Круглова.
Круглый не сопротивлялся, только пыхтел и постанывал, когда Пашка тянул его по ступеням. Нужно было спешить, сил у него почти не осталось, видать, крови много потерял. А с мёртвого силы не поимеешь, возня одна и бессмыслица.
Успеть, успеть, – колотилось в Пашкиной голове.
Вот и дверь.
Павел раздел Круглого. Долго возился, пару раз поскользнулся на бетонном полу, залитом вязкой кровью. Кое-как перекинул Круглова на столешницу, перевернул на живот. Присел возле стены отдохнуть и перекурить. Зек тяжко хрипел, у него хватило сил повернуться лицом к Паше, открыть глаза и даже – нет, не смотреть – наблюдать.
Павел зажёг свечи в изголовье и ногах Круглова. Взял нож. Нож был необычной формы: короткое и широкое полотно с поперечным расположением рукоятки и крюком на конце лезвия. Делал его на заказ один из «политических», бывший слесарь и шпион по совместительству. Пашка отвалил за него восемь рублей и шерстяной свитер.
Завьялов стоял у стола, разглядывал клинок и вспоминал, как ещё совсем пацаном лежал на овчине в пещере Машука, выпив травяного зелья. Страшно было тогда аж до жути. Он прислушался к своим ощущениям – страшно ли ему теперь? Посмотрел на тело Круглова. Нет, не страшно. Наоборот, внутри свербело, и ему хотелось быстрее начать ритуал. Тогда время тянулось, будто расплавленная смола, а сейчас всё скрутилось, сжалось в пружину. Странная штука – время. На воле оно по-другому идёт, незаметно. А тут что ни день – вечность.
Круглов дёрнулся и скосил на Павла глаза. По-рыбьи выпученные, с жёлтыми белками.
– Слы-ы-ыш-ш-шь… Паря… Пош-ш-шутил… Я…
Зек дёрнул рукой, видать, чувствовал, что хана ему, хотел приподняться, покалякать душевно, зацепиться за жизнь.
– Ч-ш-ш-ш, – Паша положил ладонь на плечо Круглого. – Тихо, тихо, дядя. Ты же мужик. Встретишь, как полагается.
Круглый закрыл глаза и дёрнулся. Издал нутром нечто похожее на всхлип и на рык одновременно. Заплакал. По носу его пробежала тонкая струйка, зацепилась за кончик, повисела и упала на стол.
Паша думал о чём угодно, только не о том, что будет, когда его завтра увидят в окровавленном ватнике. А потом хватятся пропавшего зека. Неважно, другого такого случая может и не представиться. А телогрейку и отстирать можно. «До утра высохнет, если на трубу от буржуйки накину», – подумал Пашка и положил руку на затылок Круглова. Шепча по памяти прабабкины заклинания, сделал неглубокий надрез по всей длине позвоночника. Круглов невнятно замычал и попытался снова приподнять руку. Паша ещё раз провёл ножом по заполненному кровью надрезу, теперь с усилием нажимая на рукоятку.
Дело оставалось за малым. Вынуть позвоночник, зажав его с двух сторон, чтобы ни одна капля спинномозговой жидкости не пропала. Разогреть воду, но так, чтобы она не закипела. Сцедить туда прозрачный ручеёк из трубчатого канала, дать отстояться и выпить. А позвоночник лучше всего закопать в землю. Правда, земля сейчас мёрзлая, на это уйдёт куча времени, а Завьялову нужно до подъёма попасть в барак…
*
– Круглов!
Старшина выдохнул в морозный воздух очередную фамилию и шмыгнул носом. Выругался. Над шеренгами поднимался пар; серая масса топталась, согревая ноги. Никакого Круглова не было ни видно, ни слышно.
– Круглов!
– Нет его, – кто-то подал голос.
Всем велели оставаться на холодке.
– А ну сложились все!
Первые ряды присели как подкошенные, за ними следующие. Кто-то из зеков дернул Завьялова за рукав.
– Да садись ты!
Павел сел на корточки.
– Бошки! Бошки!
Между рядами уже ходил конвойный, орудуя прикладом. Ткнул Пашке в плечо.
– Башку ниже! Ниже, сказал!
Первым делом обшмонали и перевернули всё в бараке. Потом хозблок, баню и кочегарку. Когда уже собирались осматривать периметр, со стройки прибежал запыхавшийся конвойный.
Перетёрли невдалеке. Было слышно, как начальник лагеря Коваленко орал на Осипчука. Начальник стройки плевался словами в ответ. Старостин пихнул Пашку локтем в бок, кивая в сторону начальства.
– Глянь, Завьялов. Чисто как псы. Только что не гавкают.
Всех загнали обратно в барак и пристегнули на ворота четверых конвойных.
«Ночных» – сразу на допрос, в том числе и Пашку. По одному заводили и выводили на улицу через противоположную дверь. Вопросы задавал лично сам Коваленко. Когда настала Пашкина очередь, он почему-то подумал: «Пускай узнают. Особо ничего не сделают, зато в бараке бояться будут. Ну, срок накинут. Один чёрт – где десять, там и пятнадцать. Сразу рассказывать не стану, как пойдёт, по ситуации».
Пашка был уверен, что его скоро не будет в лагере. Откуда мысль такая закралась, неизвестно. Предчувствие, скорее всего. Пашку оно последнее время не подводило.
Завьялов вошёл в кабинет, назвал номер и фамилию. Сел на стул аккурат по центру кабинета. За спиной навис глыбой Костенко – конвойный.
– Во сколько со смены пришёл?
Пашка уставился на Коваленко. Сделал вид, что вспоминает.
– Не помню, гражданин начальник. Светало уже. Да и откуда мне знать, часов-то нет.
– Старостин сказал, что ты под утро заявился.
«Сдал, хрен старый, – подумал Пашка. – Ну, значит, так тому и быть».
Оправдываться не стал, только пожал плечами и уставился в угол. И вдруг его словно током ударило. Перед глазами мгновенно почернело, и он стал одну за другой называть фамилии и имена. Помимо своей воли, как будто говорил не Пашка, а кто-то сидящий внутри.
– Каверзнев Геннадий, Самойлов Пётр, Устименко Олег, Кашин Илья, Свиридов, Панин…
Сбоку ударили в висок, и Пашка упал вместе со стулом. Удар у Костенко был плотный и сильный. Пашка припомнил, как осенью тот два ребра одному из зеков сломал.
– Ты бредишь, что ли, малахольный?
Конвойный подхватил его под руки и снова усадил на стул. Голова гудела, и Паша, наклонившись вперёд, смотрел теперь на дощатый пол. Слышал, как Костенко тихо сказал:
– Товарищ майор, у него телогрейка сырая… Там же кровищи было. Наверняка застирывал…
Коваленко жестом остановил конвойного. Поднялся, обошёл стол и встал напротив Пашки. Завьялов теперь видел начищенные до блеска сапоги начальника лагеря. Тряхнул головой, пытаясь собрать воедино разбросанные от удара мысли. Коваленко решил больше не ходить вокруг да около, а задал вопрос в лоб.
– Ты куда позвоночник дел?
Пашка решил повременить с откровениями об убийстве Круглова. Его мысли занимали теперь имена и фамилии, которые он только что произнёс. Ему и самому было непонятно, откуда они взялись. Он не знал и половины из этих людей. Только Кашин и Самойлов были из их барака. Оба блатные. Устименко вроде арматуру вяжет на соседнем участке, но он не уверен. Остальные ему вообще неизвестны. Но он точно знал, что их нужно записать, фамилии эти. Пока он ещё помнит. И тут его снова накрыло какой-то тёмной волной предчувствия. Пашка увидел шестерых одетых в телогрейки людей, пробирающихся по весенней размазне дороги.
– Я скажу, гражданин начальник. Только условие одно…
Пашка зажмурился. Знал, что за «торги» может ещё раз по голове получить. Его никто не трогал, и он открыл глаза. Огляделся. Коваленко всё так же стоял напротив, скрестив руки на груди. Вопросительно смотрел на Пашку.
– Фамилии запишите, гражданин начальник, – сказал Завьялов.
– Какие фамилии?
Пашка снова повторил фамилии и имена. Коваленко кивнул, и конвойный записал со слов Завьялова. Начальник лагеря взял листок и пробежался по тексту глазами.
– Кашин… Угу. Устименко. Ну, этих я знаю. Что за Каверзнев? Свиридов? Кто это?
– Побег будет, – сказал Пашка и откинулся на спинку стула. – Эти шестеро уйдут в мае. Не возьмёте ни одного. Все уйдут.
– Ну, допустим, если уйдут Каверзнев со Свиридовым, мне похуй. Я их знать не знаю и знать не хочу. Ты мне, друг любезный, расскажи про Кашина да про Устименко. Ну?!
Завьялов промолчал, и конвойный снова ударил его в ухо. В то же место целил, но на этот раз Пашка удержался на стуле, пошатнулся только. Да и удар был не сильный. Так, для острастки больше.
– Я не знаю.
– Ладно, твоё условие я принял. Фамилии записал, вот! – Коваленко потряс листком перед глазами у Пашки. – Теперь ты мне расскажи, куда позвоночник дел. Хирург-ортопед, мать твою!
– Нейрохирург, – поправил его Пашка.
– Что?
– Нейрохирург, говорю.
Конвойный уже собирался в третий раз приложить Пашку своим свинцовым кулаком, но Коваленко его остановил.
– Да погоди ты… Он мне живым нужен. Рассказывай, куда дел позвоночник Круглова.
Пашка рассказал всё от начала до конца. Скрыл только, что убил и вырезал позвоночник Круглова, чтобы совершить ритуал. Ему вряд ли поверят или наоборот – слишком много вопросов станут задавать. А беседовать с властями Завьялов не хотел. Не любил он советскую власть, и чем дальше, тем больше. Поэтому решил всё списать на месть. Сказал, что Круглый домогался его и проходу не давал. И заточка не его была, а Круглова – пойди теперь докажи. Указал место, куда закопал кости. Про тайник с ножом, естественно, промолчал.
Павла почти неделю держали в карцере. Приезжал подслеповатый следователь из Рыбинска, и Пашку пару раз водили к нему на допросы. Повторил то же, что и Коваленко. Не упомянул только про фамилии. Следователь очень интересовался, зачем Завьялов позвоночник у жертвы удалил. – Осерчал я, – ответил Завьялов, – уж очень он меня допекал.
За всё про всё, включая особую жестокость, Пашке накрутили ещё пять лет. Сунули под мышку свёрток с мотлохом и пихнули в спину: «Дуй в барак, срок догуливать».
Пока шёл по притоптанному снежку в сторону «дома родного», где-то в ладонях и ступнях ещё изворачивался страх. Когда толкнул дверь и вошёл в барак, уже и страха никакого не было.
Смотрели на него, как на прокажённого. Вроде и с отвращением, но тронуть боязно. Значит, вышло с Кругловым именно так, как Пашка и задумывал. Видимо, правду говорили прабабкины писания, что сила в позвоночнике сидит. Где же ей ещё быть, если не там? Где стержень, там и сила.
Завьялов вошёл и бухнулся на вагонку. Старостин – тут как тут. Присел рядом. Перепуганный какой-то – помнил, видать, как нашептал товарищу начальнику зоны про Пашкино опоздание в ночь убийства.
– Как ты?
– Нормально.
– Говорят, накинули тебе?
Пашка только плечами пожал и поморщился. На Старостина он зла не держал. Затюканный человечишка, что с него взять.
*
С тех пор Завьялова больше не трогали. Он не убирал, не готовил для блатных. Только лечил иногда, правда, под присмотром кого-нибудь из сотоварищей. Днепр приблизил его к себе и разрешил не ходить на работы, всё допытывался, зачем Пашка из Круглова позвоночник выдернул. Так и говорил – «выдернул». Паша всё больше молчал. Сильно изменился за последнее время, заматерел и повзрослел.
А в середине марта его к начальнику лагеря дёрнули. Коваленко сидел за столом и просматривал бумаги. Почёсывался озабоченно.
– Входи, Завьялов, – не дожидаясь, пока Пашка назовёт фамилию и номер, подозвал его Коваленко. – Садись. Разговор есть.
Пашка сел. Ждал несколько минут. Видать, начальник никак не мог решить, с чего начинать. Коваленко, наконец, крякнул и поднял глаза от документов.
– Бумажку тут твою нашёл.
– Какую ещё бумажку?
– С фамилиями, Завьялов, с фамилиями.
Пашка всё прекрасно помнил, только вида не показывал. Пожал плечами и по привычке уставился в угол. Его блатные в своё время научили – при допросах в угол смотреть. Зачем – толком не объяснили. Вроде как начальство от этого раздражается. На допросе ведь как? Психологическая война, не меньше. Кто кого пересидит. Правда, долго не высидишь в угол глядючи – сразу начинают по голове бить.
– Короче, так. Пришло пополнение. В курсе, наверное?
Пашка кивнул. Видел на днях, как две серые шеренги по баракам разводили. К ним никого не определили, да и куда?! И так на головах друг у дружки – один баланду варит, другой ногти срезает ему в котелок.
– Просмотрел я списки вновь прибывших, и вот что удивительно, – Коваленко сделал паузу и достал из-под вороха бумаг тот самый листок, – Каверзнев Геннадий Андреевич, Свиридов Иван Ильич и Панин Виктор Сергеевич в списке присутствуют. Что можешь сказать по этому поводу?
– Ничего не могу сказать. Всё, что знал, я вам в прошлый раз выложил.
– Не юли, Завьялов. Говори, откуда их знаешь? С пересылки? Или на воле ещё вместе крестились? Давай, рассказывай.
– Я не знаю, гражданин Коваленко. Мне тогда что на ум пришло, то я и сказал. А откуда взялось? Ну, не знаю я! Знаю, что побегут в мае, и всё.
– В карцер хочешь?
Пашка опустил голову и замотал ею, как припадочный. В карцер не хотелось.
– Говори тогда.
– Я ещё с детства знал, что будет, гражданин начальник. Прабабка у меня…
– Знаю, в деле написано. Ладно, не стану тебя терзать больше. Одно дело к тебе. Там двое из твоего списка в бараке вашем – Кашин и Самойлов, кажется… Ты присмотри за ними. Если что, сразу ко мне, понял?
