Текст книги "Приют Одиннадцати"
Автор книги: Вячеслав Ракитянский
Жанр:
Детективная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)
Павлик хотел было убежать, но ноги его стали внезапно свинцовыми, неподъёмными. Он просто сидел и слушал, как заворожённый.
– Тут уже кровь нужна… А где кровь, там ярмо… Там ты уже подневольный.
Голос у прабабки был хриплый и глухой. Говорят, она курила какие-то травы, мох и даже кору.
– А как силу получить? – спросил Пашка, немного осмелев.
– Силу? Ишь ты… Силу другого человека можно через позвоночник взять, но это не каждый сможет… А вот если удалось тебе, считай – повезло.
Бабка подумала мгновение и добавила:
– А может, и нет. Тебя эта сила будет сама вести, пойдёшь за ней, как привязанный…
– А ты пробовала?
– Я? Нет… И тебе не советую.
– Почему? – спросил Пашка.
– Порой она приводит не туда, куда ожидаешь…
К сожалению, половину из написанного прочесть было тяжело. Листы рукописи, ветхие и затёртые, буквально рассыпались в руках. Со временем Пашка научился выводить бородавки, лечить простуду, снимать порчу и предсказывать будущее. Всё это напоминало детскую игру, пока Павел, будучи уже достаточно взрослым, не задался вопросом: а что будет с ним самим? То, что он увидел, надолго отбило у него охоту заниматься предсказаниями, особенно касающимися его лично.
*
В тот день он с самого утра отправился к подножью Машука, чтобы собрать эндемики, необходимые для проведения ритуала. Да и места безлюднее, чем у подножия гор, вряд ли отыщешь. Паша собрал все нужные травы, забрался в одну из пещер на западном склоне и развёл огонь. На все приготовления ушло не больше часа. Когда отвар закипел, Павел, обжигая пальцы, снял с огня жестянку. Дал немного отстояться. Сделал перочинным ножом надрез у основания большого пальца и выдавил в банку несколько капель крови, перемешал и подождал, когда отвар окончательно остынет.
Паша закрыл глаза и по памяти произнёс заученные наизусть заклинания. Ещё раз перемешал отвар, выпил небольшими глотками и, откинувшись на подстилку из овечьей шкуры, мгновенно отключился. При этом он понимал, где находится на самом деле. Было странное ощущение, что сознание разделилось и одновременно существует в двух реальностях.
Паша увидел стол… На столе – нож довольно странной формы. Короткий клинок располагался перпендикулярно рукоятке и имел на конце небольшой крюк.
У стола появился силуэт человека. Тот зажёг несколько свечей, взял нож, пропустив лезвие между средним и указательным пальцами.
Разгоревшиеся свечи осветили пространство, до этой минуты скрытое темнотой. На столе лицом вниз лежал мужчина. Паша знал почти наверняка, что тот жив. И ещё в одном был уверен, хотя и боялся признаться себе в этом: человек с ножом – он сам и есть, только гораздо старше. Одновременно появилось предчувствие совершенно жуткой развязки. Паша испугался и попытался отогнать видение, но не мог сконцентрироваться, оставаясь пассивным наблюдателем и одновременно участником кровавой сцены.
Первый надрез прошёл прямо по линии позвоночника, от копчика до основания черепа, образовав неглубокую бороздку, которая мгновенно наполнилась кровью. Павел заметил, как дёрнулись ноги лежавшего на столе человека.
В следующее мгновение его вывернуло. Он чуть не захлебнулся собственной рвотой, перевернулся на бок и попробовал встать на ноги. Наступил в тлеющий костёр, шарахнулся в сторону, оступился и упал, не удержав равновесия.
Тем временем действие в кровавом сне развивалось шаг за шагом. Человек погрузил нож глубоко в тело жертвы в районе крестца и выверенным движением провернул клинок. Послышался хруст.
Паша поднялся и сделал несколько шагов к выходу из расщелины. Ему казалось, что достаточно выйти на свет, и видение исчезнет.
Когда рука человека потянула за позвоночник, чтобывывернуть его из тела мужчины, Пашка уже спускался вниз, с трудом удерживаясь на ногах. Он смутно помнил, как добрался в тот вечер до дома, как лёг в постель. Окончательно прийти в себя он смог только на следующее утро.
С тех пор прошло уже несколько лет, но Пашка очень хорошо запомнил тот день. Понимал, что от судьбы не уйдёшь, и в то же время ему очень хотелось её изменить.
*
К дому майора Пашка Завьялов и Мария подошли около полуночи. На пороге их ждала Зинаида. Ещё издали углядев, закудахтала:
– Давайте уже. Сколько вас ждать можно? Тебя, Мариша, только за смертью посылать…
Сказав последнюю фразу, Зинаида Петровна воровато перекрестилась. Прошли в дом. Алексей Петрович сидел во главе стола. Когда вся троица вошла, он неприветливо оглядел Пашку с головы до ног, сверкнул глазами на тёщу.
– Я же просил.
– Ну, так… Веню вы же не хотели.
Майор махнул рукой, понимая – спорить бесполезно. В конце концов, она мать. Худого не сделает. «С Пашки, правда, толку, как с козла молока, – подумал майор, – однако чем чёрт не шутит. Других-то вариантов нет, глядишь, и поможет».
– Как она? – Зинаида кивнула в сторону комнаты Анны.
– Хуже.
Зинаида выпроводила увязавшуюся за ними Марию. Любопытная и охочая до чародейств домработница недовольно забурчала. Тёща вернулась и, виновато глядя на Алексея Петровича, подхватила Пашу под локоть.
– Павлик, проходи в комнату.
Зинаида провела его до спальни и, осторожно приоткрыв дверь, заглянула внутрь. Пашка, стоявший за её спиной, безошибочно уловил запах смерти. Он давно научился распознавать её скорое появление. Иногда по глазам человека, которые становились мутными и глубокими, но чаще по запаху, кисловато-приторному, отдающему сыростью свежевспаханной земли. Именно такой запах наполнял сейчас комнату, где лежала больная.
Зинаида вошла в комнату, а Паша в нерешительности застыл на пороге, прекрасно понимая, что его присутствие мало что изменит – слишком поздно.
– Иди уже, – майор втолкнул Завьялова в спальню, вошёл следом и закрыл дверь.
Паша положил на столик холщовый свёрток, который всё это время держал в руках. Развернул и достал несколько предметов, вызвавших трепетную надежду у Зинаиды и смутные подозрения и неприязнь у Алексея Петровича: отлитую из свинца пентаграмму, чашу, нож с длинным лезвием, пучки трав, уголь и соль. Разложив всё это на столике, Паша опустился на колени перед постелью умирающей, положил одну руку ей на лоб, а другую на живот. Еле слышно зашептал. Зинаида тихо плакала, а майор боролся с желанием схватить шарлатана за шиворот и выкинуть из дома.
Знахарь закончил произносить заклинания, растёр в ладонях высушенные стебли, смешал с солью и посыпал в ногах и в изголовье постели.
– Это всё? – еле сдерживая раздражение, спросил майор.
– Лёша, ну зачем ты…
Зинаида испытывала к зятю уважение, иной раз доходившее до патологического страха. И когда страх пересиливал, она называла Алексея Петровича на «ты». Наверное, так она пыталась защититься от этого неприятного ощущения. И в этот раз тёща попыталась успокоить Алексея, сократив его имя до уменьшительного «Лёша». Бог знает, чем ещё она собиралась умаслить грозного майора, но Паша не дал ей договорить. То, что он произнёс в следующую секунду, заставило майора сжать кулаки.
– Нет, не всё. Мне нужен петух. Чёрный петух.
– Слушай, сынок, – нарочито по-отечески сказал майор, – а не пошёл бы ты…
– Я принесу, – отозвалась Зинаида и дёрнула зятя за рукав мундира, – есть у нас. Как раз чёрный.
Тёща сама испугалась собственной смелости и теперь с мольбой смотрела на Алексея, которому было невыносимо совестно за свою минутную слабость – как он, коммунист и атеист, опустился до того, чтобы пустить под свою крышу этого недобитого колдуна?
– Делайте что хотите, но не в этом доме.
Майор кивнул на дверь из спальни, не сводя пронзительного взгляда с Пашки. Казалось, ещё немного, и Алексей Петрович набросится на врачевателя. Павел завернул свои колдовские пожитки обратно в холстину и вышел из комнаты следом за Зинаидой.
Оказавшись на улице, Пашка услышал суетливое топанье ног, ошалелые крики перепуганной птицы и ругань. Зинаида стояла возле входа в сарай и руководила действиями домработницы. Борьба была недолгой, и вскоре обе женщины подошли к Пашке. Мария крепко прижимала к груди иссиня-чёрную птицу. Петух, предчувствуя неладное, истерично бил лапами и топорщил пережатые крылья.
Паша достал из свёртка чашу, поставил на скамью. Взял петуха из рук Марии и одним резким движением оторвал ему голову. Женщины даже охнуть не успели. Обезглавленное тело в Пашкиных руках дёрнулось и затихло. Несколько капель крови разлетелись веером и окрасили тёмным горошком выцветший Маринкин сарафан.
Завьялов сцедил кровь в чашу, взял мешок и запихнул в него птицу. Затянул верёвку. Перелил кровь в бутыль, собрал свёрток, закинул на плечо мешок, попрощался и вышел за ворота.
*
К часу ночи Павел добрался до пятигорского некрополя, старого кладбища, заложенного ещё при генерале Ермолове.
В детстве Павел часто приходил сюда с матерью. На кладбище были могилы всех Пашкиных предков, кроме одной – той самой прабабки, которая оставила после себя рукописи. Вернее, могила была, но в один момент как испарилась. Лет десять назад Павлик последний раз стоял перед каменным крестом, украшенным по центру розеткой из лабрадора. Могила была аккурат по центру кладбища, далеко от остальных родственников, между двумя неприметными надгробиями. С тех пор ни Клавдия, ни сын не могли её отыскать, как ни старались.
Откупорив бутылку, Паша выплеснул кровь перед центральным входом на кладбище. Размахнувшись что есть силы, перебросил мешок с «откупом» через каменный забор. Опустился на колени лицом к кованым воротам и начал скороговоркой произносить заклинания.
– Заклинаю вас, здесь ныне спящие. Как первым, так и последним вашим днем… крещением… прощеньем… вашими славными делами, вашими тайными грехами. Родами, которые вы терпели. Будьте все свидетели и просители, как я откуп отдаю. Прошу вас… снимите от рабы божьей Анны болезнь… так, чтобы она на теле её не была, сама себя съела и изжила. Кто этот откуп поднимет, с живого тела на мёртвое перетянет… Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Ныне и присно и во веки веков. Аминь.
Павел поднялся с колен и поцеловал витую решётку кладбищенских ворот. Внезапно в голову ему пришла мысль: а не поискать ли пропавшую могилу сейчас, ночью?
Он проскользнул между приоткрытыми створками решетки и принялся бродить траурными аллеями, пробираясь к центру кладбища.
За некрополем с самого основания водилась слава места загадочного. Кладбище закладывал обрусевший немец, тогдашний губернатор и командующий войсками Кавказской линии, генерал фон Сталь. Когда выбрали место, Карл Фёдорович сказал, что надо, мол, первым похоронить здесь лицо значительное. А через три дня взял да и помер. С него кладбище и началось.
Павел знал каждую могилу, каждый памятник. Прямо у входа похоронен матрос Матвеев, командовавший Таманской армией, которого потом большевики же и расстреляли. Вот так, сначала командиром выбрали, а потом сами и убили. Чуть дальше и левее – могила начальника ОГПУ. Говорят, умер от разрыва сердца накануне собственного ареста. А на надгробии – лицемерное «Большевику-ленинцу, бойцу-чекисту».
Если сойти с центральной аллеи влево, то можно увидеть самое красивое надгробие. Ажурная резьба по известняку. Могилка дочки богатого купца, которая на себя руки наложила по причине безответной любви. Говорят, что девушку сначала хотели похоронить за пределами погоста, как и положено самоубийцам, да отец настоял. Много помогал городу, и духовенство разрешило.
А ещё здесь была могила Лермонтова, да не прижился тут русский поэт, выкопали и отправили к матери в Тарханы.
Павел шел и думал, что у каждого кладбища таких историй – пруд пруди. Он любил здесь бывать, с мертвецами было гораздо спокойней и уютней, чем в мире живых.
От мыслей Завьялова отвлёк тусклый матовый свет, который пробивался сквозь заросли кустарника. Он остановился, вглядываясь в темноту. Различил фигуру в белой накидке, сидевшую чуть в стороне от странного источника света, подошел ближе. Так и есть – у одной из могил сидит человек, его голову и плечи укрывает белая шаль. Лица не видно, да и сидит непонятно на чём, словно над землей парит. Павлу страшно стало, да ноги сами несли. Так и шел, пока не оказался в пяти шагах от колыхавшейся в воздухе фигуры.
– Здравствуй, Павлик.
Паша обмер: узнал голос прабабки. И хотел ответить, да страх так скрутил, что и слова произнести не смог.
– Ну, что же ты молчишь, Паша? Спрашивай, раз пришёл. Ведь ты за этим?
Завьялов глотнул воздуху, но заговорить не решился.
– Спрашивай! – рявкнула старуха.
Паша вздрогнул, упал на колени и перекрестился. Бабка захохотала, и Завьялов немного успокоился.
– Ну?
– Выживет ли Анна?
– Ты всё правильно сделал, а вот выживет или нет, на то воля Господа.
– А со мной… Что будет?
– Вышел ты на дорогу, Павлик, которая заведёт тебя так далеко, что обратного пути уже не найдёшь. Быть знахарем – груз тяжелый, не каждый выдержит.
– А ты?
– А что я? Сам видишь, до сей поры неприкаянная.
– Что мне делать?
– Что бы ты ни делал, от судьбы не уйдёшь. Это уже там, – бабка подняла руку и указала пальцем в небо, – там решается. А я помолюсь за тебя, Паша. И ты молись.
Завьялов ткнулся лицом во влажную от росы траву, зашептал молитву. Когда поднял голову, прабабки уже не было. Только розетка из лабрадора блестела, играя лунным светом.
На следующее утро Анна самостоятельно встала и даже смогла позавтракать. После чего снова ушла в спальню, легла в постель и тихо умерла.
Хоронили Анну в среду. Пашка тоже пошёл на похороны – видимо, чувствовал и свою причастность ко всей этой истории. Несколько раз ловил на себе тяжёлый взгляд Алексея Петровича. Было страшно.
*
Пашка проснулся от стука в дверь. Колотили от души, как к себе домой или спьяну. Поднялся и не спеша прошёл в сени. Уже подходя к двери, прислушался – на крыльце топтались и вполголоса переговаривались.
– Кто?
– Открывай! – по-хозяйски, без «здрасьте», пробасили снаружи.
– Вам кого? – Пашке стало боязно отпирать дверь незнакомцам.
– Открывай, – повторили снаружи, а затем бухнули, – НКВД!
Пашка тут же отодвинул щеколду, как будто его заколдовали. Магия звуков, не иначе.
Припечатав хозяина спиной к повлажневшему за ночь тёсу, вошли трое. Среди них Алексей Петрович.
– Здрасьте, – прошептал Паша.
Майор остановился напротив Павла, остальные прошли через сени в дом, топоча, как на плацу.
– Запрещённое есть? – спросил Алексей Петрович.
Не дожидаясь ответа, схватил Пашку за ворот и потянул из сеней. Усадил на лавку в красный угол. Двое уже вовсю шарили по избе. Причиндалы Пашкины нашли сразу, он их и убрать-то не успел. Пентаграмма, нож, ещё замаранный птичьей кровью, пучки травы – всё это хозяйство легло на стол. Взялись за книжные полки. Майор только скрипел сапогами взад-вперёд. Не спрашивал, не орал. Пашка толком и не проснулся ещё, тоже молчал.
– Товарищ майор, – одетый в светлую летнюю форму энкавэдэшник протянул Алексею Петровичу листы, изрисованные каббалистическими знаками.
Майор только глянул исподлобья и кивнул на стол, мол, складывай, потом разберёмся. Им только волю дай, всё на стол потащат. Стопка книг росла, майор взял верхнюю, прочитал оглавление.
– Рерих, «Врата в будущее»…
Алексей Петрович присел на лавку рядом с Пашкой. Покрутил в руках книгу.
– А ты знаешь, что Рерих масон?
Паша пожал плечами. Конечно, он слышал что-то такое. Но его не интересовали политические взгляды автора.
– Ты знаешь, что он легитимистам помогал? Казачьему союзу? Нет, не слышал? Этому мракобесу волю дай – он, пожалуй, и монархию вернёт. В общем, так, – майор встал и подозвал остальных, – этого в райотдел, на допрос. Всё собрать и туда же. Жадов, ты останешься, пока мать его не придёт. Когда Клавдия вернётся – тоже ко мне, я машину пришлю.
Майор оглянулся на Пашку – тот сидел ни жив ни мёртв.
– Мать на смене?
Павел кивнул.
Его вывели, как был, даже одеться не дали. Запихнули в эмку и повезли со двора. «Хорошо ночь, а то позору не оберёшься», – подумал Пашка.
Допрашивали, пока не рассвело. Алексей Петрович показывал книги, спрашивал: «Твоё? Распространял? Читал?» Подследственный отвечал только «да» или «нет». Среди предъявляемой литературы попадались издания, которые он раньше и в глаза не видел. Тогда Павел отрицательно мотал головой. Его не били, не запугивали. Просто спрашивали, он отвечал, и с его слов писали протокол.
– Немецкий зачем учишь? Готовишься?
– Так ведь пакт?
– Ну-ну.
Всё происходило быстро, без проволочек и сбоев. Ничего лишнего, всё по делу. Допрос, подпись, печать, камера… Быстро, быстро, быстро… Так работает хорошо отлаженный механизм. Два дня допросов, заплаканное лицо матери в коридоре, закорючки под протоколами, тяжёлый сон, не приносящий отдыха, и наконец приговор суда: десять лет исправительно-трудовых. Осудили сразу по двум статьям, за «хранение и распространение» и за непредумышленное убийство. Не простил майор Паше смерть Анны.
А внутри Павла Завьялова раз и навсегда сломалась вера в справедливость. И в заботу правительства тоже.
*
Павла Завьялова переправили в Переборы, что под Рыбинском, на строительство местной ГЭС. Из-за пятьдесят восьмой утвердившиеся «в законе» тут же навесили на Пашку клеймо «политического». Его оправдание – «посадили ни за что» – не произвело на зеков никакого впечатления.
– Ни за что? Тут все по этой статье проживают, – ответил тот, который сидел в дальнем, затемнённом углу. Остальные угодливо заржали. Пашка попытался рассмотреть мужчину, но в темноте разглядел только его щуплые плечи и впалую грудь. Зеки называли его Днепр.
Позже Пашка узнал, что в бараке Днепров был за главного, чуть ли не ручкался с начальником лагеря Коваленко и руководителем стройки Осипчуком, хотя на работы не ходил.
– Ты, говорят, ещё и жинку майорову завалил до кучи? Не многовато ли для одного-то?
– Я никого не убивал, – ответил Пашка. – Меня лечить вызвали… Да поздно уже было.
– Лекарь, значит? – поинтересовался сидевший с краю здоровенный малый в наколках. – Может, глянешь… что-то у меня в паху зудит.
Остальные снова заржали, но Днепр только руку поднял – все замолчали.
– Оставь его, Круглый. Узлами накормить мы его завсегда успеем. Пускай посмердит в уголку, потом посмотрим, что за лекаря нам подсадили.
Круглов замолчал, но продолжал лыбиться, маслено поглядывая в Пашкину сторону.
– Язву лечить можешь? – спросил Днепров.
– Могу.
– Гляди, Днепр, чтобы он тебя до чернозёма не залечил. Может, он рецидивист… Ха-ха-ха.
Пашке отвели место у самого входа в барак. «Летом ещё ничего, а зимой задувает – страх просто», – предупредил его сосед по вагонке. Только сейчас до Павла дошло, что и осень, и зиму, и следующие десять зим, лет и вёсен он будет гнить в этом бараке. Хотелось плакать, но было стыдно. Сдержался.
(обратно)
Глава 3
Австрия, земля Тироль, Инсбрук. Июль 1942 года.
Сойдя с поезда, Фред несколько минут стоял на перроне, выглядывая Хелен. Что она придёт его встречать, надежды почти не было – письмо могло задержаться или вовсе не дойти. Он надеялся, вернее, хотел надеяться, и потому не спешил.
Закурил. Продолжительно, до горечи глубоко затягивался и так же длинно выпускал струйку дыма.
Манфред не видел жену почти три года. Сразу после аншлюса Австрии в тридцать восьмом его мобилизовали в первую горнострелковую и перебросили в Баварию. Европейский блицкриг после Польши, Франции и Нидерландов закончился непролазной грязью Балкан, где их дивизии пришлось прорывать линию фронта югославской армии под проливными дождями. За всё это время Фред лишь однажды побывал дома. Наконец он получил небольшой отпуск, после которого его снова ждет Восточный фронт, на этот раз Россия. Говорят, грязь там ещё непролазнее, а сопротивление ещё отчаяннее. Почти весь последний год он провёл на горной базе в Гармише, совсем недалеко от границы, но приехать домой смог только сейчас. Вроде совсем рядом, а не вырваться ни на день. Их группу усиленно готовили перед переброской на восток. Для чего именно, держалось в строжайшем секрете, немногие знали только конечную цель – Северный Кавказ.
Настроение перед новой кампанией у Фреда было не таким радужным, как пять лет назад. Головокружительной военной карьеры он не сделал, хотя за два последних года службы сумел получить звание обер-лейтенанта, Железный крест первой степени и личную благодарность фюрера за операцию на Балканах. Карьера военного его больше не прельщала. Представление о войне как о единственно верном пути высшей расы к мировому господству изменилось у него ещё в Польше, когда под Перемышлем им пришлось участвовать в массовых расстрелах мирного населения. Им – элитным подразделениям вермахта! С тех пор Фред сильно изменился, стал замкнутым, всё больше молчал и мечтал только об одном – когда всё это закончится.
Фред подошел к дому и ощутил под сердцем колкую тревогу. Всё ждал, что вот-вот распахнётся дверь и Хелен выбежит ему навстречу. Он сбавил шаг, а затем и вовсе остановился. Дом отчуждённо глазел на Фреда тёмными окнами. После суеты последних дней, забитых до отказа вагонов и вокзальной сутолоки он казался необитаемым. С началом войны в Европе появилось множество таких вот брошенных, опустевших зданий. Только не здесь, не в Австрии. Тут бежать и скрываться не от кого.
Дверь была незаперта, и Фред вошёл внутрь. Ничего не изменилось. Ему показалось, что даже мелкие предметы остались стоять на своих местах, как и три года назад. Он услышал, как в глубине дома приглушённо звякнула посуда. Фред опустил на пол небольшой дорожный чемодан и прошёл на кухню.
Хелен стояла к двери спиной и собирала на стол. Услышала, как скрипнула дверь, и обернулась. Тут же опустила глаза. Несколько коротких шагов навстречу друг другу. Она ткнулась раскрасневшимся лицом в китель мужа.
– Фредди… Фредди, я…
Она любила называть его этим уменьшительным именем. Ей казалось, что это так по-американски. Хотя сейчас всё американское стало не таким популярным, как несколько лет назад. Все понимали: открытие второго фронта – вопрос времени.
Почему сейчас это так его раздражает? Уж точно не из-за политики Рузвельта. К чертям собачьим и Рузвельта, и всех остальных! Он устал от политики, и ему дела нет до войны! Он приехал домой всего на несколько дней.
Фред попытался немного отклониться назад, чтобы рассмотреть лицо супруги, но она ещё сильнее прижалась к нему.
– Ты получила моё письмо?
– Да. Два дня назад.
– Я ждал тебя на вокзале, Хелен.
– Я… Нам нужно поговорить, Фредди.
Он вдруг понял, почему это уменьшительное «Фредди» так его раздражает. Произносит его Хелен не так, как обычно. Не с любовью, а скорее с состраданием, обращаясь к нему, как к ребёнку, больному и беззащитному. Наверное, она так и продолжала бы стоять, прижавшись к Фреду, но на плите спасительно задребезжала крышкой кастрюля.
– Кипит, пусти…
Хелен разомкнула объятия и отстранилась. Развернулась к плите, но в последний момент муж перехватил её руку.
– Что с тобой?
– Со мной? Со мной ничего. Садись.
Фред отпустил руку жены и сел за стол. Стоя спиной к мужу, Хелен почувствовала себя более раскованно. Не глядя в глаза, сообщать о неприятных новостях намного проще.
– Тебя не было почти три года, Фредди…
– Я был немного занят, ты же знаешь.
Хелен испугалась, что сейчас она раскиснет, опустится до жалости к мужу, и разговор, к которому она готовилась, размякнет, развалится, как эта проклятая каша.
Она отключила газ. Молчать было невыносимо, стоять у плиты спиной к Фреду глупо.
– Фредди, я ухожу… У меня другой… Другой мужчина.
Она ждала ответа и одновременно боялась его услышать. Боялась, что он будет кричать, обвинять… Ударит, в конце концов. А больше всего – что он будет умолять остаться. Но Фред молчал. Ей тоже нечего больше сказать. Всё, что касалось их обоих, она уже высказала, остальное касается только её и… Неважно… Только её.
Одна минута, другая. Никто не проронил ни слова. Теперь повисшая в воздухе тишина просто оглушала. Муха, заблудившаяся между оконными рамами, билась в стекло, создавая такой шум, что казалось, он вот-вот наполнит собой дом, выдавит окна и разлетится окрест, подобно взрывной волне.
– Кто он?
– Какая разница, Фредди… Ты его не знаешь.
– Не называй меня так.
Хелен повернулась. Теперь она не боялась смотреть в глаза Фреду. Её губы стали тонкими и почти прозрачными. Ей вдруг захотелось улыбнуться, спровоцировать мужа. «Встань и ударь, – подумала она, – и я уйду. Просто уйду и всё».
Но Фред продолжал сидеть. Рассматривал скатерть и не решался поднять глаза, как будто во всём случившемся только его вина.
– Кто он, Хелен?
– Просто другой мужчина.
– Мужчины на фронте, – отрезал Фред.
– Он снабженец. У него, как и у тебя, Железный крест…
– Да ну?!
– Фред, ничего личного…
– Ничего более личного и представить нельзя.
– Фредди, тебя не было так долго…
– Убирайся!
– Я…
– Уйди, Хелен.
– Фредди, прости.
Последнее было лишним. Хелен, не оборачиваясь, выскочила из кухни. Фред продолжал сидеть за столом. Выждал время, встал и подошёл к окну. Ему хотелось последний раз увидеть её. Убегавшую. Предавшую его ради тыловой крысы с Железным крестом.
Оставаться дома не было никакого желания. Для чего? Изводить себя вопросами? Зачем она приходила? В последний раз накормить мужа? Рассказать об устройстве собственной личной жизни? Зачем? Уж лучше бы просто ушла, без объяснений.
Остаток дня и весь вечер до глубокой ночи Фред провёл в небольшой пивной на Фридрихштрассе, в компании лейтенанта медицинской службы. Подвыпивший медик на чём свет стоит ругал снабженцев, задерживающих поставку медикаментов на линию фронта.
Обоюдная ненависть к поставщикам объединила Фреда и лейтенанта-медика.
– Вы из Инсбрука? – спросил медик.
– Да.
– В отпуске?
Фред кивнул и сделал большой глоток из кружки.
– Вы ведь фронтовик? Я сразу чувствую, когда человек с передовой… Где служили?
– Польша, Франция, Балканы. Сейчас на Восточный…
Лейтенант задумался.
– Восточный… Знаете, я был там… Это совершенно другая война. Россия – что бочка без дна. Им всегда есть куда отступать. Сибирь… Мы потеряем там много зубов, а возможно, и все.
Медик понизил голос и наклонился через стол, задышал Фреду в лицо.
– Дороги ужасны. Неделями ждём медикаменты. Люди умирают на столах, так и не дождавшись… Настроение в войсках… Чёрт!
Медик замолчал, откинулся на спинку стула и безнадёжно махнул рукой, зацепив рукавом кружку, которая упала, расплескав по полу хлопья пены. К этому моменту оба уже изрядно набрались.
– Свиньи… – неизвестно к кому обращаясь, сказал медик.
Фред кивнул, представляя любовника Хелен в виде огромного борова с Железным крестом на лоснящемся боку.
– Разве можно так напиваться, лейтенант? – спросил он.
– Можно. И нужно, дорогой мой, – ответил медик. – Это своего рода Рубикон, между там и здесь. Там нужно быть с холодной и, по возможности, пустой головой. Ну, вам ли не знать…
Он проснулся около пяти утра. До полудня сидел на террасе дома, думая о том, насколько бездарно можно потратить драгоценное время отпуска. О том, что осталось всего несколько часов. Совсем скоро – назад в Гармиш, где его ждут последние сборы и подготовка, а затем трое суток поездом. Туда – за край Европы. А что ждёт его там, один чёрт знает. Как и знал наверняка о том, что ждало его здесь. На то он и чёрт, чтобы всё знать, – работа такая. Это Фреда он может держать в полном неведении. Впрочем, кое-что известно совершенно точно: безнадёжные дороги, загнанные в угол русские, смерть, которая плюёт кровью в лицо, враждебные горы, которые заберут не одну жизнь, а теперь ещё и отвратительная работа снабженцев, черт бы их побрал! Вот что ждёт его на передовой.
Нужно собраться, забыть предательство Хелен, всю эту грязь и обиду. Оставить здесь, на потом… на десерт. Вернуться и разобраться во всем с остывшим сердцем и разумом. С пустой головой.
Он вспомнил вчерашний вечер и лейтенанта-медика. Как его звали? Гюнтер, кажется. Да, Гюнтер Уде.
*
С самого утра новобранцы драили и чистили всё, что сохранило способность блестеть. В Гармише ждали приезда непосредственного начальника, генерала Губерта Ланца, который появился только во второй половине дня. На совещании, которое он проводил со старшими офицерами, обсуждались детали операции и сроки переброски на Восточный фронт.
Фред за всё время не покидал своей комнаты, пытался читать, но мыслями постоянно возвращался к предательству жены. Ревность и обида занимали его куда больше, чем предстоящая кампания, и с этим нужно было что-то делать. Конец мучениям положил ординарец, вызвавший Фреда к гауптману.
Когда Фред вошел, участники группы уже собрались в кабинете руководителя операции Хаймса Гроота. Гауптман был взволнован, и это передалось присутствующим. Гроот не любил громких пафосных речей и сразу перешёл к делу.
– Обстоятельства несколько изменились. На линию фронта мы вылетаем сегодня. Первая горнострелковая выводится из-под Орджоникидзе к Клухорскому перевалу. Одна из целей нашей небольшой группы – Эльбрус. На перевале мы соединяемся с основными частями и выдвигаемся в направлении горного отеля на высоту четыре – сто тридцать. Отель называется «Приют одиннадцати». Кто был на Кавказе, наверняка его помнит.
Фред не мог сосредоточиться, злился и проклинал себя за слабость. Только услышав о предстоящем восхождении, он сумел отогнать неприятные мысли.
– Далее мы разбиваемся на две группы: Мюллер со своими людьми остаётся в «Приюте», вторая группа, которую возглавлю я, продолжит восхождение. Лист, Штросс и Фердинанд – со мной, на западную и восточную вершины.
Фред и ещё два офицера кивнули. Перед самой войной Фред участвовал в нескольких восхождениях на Кавказе вместе с русскими альпинистами. Возможно, это и сыграло роль в отборе кандидатов.
– Наша цель – установить на обеих вершинах флагштоки со знамёнами Германии. Миссия скорее политическая, нежели стратегическая, надеюсь, это понятно. После возвращения в отель – подготовка к приёму и размещению оборудования… Это наша основная задача.
Гауптман замолчал, сел за стол и скрестил руки на груди. Непроизвольный жест, который он использовал перед принятием важных решений, сталкиваясь с нестандартными действиями противника или с чем-либо непонятным и противоестественным. Как будто старался закрыться от внешнего мира и в то же время давал себе возможность собраться с мыслями и силами.
Присутствующие понимали, что сказано далеко не всё. Гауптман разжал руки и облокотился на стол.
– В операции также примут участие представители института Аненербе. Цель их миссии держится в строжайшем секрете. Нам поручено оказывать им любую помощь.
Было заметно, что Грооту неприятна вся эта история с присутствием на театре военных действий оккультистов фон Зиверса. Перерыв всю Европу, как старый бабкин сундук, они теперь совали свои провонявшие нафталином носы в планы вермахта. Даже он, всего лишь капитан, понимал всю безрассудность этого манёвра – снять четыре дивизии с передовой и перебросить их на менее важный в стратегическом плане Эльбрус. Обсуждать и тем более не выполнять приказы командования он не имеет права, но думать об этом ему никто не может запретить.
