Текст книги "Дикий батальон"

Автор книги: Вячеслав Миронов

Соавторы: Олег Маков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

– Это ненадолго.

– Спасибо, утешил.

– Ребра мне еще не ломали, но чует моя задница, что скоро узнаю, каково это.

– Не волнуйся, – узнаешь! Ничего хорошего. Гуд бай, Америка!

– Опять?

– Снова. Мандраж бьет, вот и лезет в голову всякая ересь.

Мы старались своей болтовней загнать страх вглубь. Но это не особенно получалось. Страшно! Очень страшно! Во рту пересохло. Липкий пот стекал со лба, струился по груди и между лопаток холодной змеей страха, доходил до брючного ремня и растекался по пояснице. Нервы на пределе, каждая клеточка кожи приготовилась к боли. Господи! Дай мне, дай нам силы! Ведь ни за хрен собачий будут бить!

Так, надо успокоиться и не подавать вида, что тебе страшно. Вдох, выдох, медленный вдох и очень медленный выдох. Эх, сейчас бы водочки стаканяру засадить! Предлагал ведь утром Виктор! Так нет же. Воротило меня от спиртного. А так бы напились бы с утра до поросячьего визга, глядишь, и шкура целее была бы! Гуд бай, Америка!

Тем временем принесли скамейки, на краю плаца замаячила разбитая рожа Модаева. Он нес свои побои как герой, получивший их боях за Родину. Рассказывали, как некоторые сволочи побои, полученные в результате местных драк, выдавали за боевые и получали какие-то награды за это.

Сережа, судя по последним месяцам его жизни, способен на любую подлость. Глубока же ты, бездна человеческого падения!

– Похоже, что именно он будет командовать нашей экзекуцией, – пробормотал Виктор и сплюнул на землю.

– М-да. Влипли.

– Орать будем?

– А ты что, героя будешь из себя строить?

– Смотря как бить будут. Сигарета есть?

Мы закурили, впервые в жизни мы курили на плацу. Плевать на все эти условности. Когда выводили на расстрел, мы уже, в принципе, простились с жизнью, а теперь был иной расклад. Обидно! От этих побоев можно и помереть, а можно на всю жизнь остаться инвалидом… Ох, и достала меня эта песенка «Гуд бай, Америка!»

Сделав пару затяжек, я щелчком отправил окурок в кусты.

– Туши, Витька. Плац – священное место. Этому меня в училище в первый же день научили.

– Меня тоже научили. Толку-то!

Модаев вышел на середину плаца.

– Батальону построиться в каре! – проорал он.

– Интересно, а они вообще знают, что такое «каре»? – спросил я?

– Сейчас посмотрим. А тебе не все равно?

– Хочется посмотреть, как они будут строиться в каре.

– Это может стать последним, что увидишь в жизни.

– Зато повеселюсь от души.

– А потом они.

– Каждому свое. Каждый развлекается, как может!

– А ты оптимист!

На плацу тем временем творился цирк. Батальон действительно не знал, что такое каре. Не научил их этому начальник штаба.

Витя решил рискнуть. Он сделал шаг вперед и заорал во всю силу своих легких, перекрывая шум батальона:

– Батальон! Слушай мою команду! – выдержал двухсекундную паузу и продолжил: – Просто построиться! Живо! Становись! – рявкнул он.

Я понял, что он хотел сделать. Хоть и ополченцы, но они знали уже, что такое команды, и начали строиться. Сейчас главное не упустить инициативу!

– Отставить! – завизжал Модаев.

Хорошо же мы ему морду разворотили! И он лишь мог шипеть и сипеть. Батальон уже начал строиться по Витькиной команде, и предателя никто не слышал!

Когда роты более-менее построились, Витя дал команду:

– Первая рота – правое плечо вперед, третья рота – левое плечо вперед, шагом а-арш! – исполнительную команду Витька проорал что было мочи.

И батальон пошел!

– Эх, жаль, что нельзя им скомандовать, чтобы они расстреляли Модаева, – сказал я Вите. – Молодец! А теперь они нас будут пороть!

– Но уже не так жестоко, надеюсь, как хотели раньше.

– Через несколько минут посмотрим. Каждому свое!

Модаев тоже начал орать, но у него это плохо получалось:

– Я здесь командую! Меня слушать, не эту арестантскую шваль!

– Ты, сука, полегче насчет швали! – предупредил я его.

Нет, ну как все же устроена человеческая психика! Во время захвата нас на КП дивизиона я знал, как ломать шею, даже мысленно попробовал на одном из бандитов. Я был готов к этому! А когда был реальный шанс сломать шею этому недоноску, увы, даже в голову не пришло! А жаль! Жаль! Видать, бог хранит его. А за что? Зачем?

Тем временем вынесли скамейки, принесли короткие веревки.

– Ну все, финиш! – сказал Витя.

– Приплыли тапочки к дивану. Меня последний раз отец бил. Лет в девять, я тогда с пацанами курить пробовал.

– Видать плохо бил, раз ты курить все-таки начал.

– Сейчас исправят положение.

– Куртки снять! – просипел Модаев.

– Тьфу ты, сука! – я сплюнул от досады. – Носит же земля таких уродов!

Мы сняли куртки и медленно, тщательно их сложили по-военному. Тянули время до последнего. К Модаеву подошел мулла. Ну да, отсюда лучше видно, как нас будут пороть!

Мы подошли к скамейкам. Обычные солдатские скамейки, что стоят в каждой солдатской столовой, на них сразу умещается 4–5 человек. Я лег на свою, Витя на свою. Ладно хоть две принесли сразу, а то смотреть на мучения первого, зная, что тебя ждет тоже самое чуть погодя – это страшно. И за это вам отдельное спасибо.

Нам связали руки обычной бельевой веревкой под скамейкой, я напрягся, Господи, прости, помоги!

И понеслось! Первый удар обжег меня наискосок. Но оказался не таким сильным, как я ожидал. Батальон хором считал. Удары сыпались часто, было больно, я чувствовал, как по спине побежала кровь. Сердце рвалось из груди. Бля! Только не по сломанному ребру! А-а-а-а! В глазах уже темно, кровь рвет череп на куски. А-а-а! Видит бог, я не хотел орать, я держался четыре удара, терпел, кусал губы, но после пятого закричал. Корчился и кричал. Меня держали за ноги, чтобы я не соскользнул со скамейки.

Рядом ужом извивался Витька. Он отчаянно матерился, маты смешивались с криками боли. Смотреть на то, как Витя пытался вырваться из пут, уйти от удара, было страшно. Его лицо было красным от напряжения, по лицу струился пот, на шее, руках вздулись вены. И все, больше я ничего не помню. Сознание ушло быстро, мгновенно. Раньше, в подвале школы, оно уходило медленно, постепенно, а здесь, сейчас, просто вырубило и все.

Часть десятая

35

Очнулся я от боли и холода. Как был, без куртки, лежал на бетонном полу, – это я понял, ощупав его в темноте. Кто-то или что-то копошилось рядом.

– Кто здесь? – окликнул я темноту.

– Очнулся, Олег? – Витин голос.

– Ты тоже здесь. Давно мы здесь?

– Не знаю, отрубился еще на плацу, последнее, что видел, так это твою рожу.

– А я твою.

– Ну как, понравилось?

– Ты не девочка, чтобы нравиться.

– И что дальше?

– Посмотрим.

– Ты одет?

– Нет. А ты?

– Куртки здесь лежат. Я свою не стал надевать. Попробовал, но смог.

– Больно?

– Попробуй. Узнаешь.

Я пополз на звук его голоса. Поздоровались. Каждое движение отдавалось жуткой болью во всем теле. Нащупал куртку. Попытался надеть, больно, очень больно. При малейшем прикосновении тело выгибало дугой, в глазах плыли красные круги. Пришлось просто накинуть ее на плечи. Холодно и больно, надо искать компромисс.

В боковом кармане куртки нащупал сигареты и спички, вытащил, угостил Виктора, зажег спичку, прикурили, потом при помощи спичек стали осматривать друг друга и разглядывать помещение, в которое нас кинули.

Плечи и спина у Виктора были изуродованы, по спине, наискось шли багровые, вздувшиеся рубцы, во многих местах кожа лопнула. Могло быть гораздо хуже. По его словам у меня было не лучше. Я ощупал свои бока. Ребра целы, не повредили бы недавно сросшиеся кости.

– Витя, я не доктор, но, по-моему, лучше зашить эти раны.

– Чем?

– Это как в том анекдоте. Пацан в школу не пришел, на следующий день учительница спрашивает: «Почему прогулял вчера школу?». «С отцом корову к быку водили». «А что, отец сам не мог?» «Отец-то может, но бык лучше!». Так вот и у нас с тобой такая же дилемма, либо шьем сами друг друга, либо нужен бык, то есть врач.

– Где же мы тут врача найдем?

– А где мы вообще?

– Очень похоже на овощехранилище полигона. Пойдем посмотрим.

– Спички тратить не будем. Надо что-нибудь поджечь для лучшего освещения, и костерок развести, чтобы согреться.

Мы начали обход помещения, нашли какие-то старые накладные, зажгли их. Да, это было овощехранилище. На наше счастье тут было много разного деревянного хлама, мусора, все это прекрасно подходило для растопки костра. Попробовали открыть входную дверь – не получилось; вентиляционная шахта была слишком узкой, не пролезть. Да и сил никаких не было напрягаться.

Чтобы не наглотаться дыма, мы развели костер под вентиляцией. Потихоньку натаскали дров к костру, чтобы потом не бегать, и уселись возле него. Не было сил разговаривать. Живот крутило от голода, мы сидели молча, привалившись плечами друг к другу и дремали. Главное не свалиться в костер. Постепенно часть тела отогревалась, зато другая замерзала. Приходилось постоянно ворочаться, подставляя то один бок, то другой. «Гуд бай, Америка! Гуд бай!»

Где-то под утро распахнулась дверь, и вошли наши охранники.

– А предатели-истязатели пожаловали, – приветствовал я их.

– Если бы мы не стали вас так бить, то были бы другие, они бы вам ребра сломали или позвоночник перебили, – оправдывались они.

– Слабое утешение. Чего надо?

– Ваше заточение закончилось.

– Что, срок вышел, или амнистия?

– Комбат приказал вас освободить. Вас ждет врач.

– А что случилось?

– У нас большие потери.

– В батальоне вашем?

– Нет, в соседнем. Попали под танки. Раскатали их.

– А мы то здесь при чем?

– Откуда у армян танки?

– Наемники.

– Нормально. Нет, даже отлично! Твою мать! Сначала вы нас избиваете до полусмерти, затем кидаете в вонючий подвал, где мы должны подохнуть, а затем спокойно приходите и сообщаете, что мы вам снова понадобились. Я правильно понял ваш визит?

– Комбат вас вызывает.

– Ему надо, пусть сам приходит, у нас нет сил ходить. Нам нужен врач: медицинская помощь и уход, и не забудьте про медикаменты.

– Своих соплеменников, наверное, не так сильно били?

– Не так.

– У них только синяки были. Но у вас почки целы, ребра целы, позвоночник не поврежден.

– Спасибо, благодетели! Отведите нас в медпункт, и пока не получим полный пансион, включая врача, никаких разговоров не будет. Хоть убейте.

– За врачом уже послали. Должны уже привезти.

– И не говорите так. С сегодняшнего дня у вас начнется новая жизнь.

– Это как?

– Скорее всего, нас закуют в кандалы или привяжут на цепь, чтобы больше ни на кого не бросались. Так?

– Нет. Но вы скоро все сами увидите и поймете.

– Слушай, Вели, после порки у меня башка плохо варит, ты по-русски объясни. А то мне все ваши восточные загадки уже порядком надоели.

– Вы все увидите сами.

– Ну-ну, посмотрим, какую пакость вы задумали в очередной раз. После такой порки нас можно только на свалку, на помойку. А они тут намеки многообещающие делают, глазки строят. Тьфу! Гуд бай, Америка! О-о-о! Где я не буду никогда! – сипел я, корчась от боли.

– Олег, твоя «Америка» меня уже достала. Заткнись, пожалуйста!

Медленно передвигаясь, поддерживая друг друга, опираясь на своих охранников, мы побрели на выход. Охали от боли на каждом шагу.

36

Наша комната была помыта, постельное белье заменено, лежали чистые комплекты нательного белья и новая форма, правда, такая же, что и была. В комнате уже сидела врач.

Аида! Видимо, у нее уже вошло в традицию спасть нас. Витька, было, оживился, но потом быстро скис. Аида изменилась. Похудела, осунулась, под глазами темные круги. Мы тоже изменились после нашей последней встречи.

Завидев нас, она заохала от жалости, помогла скинуть куртки, начала обрабатывать раны. Было больно, она сделала нам обезболивающие уколы. В голове зашумело. Хорошо! Боль отступила. Она стала зашивать раны на наших многострадальных спинах. Мне наложила семь швов, а Витьке – девять. Оставила кучу лекарств, таблеток, мазей. Когда охранники на минуту отвлеклись, она быстро сунула нам двухсотграммовую склянку спирта. Витька пытался храбриться, острить, типа, что его шкура уже на барабан не пойдет, так как дырявая, но это было жалкое зрелище.

Он задержал на секунду ее руку в своих ладонях и поцеловал запястье. Аида быстро и испугано отдернула свою кисть. После этого очень внимательно посмотрела на Виктора. Эта беззвучная, мгновенная сцена прошла мимо внимания охраны. Аида пообещала заглянуть к нам через три дня.

После ее ухода пришел комбат. Удивительно, но он был не пьян. Запах свежего перегара был, но не более того. Когда отправлял нас на экзекуцию, был в стельку, а тут раз – и трезвый как стеклышко. Вот так бы мне научиться!

Комбат был хмур.

– Выжили! – вместо приветствия сказал он.

– Не дождетесь! – вырвалось у меня.

– Если бы не я, то вас давно уже шакалы бы жрали.

– Если бы не ты, к нам бы никто не прикоснулся.

– Должен же я был вас наказать.

– Наказать? За что? За то, что мы хотели сделать тебе милость и избавить тебя же от присутствия этого предателя. Он что, нравится тебе? Тебе нравятся предатели? Он и тебя предаст, если армяне пообещают хорошие деньги. Он самолично убил лучших друзей, и ему плевать на это. Вот так! А ты его защищаешь! Он, может, и провел противника, когда вырезали людей. У него большой опыт в подобных делах!

– Так иди ко мне начальником штаба, а второй заместителем!

– Нет! Мы принимали одну присягу.

– Скажи лучше, чего тебе надо?

– Для начала давайте выпьем! – он вытащил из-за пазухи бутылку коньяка, потом что-то крикнул охранникам, – те внесли поднос с фруктами: – Сейчас будет еще шашлык, вы должны поправляться.

– Зачем? Чтобы ты через неделю нас снова избил, и мы сдохли в твоем овощехранилище?

– Никто вас больше пальцем не тронет. Сурет звонил. Откуда он узнал про это? Очень недоволен. Сильно ругался. Сказал, что скоро приедет. Сказал, чтобы батальонные учения провели.

– Ты понимаешь, что мы минимум неделю, а то и две, не сможем двигаться, только до туалета, и то медленно.

– Неделю? Две недели? Вах! Это много!

– Сам виноват.

– Ладно, но вы можете объяснить, как проводить занятия.

– Кому – Модаеву?

– Ну, хотя бы и ему… – комбат замялся.

– Вот так – пятьдесят процентов. А вот так – сто процентов! – я сделал известный жест, сначала до локтя, а потом до плеча. – Хочешь завалить дело – поручи его Модаеву.

– Он такое же военное училище заканчивал, вот и пусть проводит у тебя занятия.

– Мы основные темы отработали, ротные не могут, что ли, провести занятия?

– Пробовали, но у них не получается. Давайте выпьем! – он тем временем разлил коньяк.

Себе стакан, нам по полстакана. Коньяк он пил как воду, не морщась. Нам с голодухи, да после лекарств ударило в голову. В голове сразу же зашумело, мы набросились на фрукты. Витаминов, наверное, тоже не хватало, уж больно вкусными они нам тогда показались.

– Слушай, а почему братья ваши турки не присылают инструкторов?

– Не знаю, надо у Сурета спросить.

– Так что с соседним батальоном случилось?

– Вроде все хорошо, отучились, кинули их в бой. Три дня провоевали нормально, захватили деревню, как водится всех мужиков повесили, расстреляли, барахла уже там никакого не было, так, бабы одни. Потом пошли дальше, другую деревню освобождать, только спустились в лощину – по ним ударили с двух сторон из пушек и пулеметов, когда заметались, запаниковали, выехали шесть танков, и всех замесили. Осталось в живых человек десять от всего батальона. Кто погиб. Кто в плен попал. Эти танки часто появляются и портят нам всю картину. Мы тоже пару раз пытались свои танки выставлять против них. Но у них более опытные танкисты – все офицеры-наемники.

– Офицеры-наемники? Это круто! А не врешь?

– Нет. Однажды подбили танк. Предлагали сдаться, но они отказались, взорвали себя гранатами. Потом уже по остаткам документов определили, что офицеры. У них были удостоверения личности офицеров, у всех. И жетоны на шеях. Все офицеры. От майора до лейтенанта.

– Русские?

– А все! – он махнул рукой. – Русские, белорусы, украинцы. Всякой твари по паре.

– М-да, печально. Жаль мужиков.

– Их вам жалко, а меня не жаль?

– Они нас не пытали, на расстрел не водили, палками не били. И потом, подумай, они сами взорвали себя. Танк тоже взорвался?

– Нет, весь боекомплект они израсходовали, сами погибли. Внутри танка все было в кровищи, в кишках, мозгах. Бр-р-р, мерзость! Какая им хрен разница, за кого воевать, деньги ведь не пахнут! Мы бы платили больше.

– Наверное, есть разница, если многие отказываются у вас воевать за деньги. Да еще взрывают себя.

– Не понимаю. Давайте выпьем!

– И не поймешь. Нам много не наливай, в нас уже по полкило лекарств, неизвестно, как они с коньком – подружатся или нет.

Комбат разлил остатки коньяка и достал откуда-то вторую бутылку. Мы даже не заметили, где он ее прятал. Ловкач! Мы выпили. Хорошо! Боль почти ушла. По телу разошлась приятная истома.

– А я бы за хорошие бабки за кого угодно пошел воевать!

– Не боишься, что мы Сурету расскажем?

– Не расскажете. Вы и так здесь пленные! Кто же вам поверит! Я хозяин ваших жизней, сейчас прикажу, и вас запорют до смерти!

– Дерьмо ты на палочке, а не хозяин наших жизней! Сам же сейчас приполз к нам, и умоляешь, чтобы мы спасли твой батальон и научили бороться с танками.

– Нас в училище учили так: для борьбы с танками существует три способа. Знаешь, какие?

– Нет.

– Надолбы, выдолбы и вы – долбодебы! Надолбы и выдолбы самостоятельно организуешь, а мы с Витей должны научить твоих долбодебов бороться с танками. Так?

– Так. А что такое надолбы и выдолбы?

– Объясним, а пока сиди и мотай на ус. Если ты, паскудник, еще, хоть один раз посмеешь нам заявить, что ты хозяин наших жизней, или же что-нибудь выкинуть типа порки, то хрен тебе, а не занятия, или же возьмем и научим твоих идиотов, как правильно погибнуть в первом же бою! Ты понял?!

– Не ори, охрана услышит.

– А что у тебя есть для борьбы с танками?

– С танками? Ничего.

– Зашибись!

– И что же ты предлагаешь?

– Чтобы мы выжили и победили.

– Неплохо и похвально. Шапки есть?

– Какие шапки? – не понял комбат.

– Обычные шапки. Бери и закидывай ими танки. Больше я тебе ничего не могу предложить. Правда, есть еще пара дедовских способов.

– Говори.

– «Коктейль Молотова».

– Это как?

– Бутылку с бензином тряпочкой заткнул, поджег, бросил бутылку на корму. Но для этого надо танк над собой пропустить. На это не каждый способен. Вот и все! Но для этого мы тебе не нужны. Можешь еще собачек натаскать с взрывчаткой на спине. Но это уже не по моей части, я животных люблю. Людей – нет, а вот животные моя слабость. Так чему мы можем научить твоих людей? Это ты и сам можешь им рассказать. А противотанковые мины, гранаты есть?

– Только противопехотные, – покачал хмуро головой комбат. – А если их связать вместе, то получится что-нибудь?

– Не знаю, вряд ли даже гусеницу порвет.

– Когда в 91-м в Москве ГКЧП путч устроило, там танкам и БМП вставляли арматуру в гусеницы и их колеса… – вдруг вспомнил комбат.

– Катки называются.

– Во-во, в эти катки и шестеренки совали железные прутья, арматуру, трубы. Может и нам тоже этому научить людей?

– Нет проблем, только пусть они сначала научатся бегать по полю рядом с танком под огнем, и засовывать на бегу весь тот хлам, который ты только что перечислил.

– Да, ситуация! – комбат нервно потер руки.

– Выстрелы к РПГ-7 остались?

– А это что?

– Видел у бойцов такая труба с раструбом на конце, а с другой стороны вставляются типа фауст-патронов, снизу пистолетная рукоятка приделана?

– Видел. Но, по-моему, ничего не осталось. Модаев сегодня, после вашей порки, проводил занятия, показывал, как надо стрелять.

– Попал?

– Попал… Урод! Построил роту, сам вышел перед ними, показал, как заряжается, а затем встал к ним спиной и выстрелил. Струя раскаленного газа троим лица спалила. Руки обожгло. Сейчас в больнице. Его чуть остальные бойцы не убили. Мулла стоял рядом, спас.

– Жаль.

– Что жаль?

– Что не убили. Мулла этот вечно вмешивается, и лезет туда, куда его не просят… Еще есть способ.

– Какой?

– У тебя есть фанатики, которые готовы ради веры, патриотизма погибнуть?

– Многие так говорят, и мулла тоже их всему этому учит постоянно. Так что несколько – думаю, пара-тройка, точно, – таких найдется. А зачем вам это?

– Можешь их использовать как смертников – камикадзе. Обвязываешь их взрывчаткой, детонатор в зубы, и вперед! Если успеет добежать, то бросается под танк и подрывает себя вместе с ним. Не знаю, большой ли урон он танку принесет, но, по крайней мере, гусеницу может порвать, а там уже сами добивайте.

– Интересная мысль. Тут и мулла с его бреднями сгодится! – комбат задумчиво жевал яблоко.

– Но учти, здесь мы тебе не помощники.

– Идея понятная, а я все думал, куда этих фанатиков поставить. Они все мне досаждают, мечтают погибнуть во имя Пророка. Теперь знаю.

– Сам-то не веришь?

– Почему? – он даже обиделся. – Верю. Но зачем умирать-то?

– И то верно!

– Еще можешь запастись дымовыми шашками, ставить дымовую завесу. Ты сам ничего не увидишь, но и тебя не заметят, успеешь откатиться, только смотри за направлением ветра, а то танки спрячешь, а сам как на ладони.

– Спасибо, учту. А то все думал, как бы подручными способами бороться с этими жестянками. Ваш приятель Модаев ничего толкового не придумал.

Постучали в дверь и принесли горячие, с пылу-жару шашлыки. Они были сочные, истекали жиром, соком, запах стоял умопомрачительный. Приготовленные на ребрышках, они были обильно политы соусом, рядом кучками лежала зелень. Все это выглядело очень и очень вкусно и аппетитно.

– Ну что, под мясо еще по одной? – спросил комбат и налил себе полный стакан, затем достал третью бутылку.

– Нам чуть-чуть.

– Не уважаете?

– А за что?

– Ну, я ваш командир…

– Опять начал?

– Понял. Выпьем?

Мы выпили. Закусили шашлыками. Какие они были вкусные! Сок струился по щекам, капал на стол, зубы рвали нежное молодое мясо. Обглоданные кости летели на стол, и мы тут же принимались за новый кусок. Макали в разные соусы, посыпали различными приправами и ели! Мясо было очень сочное, розовое, пропеченное, проперченное, просоленное, промаринованное! Все как надо! Что-что, а шашлыки они готовить умеют! Зачем им эта война? На таких шашлыках можно прекрасно жить и не воевать! Идиоты!

– А какое было расстояние от Модаева до личного состава? – спросил я, отбрасывая очередную обглоданную кость.

Прикурил и спичкой начал выковыривать остатки мяса из зубов. Хорошо, вот только жаль, что откинутся на спинку нельзя.

– Метра три, наверное.

– Мудак он, твой Модаев. Сзади до тридцати метров нельзя находиться. Твое счастье, что только троих зацепило.

– Ой, вай! – комбат горестно покачал головой.

– Слушай, Олег, а может он разведчик засланный? Поэтому и нас спас?

– Ага! Как раз тот случай! Пожалел волк кобылу, оставил хвост да гриву!

– Точно, засланный! Засланец он ваш! – комбат снова помрачнел.

– Так расстреляй его! – весело предложил я.

– Мы поможем! Только скажи! И мы тут как тут!

– Разберемся, – хмуро буркнул комбат.

– У тебя напильник есть? – поинтересовался Витя.

– Найдем. А зачем? Решетку пилить? – комбат кивнул головой на зарешеченное окно.

– Заточи зубы Модаеву и своему мулле, пусть гусеницы танков грызут, авось перекусят!

– Слушай, комбат, здесь же стояли десантники, у них танки тоже были, неужели вы пару танков для себя не захватили?

– Не подумали, их рано вывели.

– Вот видишь, а так пару танков, да пару-тройку экипажей – и все проблемы были бы решены! Облажались вы здесь, мужики!

– Так вы будете моих людей учить, как с танками бороться?

– На чем? На пальцах объяснять? Это мы можем! А показать что-либо, извини, спина болит!

– Ладно, думайте, я потом зайду!

37

Комбат ушел. Мы еще вяло поковырялись в еде, но были уже сыты, и попросили охрану убрать все. Закурили.

На душе было тяжело, муторно, тоскливо. Я тяжело вздохнул.

– Ты чего, Олег?

– Тоскливо, хреново на душе.

– Живой – и радуйся.

– А долго ли еще протянем? Вот по своей прихоти они нас избили до полусмерти и все наши заигрывания с охраной не помогли.

– Помогли, могли бы убить.

– Это они нам так говорят. А что дальше? Война это не наша. Мне не симпатичны ни одни, ни другие. Абсолютно и глубоко наплевать, кто из них победит и заберет эту землю. Тысячи гибнут, за что? За землю, которая им не нужна? Нам она тоже не нужна! За веру? За Аллаха? Думаешь, Аллаху ихнему нужен этот Карабах? Сомневаюсь, очень сомневаюсь, ему лишь бы молились, да говорили, какой он хороший. Кто-то бабки нагребает в карманы. Большие бабки. Турки здесь постоянно пасутся. Оружия, посмотри, как много, и ведь все почти новое, чуть ли не в смазке заводской. Автоматы по последней моде калибра 5,45. И смотри, что ни кавказская национальная республика, то очаг какого-то конфликта. Но мне, тупому старшему лейтенанту, на хрена все эти местные войнушки местных князьков? Молчишь. Не знаешь. Не нахожу я удовольствия, не нахожу чувства удовлетворения в этой работе. Бля! На положении животного здесь нахожусь. Захотят – накормят, захотят – изобьют, захотят – на расстрел выведут, поверх головы пострелять. Тьфу! Надоело! Сурет понятно, он за власть и деньги через наркоту воюет. Хотя, вон, на трассе Агдам – Степанакерт огромное маковое поле. Ставь свою охрану и руби наркоту. Вложения минимальные, прибыли много. Так нет, ему нужна монополия над всем этим рынком, ему власть нужна, мировое признание. Надоело все это!

– И что ты предлагаешь?

– Ничего. Опять ничего! Пока ничего! Пока не выздоровею полностью, ничего делать не буду!

– А дальше?

– У меня научился?

– У кого еще?

– Не знаю. Хоть вешайся. Хреново мне, Витя, очень хреново!

– Хочешь повеситься – подойди к охране и дай в зубы, а потом беги, они тебе между лопаток очередь всобачат. А то, что хреново тебе, так и мне тоже не сахар! Все уже достало, во! – Витя провел ребром ладони поперек горла. – Достал меня весь этот Кавказ с их разборками, во! Все меня достало! Что с нами дальше будет, Олег?! Что будет?

– Холодец будет, если не свалим из этого дурдома к ядреной матери! И чем быстрее, тем лучше.

– Самим отсюда не выбраться. Может, Модаева уговорить?

– С катушек слетел, что ли? Хотя в этом что-то есть! Правда, с таким дерьмом и связываться, честно говоря, не хочется. Нет, не будем. А то ведь себя уважать перестанем.

– А что делать?

– Не знаю! Не знаю! – я орал. – Действительно не знаю! Господи, почему я родился в такое бестолковое время!

– А в какое время ты предпочел бы?

– Ну, не знаю.

– Никогда Россия не жила хорошо, постоянно что-нибудь случалось, то войны, то революции, то голод, то коммунисты, то демократы, толку от всех них мало, очень мало!

– Ну, так уж никогда?

– А ты подумай!

Я помолчал, вспоминая историю СССР, России. Получалось то война, то какая-то катавасия. И почему я родился в неудачное время в неудачном месте?

– А может, рванем за бугор? – предложил Виктор.

– Куда? В Турцию? Мне местные аборигены осточертели до смерти. А тут еще добровольно на многие годы врюхатся в такое же дерьмо. И что мы там делать будем?

– Не знаю.

– Мы здесь с тобой уже довольно продолжительное время дурью маемся. А что дальше? Тоже не знаем. Что мы умеем? Военные. Можем копать, можем не копать. И все. Не забывай про семьи. У меня жена вот-вот родит, может, уже и родила, а в Турции мне что, заводить гарем?

– Пойдем в армию. Хотя, придется против своих работать.

– Ага, уловил. Для своих мы станем чужими, для чужих мы так и не станем своими. Парадокс. Я очень не люблю парадоксов в жизни, они, как правило, хреново заканчиваются.

– Выход?

– Драпать к своим. Может, даже через Армению выйдем. Есть там «Красный крест». Могут помочь.

– Посмотрим.

– Надо тренироваться, физическую форму восстанавливать. Когда в училище учился, нас ротный на полигоне гонял как собак, километров двадцать с полной выкладкой, зато потом ни один патруль не мог нас поймать в самоволке. Премудростям выживания тоже учил, мы все его тогда ненавидели лютой ненавистью, но сейчас я его вспоминаю с благодарностью, психологическую закалку дал неплохую.

– Угу, я и заметил, как ты словно с цепи сорвался. Чуть не покусал. Может, спать будем?

– Давай!

Мы улеглись спать. Спать было больно, на спине не поспишь, на боку тоже, только на животе. Снилась война. Война и пытки. Пытали меня, пытали мою семью, а я не мог ничего сделать, я кричал, бился, но какая-то неведомая сила не пускала меня, я как в киселе барахтался. Потом жена показывала мне сверток с новорожденным, и когда она уже хотела показать его личико, между нами становился Гусейнов. Я его пихал, отталкивал, жена протягивала мне моего первенца, но мешал Гусейнов. Я вытаскивал пистолет, почему-то пистолет Стечкина. Здоровенный такой! И вот я всаживаю все патроны в ненавистного Гусейнова. 21 патрон в него! Я считаю каждый выстрел, чувствую, как отдача отталкивает мою руку назад и немного влево вверх, жму плавно на спуск и всаживаю в его ненавистную рожу патрон за патроном, он снова встает, а я снова стреляю и стреляю. Закончилась обойма. Затвор отошел в заднее крайнее положение. Я вставляю новую. Спускаю с затворной задержки, затвор идет вперед, досылая патрон в патронник. Чувствую, как его матовое, чуть жирное тело входит в вороненое нутро патронника, ясно вижу, как конец тупой пули направлен в канал ствола, нажимаю на спусковой крючок. Все – Гусейнов убит! Я поворачиваюсь к жене. А ее нет! Пока я воевал с Гусейновым, она пропала. Она исчезла вместе с моим ребенком! Я один! Я снова один!

Я просыпался за ночь несколько раз. Вставал, чтобы не разбудить Витьку выходил в коридор курить. Переворачивал мокрую подушку, снова засыпал. И сон повторялся. Я так надеялся, что после смерти Гусейнова увижу свою жену и младенца. Не увидел. Сетка на кровати прогибалась, и спать на животе было тяжело. Я стащил свою постель на пол и лег.

Были какие-то другие кошмары, связанные с военной тематикой. Мы с Витькой дрались с кем-то, отстреливались, сходились в рукопашной, и всегда побеждали противника. Пару раз даже мелькала ненавистная харя Модаева, в которую мы всаживали по магазину из своих автоматов.

Только во сне мы были свободными. Только в своих мыслях мы были свободными. Только в наших головах оставалась свобода.