Текст книги "Дикий батальон"

Автор книги: Вячеслав Миронов

Соавторы: Олег Маков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

– Веди туда своих людей и занимайся чисткой оружия! А после обеда продолжим, сам проверяй, гоняй их. Другим ротным скажи, чтобы тоже почистили. А сюда отправь тех, кто почистил, пусть мишени изобразят.

Ротный увел роту в казарму. Полудохлая лошадь привезла нас в казарму, и мы спокойно улеглись на свои койки. Дверь распахнулась, а мы только начали засыпать! Что за сволочь!

На пороге стоял мулла.

– Сейчас вербовать будет в свою веру! – прошептал Виктор.

Судя по голосу, он был готов разразиться длинной тирадой в адрес священнослужителя.

– Тихо, и не вякай!

– Можно войти? – мулла был до приторности слащав.

Не люблю таких. От них можно любой пакости ждать.

– Конечно, проходите.

Мулла разместился на табурете. Он внимательно оглядел нас. Теперь на носу у него были очки в оправе желтого цвета, очень похоже на золото. В руках у него были четки из янтаря, скреплены они были нитками желтого с черным цвета. Лицо его прямо светилось благочестием, умиротворенностью.

Эх, мулла, мулла, мне бы твои проблемы! Бородка у него была маленькая, клинышком, ушки торчали «топориком», чалма опиралась на них. Зато весь он был такой чистый, наглаженный, до того карамельный, что аж противно! Лет ему было около сорока, но смотрелся он лишь на тридцать. Видать жизнь не тяжелая.

Он сидел, блаженно улыбаясь, перебирая медленно четки. Вот только глаза его не соответствовали этой умильной мине, они постоянно были в движении, обшаривали наше жилище-узилище, на наших лицах они не останавливались, а как бы «мазали» мимоходом. Казалось, что взгляд у него осязаемый, такой же липкий и приторно-противный как он сам. Пауза явно затягивалась.

Часть седьмая

26

– Слушаем вас.

– Это я слушаю вас.

– Не понял? – я был сбит с толку.

Мы этого козла не звали, сам приперся, так какого хрена ему надо?

– Вы служите в мусульманской армии, на благо великой идеи… – начал он.

– Секундочку, – я перебил его, – мы не служим в этой армии, а работаем инструкторами. И поэтому мы лишь выполняем работу, и не более того. Душу вкладывать мы не собираемся. И комбат, и начальник штаба, и сам Гусейнов об этом знают.

– Да, я слышал о ваших мытарствах на пути к свету! – он был по-прежнему слащав до отвращения.

– Вы слышали о наших мытарствах? – Витя не утерпел и взорвался как сто тонн тротила. – Вы слышали! Ах, вы слышали! О пытках, избиениях, о расстреле, вы слышали?!

– Витя, заткнись!

– Нет, Олег, пусть этот пластырь божий послушает!

– Витя! Не ћпластырьЋ, а ћпастырьЋ.

– Да какая мне черт разница! Он слышал, видите ли, что нас чуть не поубивали! А сделал что-нибудь?

– Я же говорю, что путь к свету у вас долгий, но сейчас вы среди своих друзей! Мы все помогаем друг другу, ради нашего большого дела – освобождения земли предков. Это и есть наш путь к свету! – голос муллы по-прежнему оставался невозмутимым, но глаза уже начинали гореть лихорадочным огнем, на лице стали появляться красные пятна, лицо все как-то окаменело, руки стали стремительно перебирать четки. Янтарные бусинки с шорохом прокатывались у него под пальцами.

– Это и есть великая цель всех нас здесь! Сам Аллах прислал вас к нам в помощники!

На шум ворвались охранники и недоуменно уставились на нас.

– В чем дело? – мулла недовольно обернулся.

– Не любит дядька, когда его прерывают. Сам себя слушать любит!

– У вас все в порядке?

– Все в порядке. Что мне могут сделать эти два помощника в священной войне против неверных?

– Мы за дверью. Если что – зовите! – охрана закрыла дверь и удалилась.

– Так на чем я остановился? Ах, да! Так вот, началась священная война…

– Это мы уже слышали. Война за землю своих предков.

– Нет, вы не поняли, война против неверных, тех, кто не чтит пророка Мухаммеда! Начали ее первыми русские, когда вошли на священные земли братского народа Афганистана. И теперь здесь, когда мы изгнали русских собак с нашей земли, надо добить их прихвостней – армян. Они топчут нашу землю, едят наш хлеб.

Мы устали терпеть этот произвол. А после обеда, когда солнце будет в зените, нам проводить занятия.

– Что вы от нас хотите?

– Я хочу, чтобы вы подумали и приняли самую правильную религию на земле – ислам! – голос миссионера был торжественен.

– А зачем?

– Как зачем? Вы и так помогаете нам, но когда вы примите ислам, вы будете нашими братьями, будете ходить без охраны. Мы найдем вам жен, дадим новые имена.

– А со старыми женами что делать?

– Если они примут ислам, то можете жить с ними.

– Ну да, чтобы мне член укоротили! Нафиг!

– Ну, это не обязательная процедура, – мулла снисходительно улыбнулся.

– А если мы откажемся?

– Тогда я буду сомневаться в искренности ваших поступков, и сделаю все, чтобы ваша жизнь стала невыносимой!

– Тогда иди сам проводи занятия с личным составом по огневой подготовке. Если бы не мы, так они бы в первом бою у тебя остались на поле с молитвой и сломанным оружием.

– Мое оружие – слово. А вы подумайте! Крепко подумайте!

– Хорошо, мы подумаем. А сейчас нам нужно отдыхать, наши раны еще не зажили. Они, кстати, тоже были нанесены во имя вашей великой войны. Так что можете считать нас мучениками, – Витька все-таки не удержался и съязвил.

Мулла встал, с достоинством наклонил голову и вышел.

Мы откинулись.

– Интересно, а Модаев принял ислам?

– Наверное. Так ему член обрезали? Теперь он не просто м…к, а будет м…к обрезанный!

– А если снова поведут на расстрел? Что тогда делать будем?

– Не знаю. Одно дело быть инструктором, а другое – веру поменять.

– Я сам как-то не задумывался об этом, но очень не хочется ислам принимать. Есть же предел человеческому падению.

– Интересная мысль! Надо будет спросить у Модаева при случае. Упал он морально до конца или нет?

– Ладно. Спи!

Мы прикорнули на час-полтора, и после обеда снова на лошаденке добрались до стрельбища.

Стрелял личный состав по три пробных и по три зачетных выстрела. Мало кто поражал мишени. Многие злились, психовали. Все, кто не попал, ругали свои автоматы. Когда все по кругу закончили, мы построили их и начали говорить.

– Вы поняли, как трудно, сложно стрелять?

– Поняли, только не попадаем.

– Какое расстояние до мишеней? – я обратился к бойцу, стоявшему передо мной.

– Не знаю. Думаю, метров сто.

– Теперь смотри на свой автомат. Прицельная планка установлена на что?

– Ну, буква ћПЋ.

– Что это обозначает? Кто знает?

– Прицел постоянный, – крикнул кто-то из строя.

– На каком расстоянии устанавливается этот прицел?

– Не знаю.

– Триста метров. Здесь сто. Поставьте на нужную отметку и попробуйте еще раз.

Боец попробовал снова стрелять. Показатели улучшились. Потом вновь прогнали всю роту. Все стали стрелять гораздо лучше. Задачу усложнили. Поставили на расстоянии около пятидесяти метров еще несколько мишеней. И вот поодиночке, перебегая дорогу, надо было поразить тремя выстрелами группу ћпехотыЋ на расстоянии пятидесяти метров и одним патроном тех, что на ста метрах. Они долго бегали после каждого стрелявшего, смотрели – попал он или нет. Но дело спорилось. Многие начали уже понимать, что к чему, почувствовали вкус к стрельбе.

Затем нужно было, стоя за углом спиной к мишени, быстро повернуться и произвести два выстрела по мишени, что была на расстоянии около ста метров. И началось!

Были люди неврастеники, те терялись в сложной обстановке. Мы всех проинструктировали по мерам безопасности. Но один занервничал, и по команде ћОгоньЋ не развернулся и ранил другого ополченца. Пришлось проводить занятия по оказанию первой помощи при ранении. Оказалось, что ни у кого не было индивидуального медицинского пакета. Порвали куртку и белье раненого и перевязали. Ранение было тяжелым – в грудь.

Неврастеник, бросив автомат на асфальт, плакал, его колотил озноб. Когда отправили раненого, командир роты подошел к стрелявшему и начал молча, ни слова ни говоря, бить его ногами, тот лежал на земле и лишь вздрагивал под ударами ротного. Потом ротный достал пистолет и выстрелил в лоб своему бойцу.

Тело лежавшего выгнулось от выстрела, он лишь дернул ногами.

Многих, – тех, кто стоял неподалеку, стало рвать. Кто опирался рукой на стену, кто на приклад автомата.

Ротный что-то крикнул, и все быстро построились. Он что-то заорал, и человек шесть бросились, подняли тело убитого и рысцой понесли в сторону казарм. Никто ничего не говорил. Ротный начал что-то кричать, размахивая перед строем пистолетом, автомат держал за цевье в левой руке. Первая шеренга очень напряженно следила за движением его рук. Потом он спрятал пистолет в кобуру и повел личный состав в расположение своей роты.

27

Лошади пока не было. Нам пришлось медленно, постоянно останавливаясь, идти вперед. Наша охрана тоже была потрясена бессмысленным убийством.

Во время очередного отдыха по дороге к медпункту я спросил у охранников:

– У вас так всегда, мужики, круто? Раз – и убили, кто провинился?

– Нет, – хмуро ответил один.

– Это что-то нашло на Низами.

– Ничего себе ћнашлоЋ! Сначала избил человека до полусмерти, а затем пристрелил как собаку, а остальные просто стояли и молчали. Ребята – это сумасшествие. И ему это сойдет с рук?

– Сойдет. Он уже убивал своих, когда они спали на посту. Ночью проверял караулы, часовой спал. Он подошел, окликнул его, он не ответил, тот достал пистолет и убил его. Зверь!

– И никто не попытался его за это наказать, снять с роты, отстранить от командования или даже просто убить?

– Нет. Его все боятся.

– А как он воюет?

– У нас командиры не воюют.

– Не понял. Это как?

– Командир находится сзади, в тылу роты, и по радиостанции командует. Но радиостанций на всех не хватает, а те, которые есть, часто ломаются, бегают посыльные и передают команды командиров.

– Круто! Так можно посылать людей на смерть пачками, сам при этом не рискуешь! Абсолютно ничем не рискуешь. Только дырки на кителе крути для орденов, – если они что-то освободили, захватили. Сколько у него осталось людей после боевых действий, когда батальон попал под обстрел?

– Это военная тайна!

– Ну-ну. Из всей роты обстрелянных тех, кто мог как-то стрелять, было человек пять. Это все кто уцелел?

– Это военная тайна! – голос охранника не был уверенным. Значит я прав.

Потихоньку мы доковыляли до столовой. На плацу выступал мулла. Мы знали, что по мусульманским обычаям убитого должны были похоронить до заката солнца. Может это и правильно? А то лежит у нас тело покойного три дня. И так этот запах всем надоест. И что с этим покойным делать?

Мусульманство появилось в жаркой стране. Там, если покойный полежит три дня, то такое будет! Странно, о чем он говорит? Вроде до вечерней молитвы еще далеко.

– Мужики! О чем ваш поп разоряется?

– Он говорит, что в смерти обоих бойцов виноваты вы.

– Кто? – Витя не понял.

– Вы виноваты.

– Так, ну-ка пойдем, разберемся!

– Не ходите. Вас могут убить, – попросил один из охранников.

– Так вы же наши телохранители.

– Мы не сможем своих обидеть! – он был смущен.

– Ага, значит, как нам нож в спину всадить – это добро пожаловать, а как нас защитить и сказать этому идиоту, что мы не убивали и инструктировали всех по правилам техники безопасности – это фиг! Это так понимать?

– Примерно, – последовал уклончивый ответ.

– Веселые вы ребята! С вами оборжаться можно. Пошли! Скажем все, что думаем по этому поводу. Нельзя же такое терпеть.

Ковыляя, мы добрались до выступающего муллы. Он, увидя нас, перешел с азербайджанского на русский:

– Мы ведем священную войну, но к нам втерлись в доверие лазутчики! У нас есть вера, с нами Аллах! Зачем какие-то инструктора из неверных? По их вине погибли двое наши боевые товарищи. Это они, – он показал пальцем на нас: – специально так проводили занятия, что они поубивали друг друга! Их надо убить. Гусейнов – отважный командир, но он всего лишь человек. И вот эти гяуры втерлись в доверие к нему и проникли к нам. Они – убийцы, и не дойдете вы до линии фронта, как они сделают все, чтобы вы погибли здесь! Смерть шакалам!

Кто-то из строя одобрительно что-то заорал. Видать, многие хотят нашей смерти. А мы здесь никого не знаем. У, зверье!

– Здесь стоит первая рота, – начал я, слава богу, командирский голос у меня есть. – Спросите у них. Убивали ли мы ваших товарищей? Инструктировали или нет о мерах по технике безопасности? Спросите, кто убил первого, а кто второго. И есть ли в этом наша вина. Если позволите себя оболванить, то погибнете в первом же бою. Мы здесь не по собственной воле, но мы выполняем свою сторону договора.

– Я предлагал им сегодня принять ислам. Эти грязные собаки отказались! – перебил меня мулла. – Русские свиньи!

Придет время – ты у меня еще ответишь за «русских свиней»!

– У каждого своя вера, каждый верит во что-то свое, и здесь дело идет не о вере, а о том, чтобы мы научили вас выживать в бою.

– Видите! Видите! Эти гяуры учат вас всего лишь выживать, а не побеждать! – мулла торжествовал. – А нам нужна лишь победа!

– Я хочу, чтобы все вернулись домой целыми! Кто победит – я не знаю, но мы все нужны нашим семьям. Я не занимаюсь политикой и религией! Я лишь пытаюсь научить вас выжить. Если у кого много веры и нет опыта, но он уверен в своей победе, то может не посещать наши занятия – флаг ему в руки и электричку навстречу! Кто хочет вернуться домой, и спасти товарищей – милости прошу.

Народ одобрительно заворчал. Кажется, поняли, что я хотел им сказать. Дошло, доперло до этих ополченцев!

– Они вас обманывают словами, что заботятся о вас. Вы им не нужны. Только командиры и я заботимся о вас, – забеспокоился мулла.

– О, и это правильно! – я весело перебил его. – Именно ваши командиры нас и пригласили к вам. Именно ваши командиры, которые заботятся о вашем здоровье, вашей жизни, вашей победе.

– Как в Афгане говорили? С нами Аллах и четыре пулемета! – встрял Виктор.

Мы не стали дожидаться ответной реакции и ушли с плаца. Вслед нам неслись проклятья, но мы их не слушали. Мы выиграли этот раунд.

После ужина к нам пришел комбат и врач, что нас лечила в больнице. Аида!

Комбат шумно отдувался, от него по-прежнему несло запахом грязного тела и свежего перегара. Он и так был уже изрядно навеселе. Потерять по дурости двух людей и ходить веселиться! М-да! Ну и нравы!

– А, привет! Я вам доктора привел! Я все делаю, что обещаю! – он плюхнулся на кровать, икнул и сплюнул на пол. – Слышал о вас. И хорошее и плохое. Что моих бойцов учили стрелять – это хорошо, а то, что с муллой полаялись – это вы зря. Он очень авторитетный человек! И, – он поднял палец вверх: – очень уважаемый. С очень большими связями наверху!

– Авторитетнее чем вы сами?

– Нет, конечно! Я – командир! Я – самый главный здесь!

– Мулле скажите, пусть исповедует и не лезет в дела военные.

– Ни хрена вы не понимаете! Мы, – он снова громко икнул, – строим светское исламское государство, и поэтому религия и вера будут играть очень много. Ну ладно, вы мне помогли. И я вам тоже помогу, мулла не будет больше к вам приставать. А сейчас я пошел.

– Добрый вечер! – миловидная Аида нам улыбалась.

Единственное приятное лицо во всем этом бедламе.

Часть восьмая

28

Витка подскочил, поцеловал ей руку, лицо его залил яркий румянец. Но Аида была печальна. На голове ее был повязан черный платок, глаза были красными, а под глазами мешки.

– Здравствуйте, доктор! – Виктор был жизнерадостен, не скажешь, что полдня ходил на сломанных пальцах.

– Приятно вас снова видеть! Хоть один нормальный человек нас посетил. Тем более не в зеленой форме.

В ответ Аида лишь печально улыбалась и кивала головой. Было видно, что мыслями она где-то далеко. Она не поднимала головы. Часто делала глубокий вдох и задерживала дыхание. Из своего чемоданчика она выкладывала инструменты, медикаменты, перевязочные материалы.

– Аида, – начал я, – послушайте, это, конечно, не наше дело, но вас кто-то обидел?

Она лишь молча покачала головой, не поднимая головы. Из глаз ее беззвучно капали слезы, плечи тряслись от рыданий.

– Аида, давайте мы вам поможем, – Витька подошел ближе и положил ей руку на плечо.

– Не бойтесь, вы нам можете доверять.

Аида упала на стул, сорвала платок с головы и заплакала, уткнув лицо в платок. Так она плакала безостановочно минут пять. Мы как бараны топтались рядом, не понимая, в чем дело. Эта женщина была нам глубоко симпатична, и мы желали ей искренне помочь.

Виктор налил стакан воды и поднес доктору.

– Выпейте, это поможет.

Аида оторвалась от своего платка и приняла стакан, рука заметно подрагивала.

– Спасибо, – произнесла она. Отдала стакан: – У меня муж погиб.

– Как погиб? – ничего умнее мы спросить не могли, просто вырвалось само собой. – Вчера, когда мы уезжали, вроде все нормально было. Может ошибка?

– Нет, – она замотала головой. – Сегодня утром сказали, завтра привезут, там не стали хоронить.

– М-да. Ситуация. А зачем вы сюда приехали?

– Приехали ваши, – она кивнула головой в сторону окна, – спрашивают, кто лечил двух русских. Сказала, что я. Вот они и усадили меня в машину. Еле инструменты успела взять, и вот это для вас.

Оказалось, что кроме медикаментов она нам привезла еще сигарет с фильтром, пару книг, которые мы оставили в больнице, бутылку вина. Молодец, конечно, но сейчас нас эти подарки не радовали!

Постепенно, немного успокоившись, она начала процедуру нашего осмотра. В итоге она вынесла вердикт – через три дня мы можем снять гипс. Показала, как это делать, оставила нам ножницы. Потом мы проводили ее до ворот КПП.

Все мужское население нашего городка пожирало ее глазами, но никто не посмел сказать что-нибудь пошлое или обидное. Мы, два полуинвалида, были готовы броситься в драку за честь этой женщины. Она была в горе, в трауре, потеряла на бестолковой войне мужа. Мы ее толком и не знали, но для нас она олицетворяла весь мир. Была живым напоминанием, что кроме этой беспощадной войны, необученных новобранцев, идущих как «мясо» на эту войну, религиозных фанатиков, есть нормальный мир. Где люди просто живут. Работают, воспитывают детей, гуляют по улицам, ходят в магазины. Может, и мы когда-нибудь доживем до этого. Если выберемся, и все здесь успокоится, то надо будет приехать сюда и поблагодарить эту милую женщину-врача. Храни, Господи, ее!

29

Вечером мы пригласили конвоиров к себе и угостили принесенным вином. Они поначалу отказывались. Отнеслись к предложению отрицательно, с подозрением. Но когда увидели, что литровая бутыль наполовину опустела, они присоединились. Мы не лезли к ним в душу, они не лезли к нам. Никто не агитировал и не вербовал в свою веру. Просто сидели и болтали, травили анекдоты и байки, рассказывали различные армейские истории. Вечер пролетел незаметно. Нам важно было сблизиться с ними, черт его знает, может и пригодится. Мы еще не давали им повода для беспокойства. Пусть успокаиваются, не сразу, через некоторое время, мы удерем отсюда. И важно, чтобы они не стреляли нам в спину.

Наконец-то мы узнали, как их зовут. Одного Ахмед, второго – Вели. Бывшие студенты физкультурного факультета педагогического института. Прошли дополнительную подготовку в лагерях под руководством турков-диверсантов. Они-то и составляли костяк телохранителей Гусейнова. По их словам, убивать им самим никого не приходилось, но они неоднократно видели, как это делается, поэтому готовы к этому.

Ребята были молодые, не было у них большого опыта в пьянстве, чего не скажешь про нас, они быстро опьянели, но не настолько, чтобы оставить оружие или вырубиться без памяти. Да и куда мы бы ушли все загипсованные? Пусть научатся нам верить и доверять. А там посмотрим.

Ни я, ни Виктор тоже никогда не убивали людей. Мы были задумчивы весь вечер. То веселились, то уходили в себя. Меньше чем за месяц пять смертей! Морозко на КП, двое сегодня. И двое наших мужиков погибли в застенках у Гусейнова. Смерти я их не видел, но над ними издевались так же как над нами, и они решились на побег. И погибли. А почему мы не решились? Не знаю! Я тряхнул головой, отгоняя наваждение. Это слишком! Я не кисейная барышня, но и не наемник-головорез, все это меня здорово потрясло.

– Слышали, что у доктора муж погиб? – спросил я у охраны.

– Да, слышали. Хороший был человек. Сам пошел на войну, не мстить, а помогать людям. Он часто и пленных оперировал. На него из-за этого все ругались, а он говорил, что все люди и надо помогать. Местные к нему часто приходили. И армяне и русские, все приходили. Никому не отказывал. Хороший человек.

– Был, – мрачно вставил Виктор.

– Да, правильно – был. Кому мешал – не знаю. Но точно знаю, что не любят докторов. Особенно наемники почему-то часто убивают врачей.

– А почему? Доктора – святые люди.

– Сам не знаю. Но очень много случаев было, когда именно докторов убивали. Может и случайность. Доктор – он же без оружия, ответить не может, повязка на руке, или халат белый, издалека хорошо видно, вот и убивают.

– М-да, ну и дела. А Аиду зачем привезли? У нее сейчас горе, зачем дергать ее? Других врачей в больнице мало что ли?

– Ай! Это баран водитель. Решил прогнуться перед командиром. Баран!

Спал я хорошо. Алкоголь сделал свое дело. Может поэтому комбат и не просыхает? Неплохая мысль. Надо подумать! «Гуд бай. Америка!» Уже реже, но песенка все равно возвращается ко мне. Я начал к ней привыкать.

30

Наутро мы проводили занятия со второй ротой. Все то же самое, но постарались соблюсти все меры предосторожности, хрен с этим показателями! Главное, чтобы они все были живы и нас не пришили «по ошибке». Уж больно много было в этой роте мужиков с зелеными повязками на головах, у некоторых они болтались на стволах автоматов. Впрочем, они не помогали им стрелять лучше других. Пожалуй, даже отвлекали.

После обеда занятия с третьей ротой. Ночью – стрельбы со слабой подсветкой с первой ротой. Короткий сон и снова занятия. Со второй ротой, третьей ротой. Ночные стрельбы. Стреляем по-прежнему на том же стрельбище. Оно ближе расположено, и нам проще до него добираться… Расстреляли уже весь крупногабаритный мусор, который можно было найти в городке. В ход уже пошли обычные солдатские тумбочки, но они быстро приходили в негодность. Несчастных случаев уже не было.

Мы стали завоевывать авторитет среди ополченцев. Мужики-фанатики уже относились к нам без излишней предвзятости. Мулла тоже от нас отстал. Видимо, комбат сдержал свое слово. Самого его мы видели на занятиях лишь пару раз, и то в стельку пьяного. Модаев появился разок. Понаблюдал издалека, к нам не подходил, что-то старательно записывал в блокнотике, затем развернулся и ушел.

Потом мы перешли к окапыванию на местности. Земля в округе была каменистая, плюс строительного мусора в земле было много. Ополченцам пришлось очень постараться, чтобы окопаться. Забавно то, что не было малых саперных лопаток. Комбат и его прапорщик-капитан где-то достали. В том, что комбат, фактически самоустранившийся от командования батальоном, является хорошим доставалой, мы убеждались не раз. Но он был постоянно либо пьяным, либо с похмелья. Нас он по-прежнему недолюбливал и не доверял нам. Привычку свою плевать на пол он также не бросил. Всякий раз, когда приходил, отзывал в сторону наших приятелей-охранников и втолковывал им, что они обязаны нас пристрелить при первой же попытке к бегству. Манией или идеей фикс была его мысль нас убить – не знаю. Но к счастью с охранниками у нас сложились более-менее теплые отношения. Они были уже не такими настороженными и не такими нервными, за оружие уже хватались.

Жизнь стала более сносной, но мысль о побеге не давала покоя. Гипс мы сняли. Уговорили охрану устроить нам помывку в местной бане, а то в городке душевая была сломана, и мыться приходилось, приделав шланг к крану в умывальнике.

Охрана пошла на это. Они договорились в общественной бане в Герани и вывезли нас туда ночью, после стрельб. Как это все же здорово – посидеть, попариться! Пот лился с нас, липкий, противный, вонючий, – выходила из нас грязь, тело зудело, чесалось, но как было хорошо! Особенно там, где был раньше гипс.

Когда наши «обучаемые» более-менее научились стрелять, окапываться на местности, мы перешли к боевому слаживанию. Сначала по отделениям, затем повзводно и поротно.

Начали от перемещения по отделениям. И смех и грех. Партизаны взяли на вооружение организацию войск Советской армии, но как-то частично. Все они хотели стать большими командирами, но у них даже не было командиров взводов, заместителей командиров взводов, не говоря уже про командиров отделений.

Пока они находились под руководством ротного, они еще что-то могли делать, но когда рота разбивалась на самостоятельные мелкие подразделения-группы, то все! Как слепые котята тыкались куда угодно. Д еще этот их менталитет. Все гордые. Все независимые. Если кто пытался самостоятельно взять командование на себя, остальные тут же пресекали его попытки.

Еще многое зависело от местности, откуда они пришли. Так, например, получалось, что те, кто были из Баку и других городов, не хотели подчиняться тем, кто из сельской местности. Были родственники каких-то древних фамилий, что-то вроде дворян, баев, – они тоже не хотели подчиняться тем, кто ниже их по сословию. Особенностей хватало. Хуже всего приходилось полукровкам. Смешанных браков хватало, коммунистическая партия и советское правительство поощряли это дело, и даже очень. Но вот как в современном мире жить таким людям?

Были метисы от смешанных браков с русскими и армянами. Все они считали себя азербайджанцами, но их-то, к сожалению, таковыми никто не считал. И вот приходилось этим изгоям доказывать свою принадлежность к великой и могучей азербайджанской нации. Часто дело доходило до драк.

За три недели нашего пребывания в этом учебном пункте было убито по неосторожности пятнадцать человек, включая тех двоих, что погибли на наших глазах. Хоронили всех на ближайшем сельском кладбище. Многие из них умерли странной смертью: ночью были удушены или зарезаны в собственных кроватях.

Коллектив из-за неоднородностей разделился на микро группы. Во второй роте, к примеру, верховодили бывшие уголовники. Был у них там свой пахан, который командира роты ни во что не ставил, жил сам по своим законам. В других ротах верховодили тоже по силе, но процент загадочных смертей был особенно высок именно во второй роте.

Связи между ротами и внутри подразделениями не было никакой. Связь осуществлялась посыльными, все как в войну 1812 года. Сколько мы не говорили об этом вечно полупьяному и плюющему на пол комбату, тот только таращил на нас свои маленькие поросячьи глазки, задумчиво чесал волосатые уши, иногда громко и вонюче рыгал, потом звал Модаева и орал, что мы саботажники. Мы махнули рукой. Это их война, на кой черт будем сердце рвать с дураками?

31

Приехал сам Гусейнов. Вместе с ним приехало человек двадцать. Все сытые, гладкие, в камуфляже, у многих красовались генеральские погоны. Но все «генералы» были не старше генерал-майора, то есть не выше Гусейнова по званию. Хотя, это у нас звание – генерал-майор, а у них – бригадный генерал.

С этой свитой приехал и наш мулла. Он яростно сверкал стеклами своих очков в золотой оправе, и что-то негромко говорил Гусейнову, показывая на нас. Стучит, сука!

Все началось с большого построения. Все как в Советской армии. Мы не стали вставать в общий строй и пристроились в сторонке.

Комбат по такому случаю даже не напился с утра, лишь слегка опохмелился. Впрочем, для его массы-туши, что такое «слегка» я не знаю. Для меня это было бы уже много. Но он – побритый, в начищенной обуви – старательно топал за Гусейновым, когда тот обходил строй нашего батальона.

Сурету что-то не понравилось во внешнем виде пахана из второй роты: тот и стоял перед ним вразвалочку, и цедил что-то сквозь зубы. Гусейнов что-то ему сказал, тот ответил. Тут еще какая-то «шавка» пахана дернулась на Гусейнова, вставая между ним и своим патроном. Но не успела она и двух шагов сделать в благородном порыве, как свалилась под двумя выстрелами телохранителей Гусейнова.

Пахан задрожал всем телом. Это тебе не сонных в постелях приказывать резать, сука! Гусейнов подозвал командира второй роты и что-то спросил. Тот ответил. Пахан умоляюще смотрел на своего ротного, видать немало он попортил крови командиру, что тот его «сдал».

Телохранители выволокли визжащего от страха пахана из строя, тот упирался, сучил ногами, пытался каблуками затормозить свое движение к смерти, на ходу пытался целовать руки своих палачей, но они просто не обращали никакого внимания на эти телодвижения. Этим туркам было глубоко наплевать на всю махру. Бей своих, чтоб чужие боялись!

Пахана поставили перед строем, он упал на колени, заплакал, протягивая руки к Гусейнову, коротко объявили приговор, в духе революции, и два телохранителя, что тащили пахана из строя, дали залп. Пахана отшвырнуло назад, палачи знали свое дело. Пули попали в грудь, разворотив ее. Подошел третий телохранитель и сделал контрольный выстрел в голову.

– Наглядно и убедительно. Вряд ли кто-нибудь сейчас дернется на командира второй роты, – Витя закурил, жадно затягиваясь.

– Это точно. Но мы-то перед расстрелом вели себя более достойно! – я тоже закурил.

– Его перед смертью не били, не пытали.

– Не забудь еще, что у него была какая-то иллюзия власти, он решал, кто будет жить, а кого ночью прирезать или придушить. Не готов он был к смерти, думал, что пуп земли.

– Чем больше шкаф, тем громче падает.

– Один подлец убил другого. Делов-то куча!

– Ну их на хрен, я еще буду переживал из-за этого!

– О, Гусь! Идет к нам.

К нам подходил Гусейнов. Наша охрана подтянулась, поправила ремни.

– Ну, здравствуйте, здравствуйте! – голос благодушный, подумаешь, пару человек только что завалили, фигня какая!

– Добрый день! – еще не хватало, чтобы я перед каждой обезьяной, которая нацепила на себя генеральские погоны, вытягивался во фрунт и орал во всю глотку «Здравия желаю, Ваше высокородие!» Обойдется!

– Наслышан я о вас, наслышан! – тон его был снисходителен.

– Хорошего или плохого?

– Всякого, – уклончиво ответил он. Из-за его спины сверкали очки нашего батальонного муллы-замполита.

– Будете проводить учения?

– Да, посмотрю, чему научили вы моих молодцов.

При слове «молодцы» мы с Витей дружно хмыкнули.

– Что вы тут фыркаете?

– Я вам говорил, что они не уважают наших людей, глумятся над ними, глумятся над нашей верой. Считают, что можно победить только с помощью оружия, – вставил мулла.

– Что можешь сказать в свое оправдание? – Гусейнов смотрел в упор.

Я понял, что от моего ответа сейчас зависит, похоронят нас сейчас вместе с паханом или чуть попозже.

– Оправдываться можно, когда что-то сделал, а нам оправдываться не за что.

– Так чему научил моих людей?