Текст книги "Звезда Полынь"

Автор книги: Вячеслав Рыбаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

– Не заблудитесь?

– Вряд ли.

– Если что – тут все прямо… По Абая до Королева, а потом направо по нашему Арбату кафе, налево по Королева – ваша гостиница… Впервые на запуске?

– Да.

– Впечатляет?

Непонятно, каких комплиментов он ждал, этот хлыщ. Как его… Алдошин, что ли… У Бабцева была плохая память на имена.

– Да, – сдержанно ответил Бабцев.

– А нам вот малость приелось. Натужно очень… Весь пар, что называется, в гудок уходит. Реву много, а капэдэ – с гулькин нос.

– Так не запускайте, кто вас неволит. Все только спасибо скажут.

Хлыщ усмехнулся.

– Читал вашу последнюю статью.

Бабцев напрягся.

– Вы серьезно считаете, что мы жулики?

– Хотелось бы убедиться в обратном, – выжидательно проговорил Бабцев.

Алдошин, или как его, картинно улыбнулся. Зубы у него были отремонтированы по-западному, только что зайчики не брызнули от них.

– Вам-то уж, как поборнику демократических ценностей, следовало бы помнить о презумпции невиновности. Доказывать вину обвиняемого должен обвиняющий, а не наоборот. Иначе сталинизм какой-то получается.

Краем глаза Бабцев заметил, что Корховой с подругой, всех пропустивши вперед себя, тоже взошли в мягко освещенную глубь автобуса, и лишь старательно нейтральный, примирительный Фомичев зачем-то в одиночестве ждет у двери.

– У нас что ни делай – все сталинизм получится, – парировал Бабцев, тоже улыбнувшись.

– А не у нас?

– А не у нас – это не моя боль.

– Хорошо, погуляйте, Валентин Витальевич. Застолье продлится часа два, а ходьбы тут не слишком много, город маленький.

Оказывается, он помнил, как Бабцева зовут. А вот Бабцев его имени не помнил. Неловко и неприятно. Скорей бы остаться одному.

– Хорошо.

Алдошин – кажется, все-таки Алдошин – кивнул и пошел к автобусу. Сделал красноречивый жест терпеливому Фомичеву и, пропустив его, как гостеприимный хозяин, перед собой, последним шагнул внутрь; гуськом они поднялись в высоко над землей вознесенный салон. Мягко вздохнув, дверь каруселью поехала на своих изогнутых сверкающих рычагах и втянулась в пазы. Незлобиво рокотавший на холостом ходу дворец на колесах, сам с собой перемаргиваясь яркими блямбами сигналов, тронулся с места. Покатил. Укатил.

Бабцев остался один.

Наконец-то стало тихо.

Оказывается, они только делали вид, будто не замечали Бабцева и не выделяли его среди остальных. Будто не читали его. Читали. Но вовсе не собирались объясняться и оправдываться. Какая-то сила угадывалась за ними… Сила не чета мелко наглому, но навсегда испуганному, навсегда не уверенному в себе Кремлю, торчащему над страной на трухлявой ножке своей вертикали, точно скособоченная шляпка насквозь червивого, проеденного слизнями гриба, только ли чьи-то огромные деньги? Интересно…

Бабцев неспешно двинулся проспектом Абая к далекой Сыр-Дарье. Проспект был прям, будто его пробил падающий по касательной метеор.

А ведь будь это не здесь – прекрасный вечер. Тепло. Азиатские звезды искрятся, даже свет фонарей не глушит их, только застит малость, скрадывая бесчисленную мелочь. Зелени много, деревца и кустарники клубятся беспросветно, как вылитая в чуть фосфоресцирующую воду тушь. Мирные скамейки неназойливо манят посидеть, подумать, с удовольствием погрустить о чем-нибудь совершенно несмертельном. Даже как-то уютно – потому что патриархально, что ли… Детством веет.

Ага. За детство счастливое наше – спасибо, родная страна.

Вот. Вот откуда ощущение покоя и какой-то необъяснимой защищенности. Вот куда запущены подлые щупальца ассоциаций, подсознательных воспоминаний… Ну, нет. Не дамся.

Впереди уже предупредительно светится стела "Байконур", жалкая и помпезная, как все здесь. Говорит: не верь! Очередная елда, только не летучая. И конечно, с претензией на всемирность: ажурный земной шар на колу, и кругом него наша, понимаете ли, р-русская орбита…

Малолюдно… Работящие, рано ложатся. А может, у них тут комендантский час, только нас о том не предупредили, чтоб не пугать? Были уверены, что мы от автобуса ни шагу. А что? При таком обилии КПП на въездах это было бы вполне логично. Сейчас подойдет патруль и по-русски вломит в хайло за отсутствие подписанного гаулейтером аусвайса…

Так он ядовито пошучивал сам с собою, медленно шагая по проспекту имени казахского обожателя русских Абая, но в глубине души был на самом-то деле уверен: никакой патруль ему не грозит.

А вон перед входом в один из домов сидит на скамейке человек, и ему тоже, кажется, невесело.

Военный.

Бабцев и так-то шел неторопливо, а теперь еще замедлил шаги. В плывущем свете окон рисовался на светлом фоне допотопной скамьи лишь силуэт. Потом, два шага спустя, проклюнулись глаза – и оказалось, что они уставлены на него, Бабцева.

Человек курил.

Через мгновение Бабцев понял, что они недавно виделись. Это был мрачный майор, который в мотовозе тоже, как и Бабцев, отказался пить из КПСС.

Под пристальным взглядом Бабцев невольно остановился.

– Тоже не поехал праздновать? – вдруг спросил в тишине майор.

Бабцев не ответил.

Ему показалось, что майор, не пригубивши при всех, где-то успел как следует догнаться за те сорок-сорок пять минут, что прошли с момента прибытия мотовоза на "Городскую".

– Правильно, – сказал майор. – Что тут праздновать? Рутина… Противно, правда?

Бабцев сделал нерешительный шаг к нему.

– Садись, – сказал майор и, приглашающе подвинувшись, похлопал по скамейке рядом с собой. – Закуришь?

– Спасибо, – решился Бабцев, – закурю.

Он быстро подошел к нежданному собеседнику и сел рядом с ним.

Да, припахивало свежевыпитым.

Майор протянул Бабцеву пачку дешевых сигарет, потом выщелкнул язычок огня из зажигалки. Бабцев наклонился, прикурил. Ох, не "Мальборо"…

Но это может оказаться много интереснее всего предыдущего дня. В голове по-рыбьи задергалась, оживая, первая фраза: "Когда же мне удалось поговорить с одним из офицеров космодрома без свидетелей, вне бдительного ока начальства, он смог быть более откровенным…"

– Выпить не предлагаю, – сказал майор. – Видел, как тебя скрючило.

– Ты тоже не стал, – в тон майору ответил Бабцев.

– Ну, от меня-то мое не уйдет. А вообще ты прав. Придуманное веселье.

– Почему?

Майор помолчал.

– Потому что это поражение.

У Бабцева засосало под ложечкой от пробуждающегося азарта. Он устроился поудобней и затянулся едким простонародным дымом, постаравшись сделать это как можно более по-свойски.

– Кто кого?

– Они – нас.

– Чего-то не въезжаю, – непроизвольно переходя на язык низов, пришпорил беседу Бабцев. Майор посмотрел на него немного насмешливо.

– Чего ж тут не въехать, – сказал он. – Торгаши и сюда добрались.

У Бабцева чуть вытянулось лицо.

– Понятно, – сказал майор. Надо было отдать ему должное: он оказался чутким и подмечал малейшее изменение настроения собеседника. – Ты об этом не напишешь, конечно. Вы же все на их стороне.

– Кто мы и на чьей стороне?

– Пресса и бизнес.

Надо было слышать, каким тоном майор произнес эти два слова. Точно выругался в два этажа.

– А-а… – понимающе сказал Бабцев. Что ж, это тоже интересно… Хотя – предсказуемо. Послед империи.

– Чего ж ты не поехал плясать тогда, журналист?

– А что, там и танцы запланированы?

– Да нет… Плясать под их дудку.

– Как тебе сказать. Отродясь ни под чью дудку не плясал.

– Ишь какой скромный. Уверен?

– Уверен.

– Герой?

– Назови как хочешь.

– А я вот не герой… – вздохнул майор. – Четверть века здесь… – Помолчал. – Я думал, ты понял.

– Что?

– Что нечего сегодня праздновать.

– По-моему, – опять решился на подстегивающую определенность Бабцев, – здесь уже давно нечего праздновать. И уже никогда не будет что.

Майор сгорбился.

– Наверное… – проговорил он после паузы. – Хоть бы "Энергию" опять запустили, что ли…

Глубоко затянулся. Оранжевый глазок его сигареты открылся в сумраке – и вновь закрылся, словно над покрасневшим от смертельной усталости глазом опустилось бессильное веко.

– Понимаешь, работа на самом деле адская. Можно ее делать ради мечты. Можно ее делать ради страны. Но делать ее ради того, чтобы на советском старье очередной денежный мешок нажил очередной миллиард… Тошнит. А ведь теперь, наверное, так и пойдет. Частная корпорация… – он снова будто выругался.

– А как же иначе? – не выдержал Бабцев. – Мешок наживет миллиард – но ведь и ты наживешь ровно столько, сколько заработал. Мечта или страна – это, конечно, красиво, но ведь ненадолго и не для всех. Если делать что-то ради идеи – обязательно упрешься: тех, кого эта идея не вдохновляет, надо бить палкой. Либо ради денег, либо из-под палки – третьего нет.

– Вот я и говорю – вы заодно, – грустно, но спокойно констатировал майор.

– С тем же успехом можно обвинить в сговоре всех, кто сообща утверждает, что солнце восходит на востоке.

– Никто ж не требует, чтобы все вкалывали ради какой-то ОДНОЙ идеи, – терпеливо, будто некую очевидность разъясняя несмышленышу, произнес майор. – Но… Пусть бы люди сами группировались. Так нет… Надо всем промыть мозги! Вот послушай. Зимой у нас провели тест. Психологический. Один вопрос: верите ли вы, что Россия первой будет на Марсе? Дурь, казалось бы, да? Но человек двадцать офицеров ответили: ага, верю. И именно их отсюда убрали. Как нарочно. Закатали куда-то, по слухам, в Уральский округ… Да не сразу, а провели еще собеседования какие-то… только с ними, с теми, кто написал: верю. Вопросы задавали вроде бы к делу и не относящиеся, но асы дело знают туго. Витька Ромашин написал: верю, но его оставили. Он потом смеялся: вычислили, спецы, что я просто от балды брякнул, интересно было посмотреть, что будет… Значит, как-то просекли, что соврал. Значит, убрали отсюда тех, кто действительно верил. Мы еще гадали: с чего такая плешь? А теперь, оказывается, это нас так к коммерции готовили…

Бабцев забыл дышать. Это было более чем интересно. Это была заявка на сенсацию. И, конечно, майор сам не понимал, насколько ценно то, о чем он проговорился…

– А отчего ж остался ты? – с трудом сохраняя спокойный тон, спросил Бабцев.

– А я уже не верю, – мрачно сказал майор и достал очередную сигарету. Закурил. – Я свое уже отверил… Четыре года до пенсии, а там – хоть птицы не летай.

Он, спохватившись, протянул пачку в сторону Бабцева:

– Будешь?

Бабцев помедлил, потом отрицательно покачал головой и поднялся. Майор все понял.

– Ну, бывай здоров, – сказал он, уже не глядя на журналиста. – Привет мешкам.

Бабцев вдруг понял, что поторопился по обычной своей импульсивности, а теперь ему жалко уходить. Похоже, майор мог бы рассказать еще немало. Но доверительный момент был упущен, испорчен безнадежно. Поддакивать надо было, поддакивать, а не лезть в спор. Бабцев помялся.

– Тяжело служить? – спросил он и сам почувствовал, насколько фальшиво и, в сущности, оскорбительно прозвучал его вопрос. Но майор только глянул на него снизу вверх – будто сверху вниз. Снова приоткрылся и снова закрылся внимательный, чуть презрительный глаз его сигареты.

– Служить легко, – сказал майор. Помедлил. – Жить тяжело.

Опять помедлил. Неужели при ракетах все такие философы, с издевкой подумал Бабцев. И тут майор его добил.

– Жизнь стала какая-то чужая… И главное, ясно, что к своей, к той, которой хотел, – тебя уже не пустят.

– А своя – это ради торжества коммунизма? – не выдержал Бабцев. Майора надо было поставить на место, слишком уж он умничал.

Не получилось. Майор вскинул на него насмешливый взгляд исподлобья и вдруг продекламировал басисто и распевно, по-маяковски:

– Я раком ставил мадонну Литта! Но чем она уж так знаменита – в упор не въехал! Скажи, друган, на кой нам этот поповский дурман?

У Бабцева едва не отвисла челюсть. Потом он вспомнил, что, пытаясь по-свойски говорить с майором на простом языке, буквально начал с фразы "чего-то я не въезжаю" – и передернулся, точно ему за шиворот плеснули щелочью. Он повернулся и молча пошел дальше по проспекту.

Их поселили в лучшей гостинице городка, которая в своем роде тоже была памятником: сделана в форме первого спутника. Посреди – ядро главного корпуса, по сторонам – четыре растопыренных крыла, как антенны, в свое время пищавшие из космоса свое показушное "бип-бип". Первый американский спутник, пусть и запущенный несколько позже русского, с ходу открыл радиационные пояса вокруг Земли. А первый р-русский открыл только космическую эру…

Бабцев подошел к гостинице уже чуть ли не ночью, вполне теперь осознавая, что несколько переоценил свои силы, решив проделать весь этот путь на своих двоих. День выдался тяжкий, а под занавес – еще и этакий марш-бросок. Но из разрозненных впечатлений, из вороха, похожего на тяжелую кучу мокрых старых газет, именно благодаря этому броску высовывался теперь солнечный хвостик действительно ценной, действительно сулящей прорыв информации…

В тихом холле гостиницы на диванчике смиренно сидел один-единственный человек, рассеянно почитывая, как ни странно, "Коммерсант". Но при виде вошедшего с лестницы Бабцева он сложил газету пополам, небрежно отложил ее, поднялся и шагнул Бабцеву навстречу.

Человек был в штатском, невысок, коренаст. Покатые плечи непоказного рукопашного бойца. Матерое лицо с коричневой дубленой кожей. Короткая современная стрижка, черные, как антрацит, волосы пего поседели. Он шел к Бабцеву неторопливо и целеустремленно, и смотрел ему прямо в лицо немигающими глазами, и было очевидно: он идет именно к нему, точно зная, кто перед ним, – стало быть, он сидел тут, ожидая именно его. Бабцев ощутил неприятный холод в животе. Началось…

"Аусвайс?" – успел иронично подумать он, стараясь хоть так подбодрить себя. От противного.

– Добрый вечер, Валентин Витальевич, – сказал седой.

– Добрый вечер, – ответил Бабцев и, все еще чувствуя неприятный осадок от своей дурацкой попытки говорить с майором запросто, светски осведомился: – С кем имею честь?

Церемонность Бабцева, похоже, седого нисколько не удивила. Он сделал приглашающий жест в сторону диванчика, на котором еще шуршала, расправляя складки, поспешно сложенная газета.

– Я Заварихин, – сказал он. – Анатолий Заварихин.

– Просто Анатолий?

Седой усмехнулся.

– Прошу вас, давайте присядем. Мне бы, Валентин Витальевич, хотелось перекинуться с вами парой-тройкой слов.

– В таком случае и я только Валентин, – сказал Бабцев.

– Замечательно.

– Может быть, я могу пригласить вас к себе в номер, Анатолий?

– Не хочу быть чрезмерно назойливым, Валентин.

– Как скажете.

Они уселись. Бабцев выжидательно смотрел в лицо Заварихину. Заварихин задумчиво поджал коричневые узкие губы – видимо, подбирал начальные слова. Слегка боднул головой, решившись, и начал:

– Вообще-то у меня нет никаких официальных полномочий, и поэтому вы в полном праве не отвечать ни на один мой вопрос, Валентин.

Бабцев сразу попытался взять инициативу:

– Вообще-то в демократических странах так зачитывают права при аресте, Анатолий. Это что, арест?

– Господь с вами, Валентин. Что за странная мысль. Просто я стараюсь прояснить ситуацию. Я прекрасно осведомлен о том, какие у вас убеждения и идеалы, догадываюсь, в чем мы с вами мыслим сходно, знаю, в чем расходимся, но разговор совсем не об этом, а о вещах совершенно общечеловеческих. Поэтому я просто-напросто рассчитываю на товарищеское содействие – но в то же время не могу не прояснить ситуацию для вас. Вы-то обо мне не знаете ничего. Я уже несколько лет как человек совершенно штатский и всего-то лишь занимаю один из руководящих постов в охранной службе фирмы "Полдень".

– Ах, вот как, – сказал Бабцев. – Какую же опасность я представляю для фирмы "Полдень"?

– Ни малейшей, – улыбнулся Заварихин.

Это прозвучало как оскорбление.

– Тогда в чем дело? Скажу вам откровенно, Анатолий, день был очень тяжелый, я устал.

– Понимаю и постараюсь вас не задержать. Короткая беседа единомышленников.

– Единомышленников?

– Преступников мы же не любим в одинаковой степени, правда? Убийц, воров…

Вот куда он клонит, подумал Бабцев. И сразу встал в боевую стойку:

– Убийцей и вором можно объявить кого угодно.

– Я никого не собираюсь объявлять преступником, они сами себя объявляют, своими действиями. Не ощетинивайтесь так сразу, Валентин. Я ж не выдачи Закаева от вас требую.

– Шутка юмора, – констатировал Бабцев.

– Она, – примирительно ответил Заварихин. – Так вот. У вас есть давний друг – Семен Кармаданов.

Бабцев вздрогнул.

– В последние годы ваша дружба несколько охладела, но все равно – я не могу себе представить, что, если бы вашему другу грозила какая-то опасность, вы отказались бы ему помочь.

– Почему вы вспомнили о Кармаданове? – осторожно осведомился Бабцев. – Мы довольно давно не общались…

– Ну, полно, Валентин, – сказал Заварихин. – Ваша последняя статья на предмет ракетно-космических злоупотреблений навеяна информацией, которую вы получили от Кармаданова. Повторяю: у нас нет к вам ни малейших претензий, вы высказали свою точку зрения, и сделали это вполне аккуратно, не подвергая вашего друга никакому риску. Честь вам и хвала. И тем не менее ваш друг пострадал. Мог бы пострадать куда серьезнее, если бы не наша расторопность.

Бабцеву стало нехорошо.

– Что с Семеном? – глухо спросил он.

– К счастью, повторяю, ничего. Ни с ним, ни с его семьей…

– С семьей? Да что вы несете такое?!

– Понимаете, нам очень нужно узнать, где произошла утечка. Текст вашей статьи вполне корректен, но скажите откровенно: не могли вы где-то, по дружбе или по служебной необходимости, обмолвиться о том, от кого получили информацию о финансовых неясностях в "Полудне"?

Бабцев сразу вспомнил: этот самый вопрос ему как бы невзначай задавал по телефону сам Семка. Когда звонил поздравить со статьей. Но голос у него был вполне нормальный, и ни о чем плохом он не сказал. Наоборот: поздравил. Поздравил! Поблагодарил!

Значит, никаких неприятностей у него на тот момент не было. Значит, эти еще только хотят ему их устроить.

И пытаются как-то втянуть его, Бабцева…

Заварихин спокойно смотрел ему в глаза. Ждал. Это был явный шантаж.

– Во-первых, ничего о грозящих Семену опасностях я не знаю, – спокойно и размеренно ответил Бабцев. – Ваше голословное утверждение для меня ничего не значит. Это называется: брать на понт, но меня на понт не взять, Анатолий, я тертый. Во-вторых, Семен никаких материалов мне не предоставлял, и моя последняя статья основана на совершенно иных источниках, раскрыть которые я соглашусь только по решению суда. Наконец, в-третьих, я подозреваю, что опасность для моего друга – это как раз вы.

Он встал.

– Спокойной ночи, – сказал он.

Заварихин вздохнул.

– Подождите, – сказал он. Вынул из кармана маленький плеер. Тронул кнопку – и Бабцев, уже собравшийся уйти, напряженно замер, потому что в ватной тишине холла раздался совершенно натуральный – будто Семка стоял тут же, в двух шагах – голос Кармаданова:

– Валька, я по телефону не мог, а подскочить к тебе тем более не мог… На меня после той статьи наехали всерьез, а мужик, с которым ты сейчас говоришь, нас с дочкой спас. Можешь ему верить. Увидимся – расскажу подробней, но я уже не в Москве. Понимаешь, исполнителей задержали, но откуда потянулось – через них не узнать, а это очень важно. Мне ты толком не ответил, ладно – впопыхах по телефону разговор действительно не задался, но постарайся припомнить: кому еще, кроме вашего главного редактора, ты мог обмолвиться, что информация пошла от меня?

Запись окончилась. Заварихин помедлил мгновение, держа плеер на весу, а потом, продолжая пристально смотреть снизу вверх, спрятал его в карман.

У Бабцева все будто смерзлось внутри. Но он лишь постарался держать спину прямо-прямо и чтобы голос не дрожал – хотя ему теперь стало по-настоящему страшно.

– Неубедительно, – отрезал он. – И даже еще более подозрительно. Вы вполне могли надавить на совершенно ни в чем не повинного Семена и заставить его сказать все, что угодно. Я ваши штучки хорошо знаю, господин… ныне штатский. Я начинаю всерьез тревожиться за своего друга. Вы его еще не убили?

Заварихин поразмыслил мгновение, потом, как неутомимый иллюзионист, из другого кармана вытащил мобильный телефон.

– Хотите ему позвонить?

Бабцев колебался лишь мгновение..

– Теперь – нет. Теперь я уже уверен, что он у вас и находится под мощным давлением.

Заварихин вздохнул.

– Да, – устало проговорил он и отвел взгляд. – Недооценили силу ваших убеждений, Валентин. Вы, верно, до сих пор уверены, что и дома в Москве ФСБ взорвала?

– И в Москве, – холодно и непреклонно ответил Бабцев, – ив Волгодонске, везде. В свое время независимое расследование это доказало с полной определенностью. Просто его результаты были заблокированы вашими коллегами, Анатолий.

– Ох, да когда ж это кончится, – пробормотал Заварихин.

– Никогда, – бесстрашно бросил ему в лицо Бабцев. – Никогда. И не надейтесь.

Заварихин встал. Сейчас он меня пополам переломит, подумал Бабцев, но ему уже не было страшно. Все-таки он успел плюнуть чекисту в рожу, и это давало ему силы погибнуть теперь с честью. Он даже не пытался сбежать хотя бы к себе в номер – просто стоял и ждал. Сердце билось мощно и ровно. Празднично.

– Знаете, Валентин… Когда я встречаю таких, как вы, у меня просто руки опускаются. И накатывает чувство, что страна все-таки обречена.

– А вы, конечно, спасители, – едко парировал Бабцев. – Но кому нужна страна, которую могут спасти только такие, как вы? И только ТАК, как умеете вы?

– Помните знаменитую сцену Валтасарова пира? – спросил Заварихин. Экий эрудит, мельком подумал Бабцев. – Ты взвешен на весах и найден…

– Очень легким, – перебив, без усилия продолжил Бабцев. Не мог он не щелкнуть этого кровососа по носу хоть так, хоть по мелочи.

– Легким-то ладно. Легким, тяжелым – разница, в сущности, невелика. Всего лишь в цене. Что на рынке делают после того, как взвешивают на весах? Продают, Валентин. В наше подлое время надо говорить так: ты взвешен на весах и найден ПРОДАННЫМ. Что там Марксова продажа рабочей силы как последняя стадия… Товаром становятся смыслы жизни. Что бы ты ни исповедовал – оно всего лишь работает на чью-то мошну. Не на ту, так на эту. Вот что меня пугает…

– Успокойтесь, – с превосходством сказал Бабцев. Сделал широкий жест, обведя окружающий мир. – Весь этот послед империи… Никто на него не претендует, и никому он не нужен.

– Да? Страна после страшной войны воспрянула на миг – и буквально зубами впилась в будущее и еще цепляется из последних сил! И Байконур – те самые зубы. А послед империи – это вы, Валентин.

– Вот только не надо о войне, – жестко сказал Бабцев. – Не надо демагогии о голоде, холоде и нищете, которыми оправдывается любая собственная мерзость. Если у тебя нет штанов, мечтать надо о штанах, а не о звездах.

Заварихин помедлил. И Бабцев вдруг сообразил, что у него в глазах уже нет неприязни. Давно нет. Да и была ли? Грусть была у него в глазах. Страшная, беспросветная грусть.

Чего он добивается?

– Практика показывает, – сказал Заварихин тихо, – что тот, кто мечтает только о штанах, за штаны мать родную продаст. Почему-то так получается, что люди, в которых сохранилась душа, совершенно непроизвольно начинают, даже замерзая, мечтать о чем-то, помимо штанов. Со всеми вытекающими последствиями… – Помолчал. – И найден проданным.

– Я могу считать себя свободным? – с ледяной вежливостью осведомился Бабцев.

– Да идите, конечно, – негромко и равнодушно ответил Заварихин. – Чего там… Но если господь сподобит вас когда-нибудь встретиться с вашим другом и он вам расскажет, как было дело, – вам будет очень стыдно, Валентин…

– Это уж мои проблемы.

– Разумеется. Спокойной ночи.

Бабцев резко повернулся и, на ходу доставая ключ, пошел к своему номеру. Спина ждала выстрела. Но выстрел так и не плеснул между лопатками, позвоночник не хрустнул, ломаясь. Вот и дверь.

Он закрыл дверь и привалился к ней никем не тронутой, но все равно мокрой от холодного пота спиной.

Похоже, пока они беседовали с седым, гульбище в погорелой "Русской тройке" прекратило течение свое, и народ привезли на ночевку. Со двора доносились голоса, даже песенки… Догуливали. Этого нам никогда не хватает, этого нам всегда мало… Кто-то хохотал. Кто-то бренчал на гитаре, кто-то пел нестройным дурашливым хором. "Утверждают террористы и писатели – и на Марсе будет конопля цвести…"

Лубянка щелкнула челюстями у самого горла – а оказалось, она всего лишь сонно зевнула.

Наконец-то у Бабцева начали дрожать руки.