Текст книги "Кольцо Сатаны. (часть 1) За горами - за морями"

Автор книги: Вячеслав Пальман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

УРОКИ ПОЛЕВОЙ ПАРТИИ

За несколько дней до Нового, 1939 года в теплицу пришел незнакомый человек. Был он худ лицом, со впалыми щеками и болезненным цветом лица, но с глазами яркими и живыми. Поклонился, подал обоим руку, сказал: «Бычков» и заявил:

– Мне поручено передать вам, Морозов, приглашение Пышкина прийти к нему в кабинет. Сейчас. Вместе со мной.

– Что-нибудь произошло? – Голос Сергея был скорее удивленным, чем испуганным.

– На рабочий разговор. Вернее, на разговор о работе.

По дороге Сергей узнал, что Бычков тоже заключенный, по профессии землеустроитель-топограф, но допущен к бесконвойному передвижению – «по роду деятельности», – добавил с иронией. Тогда же он поведал, что совхоз получил срочное задание вдвое увеличить площадь огородов, найти и освоить еще восемьдесят гектаров. Для этой цели Пышкин организует полевую партию. Бычков ее возглавит и будет рад, если Морозов возьмет на себя роль почвоведа и геоботаника.

Сергей удивленно развел руками:

– Какой из меня геоботаник! Ладно, почву я как-нибудь пойму, с подзолами много занимался. А вот северная флора… И почему зимой, а не летом?

– Срочное указание из Управления сельским хозяйством.

В дверях он пропустил Сергея вперед.

У Пышкина сидел то ли седой, то ли очень светловолосый человек с такой большой лысиной и с таким минимальным ободком волос по краям, что судить о его возрасте было трудно, тем более что по лицу – свежему я розовому, как и лысина, – его можно было отнести к молодым. Рука, которую он подал Морозову, была пышной и горячей.

– Вот это наш почвовед, – сказал агроном. – Как видите, молод, с небольшим опытом, но с жаждой к познаниям.

И лукаво посмотрел на Морозова. Сергей покраснел.

– Очень приятно, – сказал розовый человек и назвал себя удивительной фамилией – Руссо. Он отодвинул стул, предлагая Морозову сесть рядом.

– Садитесь, поговорим, – Пышкин глянул на Бычкова и Морозова: – С плохой землей Морозов, кажется, знаком. В Рязанской области много лесных подзолов, так? Здесь выраженных подзолов нет. Не дозрели до этой стадии. Зато есть нечто более молодое, зачаточное, ну и, конечно, пойменные. Иногда и по плодородию приличные. Нам предложено найти и распахать уже этой весной десятки дополнительных гектаров. А вот где – это вы, Морозов, вместе с Бычковым укажете на карте, которая должна быть вот на этом столе, ну, скажем, в мае-июне месяцах.

Человек с фамилией знаменитого мыслителя был не философом, а почвоведом Управления. Он участвовал в создании нескольких колымских совхозов и, как признавался, не всегда удачливо. Говорил он улыбчиво, с извинительной какой-то интонацией, поглядывая на собеседников. Словом, хотел, чтобы они поняли, как все это не просто, потому что на формирование здешних почв влияние оказывает не только климат, но и рельеф и места с особенным микроклиматом, горами и лесами. По его мнению, в зоне ихнего совхоза было только два ареала, где можно отыскать пригодные под пашню массивы. И назвал Дальнее поле и 23-й километр. В заключение он все с той же улыбкой заявил:

– Рекомендую послать партию на топосъемку и картографию в район Дальнего поля, а второй район отложить до весны, поскольку пойма реки Дукчи там всюду покрыта толстой наледью и это ставит под сомнение возможную распашку: лед вытаивает только в июне. Что вы думаете? – И голубые глаза его обратились к Пышкину.

– Понимаю и соглашаюсь. – Пышкин наклонил голову. – Ваше мнение, Бычков?

– Я обошел Дальнее поле до снега, – сказал топограф. – Наледи там исключены: слабый ручей, глубокое русло. Но вся долина изрезана понижениями. Сплошного маррива не будет, куски под пашню в три, в десять гектаров. Растет крупный вейник, пища для корней имеется. Интересен склон Дукчанской сопки, но он мокрый, где-то выход грунтовых вод. Партию можно основать в семи километрах от трассы. В десяти отсюда. Нужен помощник и двое рабочих.

Пышкин посмотрел на Сергея.

Сергей спросил:

– В Управлении есть агрохимическая лаборатория?

– Анализы проб я беру на себя, – сказал Руссо. – В лаборатории у геологов отличное оборудование.

– Еще нужны книги, особенно о вечной мерзлоте. И «Почвоведение».

– Разыщем. Это хорошо, что вы вспомнили о вечной мерзлоте. Можно сейчас зайти ко мне, выберем нужные. «Мерзлотоведение» Сумгина я привез с «материка».

– Коротко и ясно. – Пышкин прихлопнул ладонью по бумагам. – Бычков, вы подбираете трех рабочих. Один уже есть. Это Любимов, сторож на Дальнем поле. Палатка, инструмент, одежда – вот забота. Инструмент имеется… Действуйте, Бычков. Если говорить откровенно, – тут он в упор посмотрел на Руссо, – то все нынешние хлопоты надо бы проводить по меньшей мере пятью годами раньше, в пору освоения Колымы. Но это уже не наши с вами упущения. После Билибина все бросились искать золото, тогда как обстоятельства требовали сперва создать условия для нормального проживания людям, а то ведь… Лес почти вывели. Почвы не знаем, про сенокосы никто и ничего, а без освоения лугов нельзя разводить крупные стада. Без коров и бычков не будет навоза. Без навоза не освоить слабые почвы. Логично, товарищ Руссо?

– Так, Василий Николаевич. – Руссо встал. – Но лучше поздно, чем никогда. Можно только предполагать, чем вызваны директивы Дальстроя.

– Два дня на все хлопоты и вы, Бычков, со другами, отправляйтесь на поиск земель, которые можно сделать плодородными. Вопросы есть? – и почему-то посмотрел на Сергея.

Он возвращался в теплицу с пятью книгами в руках. И на ходу перелистывал то одну, то другую. Не терпелось. Какой занятный этот Руссо! Ни единым словом за почти часовую беседу он не подчеркнул разницу в их социальном положении, говорил на равных, даже показал закладки, где можно найти ответ на главные вопросы.

Василий Васильевич встретил новость с недоумением и даже обидой:

– Не нашли другого! В управлении полон дом специалистов, а послали тебя. Будем надеяться, что уходишь ненадолго и вернешься ко мне как раз в месяцы самой интересной работы.

– Тут недалеко, Василий Васильевич, я заходить буду. Смотрите, сколько книг! – Глаза его азартно блестели.

Ранним утром третьего дня полуторка увезла двух рабочих, Бычкова и Морозова, на Дальнее поле. Сгрузили пожитки у хаты, где жил сторож Любимов, в машину набросали мерзлого турнепса, она укатила, а поисковики уселись отдохнуть.

Пожилой, но крепкий Николай Иванович Любимов предложил под жилье свою хибару, возле нее можно было установить и палатку. Топограф не согласился: далеко ходить к целине, которую им надо изучать. Лучше поставить палатку у опушки не вырубленного лиственничного леса, как раз на слиянии двух ручьев, где начиналась долина.

Так в Дукче и в других местах началась реализация вынужденного приказа Павлова об увеличении производства продуктов на месте – возврат к тому, что когда-то хотел было делать погибший Эдуард Берзин.

Снег лежал чуть выше колена, изыскатели нагрузились вещами и гуськом пошли на выбранное место. Собака Николая Ивановича Любимова, черно-белая лайка по кличке Зоя, конечно, увязалась за ними, всем своим видом игнорируя приказ хозяина остаться караулить хатку. Сметливая северянка с острыми ушками и пышным хвостом, который служил ей одеялом в большие морозы, бежала впереди, каким-то образом догадываясь, куда шли люди.

Место нашли в лесу, у ручейка, он бежал в узких берегах, почти закрытый снежными наметами. Расчистили место, нарубили жердей, увязали углы и накинули палатку. Печка встала посредине. К вечеру в палатке забулькал пшенный кулеш с рыбой. Но к ночи мороз усилился, палатка никак не согревалась и пришлось выходить, забрасывать стены снегом – почти до крыши. И тамбур приделали из снега, облитого водой.

Утром все дрожали от холода, хоть и спали в полушубках. Но раскаленная печь на время согрела полевиков, и завтрак прошел при тепле.

Оба рабочих звались Петрами, дневалить и готовить дрова и обед оставили Петра, который повыше, отчего и нарекли его Петром-первым, а Петр-второй пошел с треногой на плечах. Он получил задание долбить шурфы, где укажет Сергей. Из них брали почву для анализа. Петр-второй еще «не понюхал пороху», избежал приисков и поэтому сохранил силенку.

– Золотишко, которое найдешь, принадлежит тебе, – заявил Бычков, чем очень обрадовал парю, верившего, что здесь, где ни копни, золота как насыпано. Может быть потому, шурфы на полигоне являлись с удивительной быстротой.

Мороз и ветер очень затрудняли работу, на стоянках приходилось разжигать костры, чтобы не обморозить лицо и руки. Одна Зоя не чувствовала неудобства. Когда останавливались на съемку, она разгребала снег и укладывалась клубочком, закрываясь хвостом.

Три следующих дня случилась непогода, валил такой промороженный и плотный снег, что раскрыть инструмента не представлялось возможным. Бычков нервничал. Любимов молчком правил пилу, вострил топоры.

– Кто со мой в лес? – спросил он. – Разыщем сухостой и сделаем лыжи, без них не работа. Ты, Серега? И ты Петро-первый? Пошли, погреемся.

Бычков снарядил Петра-второго в лагерь за продуктами, послал записку Пышкину. Палатка опустела, лайка выскочила первой. Ее метель не пугала.

Трое углубились в лес, поднялись выше. Здесь оказались в зарослях стланика, прилегшего под снегом, через который продирались, то и дело проваливаясь в пустоты до пояса. Когда Сергей в очередной раз провалился и сел в полутьме на землю, он увидел под ногами множество шишек. Поднял, пошелушил, в рукавице остались с десяток мелких орехов. Попробовал – вкусно, живое масло. Передвигаясь на коленях, он набил шишками карманы. И тут услышал, как к нему пробирается, фыркает Зоя. А сверху уже кричал Любимов:

– Куда пропал, Сережа!

И увидел вылезающего из-под снега Морозова. Нет, здесь не работа! Они пошли к крупному лесу, где вскоре и отыскали сухую, стройную лиственницу. Ее спилили, разрезали на двухметровые поленья и потопали вниз, оставляя за собой глубокую колею, которую почти сразу же стало заметать колючим снегом.

Петр-второй к ночи не пришел. Побоялся непогоды. Любимов разделывал тесины, а Сергей положил на горячую печь десятка три орешек и стал поджаривать их, то и дело переворачивая. Раскусил несколько горячих орешков, протянул Бычкову:

– Попробуйте, Алексей Михайлович. Дополнительный паек.

– Я сибиряк родом, – сказал Бычков. – Орешков этих поел предостаточно. Но там они крупнее. Будем знать, что колымский стелющийся кедр способен выручить.

На другой день, хоть метель и продолжалась, вернулся Петр-второй, скинул с плеч перевязанный вдвое мешок.

– На неделю отхватил. Жадюга-каптерщик выдал с точностью до грамма. Но пособил старик Кузьменко. Я зашел к нему привет передать, а там сидит продавец из магазина для вольняшек, лук забирал. Тепличник и спроси его – не может ли чего отпустить для полевой партии? Я помог торговцу отвезти лук, отдал две десятки, а он положил мне в мешок двадцать банок консервов, у него все полки ими забиты. Во, красавцы какие!

Бычков так и ахнул: крабы в собственном соку! Деликатес…

– Сказано мне, что этими банками все магазины в Магадане завалены. Целый корабль одних крабов привезли, аж с Камчатки. Дают без карточек, сколь хошь. Во, жизнь!

Крабы в собственном соку не очень понравились поисковикам: пресные, с особенным запахом. Но все же еда. Попробовали жарить их с солью и луком. Получилось прямо ресторанное блюдо!

Чуть полегчало с морозом – вышли на съемку. Жгучий ветер путался по долине, обжигал щеки, руки, приходилось все время держать костер. Сергей брал в неглубоких шурфах пробы, нумеровал мешочки, откалывал ломом пласты для осмотра монолитов в тепле. Возвращались в палатку стылые, дрожащие, но никто не унывал. Поисковая партия, не обремененная лагерными правилами, вносила в жизнь что-то творческое, вольное. Никто не жаловался, не стонал, скорее, радовался вот этому вольному труду, возможности распоряжаться собой.

Отсюда, со стороны, Сергей увидел многое из того, что способно привносить из лагеря в нравственную чистоту человека: надо быть очень сильным и стойким, чтобы переносить подневольный труд годами, и не возненавидеть этот самый труд, превышающий возможности, вытягивающий все силы. Непомерный труд, голод, надругательства вымывали из человека достоинство, гордость, честь; что-то менялось в его психике и он падал все ниже и ниже, превращаясь в угодливое, покорное существо, пытаясь этой угодливостью получить для себя хоть какое-то послабление. Нередко шли на постыдные поступки, даже на подлость, чтобы спасти себя от смерти. Такие люди становились доносчиками, попадали в подручные оперативникам, писали под диктовку заявления, зная, что предают такого же, как ты сам, на верную смерть. Получив донос, оперчек отправлял оклеветанного в тюрьму вроде «Серпантинки» или «дома Васькова», где он исчезал без следа. А оперчек получал награду за бдительность, звездочку на погоны, оказывался на более высокой должности у того самого Сперанского, который возглавлял секретный отдел НКВД… И множились подлецы.

Мысли эти возникали чаще всего ночью, когда он просыпался от холода в палатке и тихо, стараясь не разбудить товарищей, подкладывал в печку дрова. Лишь лайка Зоя поднимала голову и с удивлением смотрела на него. Сергей ложился, слушал треск разгорающейся лиственницы и долго не мог уснуть, взбудораженный совсем не мальчишескими мыслями о странности жизни.

Конечно, хотелось поделиться с друзьями, ведь это так понятно. Но тотчас же отталкивал от себя эту мысль. Нельзя. А почему, собственно, нельзя? Значит, и в нем уж укоренился страх? Не просто поумнел, пройдя приисковый ад, а заражен вирусом страха, во власти того самого чувства, про который сказано: «Держи язык за зубами».

Вспомнилось: когда ехали от Волги через Сибирь и уже перезнакомились, его сосед по нарам железнодорожник Супрунов, с которым их развела пересылка в Магадане, однажды ночью с какой-то страдальческой интонацией прошептал ему на ухо:

 
«Забудь, откуда вышел родом, И осознай, не прекословь: В ущерб любви к отцу народов – Любая прочая любовь… И душу чувствами людскими Не отягчай, себя щадя, И лжесвидетельствуй во имя, И зверствуй именем вождя».
 

Сергей тогда же повторил про себя эти удивительные в своей прозорливости стихи. Не удержался, спросил:

– Откуда эти стихи, Иван Алексеевич?

– Известного поэта, он почти так же молод, как ты. Вместе с отцом был сослан в Сибирь и всего там хлебнул. Стихи эти ходили по тюрьме.

Вот так… Не один он размышлял и переживал. Понятие добра, чести и достоинства неугасимо в человеке, даже, если смерть ходит по пятам того, кто пишет: «и лжесвидетельствуй во имя, и зверствуй именем вождя…»

Катились короткие зимние дни. Работа шла, понемногу открывались таинства скудной земли за Дальним полем. И здесь земля пригодна для огорода! В пойме больше, чем на склонах илистых и гумусных частиц, темно-серый слой под вейниковым дерном показывал урожайную способность поймы. К сожалению, долину во всех направлениях оконтурили бессточные и заболоченные низины, придется обрабатывать семь островов по пять-двадцать гектаров каждый.

Его пробы и монолиты, его записи осматривал Руссо, высказал «добро» и отправил пробы на Колымскую опытную станцию для более подробного анализа. Он дружески похлопал Морозова по плечу, еще раз сказал, что Колыме нужно много новых пашен, народу здесь все время прибавляется. И, оглядевшись, добавил совсем уже тихо:

– С первыми теплоходами прибывает новая партия заключенных женщин.

Сергей с трудом подавил грустную улыбку. Приглушенный голос этого уверенного, опытного человека показал ему, что и Руссо испытывает власть страха. Ужасно!

Шагая из центральной усадьбы на Дальнее поле, он подумал: а нет ли в сообщении почвоведа еще и завуалированной мысли – предупреждения об опасности, которая всегда, как говорится, на плечах у совхозных заключенных, – опасности отправки на прииски, поскольку совхозы получат замену? У него еще почти четыреста дней впереди, окажись на прииске – десять раз можно оказаться мертвым.

В следующий свой поход к Руссо Морозов заглянул и в лагерь, сказав, что ему нужно повидать кого-нибудь из учетно-распределительной части – попросить одного механизатора для весенне-полевых работ. Это прозвучало убедительно, у Сергея на руках был пропуск и он вошел в барак, где жил первые дни.

Тревожная атмосфера чувствовалась здесь едва ли не с порога. Плотники, механизаторы, скотники, конюхи выглядели удрученными. Переговаривались, сгрудившись вокруг печки, – и только о возможности этапа. Кто-то видел списки в УРЧ, кому-то проезжий шофер рассказал о фанерных будках, уже приготовленных на автобазе. Его бывший сосед по нарам попросился к Сергею в полевую партию. Словом, опасность охватила всех. К концу зимы на приисках всегда начинается аврал: надо, во что бы то ни стало, очистить от торфов площади для летней промывки золота; за зимние месяцы этот план повсюду остается невыполненным из-за высокой смертности, инвалидности «наличного состава». План под угрозой… Все на борьбу!..

До первого домика на Дальнем поле Сергей пришел к полуночи. Затопил печку и, когда избушка нагрелась, лег, не раздеваясь, и уснул в одиночестве и голодный.

Чуть свет поднялся и побежал по едва заметной тропе к палатке. Все, конечно, были на работе, печь остыла, Сергей выпил кружку холодного чая с куском хлеба и побежал по лыжному следу к своим товарищам. Издали видные средь белого поля поисковики как раз готовились переносить треногу на новое место. Топографическая съемка шла уже на границе долины, далее начинался редколесный подъем, негодный для совхозных целей: он был обращен на север.

Рассказ Сергея у костра был деловым: приказано исследовать долину еще выше по ручью – хотя бы на предмет использования ее как естественного сенокоса.

– Как там жизнь? – спросил Бычков. – Грозы на горизонте не видно?

– Да как сказать… Главная еда на сегодня у вольняшек – крабы. Жуют, привыкли. Видно, ничего другого уже нет на складах. Но скоро подвезут, так, по крайней мере, толкуют.

О других своих опасениях не сказал. Лишнее беспокойство.

На здешних широтах весна приходит с опозданием даже против Сибири почти на месяц. В середине апреля бывают такие затяжные метели, что носа не высунешь. Хорошо, что они поставили палатку не на открытом месте, а в лесном укрытии. По долине почти неделю метался такой снежный вихрь с сырым ветром, что о работе и думать было нечего. Выходили только за дровами. И без того скудный полумесячный паек растянули на три недели, иные дни ограничивались печеным турнепсом: успели натаскать из бурта…

Чуть поутихло, и Любимов с лайкой пошел к своей избушке. Знал, что приедут за кормом из совхоза, без него бурта не найдут: все заметено.

Трактор с двумя грузчиками в кабине действительно пробился на Дальнее поле. Когда Любимов появился возле избы, они сидели там и отогревались, а машина работала на холостом ходу. Не нашли бурта. Любимов оглядел седые головы грузчиков, спросил у тракториста:

– Где твои постоянные, молодые?

– Уже нема молодых. Вчера поехали на золотишко.

– Проштрафились?

– Куда там… Ты лагеря не узнаешь, как метлой вымели. Вольных и тех подняли. Явились лейтенанты из Магадана и подчистую разгрузили мужские бараки. Мастеровых тоже угнали, случись поломка, некому ремонтировать машины. Всех скотников, шоферов… Сказали, совхоз – бабье дело, скоро новые прибудут. Первый корабль уже в Нагаево муку привез, чего-то там еще. А тут, видишь, пурга на всей трассе, заносы, аварии. Я две ночи не спал, то и дело вызывали с трактором вытягивать машины. Вот такие дела.

– Ты чем питался все дни?

– Как бычок, турнепсом.

– А собачка твоя? Тоже на коровьих кормах?

– Маленько крупы осталось, варю ей кашу. Не пропадать же созданию. В другой раз поедешь сюда, утяни с фермы полмешка ячменя или овса, разотру, кисели ей буду готовить.

– Завтра приеду. Метель – не метель, все одно надо, скотина оголодала.

Отсиделись поисковики. Не взяли их…

Они еще раза три выходили на работу, паек им привозил тот самый тракторист, но, вообще говоря, можно было сворачивать съемку, оставались только камеральные работы для Бычкова и Морозова.

Следующие дни удивили внезапным затишьем и теплом. Ручьи потекли, дороги стали темнеть. Весна… Сняли палатку, собрали пожитки и вместе с печкой и трубами погрузили на сбитые лыжи. До избушки тянули лямку, пока не завечерело. Тут и ночевали.

От этой сторожки трасса хорошо просматривалась. Она спускалась в долину реки Дукчи от небольшого перевала, закрывавшего Магадан, и шла на мост и по долине до самого двадцать третьего километра, где кончались владения совхоза.

В иные часы из Магадана на север тянулась почти непрерывная лента грузовиков. В их кузовах везли машины, ящики, бочки, мешки, разные железки для приисковых механизмов. Потом возникали машины с некрашеными фанерными будками: везли заключенных. Лишь в одной такой веренице, прошедшей на закате солнца, Бычков насчитал пятьдесят семь трехтонок. До полутора тысячи заключенных! Ночью такой же караван прошел по трассе еще раз. Утром – снова.

Смотрели и считали молча. Морозов с внутренней дрожью пытался прикинуть, сколько же народу явится на Колыму в сезон 1939 года. Значит, не утихает кампания арестов. Требуется пополнять заключенными этот промороженный континент, где погибает больше, чем привозят…

На территории совхоза Бычков и Морозов появились, когда Пышкин обходил парники. Они увидели его издали, шел с директором и о чем-то озабоченно говорил, помогая себе жестами обоих рук. Бычков и Морозов встали, топограф коротко доложил, что задание выполнено.

– Прекрасно, – ответил агроном и глянул на директора: – Это те самые поисковики, которые изучали Дальнее поле.

– Чем теперь займетесь? – спросил Бычкова.

– Составлением плана-карты. Дней двадцать. Нужен ватман, тушь, готовальня. И место для работы.

– В бухгалтерии есть свободный стол. Устроит?

– Конечно. Только вот пропуск в зону…

– Это моя забота.

Пышкин перевел взгляд на Морозова.

– Об этом молодом человеке я вам говорил. Кузьменко просил вернуть его в теплицу, пока хлопот на Дальнем поле нет.

– Ну, если просил…

– А вот что мы будем делать с парниками, ума не приложу. Бригадир явно не справляется. Может, молодого агронома на парники? Что скажете, Морозов? Справитесь?

– Если у меня выбор, то я – за парники.

– Сколько у вас осталось сроку? – спросил Пышкин.

– Триста сорок дней, – быстро ответил Сергей. – Если можно, оставьте меня работать на парниках, а жить, если можно, я буду в теплице, тогда смогу помогать и Кузьменко. У нас осенью неплохо получалось.

– Завидный энтузиазм, – заметил директор. – Лагерь опостылел?

Морозов не ответил. Пышкии понял его и сказал:

– Назначим бригадиром на парниках. Наука сложная, опыт будет полезным. А теплица… Если сам тепличник просит, почему и нет? Иди к нему, оставь там свою поклажу. С утра принимай бригаду на вахте. И скорей разжигайте бурты навоза, время подгоняет. Непогода нас отбросила на две недели.