Текст книги "Русский транзит-2 (Образ зверя)"

Автор книги: Вячеслав Барковский

Соавторы: Евгений Покровский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

– Как же они нашли меня? – Юрьев вскочил на ноги.

– Не знаю.

– Что же мне, идти сдаваться?

– Да нет же. Те двое, что ждут от вас подпись и порошок, узнав об этом деле, сказали, что вполне могут договориться с милицией. Говорят, что у них есть опыт. Они предлагают сделку: вы подписываете бумагу и отдаете порошок или сообщаете адрес того человека, которому вы отдали его, а они договариваются (тут Марсель, намекая на материальную сторону договора, посучил большим и указательным пальцами в воздухе), что милиция здесь вас не нашла. Ну как, подходит?

– Не могу я подписать эту бумагу. И вообще ничего подписать не могу!

– Хорошо, сейчас менты заберут вас и отвезут в камеру. И уж там соберут с вас все подписи под всеми нужными им бумагами, предварительно сделав из вас инвалида первой группы. Ну, и кто тогда будет искать вашего сына?

– Хорошо, я согласен,– решился Юрьев, не видя другого выхода.– Но они гарантируют, что меня пока не тронут?

– Думаю, да. Давайте позовем их. В оранжерею с вежливыми улыбками на розовых физиономиях вошли кожаные джентльмены – старые знакомцы Юрьева.

– А вы ведь могли меня слегка зашибить, господа. И кто бы тогда подписал бумажку? – сказал, иронически улыбаясь, Юрьев.– Ботиночки у вас о-очень тяжелые...

– О чем вы? Не понимаем,– вежливо пожали плечами отутюженные прямоугольники.

– Все вы понимаете... Какие вы мне дадите гарантии, если я подпишу бумагу?

– Деньги сами все сделают и без наших гарантий, вот увидите. Или вы верите в сказки о неподкупности полисменов? Увы, у них слишком маленькая зарплата, большие потребности. И иногда деньги сами просятся в их пустые карманы, чтобы устранить эту вопиющую несправедливость.

В овальную гостиную, где теперь тесным полукругом стояли Марсель, джентльмены и Юрьев, вошли милиционеры – все те же майор Богун и усатый сержант Серега. В руках у майора был пистолет, сержант держал в руке дубинку.

– Руки за голову! – сказал майор Юрьеву, у которого сержант после недолгих поисков извлек из-за пояса милицейский "Макаров".– Выходи к машине. От нас, дура, не уйдешь. Это тебе не кино, чтобы глушить сержантов да прыгать в окно.

– Погоди, майор, можно договориться,– сказал один из кожаных.

– Нельзя договориться. Он – убийца, к тому же у него побег с оказанием сопротивления представителям правопорядка. Это опасный преступник, ему вышка светит,-строго сказал майор.

– Вы кого-то убили, уважаемый? – с деланным удивлением спросил Юрьева один из кожаных джентльменов.

– Никого я не убивал. Я им (Юрьев кивнул на милиционеров) уже объяснял все, пока они из меня отбивную делали. Зачем мне убивать вахтера, какой резон, какие мотивы?

– Какие мотивы, забулдыга? Выпить захотел – вот и пришил старика. А насчет отбивной – не беспокойся: не мы первые, не мы последние...

Некоторое время Марсель и кожаные ребята пытались объяснить майору, что Юрьев сам является потерпевшим и что он лишь ищет своего пропавшего сына.

Наконец майор, перестав посмеиваться и отрицательно качать головой, нехотя уединился с одним из кожаных джентльменов в дальнем углу гостиной. Марсель, посмотрев на часы и вежливо извинившись, поднялся на второй этаж для конфиденциального разговора по телефону.

После короткой, но бурной торговли майор подозвал сержанта, и они, с каменными лицами выйдя из гостиной на улицу, прошли под окнами по направлению к воротам.

– Так, порядок.-Кожаный молодчик протянул Юрьеву ручку и экспертное заключение с актом.-Вот здесь и здесь должна быть ваша подпись, уважаемый...

– Нет, не могу...

– Как это не могу? Деньги уже уплачены, а где же товар, дядя? И потом, где проживает ваш любознательный химик, у которого наше добро? Зачем вы присвоили наш порошок, зачем обманули нас? Воровать нехорошо, а обманывать и того хуже. За обман-секир-башка.– Не повышая голоса, джентльмены подступили к Юрьеву вплотную.

Очень желая поверить в то, что Крестовский не пострадает от молодых людей и отдаст им этот проклятый порошок, и все же сердцем чувствуя, что подводит приятеля. Юрьев назвал адрес института, где биолог двигал науку.

– Ну-с, а теперь приступим к заключительной фазе нашей сделки. Давай, подписывай, дядя. Люди миллионы теряют, а какая-то тля, букашка, пыль дорожная лежит у них на пути.– Тональность монолога просителя разительно изменилась: в воздухе по-грозовому сильно запахло рукоприкладством.

Юрьев колебался. Конечно, он давным-давно подписал бы уже эти злосчастные бумажки, если бы не предупреждение слепой Параскевы из которого следовало только одно: до тех пор пока он не поставил своего автографа под липой у него остаётся шанс отыскать сына.

В гостиную спустился Марсель. На его обычно улыбающемся лице появилось тревожное выражение.

– Ну как, договорились? Нет? Да подпишите же вы наконец! – обратился он к Юрьеву.-Ведь джентльмены выкуп за вас заплатили, и, судя по тому, как стремительно покинули нас люди в фуражках,-деньги были немалые.-При этом кожаные джентльмены довольно ухмыльнулись.

– Не могу, Марсель, рука не поднимается.

– Ну как же вы не можете?! Люди за вас отдали свои деньги. Бабки! А впрочем, как хотите,– устало сказал Марсель,– я уезжаю сейчас по делам, так что вы тут без меня договаривайтесь. Только попрошу вас, друзья,– обратился он к кожаным ребятам,– поинтеллигентнее, так сказать, не ломая мебели. Этот человек близкий друг Николая Алексеевича. Надеюсь, вы все поняли?-И Марсель улыбнулся, глядя на почтительно застывших джентльменов.

– А я что, с ними останусь? – возопил Юрьев.

– Не беспокойтесь. Ведь я предупредил их. Теперь они знают, кто ваш ангел-хранитель... И потом, мы находимся в доме Николая Алексеевича, поэтому не думаю, что здесь уместны какие-либо резкие движения и грубые слова. Николаю Алексеевичу это может не понравиться... Все, оставляю вас, и, пожалуйста, разбирайтесь поскорее с вашими бумагами. Да, совсем забыл: пусть победит дружба! – Марсель стремительно вышел, и оторопевший от неожиданного поворота событий Юрьев остался наедине с двумя грозными истцами.

Охранники и обслуга исчезли. Правда, за окном в беседке кто-то маячил с винтовкой под мышкой.

– Вот, подписывайте, теперь нам с вами тут никто не помешает,-вновь перешли на "вы" зловеще улыбающиеся просители.

Юрьев взял акт с экспертным заключением и всмотрелся в документы – это были как раз те, которые ему предлагал подписать директор.

– Откуда они у вас?

– Директор ваш дал, очень просил, чтобы мы на вас надавили: у него ведь здесь тоже свой интерес есть – в академики побыстрее хочется... Так что, сами видите, скольким людям жизнь портите своим упрямством. Только и всего: черканул автограф – и отдыхай себе, пивко потягивай. Менты побожились вас не трогать. Конечно., за такие бабки... Теперь они могут вообще дело замять: повесят его на какого-нибудь бомжа да и траванут его дихлофосом. А в прокуратуре с этим делом даже разбираться не станут. Мало, что ли, у них там своих "зачем" и "почему"? Ведь алкаш – он ничто, так, мусор, грязь и дерьмо подвальное. Правильно?

С тяжелым вздохом Юрьев вложил в разбитые пальцы правой руки авторучку, протянутую ему одним из джентльменов, и нашел свою фамилию под актом. Напротив фамилии был еще кусочек белого поля, но вокруг все уже было расписано.

Покачав головой, он поднес перо к бумаге... и вдруг, сам не желая того, провел длинную извилистую черту поперек текста.

– Ты что, падла, сделал? Ты, говнюк? – заорали в голос джентльмены, и один из них закатил Юрьеву такую затрещину, что тот упал со стула, сжимаясь в комок и закрывая лицо руками в ожидании очередных побоев.– Тащи его к креслу скорей, сделаем этой гниде физиотерапию, а потом яйца отрежем. .

Юрьев попытался кричать, когда молодые люди поволокли его к журнальному столику, но, получив увесистый удар в солнечное сплетение, секунд на тридцать потерял дар речи. "Теперь точно убьют",-только и успел подумать он.

Петя Счастливчик, как всегда, находился в лаборатории. Он имел такую неприятную для начальства привычку – Допоздна засиживаться за рабочим столом с разваленными по нему бумагами: перепечатками из иностранных журналов, данными последних экспериментов и собственными гениальными умозаключениями.

Часов с девяти вечера, выставив за дверь последнюю лаборантку, с робкой девичьей мольбой во взоре застегнувшей на пышной груди скромную блузку, он после непродолжительного отдыха с восьмикилограммовыми гантелями обычно принимал здесь друзей, приходивших с водкой в дипломатах или с радостно щебечущими подругами, влетающих в лабораторию с вином в кульках.

Веселенькая оргия с хохотом и слезами, протяжным пением и половецкими плясками в безобразном виде на приборном столе длилась до утра. И всегда на удивление свежему Петеньке (или Петюнчику, Петрухе, Петру – в зависимости от пола и контингента расслабляющихся) приходилось расталкивать гостей часов в семь, чтобы до прихода начальства, которое имело пренеприятнейшую привычку ни свет ни заря заявляться на работу, на скорую руку упаковать их всех, еще совсем теплых, в нательное белье и выставлять за двери с пиджаками под мышками, а бутылки прятать в свой рабочий стол...

Окурки он обычно оставлял в пепельнице на столе, чтобы все видели, как много и напряженно прошлой ночью трудился Петя Счастливчик. Мужики-сослуживцы крепко жали ему руку, а немногочисленные женщины глубокомысленно перемигивались, особенно тогда, когда в пепельнице у Петюни обнаруживались бычки с двумя, а то и тремя тонами губной помады на фильтрах.

А Петя, всем приветливо улыбающийся, ждал, когда его наконец вызовет шеф в маленький отдельный кабинетик, чтобы похвалить или в острой дискуссии не согласиться с его, Петиными, выводами, тянущими как минимум на какую-нибудь солидную научную премию.

Мало того что Петя был многопьющий, он еще был и очень веселый. Его любимой шуткой было предложить вновь входящему своей "водки". "Не желаете ли водочки?" спрашивал он и подходил к огромной бутыли в плетеной корзине, на которой его рукой было выведено: "Царская водка. Возьми с собой большую крепость. Выпил-и порядок".

Под надписью был нарисован орел с двумя клювастыми черепами. На орла указывала стрелка, которая представляла собой фразу:

"Вино – враг ума!"

Петя наливал из бутыли в стакан парящую жидкость и, затыкая нос, крутил стакал в руке, словно собираясь выпить его. Присутствующие замирали, а Петя, покачав головой, мол, выдохлась монополька, выливал ее в мойку, из которой вдруг начинала расти пузырчатая лава окисленного органического соединения. Все визжали от восторга...

У Пети было много подруг, грустных и веселых, маленьких и высоких, по-спортивному подтянутых и хрупких, то есть очень женственных. Но ни с одной из них он никак не мог совпасть, прилепиться, чтобы уж навеки вместе по жизни... Что и говорить, все эти легчайшие созданья в шуршащих шелковых платьицах и белоснежных блузках, распахнув свои души и радостно трепеща крыльями, летели на негасимый огонь грандиозной Петенькиной личности. Они сыпались на него откуда-то из самого космоса со счастливыми улыбками, находя в Петеньке то, что искали всю свою жизнь. Они приходили к нему, чтобы отдать ему все то, что у них было, и даже больше... Но ничего этого Петеньке было не надо. Он довольствовался малым, ну, самым что ни есть необходимым, извлекая из этих волшебных встреч лишь чистейшую физиологию.

И они уходили от него навсегда. Уходили, заламывая пальцы рук и кусая губы. Они Рыдали и были готовы проклясть Петеньку, но тот смотрел на них своими невинными смеющимися глазами, и они смирялись. Они хлопали дверью, унося в сердце неутоленную любовь к этой захватывающей дух глыбе космических страстей, к этому порой почти жестокому, но чистому ребенку, в котором просто и быть не могло тепла домашнего очага, в котором блуждали лишь вольные ветры, постепенно переходящие в ураганы...

Да, что и говорить, Петя любил женщин. Но более Петя любил свою биологическую науку!

Он был настолько плодовит, что раз в квартал обязательно публиковал в каком-нибудь престижном издании статью или обзор с новыми идеями и гипотезами, например, о двух человечествах, живущих на нашей планете в параллельных мирах (причем наш являлся худшим, а тот, второй, представители которого прилетали к нам на тарелочках и жили в кладовках на правах "Барабашки" или домового, лучшим).

Начальство Петю не трогало. "Бесполезно,– считало оно,– Петя – гений!" К тому же Петя был кандидатом наук, который по совокупности заслуг перед отечественной биологией тянул на целого членкора с хвостиком.

"Гений!" – пожимали плечами женщины из его института и не пытались преследовать подающего надежды холостяка, довольствуясь лишь двумя-тремя встречами у рабочего стола после захода солнца...

Счастливчиком его прозвали еще в университете, на третьем курсе, когда после очередной шумной попойки он вышел из комнаты старопетергофского общежития, на пятом этаже через окно, совсем-совсем забыв, что леса со здания сняли еще неделю назад. В пикирующем полете к земле-матушке он заснул мертвецким сном и с грохотом плашмя приземлился на последнюю, не снятую с металлических штанг, доску на уровне третьего этажа.

При этом он так и не проснулся. Только когда рассвело, дрожащие от страха веснушчатые и курносые мамины дочки с третьего этажа вместе с комендантшей общежития тремя баграми втащили тело будущего гения в чистенькую, робко пахнущую духами комнатку, в которой Петя наконец ожил и открыл глаза.

Вечером друзья, обыскавшиеся милого сердцу собутыльника, и строгие, как дуэньи, девятнадцатилетние жилички обнаружили Петеньку спящим все в той же кровати, но уже в обнимку с одной из своих спасительниц, которая утром только на одну минуточку отстала от подруг, идущих на занятия, чтобы проверить у потерпевшего пульс... После этого случая Петя и стал Счасчивчиком.

В этот поздний час Петя Счастливчик поджидал двух веселых подружек, одна из которых, Нюша, была его давнишней знакомой из мединститута, а вторая, Ксюша,знакомая знакомой, хоть и не имевшая к медицине прямого отношения, но оч-чень интересная женщина.

"О коллеги! – обычно кричал он им с порога, хотя коллегой с большой натяжкой могла считаться Нюша; Ксюша вообще трудилась в другом депертаменте.Ну, как там поживают наши Василь Василичи в банках? Не надоел ли им формалин?"

После общего приветствия, вызывавшего обычно гул одобрения, Петенька переходил на личности и по-армейски лаконично расспрашивал каждого в отдельности о его делах. Так, Ксюше с некоторых пор доставался один и тот Же вопрос: о здоровье одного старого пердуна (именно на старом пердуне, а никак не на старпере всегда настаивал Петенька, говоря, что образованным людям негоже прятать или затирать подлинный смысл слов всякими эвфемизмами и аббревиатурами: "Говорите проще, Друзья, изъясняйтесь понятнее, и тогда народ поймет вас и полюбит!").

Старый пердун был Ксюшиным начальником и, соответственно, человеком преклонного возраста. Как-то раз, потеряв над собой контроль, он, используя свое служебное положение, попробовал овладеть молодой красавицей у себя на даче, но та сказала ему такое, что обольститель чуть не впал в кому от стыда.

Петя пока даже сам себе не мог объяснить, почему его так раздражает этот старый пердун, которого он и в глаза не видел. Определенно здесь что-то было, что-то такое, что против воли пока еще слабым чахоточным ростком зародилось в его вольном, как русская равнина, и абсолютно бескрайнем сердце.

"Интересно, что со мной?" – думал Петенька, в последнее время все более и более заинтересованно поглядывая на Ксюшу.

Отложив пробирки со своими стрептококковыми микробами, с помощью которых он в ближайшее время собирался двинуть науку за пределы земного притяжения, Петенька нехотя изучал тот самый порошок, переданный ему закадычным студенческим другом Толиком Юрьевым.

"Эх, Толик, Толик,– любил мечтательно сказать Петя, обняв своего дружбана за плечи и разлив бутылку водки в два "губастых" (граненых двухсотпятидесятиграммовых стакана с круглой "губой" в верхней части),– какая эпоха была! Застойная, хлебосольная; из всех репродукторов музыка, по улицам толпы тружеников с красными полотнищами, и – никаких буржуев, никаких бандитов вокруг; ВСЮДУ" куда глядят счастливые глаза, простой советский народ. И мы с тобой, прекрасные, молодые, в толпе. Уже по "губастому" приняли: тепло, радостно, хочется любить этих созидающих и всепобеждающих, лучше, конечно, их биб... А потом песни, пляски; тебе в морду – раз. мне в морду – два, ну, и мы им – в ответ Шум, визг, менты в "незабудке", протокол, ..телега'' в деканат... Хорошо! Есть, что вспомнить..."

Что и говорить, Петя Счастливчик любил Толю Юрьева, поскольку лучшего собеседника и не сыскать. Во-первых, Юрьев был непритязателен: ему всегда хватало бутылки "Столичной" без закуски. При этом он не только не терял дар связной речи, что особо ценил в людях Петя, но и начинал легко и свободно парить мыслью над миром, как молодой орел над сизой горной пропастью. Во-вторых, у Юрьева могла вдруг возникнуть неожиданная идея, и тогда Петя с горящими глазами вопил ему: "Толян, отдай ее мне, отдай, я ее оформлю, а тебя прославлю как соавтора!" И, хохоча, он хватался за блокнот, чтобы стремительной своей рукой набросать две-три строки гениального...

Петя Счастливчик уже отложил в сторону подкинутый ему Юрьевым дня три-четыре назад порошок, не найдя в нем ничего особенного. Это была какая-то немыслимая смесь нерастворимых солей и банальных аптечных препаратов. "Ничего себе отходы металлургического производства! – думал он.– Да какие они там, в Европе, металлы варят?! Похоже на отходы с обыкновенной фармацевтической свалки".

С этим порошком у Петеньки вышли одни неприятности. Сначала, когда Юрьев только принес его, Петенька тут же собрался провести экспресс-исследование: высыпал порошок в блюдце, деловито понюхал его и даже хотел лизнуть, однако в последний момент язык спрятал – дрянь какая-то! Но потом он закрутился со своими любимыми микробами, боясь упустить очередную гениальную догадку.

Петеньке надо было бы спрятать порошок, Да он о нем забыл и вспомнил только тогда, когда безнадежно влюбленная в гениального Петра Евгеньевича лаборантка Людочка, у которой в последние две недели (после того, как Петенька шутливо поцеловал ее в щеку) все валилось из рук, опрокинула блюдце с порошком в приготовленный к очередному эксперименту раствор со стрептококковыми микробами, и, естественно, погубила эксперимент. Петр Евгеньевич в сердцах даже прикрикнул на Людочку, и она, разрыдавшись, убежала домой. Испорченный раствор он слил в пробирку, которая теперь маячила среди прочих у него на столе.

Небрежно поковыряв остатки порошка кончиком иглы на приборном стекле бинокуляра, перед тем как высыпать его обратно в целлофановый пакет, он не обнаружил абсолютно ничего интересного. "Ну хоть бы мелькнуло что-нибудь подозрительное, инородное, к чему можно было бы прицепиться..."

Еще раз окинув взором порошок, Петенька недовольно отодвинул его от себя. Нет, он не привык проигрывать и не умел отступать. Ему было немного досадно, что ничего интересного из этого дела, кроме чудовищного нагромождения химических формул, ему выудить не удалось.

До прихода компании еще оставалось время, и Петя решил заняться своими микробами. Он взялся было за одну из пробирок, но взгляд его невольно упал на другую, с тем самым раствором, который испортила Людочка. Петеньке показалось, нет, скорее он интуитивно почувствовал, что там что-то изменилось.

Петя Счастливчик уже забыл о том, что к нему вот-вот должна заявиться веселая компания. Теперь, чтобы подтвердить или опровергнуть свою догадку, он желал рассмотреть этот самый испорченный раствор поподробнее, "пощупать" его с помощью более солидной техники – рядом стоял зачехленный сканирующий микроскоп. "Подарок из Африки!" – весело рекомендовал Петенька свой рабочий инструмент заезжим светилам биохимической науки из стран социальных контрастов и развитого капитализма.

Кроме того, он решил, если все подтвердится, сейчас же начать экспериментировать с раствором. Петя придвинулся к столу и с нетерпением первооткрывателя прильнул глазами к окулярам...

Юрьева бросили на кресло у журнального стола и привязали руки к подлокотникам небольшими ремнями, которые один из молодых людей извлек из кармана куртки.

– Значит, подписывать не будешь? – Не давая ответить Юрьеву, который в эту минуту был почти готов подписать директорскую "липу", молодчик сунул ему в грудь какую-то штуку.

Долю секунды Юрьев чувствовал удар такой силы, словно он вдруг столкнулся на встречных курсах с тепловозом, и после этого тело его стремительно перешло в атомарное состояние...

Навстречу Юрьеву бежала Ирина. Она бежала, словно сопротивляясь сильному встречному ветру, выставив руки вперед и опустив голову. Чем ближе подходила Ирина к Юрьеву, тем тяжелее ей было двигаться. Она уже едва-едва передвигала ноги, упираясь локтями в пространство, словно оно было тяжелым и тягучим.

В двух шагах Ирина остановилась, ощупывая ладонями невидимую стену, отделявшую ее от Юрьева, словно искала зазор в ней. Наконец она нашла его и, мучительно напрягшись, стала раздвигать пространство.

Юрьев понял, что она хочет что-то сказать ему. Он навалился на вязкий, тягучий воздух, чтобы продавить его своим весом. Но воздух вдруг стал густеть, приобретая почти резиновую упругость. Ирина, не глядя на Юрьева, вытянувшись в струнку, начала протискиваться к нему сквозь узенькую щель, куда Юрьев протянул руку с судорожно растопыренными пальцами. В тот момент, когда разделявшая их стена приобрела кристаллическую твердость и начала сдавливать Ирину, Юрьев успел коснуться ее ладони.

Ладонь была маленькая и сухая. Последнее, что увидел Юрьев, было лицо Ирины, вдруг ставшее лицом слепой Параскевы...

– Ну что, уважаемый, освежился? Еще хочешь "шокера"? Правда, отличная штучка? Самое гуманное в мире средство для поднятия тонуса и стимулирования умственной деятельности. Оказывает кумулятивное действие на мозжечок! – сказал, нервно хихикая и придвигая к очнувшемуся Юрьеву свое аккуратное, гладко выбритое лицо, один из джентльменов.– Ну что, будем подписывать?

– Куда он денется, Вова.– Юрьев впервые услышал имя кожаного молодого человека.– Подпишет и еще попросит, только чтобы больше не отлетать.

– Верно, Витя. Какие странные люди: говоришь им – не слышат, платишь за них – не ценят, не говоря уже о простой человеческой благодарности... Да, измельчал народец и умом тронулся: не понимают, ничего не понимают. Мы ведь о стране заботимся, а они все про свое: дай на бутылку, не хочу работать, не желаю цивилизованным становиться. Лучше вонять буду да по подвалам с кошками знаться.

– Сейчас Николай Алексеевич вернется, и вы ответите,– простонал Юрьев.

– Смотри-ка, букашка, а тявкает, как собачка,– сказал Витя, удивленно вскидывая брови.– Николай Алексеевич, может, и вернется (Вова при этом закатил глаза и комически перекрестился), но только тебя уже здесь не будет... Извини, мужик, будем опять мозги тебе вправлять.

– А он копыта не откинет? – спросил Вова.

– Может, и откинет...

– А кто тогда бумагу подпишет?

– А ты и подпишешь. Профессор дал его заключение с подписью, оттуда и передерешь.

– Ладно, это уже не важно. А какой упорный доходяга достался! Ты идейный что ли, говнюк? На идеологической работе был?

– Да нет же, таких у нас не держали,– сказал Вова.-Это, Витя, результат как раз идеологического разложения: перегной социализма.

– Ладно, кончай базар,-сказал Витя,-с этим идейным физиком дохлый номер. Пора ехать к химику. Не дай Бог, он что пронюхает и дров наломает, тогда придется и из него делать шизика, а то и вовсе-в шихту...

– Ас этим что? – спросил Вова.– Столько сил на него потратили. И зачем только все это надо было?.. Теперь-то куда девать его будем?

– Вовик, не задавай глупых вопросов. Вокруг на земле столько места для идейных... Бодни-ка лучше его еще раз "шокером" для профилактики и тащи в машину.

Когда Вовик, кривляясь, вновь вытащил из кармана свое орудие убеждения, использующее последние достижения научной мысли, а Юрьев закрыл глаза, ожидая в любой момент получить в грудь удар "Красной стрелы", летящей с курьерской скоростью из Москвы в Петербург, дверь в овальную гостиную отворилась и на пороге появились старые знакомые – майор с усатым сержантом.

Вовик, вопросительно посмотрев на Витю, улыбнулся и быстро спрятал "шокер" в карман. Юрьев с облегчением вздохнул: доводы милиционеров, аргументируемые ударами хромовых сапог и пудовых кулаков, казались ему младенческой забавой в сравнении с Вовиной гуманной "игрушкой" кумулятивного действия.

– Добре, значит, не договорились с хлопчиком? – начал майор.– Ой-ой-ой, этак вы из него раньше времени душу вынете, а мне шо останется? Отруби? – Майору явно хотелось покуражиться.-Ну, вставай. Пойдем, хлопчик, впереди у нас с тобой еще столько посиделок. Сержант надел на Юрьева наручники.

– Да и хлопчики тебя в камере заждались: ты им что-то должен, особенно одному, такому щербатенькому, худенькому, по кровушке скучающему...

– Скучавшему, майор,– сказал Юрьев, с трудом разлепив рот и подняв глаза.

– Ты что говоришь? Это как? Как это?

– А так. Насосался и уснул вечным сном, как болотный кровосос... А вы чего вернулись, мало заплатили, что ли?

Вова и Витя, послушав некоторое время, пошли к выходу.

– Эй вы,-окликнул их майор,-ремешки свои сыромятные заберите. Нехорошо добром разбрасываться.

– Возьми их себе, майор, может, пригодятся. Советуем долго с клиентом не возиться – бесполезно.

– Но-но, ты еще поучи отца... Вот именно. Гуляйте, хлопчики. Я этого клиента должен теперь по месту прописки доставить – в камеру. У меня на шее убийство при отягчающих. Мне без этого хлопчика назад нельзя. Ну пойдем, болезный мой. Только погоди, надо бы тебе физиохномию подновить. Так говоришь, мало заплатили? – И майор сильно ударил Юрьева в лицо, свозя в сторону запекшуюся черную коросту на скуле.

Голова Юрьева сразу стала воздушной, так что он даже не почувствовал боли. На лице обильно выступила кровь.

– Фу, майор, что за методы? Выпишите себе электрическую дубинку – гораздо эффективнее, и крови нет,– сказал Вовик, стремительно выходя за дверь.

– Не учи ученого. У нас свои методы, хе-хе

Игорь Сергеевич метался по кабинету, как боевой бык в загоне, и все не находил себе места. Секретарша, было напомнившая ему о бесценном здоровье директора такого выдающегося института, пулей вылетела в приемную, ошпаренная его эпитетами в свой адрес, и засела в маленькой кухонке, комкая душистый носовой платочек у глаз: вот так, утешаешь его, отдаешь всю себя на работе и после, а тебя, как тряпку, в угол...

"Такое плевое, пустячное дело! – сокрушался Игорь Сергеевич.-Экспертиза, экспертное заключение... Только подписать и-Москва, Президиум Академии... Что я скажу Самсонову?! Один пьяница, деклассированный элемент из моего института, которого и держали-то при лаборатории из жалости, не подписал бумажку, эту филькину грамоту, интересную лишь канцелярской крысе, парализованной непосильной ответственностью перед грядущими поколениями идиотов? Говорил я им: давайте возьмем человека дельного, своего, какого-нибудь завлаба со степенью, которому одного моего взгляда достаточно, чтобы грамотно оценить ситуацию... Ведь всем им дальше расти, руководить отделами, которых всего-то пять, а их вон сколько, расталкивающих друг друга локтями. А этому, которого они выбрали из всех, мною предложенных,-оказалось вообще ничего уже не надо, даже лаборатории. Странный у них принцип: лучше того, кто похуже... Что, что я скажу Самсонову, когда будет решаться мой вопрос в Академии наук? Не смог убедить забулдыгу? Кого??? О, Боже, такая ерунда на самой финишной прямой – прямо арбузная корка какая-то: наступил на нее, и все рухнуло... И эти молодые люди, как комиссары какие-то в кожаных тужурках, приказывают, кричат... У них, видите ли, деньги уплывают, бабки, как они все теперь выражаются. Мне бы их заботы. Тут жизнь на карту поставлена, имя, которое могут вписать золотыми буквами в мрамор какого-нибудь престижного фасада, а могут и не вписать. Почему? Да один инженерик бумажку нужную не подписал. Вот и цена славы: даже не бумажка, а дрожащие руки абститента, которому все, все, все вокруг до лампочки... Так, они сказали, что сами найдут этого Юрьева и принесут подписанный документ. Сказали, что и аргументы у них есть в пользу того, что подписать липу необходимо. Я догадываюсь, какие у них аргументы... Но где они его найдут? Хотя мне-то какое дело. Это уже меня не касается... Но каков этот самый Юрьев: даже от лаборатории отказался, лишь бы не подписывать липовый акт. Что-то есть в нем, зерно какое-то малое..."

Майор плеснул в лицо Юрьеву воды из вазы с цветами, которая стояла на журнальном столике, и Юрьев пришел в себя.

– Ну что, посвежело, хлопчик? Все, больше не буду тебя рихтовать: боюсь, идиотом сделаю, а ты нам еще признаться должен в убийстве вахтера. Правильно?

Юрьев кивнул головой, желая хотя бы минутной передышки. Его тошнило. Высоковольтные провода в нем вновь загудели в полную силу. Раскрыв рот, Юрьев стал икать, судороги пробегали от живота до горла, пытаясь вывернуть его желудок наизнанку. Майор, взвизгнув, отпрыгнул, и Юрьева вырвало прямо на ковер

– Давай, Серега, бери эту падаль и волоки ее скорее отсюда, пока хозяев нет. Нехорошо, ковер-дорогая штука,-сказал майор озабоченно и хотел еще раз ударить Юрьева, но сдержался, опасаясь, что тот преждевременно отдаст Богу душу.

Усатый сгреб Юрьева в охапку и, не ожидая с его стороны сопротивления, потащил за шиворот к выходу.

На окрестности уже спустились сумерки, и за окном было темно. Лишь на западе сквозь черные кроны сосен еще алела полоска уходящего дня. Лаяли собаки, где-то совсем близко переговаривались по рации охранники – был слышен радиошум и обрывочные фразы...

– А ну, стоять! Пушки на пол! – срывающимся голосом, почти фальцетом крикнул им кто-то из-за балюстрады второго этажа как раз в тот момент, когда майор взялся за ручку входной двери.

Юрьев медленно поднял голову. Над ними стоял Максим. В руках он сжимал охотничий помповик.

Майор замер и, не снимая ладони с дверной ручки, зло посмотрел вверх. Увидев руку подростка, до дрожи сжавшую цевье, его бледные прыгающие губы, майор, собравшийся было злобно отшутиться, благоразумно бросил свой пистолет под ноги, вытащив его из кобуры двумя пальцами. Усатый замедлил с выполнением команды, но, когда Максим передернул затвор, быстро отбросил свой "Макаров", словно пчелу с лацкана пиджака.