Текст книги "Русский транзит-2 (Образ зверя)"

Автор книги: Вячеслав Барковский

Соавторы: Евгений Покровский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)

Справа шел Счастливчик, тоже весь в ослепительно белом, в своих золотых "велосипедах", радостный и какой-то расслабленный. Они шли на седьмой причал встречать Ирину: белый пароход спешил на всех парах к берегу.

Юрьев так и не мог припомнить, где и когда он нашел своего сына: в его сознании образовался временной провал, словно он попал в авиационную катастрофу, и теперь, придя в себя, крутил в руках черный ящик, надеясь разгадать тайну утраченного времени или хотя бы узнать его шифр.

Ирина тревожно сигналила платком им с палубы, и все время показывала куда-то за огромные башенные часы, неизвестно как вместе со Спасской башней, воротами и черной мостовой оказавшиеся в приморском городке.

Они бежали к трапу, и народ уступал им дорогу. Первым бежал Счастливчик, определенно зная что-то ему. Юрьеву, неведомое. В последний момент Юрьев обернулся и увидел огромную черную тучу, которая наливалась над Спасской башней, поглощая один за другим купола и шпили...

В коридоре раздались тяжелые торопливые шаги: Максиму они явно не принадлежали. Кто-то чужой спешил сюда. Петенька встал у двери сбоку и окликнул Юрьева, который сразу вскочил и сначала быстро подошел к медсестре, но потом передумал, встал за один из металлических шкафов с пузырьками и банками. Из-за шкафа было удобнее встречать непрошеного гостя.

Дверь в кабинет самым решительным образом распахнулась, и на пороге возникла рыхлая глыба человеческой плоти, до боли знакомая Юрьеву. Да-да, это был тот самый огромный моллюск, где-то потерявший раковину и потому до чрезвычайности озабоченный проблемой сохранности собственного тела в бурном потоке жизни. В открытом рту вошедшего, составлявшем наиболее существенную часть лица, но как бы размазанном от уха до уха каким-то тайным плотским пороком, образно застряло восклицание или даже целая фраза, наличие которой, однако, было трудно предположить в голове без затылочной части, свойственной хомо сапиенс.

Он стоял на пороге и беспомощно смотрел на доктора, сидящего на полу со связанными за спиной руками.

– Вас там зовут, уже пора,– все же по инерции сорвалось с влажных губ пришельца.

– Здорово, Копалыч!– бодро крикнул Юрьев, выходя из-за шкафа.– И ты, значит, заболел, бедолага?

Некоторое время Копалыч стоял, ничего не понимая и глядя то на связанного Голиафа, то на Юрьева, а то на медсестру, все это время миролюбиво помалкивающую – от греха подальше. Петеньку он пока не видел, потому что тот стоял за дверью, прижавшись к стене, как запасной полк в дубраве. Потом глазки огромного Копалыча сузились, и с понимающей азиатской улыбкой он полез в карман.

– Не спеши, Копалыч! – сказал Юрьев, подойдя к рыхлой громадине на расстояние вытянутой руки.

Посмотрев по сторонам и не найдя никакого другого движущегося объекта, Копалыч с коротким смешком немного механически и как бы с ленцой потянулся левой рукой, заканчивающейся двойной порцией сосисок, к шее Юрьева, этого тухлого простачка, которого позавчера привозили к нему для какой-то стремной хохмы.

Но Юрьев, ожидая именно этого, сделал шаг навстречу и, нырнув головой под растопыренные пальцы, спокойно, словно отрабатывал это на тренировке, бросил от плеча расслабленную и согнутую в локте левую руку в подбородок Копалычу, близоруко качнувшемуся к нему и на мгновение потерявшему его из виду. В последний миг Юрьев сильно сжал кулак и закрутил его внутрь.

В момент удара у Юрьева возникло ощущение, что он имеет дело с огромным резиновым мешком, наполненном жидкостью, так мягко и почти без упругого сопротивления вдавил он своим кулаком круглый подбородок Копалыча в потное жабо жирной шеи.

Копалыч, совсем как тяжелый жук, внезапно наколотый на булавку любознательным юннатом, дрыгнув конечностями, рухнул на пол лицом вниз и застыл, беспомощно подогнув под себя руки.

– Недурно сработано, Юрьев! Кто бы мог подумать, что ты такого слона завалишь, словно Кассиус Клей старину Формана! Нокаут! – восхищенно пропел Петенька, выходя из-за двери.-Даже Петя Счастливчик не понадобился!

Юрьев склонился над Копалычем, чтобы побыстрее обыскать и лишить его оружия, если таковое найдется. Во внутреннем кармане куртки сопящего бандита он нащупал что-то вроде огромного "бульдога" и уже хотел извлечь нешуточную игрушку, но тут раздался выстрел.

Еще мгновение назад стоящего перед Юрьевым Счастливчика, теперь уже согнутого пополам, отбросило прямо к шкафу с аптекой – затылком об угол. Словно мяч, отскочила от железного угла Петенькина голова, сидящая на резиново безвольной шее смертельно раненного человека. Даже не вскрикнув, Петенька затих в неестественной позе.

Подняв голову, Юрьев увидел улыбающегося Марселя.

– Ну как ваши дела, уважаемый, вы нашли своего сына? – спросил он Юрьева, на ставляя на него пистолет чудовищного калибра.

"Нет, таких пистолетов не бывает. Ну прямо кино!"-первое, что пришло в голову Юрьеву.

Он еще не вполне осознал, что Марсель, тот самый приятный молодой человек, вежливый и воспитанный, который так много сделал для него, так много помогал ему в поисках сына, который даже спас его не только от медведя, но и от смертельных сапог Вити и Вовы,– обыкновеннейший бандит, который только что спокойно застрелил его друга, Петьку Счастливчика, даже не потрудившись разобраться, в чем дело. Просто взял и со своей интеллигентной улыбочкой убил. "Счастливчик, и зачем только я взял тебя с собой?! Но, может быть, ты еще жив?"

– Не надо дергаться! – крикнул Юрьеву все так же улыбающийся Марсель.-О нем позаботятся и без вашего участия. Копалыч, что ты там копаешься? Полежал и хватит, надо браться за работу. Развяжи доктора.

– Тут с ними был еще мальчишка,– говорил Голиаф Марселю,– у него есть ружье. Так что...

– Мальчишка с ружьем – это наша забота. И потом, он нас там не найдет,спокойно сказал Марсель.

Юрьев стоял с опущенными руками у стены и тупо, еще не в силах принять реальность происходящего, которая, внезапно навалившись, грозила раздавить его, наблюдал, как Копалыч, натужно свистя своими словно отсыревшими легкими, освобождал доктора из пут. Доктор при этом зло мычал и по-лошадиному нетерпеливо мотал выей.

Медсестра сидела в углу кабинета на полу, глядя перед собой широко раскрытыми глазами, в которых нескончаемым ужасом запечатлелась отскакивающая от железного шкафа Петенькина голова. В ушах ее до сих пор звучал выстрел...

Доктор подошел к Юрьеву и, заглянув в глаза, криво усмехнулся:

– Ну, давай твою игрушку.

Юрьев смотрел на него невидящими глазами и, казалось, не слышал вопроса. Доктор сам обыскал Юрьева и извлек из его кармана "шокер" и "лимонку".

– Ого, да вы настоящий громила! – вежливо улыбаясь, сказал Марсель и, покачав головой, положил гранату себе в карман.– Признаюсь, не ожидал от вас, батенька, такой прыти.

– Ну как, будем квиты или не хочется? – Доктор приблизил к лицу Юрьева шокер и нажал кнопку.

Юрьев увидел извилистую змейку высоковольтного разряда, которая с характерным треском дрожала между металлическими усами-электродами.

– Оставьте его, доктор,– сказал Марсель.– Ему уготовано нечто иное.

Доктор еще раз заглянул в пустые глаза Юрьева и усмехнулся.

– Теперь ты свое получишь,– и он ударил Юрьева тяжелой ладонью по щеке.

Голова Юрьева мотнулась, и он сильно ударился затылком о стенку, но боли даже не почувствовал. Доктор приблизил к Юрьеву свое лицо и, пощелкав пальцами у самых его глаз, недоуменно пожал плечами.

– Доктор, вас давно ждут. Идите же, пора начинать,-сказал Марсель.

– А этот? – спросил доктор, показывая на бездыханного Счастливчика.

– Об этом мы сами позаботимся. Тут вам уже нечего делать.

Доктор исчез за дверью.

– Ну, Копалыч, свяжи мне его. Но но, не так сильно. Я хочу оставить ему хотя бы пару степеней свободы. Вот так будет хорошо. А вы, Анатолий Иванович,кажется, так вас величать? – обратился Марсель к Юрьеву,– посидите с девушкой вон там, пока мы будем по походному упаковывать вашего товарища, так сказать, в последний путь. Да, забыл вам сказать: именно вы сейчас отвезете его в царство теней через вечную реку забвения. Побудете напоследок Хароном. Копалыч, ты меня не слушай, а то спятишь. Кидай на каталку эту жертву несчастного случая. Что, не можешь?

Марсель подошел к телу Счастливчика и, взяв того за ноги, помог Копалычу шмякнуть его на каталку.

– Вот и все. Теперь накрой его простыней. Когда Юрьев увидел накрытое саваном тело друга, реальность, стремительно обретая утраченный смысл, хлынула в его сознание расплавленным оловом, возвращая все звуки, запахи и чувства, вдруг в тысячи раз усиленные. Безжалостно пришпиливая его к действительности, длинная холодная игла с силой вошла ему в сердце, на миг замершее в самой верхней своей точке в момент отрыва. И Юрьев закричал от боли.

– Ну, что вы, Юрьев, как неживой! Везите же его быстрее! – говорил Марсель Юрьеву, который связанными впереди руками толкал перед собой каталку с телом Счастливчика по тускло освещенному подземному коридору, выложенному белой кафельной плиткой, источавшей холод сырого погреба.

Ладонью правой руки Юрьев сжимал очки-"велосипеды" – все, что осталось от Счастливчика,– которые он подобрал на полу, когда они выходили из кабинета, а Марсель что-то сквозь зубы говорил испуганной медсестре, показывая на Копалыча, мрачно смотревшего на нее.

– Куда мы едем? – тихо спросил Юрьев шедшего чуть сзади Марселя.

– В преисподнюю. Только там скорее холодно, чем жарко.

Юрьев догадался: они направлялись в морг.

Когда Максим вышел на больничный двор и огляделся, он сразу увидел, как на третьем этаже корпуса, в котором находился приемный покой, зажегся свет. Свет был обычного желтоватого оттенка, и он понял, что это не операционная: в операционной наверняка бы горел бело-голубой. На всякий случай он решил обежать взглядом остальные корпуса: а вдруг еще где-нибудь горит?

Проходя совсем недалеко от приемного покоя, Максим вдруг услышал выстрел. Он бросился назад и тут увидел, что рядом с ВМW теперь стоит "мерседес" – тот самый, на котором приезжали позавчера в клуб на Камскую Юрьев и тот, второй. Подросток даже не слышал, как он подъехал к больничному корпусу.

Первым делом Максим подбежал к окну и, увидев в кабинете незнакомых ему людей, метнулся в сторону. Он не мог слышать, о чем говорят в кабинете: плотно закрытые рамы пропускали только общий речевой фон, отдельных слов нельзя было понять.

Осторожно заглянув сбоку в окно, Максим увидел, как уже освобожденный пришедшими свирепый Айболит говорил что-то с усмешкой отцу Игоря, намертво застывшему у стены. Рядом стоял тот самый человек, который был вместе с ним в клубе. В правой руке он держал огромную пушку. Спиной к Максиму, нагнувшись к полу, суетился еще один, чем-то напомнивший закормленную рекордистку из животноводческого павильона ВДНХ.

Подросток также увидел ноги лежащего на полу человека. На них были босоножки Счастливчика. "Они убили его!" – подумал подросток, машинально хватаясь рукой за лацкан Петенькиного пиджака. Но времени на эмоции у него сейчас не было.

Максим осторожно передернул затвор помповика и снова заглянул в окно. Стрелять не имело смысла: картечью он мог бы задеть и Юрьева. Один или два выстрела ему ничего не давали, поскольку Айболит и тот, с пушкой, стояли уже вне поля зрения. Была, конечно, возможность умереть в неравном бою: противников все же было трое и наверняка у них имелось еще оружие.

Но существовала и другая возможность освободить отца Игоря и попытаться спасти самого Игоря – Максим был уверен, что Игорь сейчас находится где-то здесь. Нужно было только найти этого Леонида Михайловича и как можно быстрее...

Оглядываясь по сторонам и пригибаясь к полу, словно он находился в открытом поле под огнем вражеских батарей, подросток пробрался к лестнице и, перепрыгивая через две ступени, взлетел на третий этаж. По его расчетам выходило, что дверь в ту самую палату, в которой горел свет, должна находиться где-то в середине коридора, как раз там, где, устало положив голову на руки, сидела дежурная медсестра. Она спала, но спала, вероятно, очень чутко. Максим стал пробираться к дежурной.

Внезапно из палаты, на которую он нацелился, вышел человек в белом халате и в докторской шапочке, спокойный и усталый. Он подошел к медсестре, тут же поднявшей голову, и стал ей что-то говорить.

Максим прижался спиной к двери, и дверь с едва слышным скрипом отворилась. Подросток услышал характерный шум воды и почувствовал запах хлорки: это был туалет.

Человек, что-то объяснив с пониманием кивающей дежурной и записав несколько слов в журнале, не спеша двинулся по коридору в сторону Максима.

Подросток был почти уверен, что это – Леонид Михайлович.

Отступив в темноту, чтоб его не было видно, Максим напряженно смотрел в приоткрытую дверь, боясь пропустить лицо приближающегося человека. Внезапно ставшие ватными ноги подростка невольно подгибались.

Именно теперь Максим должен был пленить врача и взять его в заложники, чтобы, прикрываясь им, как щитом, освободить Игоря и его отца.

"Ведь тогда, в конце концов, даже если Игорь и его отец уже мертвы, бандиты так просто не разделаются со мной,-думал он.-Перед тем как они убьют меня, я застрелю этого Леонида Михайловича".

Когда человек находился уже в двух шагах от двери, Максим до немоты в пальцах стиснул ружье и вытянул шею.

Подросток только вздрогнул и сразу оцепенел, не в силах сдвинуться с места, когда лицо идущего возникло перед ним в дверном проеме. Это был человек с фотографии: тот самый Леонид Михайлович, который когда-то вечером увез Игоря.

Уже открылись и закрылись двери лифта, уже ухнули двери внизу и стихли неторопливые шаги Леонида Михайловича, а Максим все стоял в туалете за приоткрытой дверью, бессильно сжимая ружье и кусая губы.

"Неужели я струсил? Я должен был только выскочить и, сунув дуло ему в брюхо, все узнать. Он бы непременно струсил, этот самый Леонид Михайлович, и непременно рассказал бы, где Игорь и зачем он увез его. А потом мы бы пошли туда вместе. Только и всего... Но струсил не он, а я,-горько думал Максим.– А может быть, Игорь сейчас в той палате, откуда вышел Леонид Михайлович? Может быть..."

Максим выглянул в коридор: голова дежурной мирно покоилась на дамской сумочке, лежавшей на столе. Но как только он решительно вышел из туалета, из той самой палаты, где горел свет, двое санитаров вывезли каталку, на которой под простыней кто-то лежал.

Подросток сразу отпрянул к двери. Оба санитара – молодой белобрысый и пожилой худой и весь как-то глумливо изломанный были ему знакомы. Он их совсем недавно где то видел. Где?

Санитары с каталкой уже приближались к Максиму. Вдруг один из них сказал другому

– Блондин, мы забыли заправить в палате постель и все там убрать. Слышал, что доктор говорил? Чтоб все было ништяк – так, как после жмурика. Иди, сделай.

– Да пошел ты, Ласковый! Сам сходишь, я тебе не шестерка...

– Ну ладно, пойдем вместе.

Максим услышал удаляющиеся шаги санитаров. Мысли в голове его беспорядочно кружились: "И эти двое бандитов тоже здесь? Но ведь одного из них отец Игоря убил там, в лесу?"

Максим выглянул из-за двери: каталка стояла совсем рядом. Подросток подкатил ее к своему убежищу и с трепетом человека, боящегося покойников, стянул с лица лежащего простыню.

В каталке глубоком сном мученика спал Игорь.

– Почему вы меня не убили? – ежась от холода, спросил Юрьев Марселя, до горла застегнувшего свою куртку, когда они вошли в одно из помещений морга, на кафельных столах которого лежало шесть покойников, накрытых простынями, из-под коих выглядывали желтые пятки и задумчиво шевелящиеся на сквозняке шевелюры.

– Вы мне еще должны рассказать много интересного, прежде чем я расстанусь с вами,– с улыбкой ответил Марсель, садясь на стул рядом с Копалычем, который со страхом косился на покойников.

– Но зачем вы ломали эту комедию с поисками моего сына? Ведь вы все знали.

– Такова была воля хозяина. А я ведь только на службе.

– Вы знали, что мой сын у Леонида Михайловича?

– Конечно, знал. Но вы-то как догадались? Ах да, вам все рассказал этот Максим. Кстати, где он?

– Не знаю

– Да, с мальчишкой я промахнулся. Ну, а что вы сделали с Вовой и Витей и с нашими доблестными полицейскими?

– Значит, вы все-одна компания... Милиционеры в Неве, правда, по собственной инициативе, а Вовик сделал из Вити кучу дерьма и теперь спасается от его злого духа на Пряжке.

– А вы веселый человек, Юрьев. Я посмотрю, как вы будете веселиться, наблюдая последнюю картину заключительного акта нашей комедии.

Юрьев промолчал. Он готовил себя к самому страшному.

– Скажите мне еще, вы звонили этой ночью вашему директору, Игорю Сергеевичу?

– Да, а вы как узнали? И откуда вы знаете моего директора? Хотя понятно... Кстати, он теперь знает все о содержимом контейнера. Надеюсь, у него хватит ума сообщить об этом в прокуратуру. А ведь груз этот ваш, верно?

– Должен вам признаться, Анатолий Иванович, вы спутали нам все карты. Сначала взорвали гордость нашей пригородной архитектуры – настоящую виллу, нет, целый средневековый замок, только в современном исполнении, со всем дорогостоящим имуществом: фарфором, бронзой, настоящим Коровиным и прекрасным Дега. Потом утопили наших друзей, с которыми у нас было мирное и весьма прибыльное сосуществование. Вы не подписали акта, словно догадавшись, что подпишете себе этим смертный приговор. Вы, наконец, разгадали секрет порошка. Да вы, Юрьев, просто герой, борец за несуществующую справедливость и одновременно почти голливудский гений-разрушитель... Но только в одном вы промахнулись. Вы что, действительно считаете, что мир стоит на справедливости и что не все в нем продается, тем более в этой стране и в это смутное время? Вы, Юрьев, патологический идеалист или в самом деле так глупы, что верите в возможность помешать нам делать наши деньги? Вы, наверное, просто не знаете, что такое деньги. До какой-то суммы они, безусловно, розовые бумажки, так сказать, эквивалент усилий, затраченных узколобым населением с целью обеспечения собственного воспроизводства. Короче говоря, до какого-то момента они вещество, условно выраженное в банковских билетах. Но за определенной границей, тонкой и едва уловимой чертой, они уже не вещество, а существо, быстро, словно на дрожжах, растущее рядом с вами. Сначала оно, капризничая, только требует, и вы пестуете его, как малого ребенка. Но потом, когда на нежнейшем его теле появляются роговые чешуйки, во рту – клыки, а на лапах вырастают когти,– это уже зверь, яростный и все сметающий на своем пути. Зверь, который! требует безоговорочного подчинения и почти сыновней любви и преданности, иначе он пожирает вас, как Сатурн пожирает своих детей. И куда сразу деваются все ваши убеждения, все эти "пока свободою горим" вместе с Толстыми и Достоевскими? О, они мгновенно превращаются в дым, рассеиваемый даже легким ветерком наживы. Вам, конечно, не нравится это слово, оно вас коробит. Но если б вы только знали, как мучительно сладко любить зверя, поклоняться пресловутому Золотому Тельцу, быть ради него готовым на все. И как щедро он платит за эту преданность, делая вас все более и более могущественным. И вот вы живете, не ведая законов и не ощущая границ, ибо вы уже вне закона и вне границ этого мира; вы уже полубог, и на Олимпе вам уготовано мраморное ложе...

Двери в морг открылись, и двое санитаров втолкнули каталку с телом, закрытым простыней. Юрьев встал с места: он узнал санитаров. Копалыч держал его сзади за шиворот.

– Ну, вот мы и добрались до финала,– устало сказал Марсель.-Цербер,-обратился он к Ласковому,– закрой врата. Мы на месте.

Ласковый вместе с Блондином поспешно затворили тяжелую металлическую дверь.

Марсель поднялся и вышел в соседнее помещение, откуда исходил ослепительный белый свет. Через некоторое время оттуда выглянул врач, лицо которого было скрыто стерильной повязкой. Поверх повязки поблескивали очки в роговой оправе. Руки его в хирургических перчатках были подняты вверх. Юрьев узнал его: это был Леонид Михайлович.

Через открытые двери Юрьев увидел операционный стол с многочисленной медицинской аппаратурой вокруг и хирургическим инструментарием, нестерпимым холодом блиставшим на соседнем столике. Там же находился Голиаф уже с повязкой на лице. Он возился со шприцем у изголовья больного, которого, вероятно, должны были сейчас оперировать. Юрьев видел только курчавую с проседью шевелюру. Шевелюра принадлежала... Коле Самсонову.

Сознавая, что через пару минут все будет кончено и он никогда уже не увидит своего сына, Юрьев резко поднялся и качнулся в направлении врача, но Копалыч, обдав его жаркой кислятиной пота, сдавил своим могучим предплечием ему горло так, что у Юрьева перехватило дыхание и потемнело в глазах.

– Сиди, дядя, еще не все,– прошипел ему на ухо Копалыч.

– Что вы с ним возитесь? – недовольно спросил Леонид Михайлович кого-то, вероятнее всего Марселя, в операционной.– Стерилизуйте скорее. Я потом оформлю его как невостребованного... Давайте же! Там что, столов свободных нет?

– И, наконец, апофеоз нашего грандиозного представления,– сказал Марсель, вновь появляясь перед Юрьевым.-Вот вы и добрались до своего Игоря, он здесь (Марсель указал рукой на тело в каталке), тишайший и стерильнейший, аки агнец перед закланием. Кровь ягненка прольется на жертвенник и напитает нашего бога. Да-да, пресловутого Золотого Тельца в лице вашего лучшего друга Коли Самсонова, который безмятежно спит теперь, даже не ожидая избавления от своей смертельной болезни, так же, как и мы с вами, одного – бессмертия. Он хотел нас обмануть умереть, кануть в черноту небытия. Но мы дорожим Колей Самсоновым. Мы не дадим ему умереть: он нужен нам живой, ибо он – золотой ключ к потайной двери, за которой вечное блаженство среди богов! – Копалыч все сильнее сжимал горло вырывающегося и что-то надсадно хрипящего Юрьева, из закрытых глаз которого катились слезы.-Этот невинный агнец,– Марсель, глаза которого так лихорадочно блестели, словно он загнал себе в вену пару лишних кубиков морфия, перешел на истерический крик,-сейчас, здесь, прольет свою кровь за нашего бога. Он отдаст ему все, что сможет, и умрет. Но прежде умрете вы, ничтожный идеалист, жалкий сгусток материи, достойный разве что скальпеля. Вы, серые, покрыли собою все материки, населив землю ничтожными иллюзиями. Как прокаженные и нищенки, грязными и жадными руками цепляетесь вы за нас, волевых и цельных, без страха и сомнений идущих к радости...

– Кончай представление, иезуит! – гаркнул Голиаф, выходя из операционной со скальпелем в руке. Марселю, глаза которого, словно никелированные шестерни, сумасшедше блистали неестественной голубизной, пока он фальцетом истерически выкрикивал, словно провинциальный Мефистофель, свои последние слова.

К сотрясавшемуся всем телом Юрьеву подбежали Ласковый с Блондином и, вцепившись в него, вместе со смертельно бледным Копалычем, который, предчувствуя кровавое дело, желал бы сию же минуту провалиться сквозь землю, поволокли его к свободному кафельному столу. Сзади шли Голиаф и беззвучно смеющийся Марсель с неестественно запрокинутой головой.

С плохо скрываемой неприязнью посмотрев на Марселя, Голиаф сказал:

– Не мог, что ли, подождать пару часов?

– Что вы понимаете в вечности, вивисектор?! – с презрительной ухмылкой ответил Марсель.

Юрьева опрокинули спиной на кафельное ложе. Копалыч, отвернув голову в сторону, навалился ему на ноги; Блондин и Ласковый, стоя по сторонам, держали его руки.

Голиаф, уже приблизивший свой скальпель к судорожно искривленному Юрьеву, замешкался, как бы размышляя, с чего начать. Юрьев рычал диким зверем...

К нему склонился поблескивающий глазами Марсель; Марселю было мало: ему хотелось сказать Юрьеву еще что-то, очень страшное и оттого нестерпимое, поскольку так сладостно долго истязаемая им душа пока не испила до дна своей чаши страданий. Нет-нет, ее нельзя было еще отпускать. Только одна последняя капля правды, маленькая, но выжигающая дотла душу!

Юрьеву вспомнился сон, который снился ему в осмотровом кабинете и в котором он наконец-то встретился с сыном.

"Выходит, я встретился с ним в раю?!" И Юрьев закричал длинно и безнадежно, как человек, летящий в пропасть, но Марсель своей прыгающей ладонью перекрыл выход этому последнему утробному "а-а-а" одинокой Души, навсегда уходящей с земли, и крик оборвался... но только на мгновенье.

В полумраке больничной мертвецкой вдруг со скрежетом открылись ржавые ворота загробного мира, и в недвижном холодном воз духе где-то совсем рядом хрипло грянуло "Бляха-муха!"

– Что это?! – слабея всеми членами своего необъятного тела, пролепетал Копалыч, видя, как на противоположном столе начал медленно подниматься покойник с простыней на голове.

Несчастный бандит Копалыч, как раз малодушно отвернувшийся от Юрьева (лишь бы только не видеть смертоубийства!), первым узрел мертвеца, со скрипом поднимающегося со смертного одра.

Сразу став каким-то безвольно-вялым и по-младенчески беззащитным, он выпустил ноги Юрьева, вероятно надеясь выпорхнуть отсюда маленькой стремительной ласточкой, но, увы, гипертрофированное сердце смертельно напуганного героя мокрой церковной мышью вдруг юркнуло куда-то в брюшную полость и навсегда затерялось там, в недрах безмерного организма. Порвав с этим ужасным миром, Копалыч гулко рухнул и упокоился на влажном цементе.

Почувствовав, что ноги его теперь свободны, Юрьев поднял их над собой и, согнув спину, словно собирался сделать "свечку", с силой направил себе за голову – прямо в лицо Марселю, завороженно смотревшему, как на соседнем столе воскресал некто, подобно четырехдневному Лазарю.

Не ожидавший удара Марсель упал спиной на стенку.

– А-а, славно погуляем! – орал мертвец, размахивая в воздухе пистолетом.

Ласковый, громко икнув, пошарил глазами в поисках укромного уголка и попятился от кафельного ложа. Блондин стоял с широко открытыми глазами: он сейчас не верил ни себе, ни мертвецу с пистолетом. "Не, такого не бывает!" убеждал он себя и ждал, что вот-вот проснется в своей халупе и пойдет пить воду гулкими жадными глотками, зажав губами кислый от ржавчины носик когда-то эмалированного чайника.

Только Голиаф, некогда посвятивший себя изучению человеческого содержимого, вел себя как убежденный материалист-прагматик. Оставив Юрьева, который после того, как ударил ногами Марселя, соскользнул с жертвенника, могучий вивисектор двинулся на покойника со словами:

– Так значит, тебя не добили, падаль!

– Счастливчик, если позволите! – крикнул Голиафу Петенька, срывая с себя простыню и нажимая на курок.

Но пистолет не выстрелил. Голиаф, словно заранее зная об этом, спокойно шел на Счастливчика со скальпелем в руке.

– У, какой грозный дядя! – покачал головой Счастливчик, становясь в боксерскую стойку и беря пистолет за дуло с тем, чтобы закатать им Голиафу меж его вдумчивых холодных глазок.

Пока Юрьев, сцепившись с Ласковым, катался по полу, пришедший в себя Марсель с дьявольской улыбкой вытащил свою огромную пушку и навел ее на Счастливчика.

– Праздник продолжается!

Петя опустил руки, понимая, что против этой игрушки он уже бессилен...

И вдруг все повернулись к каталке, на которой до сих пор тихо покоился агнец, ожидая заклания. Каталка была пуста. Рядом стоял подросток с ружьем в руках. Это был Максим.

Леонид Михайлович, маячивший в дверях все те мгновения, пока стремительно разворачивались события чудесного воскрешения из мертвых, сорвавшего ритуальную вивисекцию, юркнул в операционную и закрыл дверь изнутри. Остальные действующие лица погрузились в замкнутое, едва освещенное несколькими двадцатипятиваттными лампочками (даже тут экономили!) пространство с белым кафелем и шестью стоящими в очереди на чудо мертвецами.

Рассерженный вивисектор повернул свою голову к Максиму, а Петенька, с молодецким криком: "Бей гадов! Наша взяла!" – подскочил к Голиафу и сверху вниз, словно суковатое полено, рубанул его пистолетом по затылку.

Скорбно сморщившись и хватаясь за руку мертвеца, подбитый Голиаф начал оседать, всем видом показывая, что данный поворот событий его ни в коей мере не может удовлетворить. И в данный момент, грозя разорвать присутствующим барабанные перепонки, грянул выстрел.

Огненный смерч с мясом вырвал из руки Марселя его огромную пушку, швырнув ее в противоположную стену. Марсель, зажав раненую руку у запястья, все с той же дьявольской улыбкой посмотрел на нее, как на что-то инородное, и потом, вдруг громко засмеявшись, бросился на подростка.

Максим не стал стрелять, он просто резко шагнул Марселю навстречу и, отклонив корпус в сторону, чтобы уйти от рук нападавшего, ударил того прикладом в челюсть. Марсель рухнул, покорно, как подстреленный бычок, подогнув ноги в коленях...

А в это время с львиным рыком переломившие ход сражения Петенька и Юрьев крушили частично потерявших волю к сопротивлению санитаров. Петенька занимался Блондином, постепенно начинавшим сознавать, что ему, по-видимому, не суждено вырваться к чайнику с кипяченой водой из этого кошмара с больно дерущимися мертвецами. Юрьев же за все хорошее расплачивался с Ласковым, так сказать, наличными. Ласковый сначала пытался дотянуться до Марселевой пушки, лежавшей в метре от него на полу, но Юрьев, схватив его за горло, на время отключил приток кислорода в прокуренные легкие старшего санитара и оттащил его в сторону. Старший санитар с, воем и хрипом при этом трехпалубно матерился. Он попытался было добраться до Юрьевских глазниц, чтобы решить дело в свою пользу излюбленным ударом двумя пальцами или, на худой конец, разорвать противнику губу, но Юрьев, только что чудесным образом продливший свой абонемент на существование в этом мире, был полон нечеловеческих сил и не чувствовал усталости.

Когда кусающийся и царапающийся, словно подвальный кот, Ласковый наконец подобрался своими корявыми пальцами к лицу Юрьева, тот, отведя их в сторону, внезапно сильно ударил санитара головой в синеватое, с кирпичным оттенком лицо. Ласковый крякнул и прянул во мрак безвоздушного пространства...

Ледовое побоище приближалось к концу. К шестерым мертвецам, безучастно наблюдавшим за боевыми действиями, скоро присоединились еще пятеро скоропостижный Копалыч и четверо полумертвых его соратников, после некоторого сопротивления все же принявших горизонтальное положение на полу возле кафельных столов.

К Максиму подбежал Юрьев:

– А где Игорь? Игорь живой?

– В порядке.

– Где он?

– Я его спрятал, там...

– Ладно, потом. Дай пушку! Скорей!!!

Передернув затвор, он направил дуло в сторону замка двери, за которой скрылся Леонид Михайлович, и выстрелил.