Текст книги "Русский транзит-2 (Образ зверя)"

Автор книги: Вячеслав Барковский

Соавторы: Евгений Покровский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)

Юрьев, а ты крещеный? – шепотом, на всякий случай, спросила Ирина.

Мать говорила, что крещеный, не очень уверенно прошептал в ответ Юрьев.

Ирина с трепетом подошла к старушке, которая, не оборачиваясь, стала что-то говорить ей. Потом Ирина просигналила Юрьеву, чтобы он подошел.

– Ну вот И пришел Анатолий,– не оборачиваясь, сказала Параскева.– Что, замучил он тебя? Все пугает, пугает... А ты больше не бойся и лопаткой больше не дерись. Вот посрамишь его смелостью, он и отойдет от тебя, не станет больше Мучить. Ты крест-то носишь? Нет? Плохо... На тебе крестик. Ты только теперь его никогда не снимай. Юрьев оцепенел от пробравшего его до костей языческого ужаса перед этим бредом слепой. Зачем же ты вино пьешь, родимый? Тут Юрьев удивленно вскинул брови, ведь он стоял от старушки в пяти шагах и даже не дышал! Не надо тебе пить... Зачем от жены ушел, зачем послушал ее? Нельзя А ты с мужем почему не живешь, не терпишь? Вот сынок и пропал... Он, бедненький, за вас теперь отвечает, так-то. И никто ему не поможет, никто... Кроме вас. Все ваши грехи на нем, все до одного...

– Где же он, бабушка? – почти закричала Ирина.– Что с ним?

– Не кричи, живой он... пока. До воскресения живой, а там...Тебя, отец, ждет, только вот где он – не знаю, не открыто сие. Спасай Анатолий, Игоря своего. Если душу свою за него положишь – спасешь. И не бойся, если веришь, что найдешь, все по-твоему будет. А ты, мать, молись. Божьей Матери молись. Молитва твоя материнская за него самая сильная – посильнее моей будет. И за мужа молись крепче: помощь ему будет. Без твоей любви] он до сыночка не доберется... Силы там земляные, подземные, все черно. Там и войско без любви погибнет...

Когда Юрьев под рук выводил рыдающую Ирину из храма, слепая Параскева крикнула им вдогонку:

– Ты, Анатолий, никаких бумаг-то не подписывай, иначе пропадешь!

Ирина так и не успокоилась до самого Питера: все время плакала, то и дело жалко и просительно смотря на Юрьева, как бы спрашивая: "Ты ведь найдешь его, правда?"

Юрьев ничего еще не знал: как искать, где?.. Но слепая старушка потрясла его!

Скажем, то, как зовут его и сына, старушке могла сообщить Ирина, как, впрочем, и о разводе... Хотя Ирина и клялась, что ничего подобного старушке не говорила и что все это она сама каким-то непостижимым образом знает. Но вот про лопатку, про его. Юрьевские, кошмары откуда ей известно, если он в церкви не произнес и слова?

Но самым удивительным было то, что живущая далеко за городом старушка, похоже, действительно знала о том, чем он терзался последние дни: о той злосчастной экспертизе и липовом акте, под которым разные люди независимо друг от друга принуждали его, Юрьева, поставить свою подпись. Кстати, Седов мог искать его только по этому поводу. Интересно, что же такого важного, о чем нельзя даже сказать по телефону, он собирается сообщить мне?

Началось все это неожиданно, примерно пять дней назад.

Его, когда-то подающего надежды инженера-аналитика, а теперь спившегося и почти потерявшего квалификацию, неожиданно вызвали в дирекцию.

"Увольнять будут",-безразлично заметил про себя Юрьев.

Но директор, Игорь Сергеевич, неожиданно ласково заговорил с ним; спросил, не думает ли "старина Юрьев", что ему пора уже возглавить лабораторию, поскольку за его плечами огромный опыт аналитика-практика.

Юрьев опешил: это его-то, пьяницу, прогульщика, в последнее время сидящего на минимальном окладе и только благодаря профсоюзной организации еще кукующего тут в инженерах, а не за воротами с тридцать третьей статьей в кармане и с дружками из подвалов в обнимку, хотят сделать завлабом?! Место, конечно, не слишком денежное, но почетное и перспективное...

Но как же тогда быть с его запоями, несвежими сорочками и мерзостью запустения во рту?

Правда, Игорь Сергеевич сначала поручил Юрьеву произвести тщательнейший при этом он даже повысил голос и покачал указательным пальцем, дабы заострить внимание почтенной публики в лице все того же изрядно помятого инженера Юрьева анализ одного вещества – так, каких-то отходов металлургического производства, ввозимых в страну за немалые деньги, столь необходимые теперь многострадальной родине.

Директор также сообщил ему, что данные отходы, по свидетельству компетентных специалистов, могут быть с успехом и выгодой использованы в народном хозяйстве, хотя это, конечно же, не главное. Главное то, что судно с отходами,; Которые по железной дороге должны будут далее следовать на Урал, уже не сколько дней находится в порту и пока не разгружается до завершения экспертной оценки груза на различные вредные компоненты Одним из них была радиоактивность ею ка1 раз и занимался Юрьев последние пятнадцать лет.

Игорь Сергеевич показал Юрьеву бумагу акт, где среди экспертов, которые должны были произвести различные исследования, был и Юрьев Анатолий Иванович, инженер-физик Многими экспертами, в том числе и его сослуживцем Седовым и завлабом Сысоевым, акт был уже подписан; оставалось две-три фамилии.

– Ну, вы прониклись важностью постав ленной задачи? – весело спросил его директор.-А посмотрите, какой уровень, какие все фамилии! Можно сказать, гордость советской науки! тут директор озадаченно хмыкнул, поскольку, во-первых, сии фамилии были известны лишь в институтской бухгалтерии и отделе кадров, а во-вторых, советской науки не существовало вот уже несколько лет.

И Юрьев проникся. Он даже дал себе слово завязать с выпивкой... на время. "Но почему все же я?" – недоумевал он В их институте работала масса квалифицированных сотрудников со степенями и безупречной репутацией, которые с готовностью и рвением выполнили бы это директорское задание, не сулившее ничего, кроме почета. Нет, все было весьма странно. С чего бы начальству так возлюбить его?

Когда Юрьев, озадаченный грандиозным предложением, вышел из кабинета директора, он столкнулся с Седовым, который явно караулил его у дверей приемной.

– Ну, как аудиенция? Ну и шмонит от тебя, Толя! – Печень не справляется с нагрузкой, вот и пахну.

– Ладно, пойдем ко мне,– сказал он Юрьеву и потащил его к себе в лабораторию.

– Выпьешь? – спросил Седов Юрьева, наливая в мензурку спирт.– Не боись, у меня ректификат

– Пожалуй, нет. Мне надо новую жизнь начинать, со скрипом напряг волю Юрьев

– Ну ты даешь, Толя! Молодец, хвалю! А я выпью.

– Ты что меня позвал, Седов? – спросил Юрьев коллегу, который, опрокинув себе в горло миллилитров тридцать спирта, сразу же сделал большой глоток чая из кружки и вкусно чмокнул губами.

– Во! Седов показал ему большой палец. Люблю, когда гидролиз проходит прямо в желудке... Да, Толя, даже пьем по науке, так сказать, согласно старику Менделееву.– Кровь ударила Седову в лицо, глаза его прослезились. Ну, что тебе посулили наверху за эту самую экспертизу? Только не говори, что за так работать будешь.

– Старикан намекнул на завлабство, но, возможно, что это чухня.

– Сам ты чухня... Мне вот он ничего не пообещал, зато спонсоры одарили. Видал? Седов показал Юрьеву доллары. – Три по сто, то есть триста. Хотели, чтобы я ответственно подошел к выполнению экспертных анализов. Во дают, можно подумать, что их доллары что-то изменят в показаниях аппаратуры! Я им так и сказал. А они говорят: конечно, конечно.

– А доллары-то за что?

– Не знаю. Говорю им, что ничего я в этом порошке не нашел, а они мне в ответ: конечно-конечно, спасибо-спасибо... и бабки в карман суют: примите за доблестный труд. Юрьев, такие люди за просто так бабки не дают. Такие скорей отнимают и бьют по башке А порошок-то чистый. Вот и сижу теперь, жду, когда они за деньгами своими вернутся. Боюсь тратить.

– Ты же сам говоришь, что по твоим параметрам порошок чистый?

– Чистый, Юрьев.

– Так зачем они тебе деньги дали, если ты и без денег им это определил бы?

– В том-то и дело. Толя. Поэтому, как видишь, я и сажусь на "кочергу". Все, ухожу в межзвездное пространство – от греха подальше. Вообще-то, надо бы еще с этим порошком повозиться. Не нравятся мне эти спонсоры...

Юрьев вышел от Седова, недоуменно пожимая плечами.

В тот же день он отнес часть порошка своему университетскому приятелю биологу Крестовскому: пусть биология попробует разобраться в нем или хотя бы намекнет, зачем прижимистые джентльмены выкладывают триста баксов за результат, который можно получить бесплатно?

Гамма-анализ веществе проведенный Юрьевым, показал незначительное превышение радиоактивного фона над предельно допустимым. Однако, согласно инструкциям, груз не проходил по этому показателю. Юрьев самым тщательным образом составил отчет о результатах исследования проб, написал свое заключение и передал его в дирекцию.

Игорь Сергеевич вновь вызвал Юрьева. Седовласый и царственный, он сидел на кожаном диванчике, широко, словно гордый буревестник, раскинув на спинке руки-крылья, окольцованные Перстнями желтого металла с турмалином и агатом. Рядом на столике остывал его кофе в фарфоровой чашке – душистый и густой.

Юрьев, почтительно вытянувшись в струнку у открытой двери директорского кабинета, ждал приглашения...

– Что вы там стоите, Анатолий Иванович? – с простодушной улыбкой сказал дирек тор.– Закрывайте дверь и присаживайтесь,– директор указал на шикарное кожаное кресло как раз напротив своего диванчика,– кофейку попьем. Вот,-указал он на чашечку с блюдцем без рисунка,– у нас все скромно, как в Европе Екатерина Алексеевна, принесите нам чего-нибудь.

Секретарша Игоря Сергеевича внесла на подносе непочатую бутылку коньяка, две рюмки и бутерброды Юрьев заметил, с какой собачьей тоской деректор стрельнул глазами по ее крутым формам, обтянутым джинсовой юбкой. Собачье в глазах Игоря Сергеевича совсем не вязалось с царственно-львиным во всем его благородном облике.

Улыбнувшись обалдевшему Юрьеву, Екатерина Алексеевна удалилась, увлекательно перекатывая литые округлости ниже сильной спины.

– Вы не против, Анатолий Иванович? – спросил директор, наливая ему полную рюмку.-Настоящий армянский, не бойтесь.

Юрьев запьянел после первой же рюмки. Глупо улыбаясь, он слушал рассказ директора о его последней командировке в Германию. Игорь Сергеевич почем зря клеймил проклятых буржуев и все говорил, как сильно соскучился он там по дому, черному хлебу, родной речи, наконец, по обычной русской красавице из средней полосы, которую (Юрьев даже замер и удивленно поднял брови) так хорошо со счастливым смехом повалить на заре в теплое, пряное сено...

– Терпеть не могу Европу, но что поделаешь? Ездить-то надо: тамошние ученые просят, приглашают... Ну как им откажешь, все же коллеги!

Пока они не допили коньяк, директор все распинался о чуждом и совсем ему не симпатичном волчьем мире капитала. Приятно утонув в теплой скрипящей коже кресла. Юрьев не возражал седовласому рассказчику, жалующемуся на свое нелегкое бремя директорства

– Эх, махнуть бы сейчас на охоту!-мечтательно вздохнул жалобщик – как поговаривали в институте, никудышный охотник, ничего не смыслящий ни в оружии, ни в охотничьих трофеях.

– Вы, Анатолий Иванович, наверное, недоумеваете, почему стари" поручил это дело именно вам, простому физику, ведь так? Так, так! Вы ведь у нас работаете около пятнадцати лет? Ну и кто, скажите, кроме рядового аналитика, может знать все тонкости ядерного анализа вещества, все, так сказать, хитрости? Только непосредственный исполнитель, такой вот дотошный, как вы.. Смотрите-ка, ведь вы ничтожное это превышение над предельно допустимой дозой подцепили. Браво, отличная работа! Я всегда, на всех совещаниях не устаю повторять: доверяйте рядовому персоналу, доверяйте, никто лучше их не знает нашей специфики. Должен вам сказать, Анатолий Иванович, что я в вас не ошибся, молодчина, высоко держите марку института!

Юрьев только широко улыбался пьяной своей улыбкой в продолжение этой директорской тирады; все никак не мог поверить счастливому повороту судьбы.

– Да-а, и ведь никто, кроме вас, таких вот рядовых, но ответственных и высокопрофессиональных физиков, не представляет, сколь условны все эти рамки и ограничения,– продолжал тем временем директор.– Ну, скажите на милость, какая-то пара-тройка лишних десятков микрокюри – и уже нельзя, некондиция. То есть вредно, опасно. Помилуйте, да кто же эту опасность выдумал? Столичные чиновники: всякие СЭСы*, Атомнадзоры. Подумать только, Мария Склодовская брала в руки радиевые образцы, по своей активности в тысячи раз превышавшие эти самые предельно допустимые дозы, и ничего. Сам я, будучи еще студентом, ежедневно возился с радионуклидными источниками, даже таскал их в кармане, и здоров, как видите. До пятидесяти шести дотянул и еще на пару десятков рассчитываю... Да кому же тогда все эти немыслимые рамки нужны? Все им, чиновникам. Ведь иначе придется им подыскивать себе новую работу. А тут сиди, выдавай или не выдавай разрешения – только и всего, да надувайся, как жаба, от сознания собственной исключительности... Да, был Чернобыль. Был. Сие – факт истории... Но ведь там мы-то с вами знаем! – активность почв и грунтов была в сотни, тысячи раз выше. Или вот взять хотя бы наши пески: в них, благодаря изотопу калий-сорок, активность иной раз такая же, как в этих самых отходах будет. Верно?

Юрьев был согласен с директором. Все эти нормы берутся чиновниками с потолка. Вопрос в должной степени еще нигде в мире не изучен. Вон, иные деревни и по сей день стоят прямо на урановых месторождениях, и народ тамошний десятилетиями радоновую воду пьет да еще и похваливает. И смертность у них не выше, чем в других местах, и рождаемость не хуже. Да и дети нормальными рождаются, а не с двумя головами... Никто толком так до сих пор и не знает даже, сколько рентген должен получить человек для летального исхода. Кому не хватит и шестисот, а кому и двухсот достаточно. Очень уж индивидуально реагирует организм на радиацию...

Но ведь есть инструкция, где черным по белому выведены все нормы, и, согласно ей, отходы, что томятся теперь на судне, должны благополучно вернуться, так сказать, на круги своя – к отправителю груза, в Европу.

Юрьев думал о том, что если он подпишет акт, фактически пропускавший груз на Урал, то в целом, конечно, не пойдет против истины. Превышение над узаконенной инструкцией дозой было незначительным, а сама активность груза просто смехотворной по сравнению с тем материалом, с которым он обычно имел дело...

– Но ведь не могу же я подписать акт на пропуск груза на основании собственного заключения, из которого следует, что груз по гамма-активности не прошел, а вы, в свою очередь, не можете отменить или изменить инструкцию. Я с вами согласен, но как же мне быть?

– Эх, молодой человек,-досадливо произнес директор,– я бы и сам подписал этот акт,| да не могу, НР тот уровень. Вот мы тут с вами! обмениваемся мнениями (Юрьев хмыкнул), и вижу я, что мыслим мы одинаково, мыслим как высокопрофессиональные специалисты, как знатоки... Так неужели мы, физики, пойдем на поводу у чиновников и позволим им творить, как теперь принято выражаться, беспредел? Ради истины, Анатолий Иванович, ради ее, родимой, мы просто пойдем на хитрость.

– На какую хитрость?

– Ах, да что же здесь непонятного? Ну просто перепишем заключение, где цифра будет соответствовать той, чиновничьей! Так и быть, не будем дразнить гусей и доказывать с высоких трибун, что принципиальной разницы между двумя этими цифрами нет, и обе они ничтожны по сравнению с действительно опасными и губительными для человека... Вот я тут уже и новое заключение подготовил. Оцените, Анатолий Иванович. Чего тянуть, пусть едет этот чертов груз на Урал, страна получает деньги, а рядовой физик Анатолий Иванович Юрьев-славу... Да, вот еще и приказ о вашем назначении. Ваш-то завлаб на пенсию попросился. Чего же задерживать старика?

Уже взяв ручку, любезно протянутую ему директором, Юрьев понял, что его купили, но дорого или не очень – этого понять он пока не мог.

Разрешите мне немного подумать, ну, хотя бы до завтра. Вы правы, я все понимаю, Юрьев уже успел достаточно протрезветь, что бы невооруженным глазом увидеть в ситуации какой-то подвох с далеко идущими последствиями, но все же моя профессиональная репутация может пострадать, ведь данные могут перепроверить и здесь, и там, на Урале...

Да что вы о своей репутации беспокоитесь, что из мухи слона делаете? уже раздраженным, не терпящим возражения тоном, говорил возбужденный Игорь Сергеевич. Не будет никто проверять больше, а если и проверят, так что из того: небось, сами специалисты и не хуже нас с вами понимают, что все эти нормы и дозы херня.

И все же позвольте мне до завтра подумать, просительным тоном произнес Юрьев и встал с извиняющейся улыбкой на губах.

Лицо Игоря Сергеевича вдруг приняло сердитое выражение с рвущимися на свободу нотками свирепости. Он недовольно поглядел сначала на пустую коньячную бутылку, потом на замусоленный костюм Юрьева и резко произнес:

– Завтра в девять утра ко мне. Только без фокусов. Стране нужны деньги, а институту репутация. Вы внесены в список экспертов приказом, и никто, кроме вас, к сожалению, уже не может дать заключения.

– Даже если я умру? – попробовал было пошутить на прощанье Юрьев, но тут же прикусил язык – седовласый хозяин кабинета смотрел на него с плохо скрываемым презрением.

В тот же вечер Юрьев запил. Он чувствовал, что его подставляют. Хотя, конечно, ничего страшного и принципиального в предложенном директором варианте заключения не было: ну что там лишние двадцать тридцать микрокюри, которые даже ни чего не меняют в радиационной обстановке?

И все же здесь был подлог, и с юридической точки зрения Юрьев, пусть совсем чуть-чуть одним боком, но становился вне закона.

О, с какой радостью он оставил бы в заключении те цифры, которые получил, но разъяснил бы при этом, что ничего страшного в них нет и что эти самые предельно допустимые дозы можно без ущерба для здоровья людей хоть сейчас увеличить до полученных им этих самых злосчастных цифирей... Но Юрьев понимал, что так не сделать, что есть инструкция с нормами и дозами и что нужно либо обмануть без особого ущерба для истины, либо теперь уж точно вылететь из института с волчьим билетом.

Понимал и не мог выбрать. Не мог выбрать и наливался горькой отравой.

"А что старику-то надо? Чего он так печется об этом треклятом грузе? Денежки-то не ему пойдут, а казне. Или тут свой, особый интерес? Вон как навалился, сначала все в жилетку плакался, а потом чуть не проглотил вместе с дерьмом. Думает, если коньячку алкашу налил, то алкаш уже и служить, как жучка, должен. "Рядовой физик, профессионал, молодчина",-словно не знает, кто я на самом деле. Интересно, какой у него тут интерес, если, конечно, исключить банальную взятку?"

На следующее утро Юрьев на работу не пошел: решил не принимать никакого решения, то есть вообще ничего не подписывать. "Проглотил" стакан и отключил телефон.

Вечером, после обычной прогулки по "местам боевой славы" с рукопожатиями и бессмысленными разговорами у пивных киосков с кружкой мутной кислятины в руках Юрьев в не вполне вменяемом состоянии с интересом выслушал дома упреки Игоря Сергеевича, который вышел на связь, как только пьяный "молодчина" включил телефон.

Юрьев выслушал директора молча, никак не реагируя на его угрозы в виде прямых ссылок на тридцать третью статью.

Игорь Сергеевич кричал, что подписать документ необходимо немедленно и что он, директор, большой ученый и общественный деятель, сейчас же лично приедет к нему, обыкновенному инженеру, злостному пьянице и прогульщику, чтобы покончить с этим ничтожным делом, которое отняло у него десять лет жизни, а у государства, может быть, веру в советских ученых...

Пока Юрьев был пьян, его нервы слабо реагировали на угрозы, но, как только хмель начинал проходить, страх наваливался на него и сознание, мучительно паникуя, искало выход из создавшейся ситуации. Но выхода не было, и Юрьев, чтобы успокоиться, принимал стакан.

На другой день вновь позвонил Игорь Сергеевич и уже срывающимся голосом попросил Юрьева забыть свои вчерашние угрозы, поскольку жизнь тяжелая и с кем не бывает (это в смысле запоя!).

Он приглашал Юрьева поскорее вернуться в родной коллектив к выполнению своих священных обязанностей. Юрьев тогда подумал:

"Что ему еще от меня надо? Ведь подпись мою они и подделать могут. Эка невидаль, любая лаборантка скопирует за шоколадку".

Но, видно, не хотели копировать, не могли почему-то.

На четвертый день затворничества, когда деньги, вырученные им от продажи на барахолке кассетного магнитофона, подошли к концу и Юрьеву уже грозила неминуемая расплата в виде долгой похмельной ломки, на квартиру к нему нагрянули два прямоугольных молодых джентльмена в тяжелых кожаных куртках.

Джентльмены с предельной ясностью сообщили опухшему Юрьеву, что в его руках находится судьба многих людей, которые затратили и деньги, и энергию, и нервы, чтобы доставить сей груз в страну, и теперь хотели бы не то что не потерять все это из-за какого-то плюгавого инженеришки, а даже и приумножить вложенные средства в соответствии со всеми законами рынка.

С вежливыми улыбочками они сообщили смертельно бледному Юрьеву, что эти самые люди пойдут на все, но деньги свои во что бы то ни стало приумножат. О, конечно, они не какие-то там гангстеры из Чикаго, чтобы стрелять в неугодных им или топить их в общественных сортирах, а деловые интеллигентные люди, которые прежде всего стараются убедить человека в его неправоте, а уж потом с явной неохотой находят более радикальное средство воздействия...

Джентльмены потребовали также вернуть им остаток порошка. Юрьев попробовал были соврать, что рассыпал порошок, когда производил измерения, но молодые люди так крепко прижали его к стенке и так жарко задышал в лицо, что он тут же раскололся и все рассказал, правда, в последний момент не совсем точно назвав им адрес Крестовского. Очень уж не хотелось впутывать в это дело приятеля.

– Если вы нас обманули, уважаемый, та нам жаль вашу любящую мать. Совсем негоже заставлять стариков оплакивать своих детей. Вы нас поняли, уважаемый?

– Трудно не понять,– ответил Юрьев, всё время пытаясь пригладить ладонью на лысой голове несуществующую прическу.

Когда джентльмены, совсем не шуточно улыбаясь, ушли, заняв поспешно согласившемуся со всеми их доводами Юрьеву на поправку здоровья, бедный "рядовой инженер" еще некоторое время ощущал на липкой от пота спине неприятные мурашки.

Тогда он решил, что завтра же, как только выйдет из своего затруднительного с холодным потом и трясучкой в членах состояния, тотчас заявится в родной институт к большому общественному деятелю, потратившему на него десять лет жизни из оставшихся двадцати, и подпишет акт.

И все же что-то внутри Юрьева, несмотря на страх получить от деловых интеллигентных людей черную метку или даже без предварительного уведомления пошлую пулю в затылок, противилось такому решению. Именно это "что-то" и парализовало в Юрьеве явленное им под страхом смерти позорное соглашательство и бухгалтерский конформизм. Как раз в этот критический момент и позвонила жена.

Юрьев с радостью связал бы пропажу сына с данным делом. Но по его подсчетам выходило, что сын пропал раньше, чем его впервые вызвал к себе директор по поводу экспертизы. Или, может, "интеллигентные люди" взяли Игоря в качестве заложника? Но в этом случае они сказали бы Юрьеву о нем, и уж тогда бы он с радостью подписал все бумаги. Ведь сама ситуация оправдывала бы его трусость. А раз не сказали, значит, пропажа сына здесь ни при чем...

И вот теперь слепая предостерегает его. Но уж об этом ей поведать никто не мог. Выходит, не зря он запил. Акт подписывать нельзя. Темное дело, если не сказать, черное.

Анатолий простился с Ириной в городе на вокзале.

– Теперь иди, Толя, и найди его. Я знаю, только ты его найдешь,-сказала Ирина и, повернувшись, быстро пошла прочь.

В небе натянуло сырости; заморосил мелкий дождь.

Юрьев устало подставил лицо дождю. "Похоже, надолго",– равнодушно подумал. И вдруг ему до слез стало жаль Ирину: все, что у нее осталось, это их Игорь.

"А у меня,– подумал Юрьев,– разве у меня есть еще хоть кто-то, кроме них?"

Он вспомнил о сыне, который – теперь он и сам в это поверил – попал в беду и которого он, как оказалось, любит сильнее, чем когда либо.

Надо было куда-то идти. Но куда?

Идти домой не имело смысла: дома его ужо могли ждать вежливые молодые люди с железными аргументами, которых он отправил по ложному адресу, надеясь еще утром в одиночку все уладить, не впутывая Крестовского Больницы контролировала жена. Кроме того, милиция тоже искала.

Что он знал о сыне такого, что могло бы помочь в поисках? К примеру, его интересы... Ну, занимался парень в боксерской секции. Он и сам, когда учился в университете, боксировал, правда, довольно скверно. Но и из Игоря боксер не получился. Это стало ясно еще после первых тренировок. Очень уж самолюбивый и обидчивый! Работать не любит, терпеть не умеет. На ринге, упрямец, синяки и шишки предпочитал осторожности и выдержке.

Через некоторое время Игорь стал пропускать тренировки под любым предлогом, а через год с радостью ушел из зала бокса в подвал – качаться. Конечно, там по голове не били, но и научить квалифицированно защищаться от чужих кулаков не могли.

Может, пойти в зал бокса и поискать там его знакомых?

Но что они могут сказать – прошло так много времени. А потом, Ирина говорит, что все друзья Игоря, не зная, где он, сами его ищут. Вот, даже домой приходили, спрашивали...

Так, вспоминая, Юрьев шел вперед, сгорбившись и подняв воротник мятого пиджака.

Его уже не ломало, и, несмотря на растущую тревогу за сына, перед Юрьевым, пусть еще где-то далеко-далеко, но уже открылась иная перспектива дальнейшего существования, нежели банальная шизофрения или принудительное лечение от алкоголизма.

Юрьев шел по улицам, с трепетом обходя идущих навстречу ему людей, которые словно и не замечали его, всякий раз норовя непременно задеть его плечом.

Каждый раз, случайно коснувшись кого либо, он весь внутренне сжимался, ожидая, что задетый сейчас же влепит ему затрещину или – того хуже – ударит кулаком. Все эти идущие навстречу молодые люди с бритыми головами и фиолетово налитыми кулаками внушали ему почти животный страх. "Такие не пощадят!"

Но еще страшнее были кавказцы. Они, вероятно, и вовсе не видели в Юрьеве человека: так, нечто, переставлявшее конечности и шевелящееся. Так, по крайней мере, чувствовал Юрьев.

Но нужно было что-то делать, к кому-то идти. И он отправился к Петру Крестовскому по прозвищу Счастливчик, который обладал светлой головой. Кроме того, Петенька еще должен был рассказать ему хоть что-нибудь о таинственном порошке.

– Опохмелишься моей "водочкой"? – со смехом спросил Юрьева Крестовский, показывая на огромную бутыль, стоявшую на стеллажной полке. Ну извини, Толя, извини, брат, не учел твое состояние. Может, за портвешком сбегаешь? Вот деньги...

– Не надо, Петя, не будем об этом... Слушай, а зачем она у тебя тут стоит? – Юрьев указал на бутыль с "водочкой".

– Сам не знаю. Стоит и стоит... Ведь в мире, брат, нет ничего бесполезного. А если это так, значит, для чего-то да стоит. Для чего-нибудь этакого!

– Ладно, ты мой порошок посмотрел?

– Нет пока, некогда. Работаю над очередным открытием, нет ни минуты свободного времени. Ведь кроме Крестовского на Нобелевскую премию претендуют еще добрых пять сотен гениев!

– Крестовский, учти: порошком интересуются разные злые гении с крепкими кулаками и толстыми кошельками. Сам я в нем ничего особенного не обнаружил, но, мне кажется, в нем какая-то собака зарыта...

– Толя, если зарыта, откопаем. Сегодня же посмотрю, так что не беспокойся.

– Петя, но я, собственно, даже не за этим к тебе... У меня ведь сын пропал.

– Ну и что?

– Да нет, Счастливчик, не что: он восемь дней назад пропал, и все очень и очень серьезно.

Крестовский перестал улыбаться и встал.

– Езжай-ка ты прямо сейчас к Коле,– сказал Крестовский, внимательно выслушав Юрьева.– Он – большой человек, больше, чем мы с тобою, вместе взятые. И, как ты сам понимаешь, если кто-то и может тебе помочь теперь, так это Коля, Николай Алексеевич, с его деньгами, информацией и связями... И потом, Юрьев, именно ты всегда был лучшим его другом. Или я ошибаюсь?

Крестовский не ошибался. Юрьев и сам подумал о Николае Алексеевиче, своем университетском товарище, улыбчивом и никогда не унывающем Кольке, неожиданно для всех их сделавшем стремительную карьеру бизнесмена. На сегодняшний день Николай Алексеевич был одним из самых богатых людей Питера. Да и не только Питера...

Коля всегда очень тепло относился к Юрьеву. Но особенно в последнее время, когда сам неудержимо богатея, взбирался по отвесной стене жизненного успеха так же стремительно, как Юрьев падал в бездонную пропасть забвения.

Николай Алексеевич всегда, если только н был слишком занят текущими делами – вы слушиванием запыленных ходоков или гнусавых жалобщиков, угощением начинающих политиков и процветающих дельцов со всех концов необъятной родины,-с радостью принимал Юрьева у себя в загородной резиденции, напоминавшей средневековую крепость, как на дрожжах выросшую на территории пионерского лагеря, однажды лишенного веселого пионерского смеха, в живописном сосновом пригороде с озером, деревянными дачами, тремя сельскими магазинами и полуобнаженными дачниками, проклинающими новые времена.

Тяжелое, красного кирпича строение, покрытое толстой голландской черепицей, с маленькими окнами-бойницами на первом этаже и довольно узкими готическими – на втором, с железными воротами и дубовыми дверями, оно могло бы вместить в себя население небольшого поселка с лошадьми, повозками и нехитрой крестьянской скотиной.

Николай Алексеевич любил это сооружение. В последнее время он предпочитал его своей четырехкомнатной квартире над драматическим театром на Литейном. Он говорил, что здесь больше свежего воздуха и свободного пространства для отдохновения утомленной хитроумными финансовыми операциями души.

Ради Юрьева, к которому он питал платоническое сердечное расположение, Коля запросто бросал какого-нибудь высокопоставленного зануду, явившегося в особняк на иномарке с охраной, чтобы с радостью исполнять желания старого приятеля... если, конечно, они не касались денег. Однажды, когда Юрьева особенно ломало с похмелья, он попросил Николая Алексеевича одолжить ему совсем небольшую сумму, правда, для отвода глаз гораздо большую, чем та, которая была необходима для покупки бутылки.

Но Николай Алексеевич неожиданно сморщился, как от зубной боли, и после долгого и трудного молчания, не глядя на Юрьева, твердо сказал, что жертвует только немощным и больным, а здоровому, умному и образованному человеку не даст ни рубля, поскольку даже малой подачкой сначала убьет в нем инициативу, а потом укрепит в нем иждивенца.