Текст книги "Русский транзит-2 (Образ зверя)"

Автор книги: Вячеслав Барковский

Соавторы: Евгений Покровский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

– Теперь можно встать? – как можно более миролюбиво спросил Паша крепыша.

– Ну что ж, попробуй,– сказал тот нерешительно, отступая на шаг.

Спокойно опустив связанные руки вниз и всей своей спиной красноречиво показывая, что он поднимается, Паша, все еще сидя на корточках, неожиданно выпрямил в колене левую ногу и вдруг резко, словно магнитная стрелка в вихревом магнитном поле, используя в качестве опоры правую ногу, провернулся на триста шестьдесят градусов вокруг собственной оси и сбил крепыша с ног мощной подсечкой. У ничего не ожидавшего противника ноги взмыли выше головы, и он, от неожиданности крикнув, как чайка над бездной, грохнулся плечами и затылком о жесткий грунт дороги, так и не поняв, какая сила оторвала его от земли.

Почувствовав, как пятка закрепощенной ноги угодила противнику в ахиллово сухожилие, Паша понял, что все рассчитал правильно и что его коронный "хвост дракона" прошел. У него теперь имелось несколько мгновений, чтобы развернуться и оценить ситуацию, пока крепыш, оглушенный своим внезапным падением, находился в легком замешательстве.

Паша Колпинский встал, пытаясь высвободить руки из ремня и одновременно оценивая положение крепыша. Крепыш пытался подняться на ноги. Руки его – одна с "пушкой" (удержал-таки!), вторая сжатая в кулак – были уперты в придорожную траву, а голова наклонена вниз: казалось, что он смотрит в землю, не понимая, откуда вдруг взялась перед его носом эта черная бесстрастно шевелящаяся трава.

Легким, но хлестким ударом ноги снизу в подбородок противнику Паша Колпинский опрокинул его навзничь, чтобы уже следующим движением приземлиться ему на грудь своими железными коленями, и если он еще будет дышать после этого, подавить возможное сопротивление ударом локтя в область головы (Паша уже успел высвободить руки из ременной петли). Нацелясь коленями на грудь крепыша, Паша прыгнул, уверенный в том, что теперь надолго "отключит" противника... Но противник каким-то неуловимым образом перекатился в сторону, и Паша больно ударился о жесткую землю. "Надо было сразу грохнуть его!" – пронеслось у него в мозгу, и он тут же почувствовал сильный удар тупым предметом в шею, всего в нескольких миллиметрах от затылка. К счастью, крепыш промахнулся. Уже не раздумывая, весь устремленный на "пушку" противника, которая в любой момент могла выстрелить, и при этом почему-то напрочь забыв о своем "бульдоге", скучающем под мышкой, Паша прыгнул на уже стоящего на ногах крепыша и "выстрелил" ему пяткой в грудь, выдавив из нее жалобный стон. Удар был настолько силен, что крепыша отбросило к ногам взвизгнувшей и отскочившей в сторону Танечки. В два прыжка Паша настиг его и, наступив одной ногой на руку, сжимавшую пистолет, другой нанес удар в голову, но и тут крепыш в самый последний момент каким-то гуттаперчевым образом подставил под удар предплечье, защитив свою челюсть. "А этот паря не так прост, как мне сначала показалось",-уже спокойно подумал Паша, прикинув, что ему, пожалуй, придется повозиться с клиентом еще секунд десять, чтобы привести его в кондицию.

С веселой удалью он нанес повторный удар сидевшему на земле противнику, но теперь уже в область печени: носок кроссовки вошел глубоко под ребра. Крепыш застонал и начал валиться в сторону. Став перед поверженным на одно колено и подняв над головой правую согнутую в локте руку, он попытался нанести ему сокрушительный удар в область переносицы, но поверженный вновь неожиданно ловко поймал удар ладонью... Паша Колпинский уже не на шутку рассердился: этот провинциальный громила с начатками боксерского мастерства начинал раздражать его своей стойкостью. Пожалуй, стоило сейчас же показать ему весь свой боевой арсенал и в конце мясорубки вдобавок слегка сместить ему шейные позвонки, но Паша не любил крови: вид ее не вводил его в раж, не будил в нем саблезубого хищника. Напротив, обычно пустив противнику первую кровь и видя его бедственное состояние, он против воли своей тут же охладевал к поединку и милостиво по отношению к более слабому пытался свести кровопускание к мирному диалогу. Да, он был большой и сильный зверь, но по натуре своей совсем не был тигром, признающим лишь свежатину с кровью, как это могло показаться иным испуганным окружающим после первых его агрессивных выпадов. Поэтому свой относительно миролюбивый нрав ему частенько приходилось скрывать от "товарищей по оружию", которые не прощали проявления слабости и были готовы при первом удобном случае разорвать "миротворца" на куски...

Отбросив ногой "пушку" крепыша в сторону (с голыми руками Паше было все же привычнее), он одной рукой схватил противника за грудки, а вторую по-боксерски сжал в кулак у своего подбородка, выбирая удобный момент .и место на лице крепыша, куда следовало нанести последний удар...

Паша, словно чугунное ядро, выпустил свой кулак от подбородка... но крепыш, неожиданно подставляя лоб под летящий кулак, движением своего явно тренированного живота и обеими ногами, упертыми в Пашин торс, перекинул через свою голову взвывшего от боли Пашу – он выбил себе пальцы правой руки! и, тяжело дыша, поднялся, шаря по траве ногами в поисках своей "пушки"...

И только тут вспомнив о своем "бульдоге", Паша потерявшими подвижность пальцами правой руки с грехом пополам вытащил его из кобуры и, переложив в левую руку, навел на крепыша, этого непотопляемого ваньку-встаньку из глухой провинции.

– Ну ты меня достал, парень, сам виноват,– сказал Паша почти фальцетом, готовым сорваться на крик, и направив в сторону крепыша "бульдог", решительно пошел на него. Паша буквально клокотал от досады и злости.

–Крепыш растерянно выпрямился и покорно застыл, словно ягненок, ожидая выстрела.

– Погоди, погоди,-сказал он слабым голосом измученного человека,– а ты случайно не...

Но Паша не дал ему закончить: перенеся вес тела на левую ногу, он со всей возможной для себя скоростью нанес удар этому уже не сопротивляющемуся громиле правой ногой за ухо. Крепыш тяжело рухнул под ноги Паше Колпинскому, даже не ойкнув.

"Ну вот и все,-перевел дух Паша.-Слава Богу, стрелять не пришлось, не взял греха на душу".

– Танечка, все в порядке,-сказал он тяжело дыша, но все же находя в себе силы улыбаться.

Кусочек луны, выбравшись яз чернильных облаков, старался изо всех сил среди волшебной тишины ночи. Пели какие-то неизвестные Паше Колпинскому птицы, легкий ветерок пытался раскачать стометровые фабричные трубы... Прекрасная незнакомка, таинственно улыбаясь, шла к Паше своей чарующей походкой, чтобы подарить своему прекрасному принцу-освободителю горячий и сладостный поцелуй. В голове у него шумело, как в ультракоротком диапазоне радиоволн, когда она одной своей рукой властно отвела Пашин "бульдог" в сторону, а второй шелковисто обвила его мужественную шею, томно приблизив свое лицо.

Паша приоткрыл плотно сжатые губы и в какой-то мучительной истоме, которая волной теплого глицерина накрыла его натруженное и жаждущее ласки тело, закрыл глаза... и тут же почувствовал как что-то тупое и твердое, подобно безжалостному снаряду стенобитной машины, вероломно вошло ему в пах, как раз в его самое уязвимое место, словно он, Паша Колпинский, был не человек вовсе, а некие городские ворота, за которыми коварного врага интересе вали вино, золото и покорные наложницы.

Своим выскочившим за пределы разума помутненным сознанием Паша попытался трепетно проверить, а не произошло ли, собственно, разжижения тканей и органов в этом самом месте, но, не сумев определить этого, хрипло выдавил из себя: "Сука!" и тут же потерял всякий интерес к окружающей действительности... А вероломная Танечка тем временем резким движением вырвала из его левой ладони "бульдог" и, отступив от согнувшегося в три погибели героя-любовника, деловито стукнула его рукояткой по затылку, пожалуй, немного перестаравшись

Паше Колпинскому показалось, что земная жизнь его внезапно оборвалась. Он чувствовал, как его бессмертную, безмерно скорбящую душу тащили какие-то небесные служители, вероятно, на суд к Создателю, чтобы уж взыскать с нее со всей божественной строгостью за все его дела и делишки: за его "романтическую" специальность, использующую банальный мордобой и нешуточные угрозы в адрес порой абсолютно безвинных людей, за необузданное, почти обезьянье пристрастие к женскому полу, которое как раз и довело его до ручки, за лень барскую, за страсть дорого выпить и вкусно поесть, в общем, за все "хорошее"...

Ангелы, а скорее всего черти рогатые, тащили его по каким-то коридорам, и он с трепетом ожидал увидеть Свет Неземной и Грозного Судию, но света все не было, зато его несколько раз ударили бесчувственной (а как же, душа уже разделилась с телом!) головой о что-то каменное.

"Неужели так и не дадут оправдаться?! – панически думал он.– Ведь я хороший, у меня и семья есть, ой нет, теперь уже была, и я никого не убивал!.. Боже мой, да ведь они тащат меня в ад! Сейчас разверзнется черная бездна и меня бросят в раскаленную лаву, бросят и даже пикнуть не дадут! Нет!!! Я не хочу! – в голос завопил он.-Я не могу! За что!!!"

Черти прислушались к воплям и, стукнув его чем-то тяжелым по загривку, прекратили нисхождение в ад, видимо, отпустив Пашину душу на покаяние.

– Слушай, здесь так темно, что я ничего не вижу,-услышал Паша Танечкин. голос и с облегчением выдохнул: "Слава Богу, живой! Живой, слава Богу!"

– Тут где-то должна быть лампочка,– ответил ей мужской голос, судя по всему, принадлежавший крепышу.– Мне ведь тоже ничего не видно. Сходи, нащупай где-нибудь рубильник или выключатель, Танечка,– произнес крепыш, Делая язвительное ударение на "Танечке", и как-то вымученно засмеялся.

– Да прекрати ты со своей Танечкой! Ну что ты смеешься! Хорош бы ты был, если бы не Танечка, а?

– Верно глаголешь, девушка. Это точно – был бы хорош; уже и костенеть бы начал там, под забором.

– Да уж, начал бы.

– Знаешь, Танечка,– вновь охая, но со смехом сказал крепыш,– а этот мордатенький бугаек мне знакомым показался. Он мне одного приятеля из туманной юности напомнил...

– Этот приятель из туманной юности пристрелил бы тебя сейчас и бровью не повел! – волнуясь, говорила Танечка.

– Да ладно, что ты об этом, все же обошлось. Ну иди, иди поищи где-нибудь свет, а я пока посижу: он ведь мне все внутренности отбил да и голова теперь как чужая: что-то в ней все время болтается и звенит, как в старом будильнике. Ох, и тяжко мне, ох, и тяжко! – говорил крепыш шутливым тоном, в котором, однако, чувствовалось подлинное страдание.-Тут бы инвалидом не стать. Ой, не хочу всю жизнь конверты клеить, ой, не имею права...

Паша пришел в себя, но лежал тихо. То, что крепыш и вероломная Танечка, судя по всему, пока не собирались его убивать, было отрадно: значит, у него было время подумать (но как все же болит голова!), как отсюда выбраться. Сейчас он проверял, насколько крепко связаны за спиной его руки. Когда Танечка уходила искать свет, он услышал, как что-то тяжелое металлически звякнуло об пол. Он подумал, что это, наверное, Танечка положила на пол его "бульдог" или по крайней мере какое-то оружие. Звякнуло где-то совсем рядом, и Паша решил попытаться дотянуться до него ногой. Действовать следовало осторожно, потому что где-то совсем рядом тихо постанывал крепыш, ощупывавший себя на предмет переломов и других телесных повреждений.

Чутко следя за дыханием крепыша, Паша вытянул ноги и, чуть приподняв их за счет своего развитого брюшного пресса над полом, начал осторожно ощупывать пространство. Правая лодыжка коснулась какого-то предмета, Ц который предательски лязгнул металлом под цементному полу. Крепыш перестал стонать, а Паша замер и напрягся, когда внезапно почувствовал на своей груди его руку. Крепыш пошарил в поисках Пашиного лица, потом не больно ударил его ладонью по щеке:

– Эй, милейший, ты ожил?-осторожно спросил крепыш, склонившись над Пашей.

Паша, конечно, мог бы в данный момент поймать ртом руку противника и совсем по-лошадиному отхватить ему пару пальцев, а потом, вскочив на ноги, даже со связанными руками забить его... Но это было лишь первое и, значит, не оправданное хотя бы элементарным расчетом паническое побуждение испуганного человека, стремящегося как можно скорее выпутаться из опасной передряги. Поэтому на слова он не отреагировал и постарался дышать как можно ровнее.

– Ну-ну,– сказал крепыш и похлопал Пашу по щеке, а Паша злорадно подумал, что теперь, пожалуй, грохнет его.

Крепыш вернулся к своим костям и шишкам, а Паша вновь нащупал лодыжкой на полу предмет. Это был явно его "бульдог". Теперь нужно было освободить руки от ремня. Напрягшись всем телом и даже перестав дышать от напряжения, он попробовал ослабить давление ремня на запястья. Он знал, что любая веревка обладает способностью к растяжению, тем более его кожаный ремень.

Танечка чем-то гремела в соседнем помещении в поисках света, когда Паша, мстительно улыбаясь в темноту, наконец-то высвободил руки себя за спиной и бесшумно сел, угадывая в полутора метрах от себя черный силуэт сидящего спиной к нему крепыша. Готовый в любой момент броситься на противника, он дотянулся до своего "бульдога" и встал, направив ствол в его сторону, при этом злорадно подумав: "Теперь я вас обоих урою!"

Крепыш, почувствовав что-то неладное, быстро повернулся в сторону Паши и стал тревожно вглядываться в темноту. А Паша, положив указательный палец на курок, вдруг громко и торжествующе крикнул:

– Будь здоров, козел!

Но за миг до того, как Паша нажал на курок, в помещении вспыхнул яркий свет и Паша увидел перед собой мужчину, близоруко щурившегося на него с какого-то грязного ящика посреди подвального мусора и хлама.

Паша замер с "бульдогом" в руке, на спусковом крючке которого онемел указательный палец. На лице у него выступила жаркая испарина.

Мужик как-то совсем по-идиотски хлопал своими голубоватыми глазами и по-рыбьи открывал рот, видимо не находя слов. В дверном проеме замерла бледная как полотно Танечка...

– Ты бы, Счастливчик, велосипеды свои надел, а то не узнаешь кто тебя избавил от мук земных! – со сдержанной ухмылкой произнес Паша Колпинский, переводя дух и пытаясь не думать о том, что секунду назад он мог спокойно застрелить своего студенческого приятеля и собутыльника Петю Крестовского.

– Паша, ты? – радостно, в очередной раз поражаясь счастливой своей судьбе, произнес Петенька.– Сколько лет, сколько зим!

– Шел бы ты! Придурок, ты что, спятил? Разбоем на тихих улочках теперь промышляешь или сутенером заделался? И почему ты здесь, в этой дыре, ты же вроде наукой занимался?

– Долго рассказывать,– сказал улыбающийся Счастливчик.

– Да чего уж там долго – у нас целая ночь впереди, поскольку Танечке, видимо, я совсем не понравился. Да, хорошую ты себе напарницу взял: она меня детородного органа чуть не лишила. Танечка, за что?

– Это Ксюша, а не Танечка, Павлик. Она у меня Троянским конем в ресторане работала. В общем, после расскажу...

Бледная Оксана Николаевна, морща свой хорошенький носик виноватой улыбкой, подошла к Паше Колпинскому и протянула ему руку.

– Вы меня, Павлик, простите пожалуйста за "Танечку", за весь спектакль и за это... ну, коленом... Ну как там,-Оксана Николаевиа робко кивнула на Пашины штаны,-совсем плохо, да?

– Думаю, без хирургического вмешательства не обойтись, строго говорил Паша, недовольно поглядывая на Ксюшу, которая все больше ему нравилась.

– Как?!-испугалась Ксюша.-Отрежут?!

– А как же! – хохотнул Счастливчик.– Так что, Ксюша, не жалей его бесполезно.

Оксана Николаевна, уже ничего не понимая, с ужасом переводила взгляд своих испуганных широко раскрытых глаз с ехидного Петеньки на мрачно страдающего Пашу и обратно.

– Ой, простите меня, пожалуйста, простите. Я ведь испугалась, что вы этого дурака застрелите. И потом, вы так его били...-Казалось, что Оксана Николаевна вот-вот заплачет.

– А что прикажете делать, когда на вас нападают в темном переулке да еще бьют по голове?! – почти закричал Паша, досадуя на себя в Счастливчика, которого действительно мог только что укокошить.– Ну что, очкарик, все ребра целы?

– Ох, не знаю, голубчик. Дышать больно, голова гудит, как трансформаторная будка.

– Вот и хорошо, так тебе и надо. Теперь будешь знать, как на мирных граждан на улице нападать.

– Это ты-то мирный, Павлуша? Ты же вроде бандит?

– Но-но, попрошу меня со всякой шушерой не путать! Не бандит, а охранник!

– Ну и что ты здесь охраняешь?

– А откуда ты знаешь, что охраняю?

– Брось, Павлик, ты сюда из Питера приехал с целой бандой мордоворотов. Ведь вы контейнер сюда привезли на захоронение.

– Ишь ты какой Пинкертон! Откуда про контейнер знаешь?

– Да уж знаю. Я за вами от самого Питера Петушком да на перекладных. И здесь все пытался подобраться поближе, да не смог – у вас тут прямо какая-то сверхсекретная организация: ближе, чем на сто метров, не подпускаете.

– А, так это тебя, наверное, наши бойцы видели у пакгауза?

– Меня, родимый. Правда, я честно старался остаться незамеченным, но ничего не вышло. Есть у вас один такой худенький, резкий, узкоглазый...

– Кореец. Если бы здесь сейчас был он, а не я, то вы оба были бы уже покойники.

– Даже так? Ну, в общем, он меня вычислил. Поэтому мне и пришлось прибегнуть к старому испытанному ходу с Троянским конем. Вот, Ксюшу из Питера вызвал для исполнения заглавной роли коня.– Петенька опять вымученно засмеялся, а Оксана Николаевна нахмурилась, делая вид, что не довольна Крестовским, но на самом деле радуясь, что все так хорошо для него закончилось. Я ведь не всех ваших видел, а только троих: Корейца вашего да еще двух слоноподобных мальчуганов. Видел, правда, издалека... А вот тебя не разглядел. Если бы я тебя признал среди них, думаю, все обошлось бы и без мордобоя. А так, что ж, извини, друг Павлуша... Хотя и ты не остался внакладе: у меня, похоже, проломлена грудина.

– А что это ты, Петенька, так уверен в том, что при личной встрече мы обошлись бы с тобой без мордобоя? Я ведь на работе, меня сюда за хорошие деньги наняли, и половину уже заплатили. Как говорится, дружба дружбой, а табачок врозь.

– Ты серьезно, Павлик? Да, время меняет людей...

– Время и деньги. Счастливчик... Ладно, что тебе от меня нужно было? совсем уже смягчился Паша и приготовился выслушать Петеньку.

– Во-первых, расскажи мне, где, в каком месте пакгауза ваш контейнер, во-вторых, опиши мне его, а лучше, назови его номер.

– Ну скажу я тебе номер контейнера, и что дальше?

– Дальше? Дальше будем думать, как оставить контейнер там, на складе, и не дать его захоронить.

– А что там, в контейнере-то, золото или партийные архивы? – со смехом спросил Паша серьезного Счастливчика.

– Там, Павлик, смерть. Твоя, моя, ее..

– Ага, значит там яйцо, а мы все кощеи!

– Паша, я тебе как специалист говорю: в контейнере сильнейший мутаген, который способен вызвать в этих местах эпидемию болезни похуже, чем холера и чума вместе взятые..

– Брось, Петенька, в контейнере что-то вроде мочевины или еще какой-то агрохимии с повышенным радиоактивным фоном.

– Ошибаешься, там как раз тот мутаген. Нельзя допустить захоронение контейнера это повлечет за собой катастрофу. Надо обязательно задержать груз на складе. Завтра я как раз встречаюсь с одним из работников местной санэпидемстанции постараюсь его убедить в не обходимости проверить ваш порошок.

– Поздно. Завтра утром контейнер ставят на платформу и везут на полигон для захоронения.

– Значит, уже завтра утром? – Счастливчик ненадолго задумался. Слушай, Павел, а ведь на ваш контейнер должны быть документы, верно?

– Ну должны.

– А у кого они?

– Не знаю. Может, у старичка нашего, Николая Николаевича. Должен тебе сказать, Петенька, премерзкий человечек этот Николай Николаевич. Но деньги исправно выплачивает.. Да, так вот у него должны быть, хотя с чего бы это у него. Он все время в контору к начальству бегает: сначала оформлял контейнер, теперь справляется об отправке Там один такой маленький черненький работает Все с папочкой ходит, номера ящиков сверяет. Может, у него документы.

Пока Петя Счастливчик в свойственной ему взвинченной манере излагал свой план действий, на улице, за маленьким подвальным окном, в которое уже робко пробивался сыром серый рассвет, стоял на коленях человек, над пряженно вслушиваясь в едва различимую речь...

Михаил Семенович, железнодорожный служащий, ответственный за погрузку 132-го особого, отправляемого сегодня в двенадцать малой скоростью на закрытый полигон, явился в девять утра в контору в отличном расположении духа.

Светило щедрое уральское солнце, на небе не было ни тучки, а Михаила Семеновича ждало очередное повышение по службе, в связи с которым он последние два месяца неуклонно приходил на работу на час раньше и задерживался допоздна, чтобы, не дай Бог, у начальства не возникло на его счет никаких сомнений.

Все бумаги были как всегда в идеальном порядке сложены в объемистой канцелярской папке с белыми тесемками. Все, что от него сегодня требовалось,проследить за погрузкой оставшихся контейнеров на открытые грузовые платформы, закрепить их в соответствии с правилами безопасности, а потом сопровождать состав до полигона, затерянного в густых хвойных лесах. "И все! думал он, с удовольствием потирая свои маленькие с короткими волосатыми пальцами ручки.-Все, все, все! Новые погончики пришивать можно! Ну теперь вы все меня попляшете, вот вы где у меня будете! Аз как хорошо жить!"

В пятнадцать минут десятого, прихватив собой драгоценную папочку, он вышел из конторы, намереваясь дать добро на погрузку последних контейнеров и лично за всем проследить "А то эти пьяницы и лентяи, чего доброго, слабо закрепят ящики на платформах или вовсе не закрепят. А тут вам и начальство заявится! Или вдруг какая-нибудь неприятность в пути случится и прощай повышение, плакали мои погончики".

Он шел, пересекая многочисленные стальные пути, к последнему пакгаузу, стоявшему особняком от остальных станционных складов и помещений, и напевал какую-то дрянь себе под нос. Солнце весело било ему в глаза, радостно свистели тепловозы, диспетчер яростно матерился в громкоговоритель – ругался с кем-то

из технической службы... Все было хорошо, даже отлично.

Недалеко от пританцовывающего от радости Михаила Семеновича, то и дело спотыкаясь и чуть не падая, по шпалам бежала какая-то женщина с распущенными волосами в сером неопрятном плаще и громко кричала:

– Помогите! На помощь! Убивают!!! За женщиной, тяжело прыгая через рельсы, бежал грязный и по-обезьяньи приземистый мужик с перекошенным от злобы лицом, в ужасной руке которого лилово сверкало лезвие ножа. Мужик пьяно рычал невразумительные угрозы в адрес женщины, смысл которых сводился к одному: "Убью!" Несчастная женщина, увидев аккуратненького железнодорожника с папкой под мышкой, который всеми фибрами своей окрыленной души желал бы остаться незамеченным, вдруг взяла курс на него, моля о защите своими полными ужаса глазами.

Сердце Михаила Семеновича поспешно юркнуло в пятки и там затаилось. Ноги его подкосились, а в животе образовалась неприятная пустота. Беззащитная женщина почти на плечах своих несла страшного мужика с ножом в светлый стан его, Михаила Семеновича, ласковых грез о грядущем повышении. Бледный и с трясущимися губами, он судорожно прикрыл грудь и лицо папкой, словно защищаясь от удара.

Подбежав к железнодорожнику, который, похолодев от страха, подумал, что пора спасаться бегством, женщина схватила его сзади за плечи, прикрываясь им, как щитом.

– Убью! – рычал пьяный мужик где-то совсем рядом с ним.

Михаил Семенович начал медленно оседать, пытаясь хотя бы и ползком, на брюхе исчезнуть с места действия, где вот-вот должен был разыграться апофеоз кровавой трагедии, но женщина крепко держала его за плечи и не давала "защитнику" пасть так низко.

"Защитник", уже совсем потеряв самообладание, попытался было вырваться, но несчастная была настолько сильна физически и, кроме того, так смертельно напугана, что он лишь нелепо затрепыхался, как безнадежная плотвичка, в железных лапах судьбы.

– А, и ты с ней? Убью, обоих прирежу! завопил обезьяноподобный, когда Михаил Семенович со стоном отчаяния открыл глаза.

– Я тут ни при чем! Я ее не знаю! – тоненьким голосом запричитал железнодорожник, с ужасом чувствуя стремительное расслабление кишечника.

Страшный мужик с мутными ничего не видящими глазами стоял перед ним и сжимал в руке огромный кухонный нож, каким солидная хозяйка обычно вскрывает судаку брюхо.

Михаил Семенович, до возможного предела отворив свои испуганные черные глазки, смотрел на этот нож, острие которого зловеще дрожало в полуметре от его нежного белого живота.

– Спасите меня, мужчина! Спасите! – горячо и страстно шептала сзади женщина. Он сумасшедший! Он сейчас зарежет меня!

– Я ни при чем! – тоненько заскулил несчастный железнодорожник, все так же не сводя глаз с ножа и невольно опуская свою толстую папку на живот

– Это ты-то ни при чем, гнида?! заорал мужик и вдруг сатанински захохотал Вот ты-то как раз во всем и виноват! Да-да, это ты к ней в окно залезаешь каждый вечер, когда меня нет! Да еще мои тапочки носишь, гад?! Я узнал тебя! Ты в клубе в красных штанах на гитаре играл и ей подмигивал Я все видел!

– Я не играл к клубе! хныкал Михаил Семенович

– Влез в мою жизнь и еще тапочки мои носишь?! Убью, убью тебя, гада!

Мужик занес свой страшный нож над головой сжавшегося в жалкий комочек железнодорожника... но тут женщина выхватила папку из рук своего стремительно идущего ко дну "спасителя" и со всей силой ударила ею мужика по голове. Обезьяноподобный икнул и остолбенел от неожиданности, тогда женщина грохнула его еще раз. От второго удара тесемки у папки лопнули, и на землю осенним листопадом хлынули документы.

Обезьяноподобный опустил свою руку с ножом и удивленными, ничего не понимающими глазами уставился на Михаила Семеновича.

– Мужик, ты кто?-тупо спросил он.– Люська, что он тут делает?

– Я тут работаю,– жалобно захныкал железнодорожник, боясь поднять глаза на громилу.– Я тут иду, а она ко мне пристает. Чего пристала! – вдруг взвизгнул он и вырвался из почти борцовского захвата несчастной, отскочив в сторону.

– Мужик, стой на месте,-грубо, но уже как-то просветленней сказал обезьяноподобный.– Что ты здесь делаешь с моей бабой?

– Я на работу иду, а она пристает, за плечи хватает!

– Ты зачем к нему пристаешь, Люська?

– Это ты к нему пристаешь! У, морда пьяная! Житья от тебя нет! Чуть хорошего человека не зарезал!

– Я, что ли? – удивился мужик и тупо посмотрел на свой нож.-А нож откуда?

– Это тебя, алкаш проклятый, спросить надо! Ишь до чего дошел – прохожих на улице резать! Тьфу, перед людьми стыдно! Уйду от тебя, дурака! – гневно кричала женщина, уже выступив вперед.

– К нему, что ли? – мрачно спросил обезьяноподобный, указывая на Михаила Семеновича

– Нет,– едва слышно пролепетал "спаситель".

– А, может, и к нему. Он храбрый, он меня защитил и водку не пьет, наверное. Вы ведь водку не пьете?

– Нет!!!-завопил Михаил Семенович.– Нет!!! – И побежал по путям в сторону пакгаузов.

– Подождите! – закричала женщина.– А как же ваши бумаги? Я их вам сейчас соберу!

Человек, наблюдавший эту бурную сцену из-за вагонов, удовлетворенно улыбнулся. Эти двое знакомых ему наглецов сделали всю нужную ему работу: они позволили ему остаться в тени.

– Ну что, славно вчера порезвился, Павлушенька? – Над кроватью Паши Колпинского стоял улыбающийся Николай Николаевич в вонючем тельнике. Молчаливая братва с интересом следила за ним, сидя за столом с картами в руках.

– Порезвился, порезвился... Не очень славно, но порезвился.

– А что ж ты без спросу ушел? Нехорошо, сынок! Бабки взял, а работать не хочешь. Твоя работа, сынок,– меня слушаться, а ты в самоволку. Нехорошо. А вот проломили бы тебе где-нибудь головку или дырок наковыряли, что тогда? Тогда бы дедушка за тебя перед Хозяином отвечал по всей строгости...

– Так ты все равно не отпустил бы, Николаич. А мы ведь тут неделю уже без баб сидим.

– Милый, а мы-то чем хуже баб? – лукаво сказал стручок, и братва довольно заржала.– Да что ты там шары под одеялом катаешь? Что, намаялся за ночь с погремушкой-то своей? А ну, вставай быстро.– Глаза старика зловеще сузились и вдруг снова стали ласковыми.– На работу пора, Павлуша. У нас сегодня большой день: сдаем груз и – гуляй братва! А завтра – завтра домой, в Питер, к шалманам да бабам крашеным. Кстати, завтра и премиальные получите! А ты, Павлушка, будешь у нас сегодня за двоих отрабатывать! – И Николай Николаевич небрежно похлопал по щеке напрягшегося всеми мышцами Пашу.

Паше вдруг страстно захотелось сейчас же раздавить этого старого паука, да-да, вмазать ему хорошенько по брюху и потом раздавить... Но он прекрасно понимал, что должен с непроницаемой улыбкой сносить от него все эти фамильярные похлопывания и обидные насмешки. Уяснивший особенности и законы среды обитания, где основными добродетелями были уголовное прошлое, железные мускулы и жестокость, он чувствовал, что этот Николай Николаевич совсем не так прост, как это показалось ему в начале их знакомства, что он гораздо опаснее двухметрового громилы, какого-нибудь дубиноголового Фантомаса в темном переулке. Этот самый Николай Николаевич всегда так мягко стелил, что Паше до рассвета не хотелось смыкать глаз, чтобы однажды не встретить первые ласковые лучи солнца с перерезанным горлом...

Поэтому-то Паша Колпинский лишь вежливо улыбнулся и, сказав: "Виноват, отработаю!", стал быстро одеваться...

На пакгаузе уже вовсю шли погрузочные работы. Электрокары вывозили ящики к подъездным путям, находящимся в непосредственной близости от ворот, где их кранами грузили на открытые железнодорожные платформы.

Хмурая братва, пугая своим мрачными лицами и кожаными куртками складских работников, молчаливо прогуливалась по пакгаузу, поглядывая по сторонам и ожидая, когда наконец крановщик со стропальщиками приступят к погрузке их контейнера. Но на вопрос: "Когда же?" работяги только пожимали плечами, мол,

никаких распоряжений на ваш счет пока не было...

Наконец быстрым шагом в пакгауз заявились запыхавшийся Николай Николаевич и какой-то ответственный за погрузку чиновник очень маленького роста с черными бегающими глазками. Оба что-то кричали друг другу, размахивая руками и брызжа слюной в лицо собеседнику.

– Да не могу я отправить ваш контейнер, не могу, понимаете вы это или нет? У меня его на полигоне все равно не примут! Без документов там не принимают, ясно? – взволнованно, порой срываясь на фальцет, кричал чиновник с красным от возбуждения лицом, держась одной рукой за сердце.