Текст книги "Тамара Бендавид"

Автор книги: Всеволод Крестовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 34 страниц)

Несколько мгновений прошло в молчании, исполненном победоносного торжества для Ольги и тяжкой удрученности для окончательно разбитого Каржоля. Битва, очевидно, была им проиграна. Последняя надежда на Тамару исчезла, и он убедился наконец в истине, которой упорно не хотел поверить до последней минуты: теперь уже ясно, что прежней любви не осталось в Тамаре и тени, что он для нее уже совершенное ничто, и никогда, ни при каких обстоятельствах, не воскреснет в ее сердце. Из-за чего ж ему, в таком случае, городить весь этот огород, строить все эти сложные махинации, бороться, добиваться развода, стремиться к невозможному?.. К чему, когда все уже кончено, все рушится, все лопнуло, как мыльный пузырь?! – Не стоит!.. Да и в нем самом нет больше ни прежней энергии, ни охоты продолжать эту борьбу, раз уже им сознана вся ее бесцельность. Он устал наконец, измочалился, истрепался весь в этой лихорадочной сутолоке, и теперь ему хотелось бы только успокоиться и забыться. – «И вот вам женщины! Верь в них после этого!» – А уж он ли не верил в любовь Тамары! Он ли не делал все, чтобы эта любовь ее увенчалась наконец полным счастием!.. И вот благодарность!

Общее тяжелое молчание было наконец прервано Тамарой.

– Итак, граф? – обратилась она к Каржолю все тем же ледяным тоном, – спрашиваю в последний раз, угодно вам возвратить мне письма?

Он точно бы очнулся при этом вопросе, бессмысленно как-то посмотрел ей в лицо и затем молча достал из бокового кармана бумажник и молча вручил его Тамаре.

– Возвращаю тебе по принадлежности, – передала она его Ольге. – Посмотри, все ли? – я его никогда не раскрывала и не знаю, что там такое.

Ольга наскоро пересчитала и проверила все письма и записочки и, уложив их опять в бумажник, немедленно же опустила его к себе в карман.

– Все, кажись, в целости, – успокоительно заявила она Тамаре.

– Очень рада! – отозвалась девушка. – Прости еще раз мою вину и прощай, дорогая!

– Куда же ты? – встрепенулась Ольга. – Останься, пообедаем вместе… Успеешь еще!

– Некогда, милая, после завтра уже еду. Надо сделать еще кое-какие покупки, приготовиться, – хлопот полны руки…

– Разве ты уже покончила? – удивилась Ольга. – Так скоро?

– Все, все уже! И готовый контракт подписала, и подъемные получила – у них это живо! Да и чего же медлить? – чем скорей, тем лучше!

– Ну прощай!.. Сердечное спасибо за услугу!

И Ольга от души расцеловалась с нею, на этот раз уже вполне искренно и с неподдельным благодарным чувством.

– А вам, граф, скажу одно, – спокойно и беззлобно обратилась Тамара к Каржолю. – Упрекать вас пришлось бы слишком много и за многое… поэтому я предпочитаю вовсе не делать никаких упреков– Бог вам судья!

– Но я любил вас, Тамара! – патетически даже со слезами в голосе воскликнул вдруг Каржоль, которому ее смягчившийся несколько тон сейчас же подал повод восстановить хоть сколько-нибудь в ее глазах свой нравственный облик. «И в самом деле, подумалось вдруг ему, если уж Ольга так его презирает, то пускай хоть Тамара не думает о нем так дурно, тем более, что он вовсе не так черен душою, как им кажется, благодаря этому несчастному стечению независящих от него обстоятельств. По совести же, он себя, ей-Богу, ни в чем обвинить не может!»

– Любили? – горько усмехнулась девушка на его возглас. – Это, однако, не мешает вам любить и разных Мариуц в то же время, – потеря, стало быть, не особенно велика для вас.

При имени Мариуцы Каржоль вдруг вздрогнул, и лицо его вспыхнуло краской смущения. – «Как! неужели она и про Мариуцу знает?!»– Этого последнего удара граф никак уже не чаял, и он поневоле заставил его в душе сознаться самому себе, что отношения его к Мариуце, про которые он как-то совсем позабыл теперь, не придавая им особенного значения, делают его, пожалуй, несколько виноватым перед Тамарой, но не на столько, однако, чтобы он никогда уже не мог подняться ни в ее, ни в своих собственных глазах, потому что Мариуца, в сущности, совершенно пустяк и не стоит даже серьезного разговора.

– Не презирайте меня, по крайней мере! – продолжал он в том же патетическом роде, но уже упавшим голосом. – Время, быть может, оправдает меня и докажет вам, что я не так виноват, как кажется, – я только несчастен… Сами обстоятельства так слагались, а я… Неудачник я, – вот в чем вина моя!..

Он невольно расчувствовался при этом сам над собою, и на глазах его вдруг показались крупные слезы.

– Да, я несчастен, Тамара, глубоко несчастен, верьте мне хоть в этом!.. Хоть этим слезам моим поверьте – они искренни! – говорил он, чувствуя себя в самом деле несчастным, незаслуженно гонимым человеком, у которого все, все уже отнято и все потеряно.

– Не презирать вас, ни помнить на вас зла я не стану, – продолжала девушка. – Я помню, что, благодаря вам, стала христианкой, хотя, конечно, вы сами не могли предвидеть, к чему оно приведет… Но, во всяком случае, спасибо вам за это и… на этом и кончимте!

– Нет! дайте мне возможность оправдаться перед вами! – с новым жаром воскликнул Каржоль. – Позвольте мне хоть написать к вам! Умоляю вас!..

– Лишнее, граф, – я ни в чем не обвиняю вас больше. Поблагодарите лучше Бога, что все кончилось так, как теперь: оно лучше и для вас, и для меня, поверьте!.. Одно скажу: постарайтесь поскорее вычеркнуть меня из вашей памяти, как и я, в свой черед, постараюсь забыть вас. Прощайте!

И Тамара, пожав еще раз руку Ольги, удалилась из гостиной, по-видимому, так же спокойно, как и вошла в нее.

XLIII. ПРЕЛИМИНАРЫ И КАПИТУЛЯЦИИ

Вслед за ней и Каржоль взялся было за шляпу.

– Куда же вы, граф?.. Останьтесь, мне еще надо поговорить с вами, – довольно любезно предложила ему Ольга.

– О чем говорить нам больше! – с горькой усмешкой пожал он плечами.

– Как знать. – Может быть, до чего-нибудь и договоримся, – отчасти загадочно улыбнулась она, опускаясь в кресло. – Присядьте и постарайтесь спокойно выслушать и взвесить то, что я скажу вам.

Он молча покорился ее предложению и сел, все с тем же удрученно усталым, апатичным видом, который, казалось, говорил: все равно уж, как ни бей, больнее не ударишь!

– Надеюсь, – начала Ольга, – теперь вы убедились окончательно, что Тамара для вас потеряна?

– К несчастью! – согласился граф со вздохом.

– А может, и к счастью, напротив. Почем знать! – возразила она с той же загадочной улыбкой. – Вы друг другу не пара, это ясно, и миллионов ее вам, все равно, не видать, как ушей своих, хоть бы вы на ней и женились. Но, по крайней мере, теперь вы видите, что я была права, когда убеждала вас бросить эту нелепую вашу затею с разводом?

– Может быть, – уклончиво согласился граф.

– Да не «может быть», а так! Это верно! – подтвердила Ольга таким тоном, как будто желала внушить Каржолю, – ты, мол, батюшка, не виляй, меня не проведешь, да и не к чему! – Ну, и что же? – спросила она, – намерены вы продолжать еще дело?

– Н…не знаю, право. Я ничего еще не решил себе.

– Так хотите, я решу за вас?

– То есть, как это? – взглянул на неё граф с недоумением.

– А так, что всю эту глупость надо бросить сейчас же, понимаете? – немедленно! – авторитетно и решительно, как бы тоном приказания, сказала Ольга.

– И что ж затем?

– А затем, взамен развода, я имею предложить вам нечто такое, что – надеюсь – устроит вас несравненно лучше.

Каржоль тотчас же поднял голову и, как лягавый пес, насторожил уши.

– Прежде всего, – начала она, – скажите мне откровенно, неужели вам не надоело это вечное мыканье по свету, в погоне за какими-то призраками и фантазиями, которые никак не даются вам в руки? Неужели вы еще не устали, не разочаровались? Или жизнь не достаточно еще вас побила и проучила?

– К чему вы меня спрашиваете об этом? – проговорил он с горечью и грустью.

– К тому, что смотря по вашему «да» или «нет», я буду знать, стоит ли предлагать вам то, что я думаю.

– Что ж отвечать вам на это? – пожал граф плечами. – Мне кажется, ответом может служить та сцена, свидетельницею которой вы сами только что были. – Est-ce que vous n’etes pas encore persuade que jai perdu le combat et que je suis vaincu?

– Да, я это видела и даже пред-видела. Стало быть, вы сдаетесь?

– Что ж еще остается мне?! – печально усмехнулся он, склоняя голову.

– Думаю, что ничего больше. И это, с вашей стороны, совершенно искренно?

– Полагаю, лгать мне более нет нужды, и наконец, письма у вас в кармане, – это вам лучшее доказательство.

– Правда и то, – согласилась Ольга. – В таком случае, и я буду с вами откровенна.

Видите ли, в чем дело…

И на минутку она приостановилась, соображая про себя, с чего бы начать половчее, но тут же решила себе, что лучшим дипломатическим приемом в данном случае будет плата за откровенность – откровенностью, тем более, что в случае упорства или отказа с его стороны, у нее есть еще в запасе и одна существенная угроза.

– Вот уже два года, что я замужем, и живу на положении какой-то соломенной вдовы, – серьезно начала Ольга. – Не скрою, положение это довольно-таки странное, двусмысленное, – для меня, по крайней мере. По моим делам и отношениям, мне совсем не удобно, чтобы в свете смотрели на меня, как на какую-то не то разводку, не то сепаратку… Я вовсе не желаю, чтоб на вопрос обо мне, какая-нибудь графиня Дора или княгиня Зина, которые нисколько не лучше меня, подымали нос и делали сомнительную гримаску, или сухо отвечали бы «Je nе la connais pas». Таким положением может бравировать какая-нибудь авантюрьерка или кокотка, но я ни то, ни другое, и для меня оно неудобно. Раз, что я ношу имя, которое дает мне право на известное положение в обществе, и я желаю, чтобы все двери этого общества были открыты мне, на правах равной. Мне так нужно, – у меня есть свои виды и цели, которые по моим соображениям, требуют этого, и если разные светские и сановные мужья у моих ног, то этого мне еще не достаточно: я желаю, чтоб и их жены от меня не отворачивались… Как видите, я высказываюсь пред вами довольно откровенно? – улыбнулась ему Ольга с кокетливо подкупающей грацией.

– Кажется, – согласился граф безразличным тоном, думая про себя: к чему это она клонит, однако?

– Помнится мне, – продолжала Ольга, – что в день нашей свадьбы, вы, после венца, предлагали мне забыть все прошлое, все горькое и начать новую жизнь вместе, как следует… Если помните, я не отвергла вашего предложения безусловно, но тогда оно казалось мне несвоевременным… Мне думалось, что надо прежде дать всему улечься, успокоиться, придти в себя, даже проверить самих себя, а для всего этого нужно было время, и я отвечала вам, что пусть пройдет год, другой, и тогда мы посмотрим… не так ли?

– Да, я искренно предлагал вам это, – согласился граф, – но вы-то, искренно ли вы давали мне взамен эту отсрочку?…

– Я не совсем понимаю ваш вопрос, – слегка нахмурясь Ольга.

– Ces malheureuses lettres, qui sont la, dans votre poche, madame, vous lexpliqueront bien ce que je veux dire! – пояснил он ей с выразительною горечью.

Лицо Ольги передернулось досадливою гримаской.

– Оставимте наше прошлое! – предложила она. – Ни вам до моего, ни мне до вашего нет дела!.. Я вас не спрашиваю, как жили вы и что делали за это время, – надеюсь, чувство деликатности и вам должно подсказать то же самое.

Каржоль молча поклонился в знак согласия. Раз, что взывают к чувству его деликатности, может ли он не согласиться!

– Итак, – продолжала она, – два года назад, я предоставила наш супружеский вопрос времени. Теперь, мне кажется, время это наступило. Мне надоело жить в фальшивом положении, мне – повторяю вам – это не удобно по многим причинам и многому мешает… а потому теперь уже я сама, в свой черед, спрошу вас, угодно вам жить со мною на тех условиях, какие я вам сейчас предложу? И если да, то эту «новую жизнь» мы можем начать немедленно.

– Надо знать ваши условия, графиня.

– Ah, mеrci bien! Вы в первый раз еще, вместо «сударыня», удостоили назвать меня «графиней». – Принимаю к сведению, – заметила Ольга в виде любезной шутки, но не без колкой иронии. – Итак, – продолжала она, – мои условия вот в чем: для света, для общества, partout et pour tous, вы – мой законный муж и сожитель; это ваша общественная роль, – понимаете?… До ваших будущих грешков, de vos petits amours мне нет дела, я охотно буду смотреть на них сквозь пальцы, но при одном лишь условии, чтоб вы не слишком афишировались ими: les convenances et les apparences avant tout, это помните. Наша супружеская внешность в глазах света должна быть если не безупречной, то, по крайней мере, не подавать поводов ни к каким лишним толкам и пересудам. Это должно быть совершенно приличное супружество, – мне так нужно. В состоянии вы выполнить такое условие?

– В нем нет ничего трудного, – согласился граф.

– Прекрасно, в таком случае, я принимаю вас к себе на житье, моя квартира достаточно просторна для нас обоих; у вас будет свой кабинет и своя отдельная спальня; остальные комнаты – общие, за исключением моей спальни и будуара, туда «вход воспрещается». Мой стол (повар у меня очень хороший) всегда к вашим услугам, экипаж тоже, в те дни, впрочем, когда я сама им не пользуюсь; ваш личный камердинер будет для вас нанят, – таким образом, со стороны удобств домашней жизни вы совершенно обеспечены. Светские знакомства должны быть у нас общие; впрочем, я охотно готова принимать и ваших собственных приятелей, если только это люди совершенно приличные. В воспитание нашего ребенка вы вмешиваться не будете, это уже мое дело, а за сим, во всем осталъном вам предоставляется полная свобода.

Согласны вы на такие условия?

– То есть, другими словами, я должен поступить к вам на содержание, чтоб служить для вас «светскими ширмами», не так ли? – спросил граф очень серьезно и сдержанно, но с таким оттенком, чтобы дать ей почувствовать, насколько ее предложение возмущает в нем внутренно все чувства порядочности и человеческого достоинства.

– Не торопитесь оскорбляться, – предупредила его Ольга, – и позвольте в свой черед спросить вас: как вы полагаете, если бы вам удалось жениться на Тамаре и заполучить ее миллионы, вы бы не жили на ее содержании?

– Это совсем другое, – возразил граф. – Если бы я женился на Тамаре, она, полагаю, не поставила бы мне условий насчет своей спальни, куда вход для меня, конечно, не «воспрещался» бы, и я был бы ее мужем как для света, так и для дома, а это уже исключает роль ширмы.

– Вы слишком много хотите, граф, и при том сразу, – лукаво улыбнулась Ольга. – Нам надо еще привыкнуть друг к другу. Впрочем, – продолжала она, – могу вас уверить, что «ширмой» в том смысле, в каком вы полагаете, вам быть не придется; я не сделаю ничего, за что вам пришлось бы краснеть, и не скомпрометирую ваше имя, лишь бы вы сами его не компрометировали! Это вовсе не в моих расчетах, да и дела мои, наконец, слишком серьезны для этого. Конечно, у меня есть поклонники, но у какой же красивой женщины их нет? – это еще ровно ничего не доказывает, и при том же мои поклонники – это, по большей части, или «государственные старички», как я их называю, люди hors de soupcon, grace a leur ramollissement, или дельцы de la haute finance, из мира железнодорожников, концессионеров, разных прожектеров и учредителей, которые если и ухаживают за мной, то вовсе не с амурными, а с чисто деловыми целями, – стало быть, опасаться вам нечего. Со временем, я рассчитываю, что вы, в некоторых случаях, можете быть для меня даже хорошим помощником, и тогда мы, пожалуй, будем делиться барышами. Вы видите, я ставлю вопрос на совершенно деловую почву и, в сущности, предлагаю вам роль компаньона в деле, которое мною поставлено уже на довольно твердую ногу.

– Но вы, кажется, забыли, Ольга Орестовна, мои средства, – я не имею достаточно денег, чтобы быть дольщиком таких предприятий, – уклончиво возразил граф. – Не расстрой вы моего брака с Тамарой, тогда другое дело: и ее капиталы, и сам я – все это могло бы быть к вашим услугам. А теперь что я могу принести вам, кроме лишней обузы? Ваше состояние мне известно, оно не настолько велико, чтобы вы не стесняясь могли содержать и себя, и весь дом, да еще и мужа на придачу. А не имея собственных средств, даже на карманные расходы, вечно глядеть все из ваших рук, выпрашивать у вас чуть не каждую копейку, – это было бы для меня слишком тяжело и стеснительно.

– Во-первых, – приступила она к объяснению, – никаких особых средств и капиталов от вас не требуется; во-вторых, хотя мой капитал, что получила я в приданое, еще и существует, но он отчасти уже израсходован на всю эту обстановку, какую вы видите и которая мне совершенно необходима, а затем, остальную его часть я отделила в неприкосновенный фонд, на всякий случай. – Нельзя же тоже, чтобы и наш ребенок, в случае моей смерти, остался ни с чем, а потому на этот мой капитал я вовсе не рассчитываю. – У меня есть свои особые, деловые источники, которые дают мне порядочные средства, на которые, собственно, я и живу. Что же касается до ваших личных средств, то об этом я уже подумала раньше и могу предложить вам вот что: я предоставлю вам хорошее место, – на первый случай, хотя бы в роде члена правления в каком-нибудь кредитном или железнодорожном обществе, где вы, ничего не делая, будете получать тысяч пять-шесть в год содержания, – довольно с вас этого?

– На первый случай, еще бы! – согласился граф. – Совершенно довольно!

– А затем, я полагала бы, – продолжала Ольга, – через кого-нибудь из моих милых государственных старичков определить вас на службу. Нельзя, знаете, чтобы человек в вашем положении, с вашим именем, с вашими светскими достоинствами, чтобы мой муж, наконец, оставался без всякого служебного положения, – её a nous pose, шоп cher и пренебрегать этим не следует.

– Да, но какое же место я могу получить! – усомнился граф с искренностью, делающею честь его самооценке. – Чин у меня небольшой, образование хотя и лицейское, но я так давно уже не служу, что трудно рассчитывать на что-нибудь порядочное, а тянуть лямку канцелярского чиновника, – на это меня не хватит.

– Об этом не заботьтесь, – успокоила его Ольга;– ведь вам не служить, а лишь бы числиться; вам даже и жалованья никакого не нужно, при хорошем частном месте. Чины вам, все равно, будут идти своим чередом, ордена то же, – чего же более?! Одним словом, если вы будете паинька, я определю вас в одно из министерств, – лучше всего бы, конечно, chez mon vieux prince, по иностранным делам, – там можно уже ровно ничего не делать, а между тем служба на виду, иностранные ордена идут чуть не каждый год, – все это что-нибудь да значит! – d’autant plus que je veux voir mon mari bien decore.

Граф молча поклонился ей с довольною улыбкой, – такая перспектива начинала ему нравиться.

– Но это еще не все, – продолжала Ольга. – Через год, много через два, я постараюсь доставить вам придворное звание, я сделаю вас камер-юнкером – это мне устроить легче легкого… Оно хоть и не Бог-весть что, камер-юнкерство, но все же, мундир, визитная карточка, приезд ко двору. – Я могу тогда тоже быть представленною, – это не мешает в жизни. А со временем, будьте уверены, проведу вас и в камергеры, и жизнь ваша, право, будет не хуже других!.. Угодно?

– Н…надо подумать, – ответил Каржоль, внутренно колеблясь.

– Как?! – вы еще собираетесь думать? – от всей души удивилась Ольга.

– Непременно, и как же иначе?.. Оно, конечно, очень заманчиво, но все же…

– Ну, так я вас предупреждаю, – перебила она, сразу переменив свой дружески ласковый тон на решительный и холодный, – жить с вами порознь в одном городе мне совершенно неудобно. У меня свои избранный круг знакомства, своя недюжинная обстановка, а вы там будете жить в каких-то трущобных нумерах, тереться в разной грязи и знаться черт знает с кем, – все это будет только компрометировать меня и делать наши отношения вечною темой для злословия. Я этого не желаю. Будет или по-моему; или вы должны уехать навсегда из Петербурга, – одно из двух. И знайте наперед, – прибавила она весьма внушительно и твердо – если не уедете сами, добровольно и немедленно, то через неделю вас вышлют отсюда с жандармами, и вы очутитесь в каком-нибудь дальнем захолустьи, под надзором полиции. – Хотите вы этого?

– Как! Cхватить человека и выслать ни за что, ни про что? – возмутился граф. – Да что это вы мне второй раз уже грозите все высылкой да высылкой?! Мы, славу Богу, еще не в земле кафров или готтентотов!

– Ну, это уже мне знать, где мы и будет ли за что!.. Только будьте уверены, что мои друзья не затруднятся сделать для меня такую безделицу и что с моей стороны это вовсе не пустая угроза, – я не шучу, граф!

– Да и я не шучу, графиня! Господь с вами, я вовсе и не думаю отказываться от ваших предложений, и если сказал, что надо еще подумать, то это лишь в том отношении, что мне хотелось бы несколько более выяснить… comment vous le dire…ma position intime aupres de vous, mon droit de mari, – voila ce que je veux savoir! Неужели же, в самом деле, живя под одной кровлей, мы навсегда останемся чужды друг другу pour toutes les jouissances conjugales!? Это было бы жестоко, хуже всякой пытки – жить с прелестною женщиной, называться ее мужем и не сметь прикоснуться к ней!.. Ольга! Вспомните наконец наше хорошее прошлое, ведь были же в нем радости – и какие!.. Ведь я же вам нравился когда-то, и я же любил вас!.. Скажу более: вы единственная женщина, которую я любил в своей жизни, единственная, какую я в состоянии еще любить, и…если хотите знать всю правду, я не переставал любить вас, – любил и ненавидел в одно и тоже время! Я и до сих пор люблю вас в глубине сердца!

– А Тамара?., а Мариуца? – лукаво и недоверчиво усмехнулась Ольга.

– Оставьте, в самом деле, – разве можно все это брать в серьезную сторону! – возразил Каржоль в свое оправдание, солидно логическим и убеждающим тоном. – Мариуца – это не более как мимолетное увлечение, а Тамара… Тамара даже и не увлечение, а просто расчет, неудавшаяся комбинация, и только.

– Вот как!? – состроила себе Ольга притворно удивленную физиономию. – А кто же, скажите пожалуйста, полчаса назад, патетически восклицал перед нею, что любит, ее, и со слезами умолял не презирать его? Кто-же это?

– Oh, madame, mais её nest quune maniere de pareer! ce sont des paroles! Надо же было кончить с ней сколько-нибудь приличным образом, согласитесь сами.

И насколько искренно, полчаса назад, Каржоль плакал перед Тамарой и молил ее поверить хоть этим слезам его, насколько же искренно и убежденно произносил теперь свою последнюю фразу. По его натуре, и то и другое было для него совершенною правдой в обе данные минуты. Как тогда, так и теперь, он не лгал перед самим собою.

Ольга даже от души рассмеялась при этом.

– Как же вы хотите, – сказала она, – чтобы я после этого тоже брала au serieux все ваши уверения?!.

– О, это совсем другое дело!

И граф с искренним жаром, убежденно принялся объяснять и доказывать ей всю великую разницу между его чувством к ней и к другим женщинам, попадавшимся ему на жизненной дороге, – чувством, которое даже в самые враждебные минуты, несмотря на всю его злобу и ненависть к ней, каждый раз пробуждалось и пробуждается в нем, наперекор всему, какою-то даже болезненною страстью, при одном только виде Ольги, при первом прикосновении к ней. Он и ненавидел-то ее, и мстить-то желал ей именно потому, что любил ее, потому что она для него какая-то роковая женщина, – и вот почему жить с ней и не обладать ею, не сметь даже переступить за порог ее спальни было бы для него несносным мучением, адскою пыткой, из-за страха которой он невольно отступает даже перед такою заманчивой и блестящей перспективой, какую открывает ему Ольга.

– Ну, хорошо, – согласилась она. – Вопрос о наших интимных отношениях я оставляю пока открытым, – это будет зависеть от того, насколько вы будете их стоить… Я не говорю ни да, ни нет, а там, со временем, посмотрим.

– О, вы меня воскрешаете! – стремительно бросился к ней граф, ловя и целуя ее руки. – Вы подаете мне надежду, – я счастлив, я весь ваш и навсегда! Располагайте мною, как знаете, делайте из меня, что хотите. Я ваш раб, ваша собака!..

– Значит, вы принимаете мое предложение? – деловито спросила Ольга, высвобождая из-под его поцелуев свои руки.

– Безусловно! – воскликнул он в полном восторге.

– В таком случае, можете перевозить свои чемоданы, – разрешила она самым благосклонным образом. – К завтрашнему дню комнаты будут для вас очищены, а пока поезжайте в какой-нибудь хороший мебельный магазин и выберите себе приличную обстановку для кабинета и спальни. Счет прикажите доставить ко мне, я заплачу, что будет стоить.

Каржоль запротестовал было с чувством собственного достоинства, что это-де он может сделать и на свои деньги, но Ольга не захотела и слушать.

– Что раз я сказала, то так, – заметила она ему тоном, не допускающим возражений, – и если вы не желаете, чтобы между нами выходили неприятности, вы никогда не будете мне прекословить, – примите, мой друг, это к сведению.

После этих слов, Коржоль сразу почувствовал, что он попал к ней под башмак, в безусловное подчинение. Но, к собственному его удивлению, сознание это нимало даже не огорчило его. – Что ж, может, оно и к лучшему, – подумалось ему, «по размышлении зрелом». – «Да с нашим братом иначе и нельзя, ценить не будем. А зато уж за плечами такой женщины, как за каменной стеной можно жить спокойно!»

Он только позволил себе, после этого, в ее же интересах, выразить свое сомнение, удобен ли будет ей, по отношению к своим уважаемым друзьям и знакомым, такой внезапный переезд его в дом? Не следует ли сначала подготовить их немножко к такому экстраординарному событию, а то, как бы оно не вызвало разных неосновательных комментарий и недоумений – зачем и почему, мол, в самом деле, человек вдруг ни с того, ни с сего, точно с неба свалился?!

Но Ольга возразила ему, что, напротив, если уж сходиться, то именно теперь, а не позднее, потому что теперь самое благоприятное время для этого, она только что вернулась из-за границы, а он с войны; знакомые ее, большей частью, еще не собрались к зимнему сезону, а когда соберутся, то эта их супружеская reunion будет уже совершившимся фактом, который не возбудит ни в ком особенного удивления, ни особенных толков в ее обществе; все найдут ее самым обыкновенным делом, тем более, что война – это такая веская и законная причина для продолжительного отсутствия мужа! – Словом, toutesles apparences seront sauvees, – в этом граф может быть совершенно спокоен.

И он успокоился, отдав в душе должную справедливость сообразительности и находчивости своей супруги. – «Нет, за нею, действительно, не пропадешь! Это из ряду вон женщина!»

Давно уже не чувствовал он себя так хорошо, так спокойно и в таком отличном расположении духа, как сегодня, отправляясь, по поручению Ольги, выбирать себе мебель. – «И в самом деле», – думалось ему, «из-за чего человек столько лет мытарился в нелепой погоне за каким-то мечтательным, призрачным счастьем, когда настоящее-то самое реальное счастье и благоденствие – вот оно, тут, под боком!.. Да и надоело уже ему натыкаться в жизни на одни только барьеры да капканы, встречать одни лишь неудачи да прорухи и вечно оставаться в дураках! – Нет, довольно уже!.. Basta!.. Жизнь изрядно-таки поколотила его, намаялся он, настрадался, устал… теперь ему хочется только покоя и комфорта. А тут вдруг и покой, и комфорт разом!.. И повар, говорит она, отличный, и содержание в шесть тысяч от какого-то там «Правления», и камер-юнкерский мундир в перспективе… И будет он, наконец, как все, – чего же еще ему надо!.. И если эти «все» ни за что, ни про что пользуются такими благами, то почему ж бы он один был лишен на них права! Разве же он не такой «как все»? Чем он хуже их и чем они выше его? – Все такие же дети своего века, – худы ли, хороши ли, но они так созданы, сама жизнь сделала их такими.

И вот живут же, пользуются!.. Неужели он один должен быть исключением?! – Нет, и по своему рождению, и по своему воспитанию, – словом, по всему решительно, он имеет полное право на свою долю в общем пироге избранных, – право на обеспеченное содержание, на приличное и солидное положение в обществе – естественное право detre comme tous, – cest-a dire, comme tous les gens comrae il faut – потому что со всеми «иными» не может же он считаться!.. И судьба наконец-то готова отдать ему должное, что с ее стороны будет только простая справедливость, не более, за все его испытания и неудачи. Нет, вот оно, истинное-то счастье, – это подле умной женщины. А он, дурак, искал каких-то жидовских миллионов в тумане и все ждал, скоро ль придет к нему счастливая талия! – Ан глядь, – талия– то подошла вдруг оттуда откуда, никогда и не чаял!.. Et сest toujours la femme!.. Tout dans la femme, tout par la femme et tout pour la femme, – cest de la philosophie ca!

Все эти соображения и мысли погружали его даже в сладостно размягченное, елейное умиление, и он, за первым своим «домашним» обедом en tete a tete, к которому удостоила пригласить его сегодня Ольга, не воздержался, в отзывчиво сердечном порыве к откровенности, сочувствию и дружбе, чтобы не поделиться с нею, как с «женой», этими своими мыслями, высказав ей при этом, что в конце концов, после всех своих шатаний, только теперь уразумел истинное свое назначение, – это именно, быть мужем такой женщины, как Ольга.

– Chaque vilain trouve sa vilaine, mon cher! – ответила она ему на это, в виде шутливого нравоучения, быть может, и не подозревая, что на этот раз сама истина глаголет ее устами.