Текст книги "Тамара Бендавид"
Автор книги: Всеволод Крестовский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 34 страниц)
– Готов, ваше превосходительство, – отвечал тот, прищелкнув, с коротким поклоном, шпорами.
Генерал, в явном затруднении, насупясь и нервно поводя скулами, прошелся по комнате.
– Дело очень серьезное, – веско начал он, обдумывая, как бы получше объяснить его и, в то же время путаясь в собственных мыслях, потому что должен был перемогать внутренний конфуз, претящий ему высказать наголо самую суть этого дела.
Полицмейстер, между тем, стоял в полном молчании, изображая всей фигурой своей готовность почтительного внимания, и это молчание смущало старика еще более.
– Н-да-с… очень серьезное… очень серьезное?.. Оно конечно… бывает и хуже, н-но… все же как порядочный человек вы меня поймете, – отрывисто бормотал старик, шагая по комнате и избегая при этом глядеть прямо в глаза собеседнику – Давеча, просматривая наши виды, – продолжал он, круто повернувшись вдруг к Закаталову и чуть не в упор остановясь перед ним, – вы… вы, конечно, заметили, что дочь моя показана девицей?
– Так точно, ваше превосходительство, – с тем же коротким поклоном подтвердил Закаталов.
Н-да… девицей… А между тем, – вы ее видели, в каком она положении.
И для пущей изобразительности, генерал округло развел перед собственным животом руками.
Полицеймейстер промолчал, только состроил очень серьезную, сострадающую мину и скромно потупил взор.
– Н-да-с… Так вот, этим самым ее положением мы обязаны графу Каржолю, – поклонился вдруг Ухов.
Закаталова, при этом имени, точно бы что отшатнуло назад, и он невольно вскинул на генерала изумленные глаза.
– Может ли быть?! Скажите пожалуйста!.. Каржоль?!?
– Да-с, как видите. Сорвал банк и удрал… Тайком удрал, как самый последний трус и негодяй!.. Мерзавец!., мерзавец, говорю вам!
Генерал начинал уже кипятиться и пофыркивать сквозь натопорщившиеся усы. Полицеймейстер сочувственно покачивал головой.
– Что ж теперь делать предполагаете вы? – озабоченно спросил он.
– Хм!.. В этом-то и вопрос, что делать! – Одно из двух: или заставить его жениться, или убить, как собаку, – что ж тут больше! Мы для этого и приехали.
– Первое, конечно бы, лучше всего, – раздумчиво заметил Закаталов, – но… боюсь одного: как бы он не пронюхал да не удрал бы загодя. Если уж удрал из Украинска, пожалуй, удерет и отсюда… Тут надо действовать живо.
– Так, так, – подхватил генерал. – Именно, как вы говорите, живо, немедленно. – Это и моя мысль. – Чтоб и опомниться не успел! Главное, никаких оттяжек и проволочек! Никаких!
Закаталов задумался. В глубине души, ему очень улыбалась заманчивая мысль – поставить своего счастливого соперника в критическое положение перед коварной судьихой: это и ей было бы мщением. Нагрянули вдруг, – трах! – и окрутили молодца, как мокрую курицу. Вот-те и Дон Жуан! Прелестно!.. Это было бы истинное торжество и для самого Закаталова, для его уязвленного самолюбия. Весь город потешался бы над графом, и уж, конечно, после такого сюрприза, едва ли бы он остался в Кохма-Богословеке. – Нет, уж ему тут не жить! Всеобщим посмешищем быть не захочет, это верно. Ну, а после его провала, полицеймейстер останется единственным «бэль-омом» в городе, и тогда ему не трудно будет помириться с легкомысленной судьихой, утешить ее, возобновить старую дружбу… Теперь он пока только друг с ее мужем, но это тем легче поможет ему опять подружиться и с ней. О, да это просто сама судьба посылает Закаталову такой счастливый случай, – надо им воспользоваться, надо помочь бедному генералу. И ему тем приятнее будет помочь, что этим он оказывает существенную услугу бывшему своему отцу-командиру. – «Черт возьми, тут надо по-военному!»
– Так как же вы думаете, ваше превосходительство? – обратился он к Ухову, который, между тем, ажитированно похрустывая пальцами, продолжал ходить по комнате.
– Я? – круто повернулся тот на каблуках к Закаталову. – Да что ж тут думать!.. Я полагал бы сейчас же ехать к нему и объясниться решительным манером: или в церковь, или на барьер!
– Это напрасно, теперь вы его все равно не застанете, – предупредил полицеимейстер. – Он теперь на заводе и, вероятно, раньше как к вечеру не возвратится.
– Все равно! Будем дожидаться у него в квартире.
– Ну, это, я полагал бы, неудобно. Ведь у него люди дома, лакей… Мало ли что, – предупредят, пожалуй, на завод-то смахать недолго.
– Ах, черт возьми, и в самом деле! – хлопнул себя генерал по лбу. – Но как же быть тогда?
Полицеймейстер опять призадумался.
– Мне казалось бы, не лучше бы вот как, – начал он, поразмыслив с минутку, – во-первых, я сейчас же отдам строжайшее приказание здешнему хозяину и всей прислуге – не выставлять на доску ваших фамилий и никому, ни под каким видом, не сообщать, кто приехал и сколько, – чтобы ни гу-гу! Это первое. Во-вторых, попросил бы вас и всех ваших не показываться пока на улицах, потому лакей ведь у него из Украинска, – не ровен час, как-нибудь встретится, узнает в лицо, – и весь план тогда, пожалуй, насмарку! Тут, по-моему, важнее всего – сохранить до поры до времени строжайшее инкогнито. Да кстати! – как бы вспомнив что-то, прибавил Закаталов. – В коридоре здесь я видел комиссионера-еврейчика… Он, помнится мне, тоже из Украинска?
Генерал подтвердил, что этот их знает и даже сам в нумера их доставил, и Каржоля знает также.
– Прекрасно! В таком случае, я его, без разговоров, прямо с места в кутузку и продержу, пока будет нужно, чтобы часом гоже не проболтался где. Ну, а свадьбу надо будет сыграть сегодня же.
– Вы полагаете? – вопросил генерал, как будто даже оторопев несколько от такой стремительной поспешности.
– Обязательно-с, – подтвердил полицеймейстер. – Обязательно. Сами же вы изволили согласиться, что надо как можно живее.
– Да, но разве это возможно? Ведь тут же должны быть предварительно разные формальности, оглашение там, и прочее?..
– Насчет формальностей не изволите сомневаться, все будет в порядке, – поспешил успокоить старика Закаталов, – у меня тут по соседству батька-приятель есть, в селе Корзухине – это всего в четырех верстах. Катеринку в руку – и готово!
Генерал даже развеселился. – Только-то?! Я готов и две дать!
– Зачем? Баловать не нужно, – возразил полицеймейстер. – Ведь сомнений насчет правильности брака возникнуть не может, потому тут на лицо, во-первых, вы сами, как родитель невесты и, наконец, я, как лицо официальное; со стороны вашей дочери двое свидетелей есть, со стороны жениха буду я… Ну, а четвертым, если позволите, приглашу мирового судью здешнего – тоже приятель и, надеюсь, не откажет. Кстати, как раз и будет четверо шаферов.
– Дорогой мой! Голубчик! Отец-благодетель просто! Это вот по-нашему, по-кавказски!.. Вот что значит кавказцы-то! – восклицал обрадованный старик, заключая Закаталова в свои объятия и снова влепляя в обе его щеки по сочному поцелую. – Нет слов благодарить! Ведь это просто само провидение принесло вас ко мне! Бй-Богу, провидение!
– Документы вашей дочери, конечно, с вами? – продолжал Закаталов. – Позвольте-ка мне их сюда, я сейчас же духом смахаю в Корзухино и подготовлю всю музыку заблаговременно.
– Да, но как же насчет мерзавца-то, будущего зятька моего, – спохватился вдруг генерал. – Ведь надо же предварительно встретиться где-нибудь с ним, объясниться?..
– Об этом опять же не беспокойтесь, вы встретитесь у меня, – предупредил его самым уверенным тоном полицеймейстер. – Это я уже все обработаю, чтобы к назначенному часу все было готово… Положитесь на меня и ждите моего возвращения.
Генерал тут же передал Закаталову метрические документы Ольги, и они расстались.
IV. ПОЛИЦЕЙМЕЙСТЕР В ХЛОПОТАХ
Арестовав мимоходом, в коридоре, Мордку Олейника и сдав его городовому для отвода в кутузку, Закаталов от генерала на минуточку только заехал к себе домой – переоблачиться в сюртук и сказать два слова жене, чтоб она, на всякий случай, приготовилась, так как у них будут сегодня или обедать, или ужинать гости – человека четыре, а может и шесть, – поэтому чтобы все было хорошо, в порядке, уха стерляжья, прекрасный ростбиф, дичь и прочее, а главное, не забыть послать в погреб к купцу Харлашкину, чтобы прислал вин да бутылок шесть шампанского, – полицеимейстер-де требует!
М-mе Закаталова, страдавшая вечными флюсами и насморками, не любила вылезать из своего фланелевого капота и потому кисло поморщилась при этом, не совсем-то для нее приятном, известии, тем более, что оно так неопределенно, – или обедать, или ужинать! Уж что-нибудь одно бы! Она сочла себя вправе узнать, по крайней мере, что за гости, ради которых такие вдруг хлопоты? – Но заторопившийся супруг, впопыхах, только руками замахал на нее. – После, матушка, после! Теперь некогда… лечу, стремлюсь… Не до тебя!.. Одним словом, важные гости, очень важные, – смотри, лицом в грязь не ударь… Да чтобы шампанское-то заморожено было!
И лихой полицеймейстер полетел в село Корзухино.
* * *
Корзухинский батюшка был дома и, конечно, только руками развел от приятного удивления, при виде такого редкого и неожиданного гостя. – Откуда мне сие? – говорит, – и чем чествовать? Рябиновкой или вишневкой?
– Ну, батя, выручай! – изображая из себя повинную голову, обратился к нему гость. – Выручай, голубчик, будь другом!
– Кого, из чего и как? – систематически отозвался ему на это хозяин, довольный посещением своего городского и столь сановного друга.
– Это тебе все равно кого, – заметил полицеймейстер. – А главное, можешь ты мне сегодня покрутить одну пару?
– Одну? Могу и десять, только не сегодня.
– Вот те и на!.. Почему не сегодня? День ведь не под праздник и не постный!
– Не постный, а только не порядок. Надо наперед оглашение троекратное сделать, без того нельзя.
– А ты без оглашения валяй, – лукаво подмигнул ему Закаталов.
– Эво что выдумал!.. Без оглашения!.. Нашему брату за это и под запрещение попасть можно.
– Да ведь никто ж на тебя доказывать не пойдет.
– Не в том сила, а не порядок, говорю, – вот что.
– Да плюнь ты на свои порядки. Чего там! – шутливо махнул тот рукою.
– Эге! Не бойсь, ты на свои не плюешь, голова-то одна на плечах… Ну, да уж что с тобой антимонии разводить! – согласился, подумав, батюшка. – Уж если тебе и в самом деле так до зарезу пришло, можно будет нарочно отслужить сегодня вечерню и огласить единожды, да завтра дважды, после заутрени и обедни, – уж так и быть, нарочно отслужу. Дело-то, по крайности, в порядке будет, а после литургии и повенчаем.
Закаталов наморщился и озабоченно закусил губу.
– Необходимо сегодня, – проговорил он серьезно и решительно. Но батюшка на это только пожал плечами да руками развел.
– Слушай, батя, не ломайся, – продолжал он дружески убеждающим тоном. – Оглашение вовсе уж не такая важная формальность, если все остальное в порядке. Не брата же на родной сестре венчать будешь и не жену от живого мужа, – за это я тебе головой ручаюсь, и подводить ни тебя, ни себя, конечно, не стал бы. А дело вот в чем: хочешь заработать сотнягу рублей так венчай сегодня. Детишкам на молочишко годится. Подумай-ка сам, когда-то еще тебе благостыня такая перепадет! Ведь сто рублей не шутка!
«Батя» с каким-то сладко меланхолическим выражением, раздумчиво устремил взор в пространство и медленно стал поглаживать себе сивенькую бородку.
– Милый человек, ведь я это только по дружбе к тебе, – сердечно продолжал доказывать ему полицеймейстер, – потому мужик ты хороший и приятель к тому же. Люблю я тебя, вот что!.. А станешь артачиться, к другому поеду, – другой и ахти не молвя повенчает. Сотня рублей на голодное поповское брюхо, особенно вашему брату, попу деревенскому, сам понимаешь, что значит!
– Так-то так, а все же… как будто сумнительно, – тряхнул бородкой батюшка.
– Ну, вот те и здравствуй!.. Что же тут «сумнительного»? Да и чего опасаться-то?! Документы, говорю тебе, все в порядке, жених с невестой совершеннолетние, при венчании будет сам отец невестин – почтенный, заслуженный генерал, четверо свидетелей налицо, да и я сам – понимаешь ли, – сам буду в свидетелях-то, вместе с мировым, – уж чего тебе, значит, законнее?!. Приедем без шума, вечером, попозже, – село-то ваше все спать, поди чай, будет, – в церкви, значит, лишнего народу ни души, освещения парадного не надо, – ну, и знать никто не будет, да и про оглашение никто не домекнется, – было ли, нет ли, Господь его знает! Раз в книгу записано, стало быть, было, вот и конец. Ну, а уж хочется оглашать, огласи, пожалуй, за вечерней, – полторы старухи услышат, и удовольствуйся!
Батюшка уже не возражал, а только головой порою потряхивал, с выражением, которое ясно говорило: «ишь ты, поет-то как, соловушком курским!»
– Документы невестины можешь хоть сейчас получить, – продолжал между тем Закаталов, – ну, а жениховы с собой привезем. Ведь запись-то в метрику сделать и пятнадцати минут работы не надо, – и все будет в порядке! В полчаса всю свадьбу отваляешь и получай радужную… Дьячку с пономарем тоже ублаготворим хорошо, останутся довольны, и все это, как говорится, по-тиху, по-сладку, самым душевным манером… Подумай-ка, право!
Батюшка, все с тем же сладко меланхолическим выражением продолжал глядеть в неопределенное пространство и поглаживать бороду.
– Что уж больно таинственно? Роман, что ли, какой? – спросил он наконец, со скромной, но несколько лукавой усмешкой.
– Последствия романа, – вздохнул с такой же усмешкой Закаталов. – Главная причина, что невеста-то с кузовом, – добавил он, выразительно понизив голос. – Понимаешь?
– Ясно. Грех, стало быть, прикрыть законом желают?
– Во-вот, оно самое и есть! Ты у меня, батя, догадливый! – подмигнул ему полицеймейстер, весело потирая руки. – Именно, прикрыть его, аспида, пока еще время.
– Хе-хее… Понимаем. Что же они, здешние будут, аль как?
– Приезжие, и даже издалека… Ну, да тебе-то что!
– Повенчаются и укатят себе восвояси, поэтому и желательно без огласки, – пояснил полицеймейстер. – Тебе даже лучше: уехали и с плеч долой!.. Так как же, батя? Согласен?
– Ну, да уж-что с тобой поделаешь! – покорно вздохнул батюшка. – Змей-искуситель ты, одно слово! Иерея в соблазн привел, греходник эдакой! – с шутливой укоризной покачивал он головой. – Разве уж для тебя только, для друга, а то ни за что бы!
– Ну, ладно, разводи бобы-то!.. Стало быть к вечеру приготовься.
* * *
Несколько минут спустя, полицеймейстер уже катил обратно в город. На этот раз, его лихая пара впристяжку остановилась перед домиком, на стене которого была прибита известной формы овальная вывеска «мирового судьи», а на дверях подъезда блестела медная дощечка с надписью «Аристарх Иванович Сычугов». Зная, что в этот час мировой судья обыкновенно разбирает дела, Закаталов прошел к нему прямо в камеру и выразительно перемигнулся с ним, – дело, мол, есть. Судья сейчас же объявил перерыв заседания, – ибо здесь это делается патриархально, – и удалился с полицеймейстером в свой кабинет «покурить».
– Большая просьба к вам, любезный друг, – приступил к нему Закаталов, не забыв предварительно вплотную притворить дверь в гостиную, на случай излишнего женского любопытства. – Можете вы не поспать сегодняшний вечер?
– Не поспать вечер… хм… трудновато! – усомнился мякишеобразный и белотелый судья. – Трудновато-с… А впрочем, было бы из-за чего. Дело, что-ли, какое?
Закаталов объяснил, что оно, пожалуй, и дело, а вместе с тем и пикничок выйдет превеселый, соединенный с маленькой экскурсией за город, потому что парочку одну повенчать ему надо экспромтом, преинтересную, – так вот, не угодно ли вместе с ним в свидетели, – «по женихе, мол, ручаюсь».
Сычугов, естественно, полюбопытствовал узнать наперед, кого с кем венчать предполагается? Но Закаталов решительно заявил, что это пока секрет, а только свадьба будет прекурьезная, – конечно, с выпивкой, – и как судья потом будет сам хохотать, да пухляшки свои потирать от удовольствия, так просто мое почтение! Ему же спасибо скажет!
Усомнившийся Сычугов принял, однако, все это предложение за приятельскую мистификацию, потому что, в самом деле, кому с кем у нас венчаться? Невесты все наперечет, женихи тоже, и ежели бы взаправду предстояло что-либо подобное, то заранее всему городу было бы известно.
– Да уж стало быть есть кому, коли говорю! – с жаром твердой уверенности вступился за себя Закаталов и принялся убеждать и упрашивать судью – сделать это в личное ему одолжение, за которое он и в свой черед отслужит при случае. – Ведь не трудно же! А уж зато какая потешная штука выйдет, и как кутнем-то! Напропалую!
– Да что ж, я бы пожалуй, – согласился податливый судья, – вот, как жена только, не знаю…
– Нет уж вы, пожалуйста, жене ни гу-гу! – поспешил серьезно предупредить его Закаталов. – Попридержите пока про себя… А ежели спросит, скажите, по делу, мол, нужно; полицейместер нарочно сам заезжал… Я и мою бабу в это не путаю. Повенчаем, – тогда пускай их звонят хоть на весь город!
И он взял с Сычугова честное слово, что тот не проболтается, а затем уговоренный судья дал ему окончательное свое согласие быть свидетелем на неизвестной ему свадьбе. Для судьи тут были три подкупающих обстоятельства: во-первых, любопытство, – что за таинственная свадьба такая? Затем дружеское одолжение приятелю и, наконец, заманчивая перспектива чего-то потешного с хорошей выпивкой.
– Ну, вот и прекрасно! М-манифик! – горячо потряс ему за это руку Закаталов, и предупредил, что в достодолжную минуту пришлет за ним, экипаж и вестового; костюмов-де не нужно никаких: в чем есть, в том и валите, – поезжайте прямо в Корзухино, к батьке в дом, а мы следом за вами.
* * *
От Сычугова полицеймейстер отправился к Каржолю и, не застав его, конечно, дома, настрочил на клочке бумаги самое дружеское приглашение приехать к нему тотчас же по возвращении с завода, по крайне спешному и очень интересному для самого Каржоля делу, а затем полетел в «московские нумера», к генералу.
– Готово, ваше превосходительство, все готово! – объявил он, сияя весь радостью и, как нельзя более, довольный самим собою. – Теперь только распорядиться на почте насчет лошадей и экипажеи, но это плевое дело, это мы мигом!
Обрадованный старик с чувством протянул ему обе руки для энергичного пожатия.
– Не имею слов и прочее… вы понимаете, – пробормотал он своей обычной отрывистой манерой.
Закаталов тут же пригласил генерала пожаловать к нему, вместе с остальными-его спутниками, в четыре часа, откушать попросту чем Бог послал, и предупредил, что после обеда они, по всей вероятности, встретятся у него с графом, объяснение с которым гораздо лучше-де иметь в частной квартире, чем здесь, в «нумерах»; дом же Закаталова, на этот случаи, весь к услугам его превосходительства. Генерал, за себя и за своих, с благодарностью принял это любезное приглашение, – и полицеймейстер полетел домой приготовиться к надлежащему приему своих гостей и распорядиться насчет кое-чего к вечеру.
V. В ЗАПАДНЕ
Возвратясь домой в седьмом часу вечера, Каржоль нашел у себя на столе записку полицеймейстера и пробежал ее глазами не без некоторого недоумения.
– Сами заезжали, – пояснил ему камердинер, – и мне даже наказывали доложить вашему сиятельству чтобы беспременно пожаловали, очень просят.
– Не говорил, зачем?.. Игра верно? Гости?
– Не могу знать, а только сказывали, что очень нужное дело и просили, чтобы сейчас же.
Граф призадумался. – Что за экстренность такая? И по какому такому делу могло бы это быть?.. Что-нибудь неприятное верно? – И он стал перебирать в уме, какая неприятность и с какой стороны могла бы угрожать ему? Долг кому-нибудь, что ли? Вексель, взыскание? Уж не жиды ли опять что затеяли?.. Или кто-нибудь из нанятых для завода должностных лиц, у которых он для верности забрал денежные обеспечения… может, кто из них подал на него? Или рабочие с какими-нибудь жалобами и претензиями? – Но нет; кажись, ничего такого быть не должно бы, – по крайней мере, граф даже и припомнить не может себе чего-либо подходящего, да и наконец, со всеми такими делами обратились бы к судье, а не к полицеймейстеру. Не политическое ли что-нибудь? – Но это последнее предположение показалось ему даже смешным, – что он за политический человек, и какая такая политика вообще может у него быть! Знакомств таких он тоже не помнит за собою… Нет, тут что-нибудь другое. И что за дурацкая манера писать загадками какими-то! – «по крайне спешному и очень интересному для вас самих делу». – Ну, напиши хоть в двух словах, по какому! А то заставляет человека только тревожиться и черт знает из-за чего ломать себе голову, тогда как, может быть, это сущие пустяки. Да и вернее всего, что пустяки, ничего серьезного и быть не может.
В нерешительности, как быть, граф снова перечитал записку, на этот раз внимательнее первого, и убедился теперь, что совершенно дружелюбный, даже несколько легкий тон ее, по-видимому, исключает всякую возможность какой бы то ни было неприятности, – скорее напротив, даже приятное что-нибудь, веселое. А это одна только глупая мнительность его создает себе такие вздорные предположения. Это все жиды виноваты, все они: с тех пор, как граф попал к ним в лапы, он стал гораздо мнительней и подозрительней, чем прежде, – нет-нет да вдруг и представится ему что-нибудь скверное, – а что, мол, если они возьмут да и сделают с ним то-то или то-то?.. И пойдет его фантазия разыгрываться на эту тему, и он создает в уме своем планы, каким образом мог бы быть отпарирован им тот или другой воображаемый удар. Но в данном случае, кажись, никакого такого удара и быть не может. Вернее всего, что милейший Закаталов устраивает экспромтом какую-нибудь пирушку, или веселый пикник, – и вообще, затевает что-нибудь в приятно легкомысленном роде, – это так на него похоже. Стало быть, беспокоиться и поддаваться первому безотчетно неприятному впечатлению нет решительно никаких резонов. Напротив, будем думать, как Панглос, que tout est pour le mieux dans ce meilleur des mondes!
– Скажи кучеру чтоб отпрягал лошадей, а мне пошли за извозчиком и дай умыться и переодеться, – приказал он своему человеку.
* * *
Орест Аркадьевич Ухов и остальные гости Закаталова, приехавшие вместе с генералом, сидели после обеда в гостиной, рассеянно рассматривая от нечего делать альбомные карточки совершенно незнакомых им лиц и слушая через пятое в десятое слово какие-то, вовсе для них не интересные рассказы хозяйки дома. М-mе Закаталова, известная в городе более под названием «флюсовой дамы» (на том основании, что существуют же дамы трефовая и пиковая, так почему же не быть и флюсовой?), все еще оставалась в полной неизвестности насчет цели-приезда в Кохма-Богословск своих «важных гостей» и, несмотря на все свое желание, не решалась спросить их об этом, потому что предусмотрительный супруг еще загодя попросил ее вовсе не касаться этой темы и вообще избегать всяких подобного рода вопросов, – «иначе ты мне, матушка, ужасно напортишь». Это донельзя заинтриговало флюсовую даму и подстрекнуло ее любопытство, в особенности когда она увидела «интересное положение» m-me Ольги, – но, помятуя зарок своего мужа, покорная супруга превзошла даже самое себя в борьбе с собственным любопытством и, пересиливая cебя, выдерживала все время роль скромной, ничего не замечающей и любезной хозяйки.
Ольга ввиду предстоящей встречи с Каржолем, – сколь ни был он ей теперь ненавистен, все же, по чисто женскому чувству, не упустила позаботиться о том, чтобы показаться перед ним поинтереснее, тщательно обдумала свой наряд и даже стянулась, насколько было возможно, шнуровкой.
За исключением хозяйки, все сидели теперь как на иголках, в ожидании, что вот-вот сейчас должен появиться Каржоль… Всех заботила в душе одна и та же мысль – приедет ли? и что, как вдруг не приедет?., и как произойдет первая с ним встреча?., и чем то все разыграется? Чем дольше тянулось время, тем нетерпеливей становилось это ожидание; у Ольги же оно доходило чуть не до нервной тоски и едва сдерживаемой тревоги, тем более что в присутствии непосвященной в дело хозяйки нельзя было и поделиться ни с кем своими мыслями и сомнениями, поэтому нет ничего мудренного, что флюсовая дама подконец даже устала «занимать» своих малоразговорчивых, видимо озабоченных чем-то гостей и уже подумывала про себя, да скоро ли унесет их нелегкая?!
Но вот, около семи часов вечера в прихожей раздался звонок.
Гости с хозяином многозначительно переглянулись между собой, и все невольно как-то подтянулись. У Ольги екнуло и забилось сердце; Аполлон Пуп закусил губу и мрачно нахмурился, с решительным, на все готовым видом; генерал, нервно покряхтывая, заерзал на своем кресле; полицеймейстер, с чувством автора хорошо поставленной пьесы, одобрительно и несколько лукаво улыбался, поглядывая в некоторой ажитации то на дверь в залу, то на своих гостей; даже корнет Засецкий принял серьезный и строгий вид, и только одна флюсовая дама, с выражением какого-то индюшечьего недоумения, вытянув шею по направлению к двери, думала про себя – кого это еще принесла нелегкая?..
Минута напряженного, но сдержанного ожидания.
Ничего не подозревая, Каржоль довольно быстрыми шагами, развязно и даже весело вошел в гостиную – и вдруг, в тот самый момент, как хозяин радушно поднялся к нему навстречу, он точно бы запнулся на полушаге и стал, совершенно озадаченный, посреди комнаты. Беззаботная улыбка мигом слетела с его оторопевшего лица, которое вдруг побледнело и даже осунулось как-то под гнетом полной растерянности и недоумения. В остановившихся глазах его, сквозь мгновенно заволокнувший их туман, у него смутно выделялись глядящие на него лица и фигуры Ольги, генерала и еще кого-то. Он не понимал даже, как будто спросонья, что все это значит, какими судьбами они вдруг, здесь, у Закаталова, зачем и почему, – и только чувствовал, как упало в нем сердце, да зазвенело в ушах, точно бы ему дали пощечину. Это было не более как одно мгновение, но мгновение для него в полном смысле ужасное. Ни вперед, ни назад. – Исчезнуть бы, провалиться лучше на месте!.. Он чувствовал, что все взоры обращены исключительно на него, как бы говоря – «нут-ка, что, брат?!»– что все смотрят и чего-то ждут от него, что ему в эту минуту надо что-то такое сделать, или сказать, но что именно и, вообще, как быть теперь, – этого он не знал и не мог сообразить. Внутреннее сознание говорило ему только, что положение его отчаянно глупое, смешное, подлое и безысходное.
– Я, граф, хотел нарочно сделать приятный сюрприз, – любезно заговорил Закаталов, подходя к нему, в качестве хозяина, – поэтому уж извините, не предупредил вас ни словом… Но надеюсь, вы рады такой неожиданной встрече со старыми добрыми знакомыми?
Лицо Каржоля исказилось вынужденной и потому донельзя глупой улыбкой, с которой он издали поклонился общим поклоном гостям и поспешил к хозяйке дома, чая почему-то в ней одной свой якорь спасения в эту отвратительную скверную для него минуту. Та усадила его подле себя и не нашла ничего лучше, как спросить:
– А разве вы, граф, знакомы?! Я и не подозревала.
Каржоль пробормотал ей в ответ что-то невнятное и, чувствуя, что надо же наконец обратиться с какою ни на есть фразой к своим «добрым, старым знакомым», повернулся к Ухову все с тою же вынужденной улыбкой:
– Давно изволили пожаловать?
– Сегодня, – отрывисто буркнул ему генерал.
– И надолго?
– Не знаю, смотря как.
Каржоль чувствовал, что все эти ненужные вопросы выходят у него ужасно глупыми и совсем некстати, а между тем нужно же ему говорить о чем-нибудь, чтобы хоть этим прикрыть свое смущение. Сознательнее всего царило в нем теперь одно лишь помышление, – как бы удрать, удрать отсюда скорее, под каким ни на есть благовидным предлогом. Он уже стал было объяснять хозяевам, что заехал лишь на минутку, так как ему необходимо, к сожалению, спешить по одному неотложному делу, но едва лишь заикнулся об этом, как Закаталов, сделал вид, будто не расслышал его слов, любезно захлопотал о чем-то около генерала и сейчас же поспешно обратился к жене:
– Душечка, ты бы распорядилась насчет чая, поди-ка, пожалуйста, – предложил он ей, выразительно показывая глазами на дверь, а затем, повертевшись с минутку в гостиной, пока предлагал Каржолю и другим гостям папиросы да спички, поспешил и сам, с озабоченным видом радушного хозяина, выйти вслед за женою из комнаты.
С уходом их, Каржоль почувствовал, что он покинут, одинок, беспомощен и совсем уже предается на жертву чему-то ужасному, неизбежному, как рок, что должно наступить для него сию минуту, – и он сидел, как истукан, в своем кресле, не зная, куда глядеть, куда девать свои руки и ноги, почти не смея шевельнуться. Несколько секунд общего тяжелого молчания, вслед за уходом притворившего за собой дверь Закаталова, показались ему целой вечностью невыносимого нравственного гнета.
– Мне надо с вами объясниться, граф, – сказала ему, наконец, Ольга сухим и довольно твердым тоном, а затем обратившись к остальным, попросила их удалиться на некоторое время в залу, – она позовет их, когда понадобится. Те молча поднялись со своих мест и вышли в смежную комнату. Каржоль сообразил, что этим выходом ему отрезается всякий путь отступления как от объяснения с Ольгой, так и из дома полицеймейстера. Он понял теперь, что тут была устроена ему западня, в которой очутился он, как пойманный мышонок, – и мятущееся чувство какой-то заячьей тоски и почти страха невольно овладело им при этом. Что Ольга с отцом здесь, это ему еще понятно; но с какой стати с ними эта свита, эти молчаливые офицеры, Аполлон Пуп с его зловещим каким-то видом?.. Им-то что надобно? Чего хотят они? Зачем, зачем они здесь и что все это значит? Но все-таки среди своего мятущегося чувства, граф был смутно рад и тому уже, что объяснение с Ольгой произойдет, по крайней мере, с глазу на глаз. – Оно все же легче как-то…
– Надеюсь, вы угадываете цель нашего приезда, – начала Ольга тем же сухим и сдержанным тоном. – Отцу моему известно все. Я не могла, да и не имела надобности скрывать от него… Точно так же и мне, граф, известно не только ваше отношение к Тамаре Бендавид, но и все, что заставило вас бежать из Украинска… Об этом теперь весь Украинск знает, – знает и то, что вы в кабале у евреев и за какую цену…
При этих словах, удивленный Каржоль невольно откинулся назад, и лицо его вспыхнуло краской стыда от жгучего сознания, что он пойман и обличен в самых сокровенных и постыдных для его самолюбия обстоятельствах, о которых знают теперь все, – и она, и даже эти офицеры.
– Укорять вас за ваши поступки, за весь обман ваш я не стану. Но…
При этом последнем слове Ольга выпрямилась и глубоко вздохнула всей грудью, как словно бы ей нехватало воздуха.
