Текст книги "Эль-Ниньо"

Автор книги: Всеволод Бернштейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Мне пора было собирать приборы и отправляться по склону наверх, делать измерения. Что-то надвигалось, я это чувствовал. Температура, давление, ветер – на первый взгляд никаких изменений, все, как обычно. Но в воздухе накапливалось электричество, в криках чаек звучали новые нотки, истерически-восторженные, в гуле прибоя, в шуме ветра тоже что-то поменялось, даже колонки цифр с результатами измерений казались наэлектризованными, и стоит коснуться их грифелем карандаша, брызнут искры. Просто у меня не было прибора, который мог бы все это измерить. Да и у самого доцента Христофорова не нашлось бы такого прибора.

5

«Больше тысячи лет назад в разных концах света существовали две великие цивилизации: в Центральной Америке – государство майя, а на территории современного Китая – огромная империя, которая управлялась династией Тан. Оба эти государства на протяжении столетий успешно боролись со своими противниками, накапливали мощь и богатство, и вдруг в какой-то момент, а именно в начале 900-х годов нашей эры, они прекратили свое существование. Внезапно, без очевидных причин, и практически одновременно. Последний каменный календарь майя, найденный в Мексике, относится к 903 году, больше об этой культуре нет письменных упоминаний. Из летописей известно, что империя Тан распалась в 907 году. Что же произошло одиннадцать веков назад? Что за таинственная сила обратила в прах могущественные государства?».

Аудитория затаила дыхание. Для лекции по курсу «Общая океанология» – это было необычное начало. Декан Цагин посмотрел на передние ряды поверх очков, наслаждаясь произведенным эффектом. Он был хорошим лектором, а временами, когда его посещало вдохновение, – просто блестящим. И не без актерских амбиций к тому же. На мой вкус, с этими драматическими паузами, долгими многозначительными взглядами и театральными жестами временами выходил перебор. Но слушать было интересно, это факт.

Цагин не спеша подошел к доске и вытянул из рулона карту.

«Несколько лет назад группа ученых из Германии под руководством профессора Геральда Хауга исследовала осадочные породы на дне озера в юго-восточном Китае. Вот здесь, – он ткнул указкой. – Ученых интересовало содержание титана в различных слоях донных отложений. Грунтовый титан – точный показатель количества осадков в регионе, по нему можно проследить динамику изменений метеорологических условий в ретроспективе – на века и тысячелетия назад. Исследователи обнаружили резкий скачок содержания титана в слое породы, который сформировался в конце первого тысячелетия нашей эры. Это означает, что именно в это время, примерно в 900-х годах нашей эры, в регионе имела место аномально сильная и продолжительная засуха. Она могла привести к обезвоживанию гигантских территорий в этой части Китая.

Ученые обратили внимание, что характер отложений титана в китайском озере удивительным образом совпадал с тем, что они ранее наблюдали в устьях рек и у побережья Венесуэлы. – Указка Цагина скользнула на другой край карты. – На основании этих наблюдений был сделан вывод: засуха начала 900-х годов имела планетарный масштаб и вполне могла обернуться катастрофой для существовавших на тот момент развитых цивилизаций.

Почему же именно Китай и Центральная Америка оказались наиболее уязвимыми перед лицом резких климатических изменений?

В Китае, как известно, муссонный климат. Метеорологический режим определяется там чередованием зимнего и летнего муссона. Это чередование из года в год происходит строго в определенное время, как по расписанию. Стоит сбить ритм муссонных «качелей», и это приведет к драматическим изменениям всей погодной картины. На восстановление прежнего ритма могут уйти десятилетия. Правда, для того, чтобы сбить этот ритм, нужен очень сильный толчок. Должно было произойти поистине экстраординарное событие: чудовищное извержение вулкана, вроде извержения Кракатау в девятнадцатом веке, падение метеорита, аналогичного Тунгусскому, или даже еще крупнее. Однако, насколько нам известно, ничего подобного в 900-х годах не происходило. Во всяком случае, ни тогдашние летописцы, ни сегодняшние геологи не называют события, которое могло бы сбить ритм муссонов. К ужасным последствиям привело нечто, что осталось незамеченным или не было принято всерьез. Увы, такое случается. И не только в климатологии». – Цагин вздохнул, снял очки и задумчиво прикусил дужку. Должно быть, в этом месте он вспомнил что-то личное.

«Вот и в империи Тан ничего не предвещало катастрофы. Просто в один прекрасный год южный муссон пришел с опозданием и принес меньше дождей, чем обычно. От этого в северной части Китая случился неурожай и голод. Казалось бы, ничего страшного, неурожаи случались и раньше. Император Чжао-Цзун, которому суждено было стать предпоследним в династии Тан, распорядился послать на север корабли с зерном, правда, для этого ему пришлось немного увеличить налоги. На следующий год южный муссон пришел раньше срока и принес еще меньше дождей. Чжао-Цзун отправил на север еще больше кораблей и еще больше увеличил налоги. Еще через год муссон пришел позже и почти не принес дождей. На севере вспыхнули голодные бунты, люди требовали больше хлеба, на юге зрело недовольство непомерными налогами и поборами, хлеба здесь едва хватало самим. Корабли на север пришлось отправлять уже не с хлебом, а с солдатами, чтобы накормить недовольных кнутами.

Чжао-Цзун собрал у себя во дворце лучших звездочетов и предсказателей империи. Он потребовал, чтобы ему объяснили, что происходит, и как ему быть. У звездочетов и предсказателей ответы были готовы. Каждый из них говорил свое – один, что нужно искупать свои грехи, другой, что нужно приготовить магическое зелье из крови змеи, третий советовал совершить паломничество. В целом же было ясно, что никто толком ничего не понимал. Тут замечу, – Цагин тонко усмехнулся, – если бы дело происходило в двадцатом веке, и Чжао-Цзун собрал бы у себя лучших профессоров и академиков, ему бы тоже мало что объяснили.

Все закончилось плохо. Хлеба не было ни на юге, ни на севере, налоги не собирались, армия роптала. В конце концов, в 904 году самого Чжао-Цзуна убил один из придворных. Трон занял его сын, двенадцатилетний мальчик, а еще через три года некогда блистательная империя сгинула в хаосе междоусобиц.

На другом конце света, в Центральной Америке, катастрофа произошла еще быстрее. Индейцы майя построили высокоразвитую цивилизацию, создали уникальную письменность, придумали свою систему летоисчисления, умели наносить на карты движение планет и звезд. Построили среди джунглей огромные города, с дворцами, храмами и гигантскими пирамидами. В этих городах проживала значительная часть населения империи, и это сыграло роковую роль в ее истории. Большие города наиболее уязвимы перед лицом неурожаев и голода. Великая Засуха 900-х годов была всемирной, но Европа от нее практически не пострадала. Наверняка и здесь был голод, были жертвы, но это все не приняло масштабов катастрофы, процент городского населения в Европе был незначителен, а деревенские жители лучше защищены от голода, у них есть запасы, есть альтернативные источники добывания пищи – охота, рыболовство, собирательство.

У правителей майя было только одно оружие для борьбы с голодом – человеческие жертвоприношения. Реки крови полились по ступеням их великолепных пирамид, но это не спасло цивилизацию. Огромные многолюдные города превратились в смертельную ловушку для их строителей. Майя исчезли, выпали из истории. Те, кто не умер от голода, навсегда покинули города и бесследно растворились в джунглях».

В полной тишине Цагин сделал несколько шагов вдоль карты и повернулся к аудитории.

«А теперь перенесемся на пару тысяч миль южнее границ империи майя. Юго-восточная часть Тихого океана. Побережье Перу. Места, исключительно богатые морскими ресурсами, одна из мировых рыбных житниц. Однако же, примерно один раз в шесть-восемь лет в этом районе происходит удивительная вещь – рыба полностью исчезает. Вместе с нею исчезают обитатели отмелей и даже птицы, которые гнездятся на прибрежных скалах. Океан в этом районе становится совершенно безжизненным. Зловещая картина! Перуанские рыбаки окрестили это явление «Эль-Ниньо», что значит «младенец», в честь младенца Иисуса, так как происходит оно, как правило, под Рождество. Немного странно, конечно, связывать светлый образ младенца с наступлением голодного сезона, но это название закрепилось и из местного фольклора перекочевало в научные отчеты. К сожалению, ученые очень долго не обращали внимания на Эль-Ниньо. Подумаешь, раз в несколько лет температура поверхности океана увеличивается на несколько градусов! Считалось, что это аномалия местного значения, интересная разве что для перуанских промысловиков. Только в восьмидесятых годах кому-то пришло в голову сопоставить по времени увеличение температуры поверхности океана у берегов Перу и погодные отклонения от нормы в других частях света. Ученые проанализировали данные за несколько десятилетий и схватились за голову. Картина вышла необыкновенно интересная. Получалось, что «Эль-Ниньо», аномалия местного значения, служит сигналом, или, если хотите, спусковым крючком для природных катаклизмов по всему миру. Засухи в Африке, снежные ураганы на восточном побережье США, наводнения в Азии – все это оказывалось мистическим образом связанным с Эль-Ниньо. Ученые бросились изучать механизм взаимосвязи. Прежде всего необходимо было выяснить, что такое собственно Эль-Ниньо. На первый взгляд тут не было ничего мистического и сколько-нибудь необычного.

Причина рыбного изобилия у побережья Перу кроется в апвеллинге, своего рода вертикальном течении, которое поднимает к поверхности глубинные воды. Глубинные воды по содержанию биогенных элементов гораздо богаче, нежели поверхностные. Ведь жизнь большинства морских организмов зарождается и протекает у поверхности, а заканчивается тем, что их бренные останки в глубине распадаются на биогены – фосфор, кремний, нитриты. Эти вещества необходимо снова доставить наверх, чтобы под воздействием солнечного света запустить фотосинтез и дать начало новой жизни – фитопланктону, зоопланктону, которые служат пищей тем, кто пока еще держится у поверхности. И вот апвеллинг – это некий лифт по доставке пищевых полуфабрикатов из продовольственных подвалов – наверх. Там, где много пищи – много рыбы. Раздолье для рыбаков. Повышение температуры поверхности океана говорит о том, что апвеллинг ослабляется или прекращается вовсе. Продовольственный лифт прекращает на время свою работу, и оставшаяся без корма рыба либо дохнет, либо успевает уйти в другие, более благодатные места. Вслед за ней исчезают и птицы, и другая живность. Как только апвеллинг возобновляется, все возвращается на круги своя.

Как я уже сказал, это происходит один раз в шесть, семь или восемь лет. Некая периодичность здесь присутствует, но носит нестрогий характер. Интенсивность явления тоже может быть различной. В один год апвеллинг ослабляется незначительно, температура поверхности увеличится лишь на пару градусов – и на всей земле в этот год будет более-менее спокойно. В следующий раз «младенец» разгуляется не на шутку, температура подскочит резко, тогда жди беды. Рыбаки останутся без рыбы, а по планете пронесется вихрь погодных катаклизмов».

Цагин достал из кармана бумажку и надел очки.

«В 1985 году на международном научном конгрессе в эквадорском городе Гуаякиль ученые подвели итоги Эль-Ниньо 1983 года: 22 тысячи погибших от наводнений и ураганов, полмиллиона переболевших холерой и малярией – болезнями-спутниками природных катастроф, 117 миллионов пострадавших от недоедания. Общий убыток 50 миллиардов долларов.

Да, после таких цифр можно поверить, что этот «младенец» способен на многое. Геральд Хауг и его коллеги, исследовавшие содержание титана в осадочных породах, выдвинули предположение, что Великая Засуха 900-х годов тоже была вызвана Эль-Ниньо, очень мощным, гораздо мощнее, чем в 1983 году.

Сопоставьте масштаб: повышение температуры воды на несколько градусов в дальнем уголке мирового океана – и две рухнувшие империи на разных концах света. Сотни тысяч, а может, и миллионы погибших. Почему так происходит? Этот вопрос задавал несчастный китайский император, предпоследний в династии Тан, и этот вопрос зададим мы. Скажу сразу, за тысячу лет мы ненамного продвинулись в поисках ответа.

Есть версия, что ослабление апвеллинга происходит из-за того, что в восточной и центральной части Тихого океана периодически происходит перераспределение гигантских масс воды, их смещение друг относительно друга. Это не похоже на океанские течения, как мы их привыкли понимать, это напоминает скорее смещение тектонических плит в земной коре. В чем причина такого смещения? Нет ответа. В чем причина того, что с каждым разом это происходит с разной интенсивностью? Нет ответа. Почему, в конце концов, это вызывает такой масштабный, глобальный отклик? Нет ответа. Похоже, что от мудрецов империи Тан мы отличаемся лишь умением формулировать вопросы. Медленно, ступенька за ступенькой, поднимаемся мы по лестнице причин и следствий, преодолев одну ступеньку – обнаруживаем другую, более высокую. Причины и следствия, причины и следствия…»

Декан Цагин вздохнул, снова снял очки и прикусил дужку – сигнал к началу лирического отступления.

«Возможно, эта лестница поднимет нас в заоблачную высь, и мы столкнемся с причиной, Причиной с большой буквы, о которой мудрецы империи Тан знали без лабораторных экспериментов и флотилий научно-исследовательских судов. Или же эта лестница не приведет нас никуда. Она окажется бесконечной, закрученной в спираль, как лента Мебиуса.

Возможно, нам не хватает широты взгляда, мы видим перед собой лишь лестницу со ступеньками, а надо видеть мир, во всей его красоте и сложности, мир, где бушуют стихии, а не царствуют формулы. После крушения империи Тан прошла тысяча лет, у современных людей есть технологии, мощные машины, есть оружие, способное многократно уничтожить планету Земля. Казалось бы, в наше время можно уже не оглядываться на стихии, сбросить их со счетов. Но это не так, друзья мои. Мы лучше защищены перед лицом стихий, чем подданные империи Тан, но только немногим лучше. А кое в чем даже более уязвимы, чем они. Это подтверждает пример Чернобыльской АЭС и другие ужасные техногенные катастрофы, с которыми мы столкнулись в последние годы. Поэтому загадку Эль-Ниньо нужно решать. Это наш долг как ученых.

Кто знает, может быть, в этой аудитории сидит сейчас молодой человек, который сможет сделать это?»

Цагин обвел взглядом аудиторию, встретился глазами со мной, и меня словно током ударило.

«Я смогу! Я! Смогу!» Чтобы не выкрикнуть это, пришлось до боли прикусить губы.

Назовите это озарением или как угодно. Все, что сказал Цагин на лекции про майя, китайских мудрецов империи Тан, лестницу причин и следствий – все отпечаталось в моем мозгу, как следы сапог на мокром бетоне. И над всем этим – горящие неоновыми огнями слова: «Это сделаю я, Константин Левшин».Жизнь положу, зароюсь в библиотеках, буду спать по три часа в сутки, ликвидирую все академические задолженности, но я сделаю это. Не ради славы, званий или денег. Я сделаю это ради моей сестренки Нюши, ради матери и отца. Словно принося клятву, я дотронулся до нагрудного кармана рубашки, в котором лежало Нюшино письмо. Я получил его накануне вечером, несколько раз перечитывал, перед началом лекции прочитал еще раз.

Нюше недавно исполнилось восемь лет. До этого она присылала мне открытки, иногда вкладывала свои рисунки в письма родителей. Это было первое настоящее взрослое письмо, которое она написала мне собственноручно. И к тому же без ведома родителей. Листок из ученической тетради в полосочку, аккуратный девчоночий почерк, ни единой помарки. Отличница! Нюша написала мне, что папа ушел от них. Что ей очень грустно без него и без меня, что мама часто плачет. И дальше она спрашивала меня, стал ли я уже ученым, и могу ли я что-нибудь сделать, чтобы папа вернулся, мама перестала плакать, и все опять стало, как прежде. И потом еще про то, что она учится хорошо, на одни пятерки и всего только две четверки. Когда вырастет, она собирается работать в цирке с лошадьми, но, может быть, тоже станет ученой, как я. Точно она еще не решила.

Уезжая поступать в институт, я рассказал ей, что собираюсь стать ученым, что ученые могут все, они как волшебники – творят чудеса, и что я буду одним из таких вот волшебников. Нюша слушала меня с обожанием и восхищением. Еще бы! Я ведь ее старший брат. Я выходил во двор разбираться, если ее кто-нибудь обижал. Я позволял ей посидеть недолго в компании своих одноклассников и послушать песни под гитару. Я брал ее с собой в походы на Байкал. И теперь получалось, что я не оправдал ее надежд. Ее старший брат никакой не волшебник, и даже не ученый, он болтун, троечник, раздолбай и бездарность.

То, что отец ушел, не было для меня новостью. И мать и отец написали мне, каждый от своего имени. Их письма получились похожими. Там было много слов, объяснений, уверений, что они любят меня, что я когда-нибудь пойму и все такое. Оба писали о том, что я должен быть мужчиной. Это меня задело. Зачем надо напоминать, что я должен быть мужчиной? Если бы они не разошлись, разве в этом случае я не должен был быть мужчиной? Я бегло прочел, разорвал оба письма и запретил себе думать об этом. Но потом пришло письмо Нюши. Его я выучил наизусть, не мог с ним расстаться, оно жгло мне грудь сквозь ткань рубашки.

Ну вот, Нюша, я и нашел способ стать волшебником. Я разгадаю загадку Эль-Ниньо, избавлю человечество от страшной беды. Не будут больше по неведомым причинам рушиться государства. Об ураганах, наводнениях и засухах люди будут знать заранее, у них будет достаточно времени, чтобы принять меры, сделать запасы, уехать в безопасное место. Тогда может случиться и еще одно чудо – наши родители снова захотят быть вместе. Ведь в том, что они расстались, есть и моя вина. Я был для них надеждой, а стал разочарованием. Да что говорить! Я для самого себя стал разочарованием, но это в прошлом. Теперь все будет по-другому.

Когда я узнал, что из Калининграда к побережью Перу отправляют траулер с научной группой, то почти не удивился. Все к одному: на дворе 91-й год, после Эль-Ниньо 83-го прошло 8 лет. Завершается полный цикл. Если в декабре я окажусь у побережья Перу – увижу «младенца» во всей красе. Какие еще нужны подтверждения того, что я выбрал верный путь?

В том, что я попаду на «Эклиптику», я не сомневался. Не получилось бы с бумагами, просто пробрался бы на борт и спрятался в трюме. О том, зачем мне надо на «Эклиптику», я не говорил никому, даже Цагину. Не поймет. Это мое дело. Я и Эль-Ниньо. Один на один.

6

Ночь была ясной, только над восточным краем горизонта висела дымка желтоватого цвета. Не серебристая, как бывает в лунном свете, а именно желтоватая, будто это был отблеск огней далекого города. Дымка постепенно сгущалась, обретала очертания и стала напоминать осевшее облако.

На палубу вышел покурить Войткевич. Несколько минут он вглядывался в горизонт, в то место, которое я показал. «Странный туман, – сказал Войткевич. – Никогда такого не видел». Сплюнул за борт и ушел спать.

При слабом ветре туманное облако двигалось. Желтоватые слои наползали друг на друга и перемешивались. Прямо по центру образовался спиралевидный завиток. Появилось уплотнение, сначала бесформенное, однако постепенно, по мере перемешивания слоев, оно стало обретать узнаваемые черты. Можно было различить большую голову, маленькое тельце, свернутое, как запятая. Я будто бы смотрел научный фильм, где в течение пары минут показываются все стадии внутриутробного развития человека. Зародыш уже начал дышать, шевелиться, двигать руками и ногами. Глаза заболели от напряжения, я закрыл лицо рукой, когда убрал ладонь – облако было на месте.

Через минуту я барабанил в дверь каюты помощника по науке. Прибылов уже собирался ко сну. Услышав мой рассказ, он со вздохом натянул рубашку, сунул ноги в сандалии и пошаркал за мной на палубу.

– Прохладно, однако! – поежился шеф, когда мы оказались на свежем воздухе. – Ну, что тут у тебя?

– Вон там! – я указал рукой на восток.

– Что там? – Прибылов начал всматриваться, щурясь. – Ничего не вижу.

– Ну как же? Туман! Желтый! Точнее, желтоватый. Очень странный.

Прибылов снял очки. Потом снова надел.

– Ничего не вижу. Вообще ничего.

– Как же так!? – растерялся я.

«Конечно, он же близорукий, да вдобавок темно,» – мелькнуло в голове.

– Подождите-ка! – у противоположного борта ближе к корме копошились темные фигуры. Приглядевшись, я узнал неразлучную парочку – рыбмастера и рефмеханика, они налаживали снасти для ловли кальмаров. Я сбегал и привел Фиша.

– Смотри туда, – сказал я рыбмастеру и указал на сияние. – Что видишь?

– Вижу дембель! – сострил Фиш.

– Тебя серьезно спрашивают!

Фиш несколько секунд добросовестно пялился в нужном направлении.

– Вижу море, небо и звезды. Красотааа, слушайте! – протянул он. – А я-то, дурак, раньше внимания не обращал!

– Туман видишь?! – я начинал потихоньку выходить из себя.

– Какой туман? – удивился рыбмастер. – Вроде ясно.

– Ну не совсем туман. Сияние такое, похожее на туман! Вон там! – я снова ткнул рукой в темный горизонт.

– Так туман или сияние? – уточнил Фиш.

– Что-нибудь необычное видишь?

– Нет, – покачал головой рыбмастер.Я только развел руками. На секунду в душе зародилось сомнение – вдруг мне это кажется. Но нет! Желтоватые всполохи над темной водой невозможно было не заметить. Они расползались слоями и закручивались в вихри.

Подошел реф Валера.

– Валера! – взмолился я. – Ты-то хоть видишь это?

Недаром они были друзьями с рыбмастером. Все повторилось слово в слово, включая шутку про дембель.

– Не может же это быть галлюцинацией! Я показывал это Войткевичу, и он – видел! – выложил я свой единственный козырь.

– Ха! Войткевич! – воскликнул Фиш. – Нашел, кому показывать! У него и так все в тумане. И сияние вокруг. Прибылов зевнул, пожелал всем спокойной ночи и отправился обратно в каюту.

– Не переживай, студент! – похлопал меня по плечу реф. – Подумаешь, глюк! С кем не бывает…

– Это точно! – подхватил Фиш. – Вот со мной случай был на «Кировске». Сидели в каюте, играли в карты. Дверь была открыта, и видно часть трапа. Я так случайно взгляд бросил. Японский бог! Две голые ноги – шасть снизу вверх по трапу. Маленькие ноги, явно детские. Но я-то знаю, что на борту никаких детей быть не может. Откуда? Ну, думаю, привидится же. Но внутренне так насторожился. Все-таки двадцать лет в море. Критический срок. Котелок может уже и течь дать. Через пару дней выхожу из своей каюты, вижу – опять! В конце коридора детская фигурка. Зажмурился, глаза открываю – нету. Все, думаю, приплыли. Мальчики мерещатся. Ладно бы, черти какие-нибудь, или бабы. А то – мальчики! Вот это меня больше всего напугало. Я аж курить опять начал, хотя до этого два года не курил. Боялся один оставаться. Клянусь! На ночь свет не выключал. И что ты думаешь? – Фиш сделал многозначительную паузу.

– Я эту историю раз пятьдесят уже слышал, – сказал Валера.

– Да не тебя, а студента спрашиваю, – отмахнулся Фиш. – И что ты думаешь, Константин?

Я пожал плечами.

– Оказалось, что зараза, старший механик, взял в рейс своего сынишку девятилетнего. Тайком от капитана. Рейс был короткий, полтора месяца. Думал, недельку-другую малец попрячется, а там уж кэпу все равно будет. Так самое обидное, что об этом пацане в экипаже только двое не знали, я и капитан. Представляешь? Меня просто предупредить забыли, а я чуть умом не тронулся. Вот, курить начал. Два года не курил! – Фиш достал из пачки сигарету и щелкнул зажигалкой.

– Хорошая история, – сказал я. – Только непонятно, к чему ты ее рассказал.

– Да ни к чему! – сказал Фиш, шумно выпуская дым. – К тому, что слететь с катушек проще простого. Особенно в нашем положении. Надо не придавать значения.

– Что значит, не придавать значения?

– Ну, плюнуть на все эти сияния, мерцания. Вот так! – Фиш смачно харкнул за борт. – Ты молодой еще. А я этих сияний знаешь, сколько насмотрелся. По нам с Валеркой давно уже психбольница плачет, правильно я говорю?

– Это точно! – ухмыльнулся реф.

– А в Америке, между прочим, закон есть, если человек полгода в море проболтался, ему в суде свидетелем выступать нельзя. У него психика того… – Фиш пошевелил пальцами над своей шевелюрой, – играет, может все что угодно засвидетельствовать.

– Правильный закон, – сказал реф. – Пошли, что ли, кальмара потаскаем?

– Айда с нами, студент! – предложил Фиш.

Делать нечего, я пошел с ними. Напоследок еще раз пристально посмотрел в восточную сторону. Сияние было на месте. Возможно, не такое яркое, но оно было. Я его видел.

Ночная ловля кальмаров – очень полезное для нервной системы занятие. Включается прожектор и направляется за борт, на воду. Луч света пробивает глубину на несколько метров. Полуночный морской народец любопытен, как деревенская ребятня, и свет для него – лучшая приманка. Кальмары всегда появляются первыми. Они самые быстрые и, наверное, самые глупые. Их похожие на ракеты тушки стремительно проносятся через световое пятно и исчезают в темноте, с тем чтобы через минуту снова вернуться и пронестись. Или попасться на наш джиггер, хитрую японскую снасть, похожую на грушу с выскакивающими крючками. Кальмар – живое реактивное сопло. Он движется рывками, сжимая щупальца и с силой выталкивая воду, и питается так же – по-реактивному, хватая на лету все, что попадется на его пути. Джиггер очень удобен для хватания, но вот вытолкнуть его уже не удается, крючки выскакивают и намертво застревают в теле кальмара. Самое трудное – это затащить кальмара на борт. Попадаются «кони», как их называет Фиш, по метру длиной и даже больше, и весом килограмм по двадцать. Хорошо еще, что в отличие от рыбы они почти не трепыхаются, так и не успевают оправиться от удивления. Уже на палубе происходит последний раунд борьбы. Чувствуя близкий конец, кальмар прицельно выпускает струю чернил, жидкой фиолетовой дряни с йодистым запахом. Если не успеть увернуться, то отмыться потом будет сложно, а отстирать одежду в наших условиях и вовсе нереально.

Нужно было успеть натаскать кальмаров как можно больше до появления акул. Я поймал трех, Фиш и Валера штук по пять. Пока я извлекал джиггер из последнего пойманного кальмара, Фиш заглянул за борт и произнес негромко:

– Все, перекур! Вот они, красавицы.

Это означало, что подоспели акулы. Я бросил кальмара в поддон и перевесился через фальшборт. Даже если ждешь акул, все равно невольно вздрагиваешь, когда они возникают из тьмы. Неприятный холодок пробегает по коже, хоть и стоишь на палубе высоко над водой. Страшно. И глаз оторвать невозможно. Завораживает. Ночью акулы всегда приходят снизу, будто поднимаются из преисподней.

Сначала, как обычно, подтянулись мелкие акулы-собаки с длинными острыми хвостами, три-четыре штуки, резвые и нахальные, как пригородная шпана. Они успели сожрать кальмара-другого, прежде чем те в панике растворились в ночи. Разогнав свой (и наш) корм, акулы-собаки устроили веселую кутерьму на освещенном клочке океана. Они кружили, гонялись друг за другом, демонстрировали нам фигуры высшего подводного пилотажа. Вдруг разом притихли, замерли, готовые вмиг сорваться и исчезнуть. Это значило, что к нам приближается кто-то серьезный. Так и есть, на границе мрака блеснул грозный отсвет. «Шпану» как ветром сдуло. В освещенную зону неторопливо и торжественно, как линкор, вплыла белая акула. Метра три длиной. Зловещая и прекрасная. Она и не думала гоняться за кем-либо. Здесь она появилась исключительно из «линкорских» соображений: показать всем – и рыбам, и ничтожным кальмарам, и глупым «собакам», и этим неведомым созданиям, устроившим среди ночи иллюминацию, – кто в море хозяин.

– Ух ты, тетя какая! – с восхищением присвистнул реф. – Вот бы ее подцепить!

– Да ну, возиться с ней… – отозвался Фиш.

Акула совершила два церемониальных круга и неспешно удалилась, оставив искрящийся шлейф самодовольства.

После того, как хищники исчезли, по идее опять должны появиться кальмары. Так происходило каждый раз: акулы прогоняли кальмаров, однако и акулам без кальмаров задерживаться резона не было, поэтому они уходили, вместо них опять появлялись кальмары, которые привлекали акул, и так много раз.Мы стояли втроем, облокотившись на фальшборт, и ждали, пока в световом пятне опять замелькают стремительные «ракеты», охочие до японских джиггеров. Я первый увидел в воде огромную тень. В первую секунду подумал, что это мина или даже подводная лодка. В луче прожектора блеснула выпуклая поверхность. Я толкнул локтем рыбмастера.

– Мать честная! – раздался изумленный голос Фиша.

При ближайшем рассмотрении выпуклый круг оказался овалом, по краям показались четыре плоских плавника, похожих на полумесяцы, а впереди маленькая головка на длинной шее. Черепаха! Огромная морская черепаха!

– Мать честная! – снова воскликнул Фиш. – Так! – он быстрее всех вышел из оцепенения. – Я за крючком! Сейчас вернусь! Стойте здесь! Смотрите, чтобы не уплыла!

– А что делать-то? – реф Валера забегал вдоль борта.

– Бросьте ей приманку! Кальмара! Нет! Отставить! – спохватился Фиш. – Акулы учуют! Ничего не бросайте! Я сейчас! – подпрыгивая от возбуждения, он умчался за снастью.

Мы с Валерой не могли оторвать глаз от воды.

– Панцирь! Ты глянь, какой панцирь! – сладострастно прошептал Валера.

Панцирь и в самом деле был роскошным, рельефным, с красивым ячеистым орнаментом. Черепаха не подозревала, что на нее готовится охота, видно, плыла издалека и решила передохнуть в необычном светлом месте. Она зависла прямо в центре светового пятна, лениво подрабатывая плавниками.

Валера вслух грезил о панцире:

– Его вычистить, проварить, отмочить в нафталине – такая вещь получится! Такая вещь!

Через пару минут появился запыхавшийся Фиш. В руке он держал устрашающих размеров стальной крючок, привязанный к толстой леске.

– Все по местам! – скомандовал он. – Студент! Рубани кусок кальмара, – он вытащил из ножен свой нож и бросил мне. – Валера, вяжи конец! – Валера кинулся привязывать леску к шлюпочной утке.

Фиш насадил на крюк треть кальмарьей тушки.

– Постой! – засомневался я. – Черепахи едят кальмаров?

– А что они едят? – Фиш на секунду задумался. – Ты прав! Дуй в столовую за хлебом. Неси полбуханки!

Я помчался в столовую. На дежурном столе там обычно оставляли хлеб и масло для ночной вахты. Пришлось позаимствовать несколько кусков.