Текст книги "Подполковник никому не напишет (СИ)"

Автор книги: Вовка Козаченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)

Больше не Рваный захрипев, закрыл глаза....

А срезавший его автоматной очередью солдат в жёлтом полушубке, плача тыкал агонизирующему псу в окровавленную пасть крошащийся кусок жирного армейского шоколада. Пёс тоже плакал и лизал сладкий розовый снег на руках хозяина....

"...Солнце заходит. Я чувствую, как эта река течёт

сквозь меня – её прошлое, её древняя земля,

переменчивый климат. Мирные холмы окаймляют

её. Течение этой реки и её русло вечны..."

Г.Миллер «Тропик Рака»

7.

Солнце взошло.

Оксана молча натянула на плечи свою солдатскую нательную рубашку. Женька, сонно щурясь, смотрел на неё, ни говоря, ни слова. Он молча смотрел как она, путаясь, неловко застёгивает разноцветные вразнобой пришитые пуговицы. Когда она набросила на плечи ватник, Малахов первым нарушил тишину.

– Прости, – едва слышно сказал он.

– Это ты меня прости, – сказала Оксана. – Видишь, как всё вышло.

Женька с сожалением посмотрел на пустую бутылку водки на столике. Хмель медленно выветривался из его головы. Стук колёс механической песней отозвался в его сердце. Голова гудела как пустая труба.

– Не уходи, а? – попросил Женька.

– Пора мне Женя, – сказала Оксана. – И ты себе голову не задуривай – всё, что было сейчас – оно ведь мёртвое. Неправда всё это.

– Я ведь люблю тебя, очень люблю, – грустно сказал Женька.

Он обессилено опустил голову, пряча взгляд.

– Ты бы Сашке про это сказал? – усмехнулась Оксана.

Она посмотрела в окно – рассвет серебряной канителью просачивался сквозь прозрачный воздух. Светлые блики далёкой звезды отражались от бескрайнего заснеженного пространства, и как пули рикошетом, навылет били в измороженные инеем вагонные стёкла.

– Любовь, её не выберешь, – вздохнула Оксана. – Нет её. А если есть, то не для нас это...

– Не для нас?

– Не знаю.... Она ведь как весна – придёт и уйдёт. А ты остаёшься.

Оксана застегнула широкие пуговицы ватника.

– Давай я тебе адрес дам, – сказал Женька. – Напишешь если что....

– Давай, – согласилась с ним Оксана, в душе решив, что не будет писать.

Рассвет одел ей на руки браслеты из солнечного света. Электрический тусклый свет под потолком утонул в этом золотистом сиянии, не смея соперничать с небесным солнечным пламенем. Оксана села на узкую купейную лежанку рядом с Женькой.

– Посижу на дорожку.

Женька посмотрел на Оксану, тонувшую в золотистой солнечной пыли. Теперь он остро ощутил, что всё уже было сломано. Он сидел спокойно, расслабленно наблюдая за Оксаной всё порываясь обнять её, крепко прижать к себе, но не смея сделать этого. Неожиданно его посетило усталое равнодушие, приходившее к нему после женщин. Малахов шевельнул губами, пытаясь сказать Оксане какие-то обычные слова, но она мягко остановила его, прикрыв его рот своей мягкой ладошкой – розовой от слепящих солнечных лучей.

Эти руки, казалось, пахли солнцем.

– Не надо.... Не говори.... А то ведь мне хуже будет.

Солнечный свет тёк по её лицу как вода. Лампочка под потолком купе тускло, мигнув, погасла. Ясное сибирское утро загнало рваные ночные сумерки в серые пределы ещё расплывчатых теней.

– Спасибо тебе, Женя, – сказала Оксана, втайне радуясь минутной отсрочке тяжёлого расставания. – Ты ведь всё понимаешь?

Малахов отрицательно покачал головой. На самом деле он понимал всё происходящее между ними ясно и отчётливо, будто с восходом спала с глаз пелена недомолвок, которые были между ними.

– И сделать ничего нельзя, – с сожалением сказала Оксана. – Только у меня всё на Сашке остановилось. Это когда без него нельзя и с ним не получается. А с тобой....

Оксана по-детски виновато опустила свою голову.

– С тобой у меня колокольчик не звенит.... Вот здесь не звенит.

Она приложила ладонь к левой стороне ватника.

– Я понимаю, – сказал Малахов, касаясь губами её тёплой кожи на ладони. – Береги себя, ладно?

– Ладно, – согласилась с Женькой Оксана. – И ты себя береги.

Она посмотрела в окно. Мимо поезда пронеслись солдаты в жёлтых полушубках. Солдаты полукругом стояли у железнодорожной насыпи. На мгновение Оксане показалось, что снег вокруг них стал ярко-красным. Как кровь.

Но только на одно мгновение. Она протёрла слипающиеся в сонной поволоке глаза.

– Я сегодня Сашку увижу. О тебе скажу – ты знаешь, как он обрадуется.

Поезд нёс их сквозь золотой занавес рассвета.

"... Объясни мне – люблю оттого, что болит,

Или это болит – потому что люблю?..."

А.Башлачёв «Посошок»

ЭПИЛОГ

Письмо «з-к» ╧74552 Александра Журавлёва, март 1951 года

(Задержано цензурой 2вк до особого распоряжения, подшито

к материалам личного дела, внесено в опись)

Оксана....

Ты, наверное, сейчас развернула и читаешь это письмо, что я тебе написал. Ты ведь никогда не получала от меня писем. Странно, правда? А ведь это так просто – слова на бумаге – и ты рядом, и дышишь рядом, и глядишь на меня нежно, и самое главное слышишь меня. А мне так много надо тебе сказать.... Всей бумаги, наверное, не хватит. Я так хочу говорить тебе, говорить еле слышно, так чтобы слышала только ты. Даже эти письма как шёпот, не знаю услышишь ли?

А сказать надо многое. Что бы ты всё знала и поняла. Хотя говорить мне ничего не надо – ты всё и без слов знаешь. Я верю, что знаешь. Ведь ты знаешь – я постоянно думаю о тебе. Иногда это больно, иногда очень больно, но иначе я не могу. Не знаю почему, но по-другому я не могу. Может быть, я придумываю это всё для себя, я точно знаю, что могу жить только знанием того, что ты есть. Пусть где-то далеко и изменить ты сама не сможешь или не захочешь. Но ты есть. А мне достаточно памяти.

Мне даже страшно становится, что я могу не помнить всё. Ведь кроме этого у меня ничего нет. А потерять самое дорогое, что у тебя есть – самое страшное для меня. Мне страшно поверить, что я никогда уже не буду с тобой. Потому и живу только памятью.

Помнишь, как я в первый раз тебя поцеловал? Мы стояли только вдвоём на пустой кухне, было уже час ночи, или два, очень поздно. Мне тогда страшно было до ужаса. А ты смотрела на меня глазами своими красивыми и ждала. Как я ждал. Вокруг так тихо было – казалось, что весь мир это только мы. Мы вдвоём. И я слушал твоё дыхание, и оно было для меня как музыка – я понимаю это только сейчас. На тебе было твое новое коричневое платье. Коричневое и с жёлтыми полосами. Хорошо помню, ты его на барахолке купила и ещё так радовалась, что недорого. Как часто я вспоминал эту ночь.... И ты была такой красивой в своей обнове. Странно, но нам дано понимать происходившее только потом, спустя какое-то время. Словно мы близоруки от природы и способны видеть не наяву, а лишь через оптику прожитых дней, месяцев, лет. Вдвойне больнее оттого, что только так мы способны разглядеть самое лучшее, что было рядом с нами.

Я бы тогда так и не решился, мы ведь искренне дружили, если бы ты не спросила, хочу ли я тебя поцеловать. Наверное, я бы мог стоять там, на кухне вечно и смотреть в твои глаза. Теперь я не помню, что я сказал в ответ – я помню только тебя, как ты медленно закрыла глаза, и твои губы пахли чем-то сладким. Жаль, но всё это осталось только в памяти, каждый твой вздох, каждый твой взгляд. Это всегда со мной, иначе как без этого жить? Не знаю, разрешишь ли ты мне ещё когда-нибудь смотреть тебе в глаза. Мне бы очень хотелось этого.

Думаю, об этом и сердце останавливается.

Оксана, ты не думай обо мне – живи. Если бы тебя не было в моей жизни, то зачем жить мне? Ты же конечно понимаешь, что я смогу без тебя жить. Выть буду, но жить буду. Ведь не могу я связать тебя чем-то, мне достаточно знать, что ты есть. Пусть даже далеко. И я никогда не устану верить и ждать.

Не знаю почему, но тот вечер вспоминается чаще всего – мы целовались почти до утра, и я всё ждал, что на кухню зайдёт кто-нибудь, мы и света не зажигали, что бы никто не зашёл. Я только подумаю, что, и ты это помнишь, и мне кажется, что я даже дышу счастьем. Я понимаю, что такое счастье.

Хочу, чтобы и сейчас так было. Мы с тобой только вдвоём. Так обязательно будет – однажды. Я ничего не придумываю, я знаю об этом.

И так было всегда. Ты у меня одна.

Оксана, милая моя Оксана. У меня и новостей никаких нет – так, серое всё пустое. Я часто просто имя твоё повторяю и радуюсь, когда про себя, его слышу. Ты для меня как воздух. Если думаю о тебе – будто в омут ныряю. Так холодно становится, оттого что тебя нет рядом. Моё сердце только для тебя, Оксана. Как мне ещё это сказать? Какими словами? Думаю, о тебе и сердце щемит....

И как избавления, я жду мгновения, когда мы сядем рядом, и будем смотреть в глаза друг другу, и не будет между нами холода и вьюги. Хочу, чтобы ты знала – я в жизни жду только это. Я так мало говорил тебе, что люблю. Люблю тебя как дышу. Может быть, в глаза я тебе этого никогда бы не сказал. Я бы про другое думал, и слов нужных не нашёл. Я только сейчас понял – как мы мало говорим друг другу. Это так просто. И так сложно.

А я так давно с тобой не говорил. Теперь кажется, всей жизни будет мало, чтобы сказать всё. Не помню, говорил ли я тебе, как сильно тебя люблю.

Даже сейчас я не могу сказать тебе обо всём. Ты ведь далеко и единственная ниточка, уцелевшая между нами – это письма. Я жду твоих писем каждый день. Даже если знаю, что не придёт письмо – всё равно жду. Ждать – это всё, что я могу сейчас.

Что же ты не пишешь?

Напиши мне ещё.... И я тебе писать буду.

Живу только тобой

Твой Сашка.

« ...К чему размышлять о времени, если ты – само время, если претворяешь мимолётный миг вечности в тепло и жизнь? Мы становимся другими, хотя неспособны удержать не только мир вокруг себя, но даже себя в этом мире. Слепые и не ведающие целого, мы разбиваемся, таем, останавливаемся и поворачиваем вспять. Мы не можем придать форму времени. И что же остаётся? Страдать от бессонницы и пялить глаза в ночную темень. Как только это знание поселяется в тебе, следом тут же приходят вера и надежда, и тогда мы стремимся оделить других любовью...»

Р. Брэдбери «Кто-то страшный к нам идёт»

Необходимое авторское послесловие.

Когда-то тысячу лет назад я откинулся на стуле и отставил в сторону пишущую машинку, доставая последнюю страницу, на которой было одно единственное слово – КОНЕЦ. Дешёвая белая бумага, пишущая машинка «Олимпия» (Нина Андреевна – Вам персональное спасибо, за то что разрешали таскать эту оранжевую стучалку домой), гора использованной копирки, пять до белизны вытертых лент и полтора года времени от первой страницы до этого долгожданного слова. Потом я пошёл на кухню и выпил всё спиртное, какое нашёл в холодильнике. Был месяц май – очень жарко и я пил портвейн в одних плавках и непрерывно курил. Сто страниц моего сочинения лежали на письменном столе. Этот первый вариант я подарил Бозе на День Рождения, второй – черновой, утащила Солнышко, безымянная хиппи, которая умела играть на дудке. Её очень забавляло, что там совсем нет ни рыцарей, ни колдунов, ни ведьм.

С тех пор прошло сто лет одиночества. Я нашёл любовь, и я её потерял. Я как-то незаметно перестал видеться с самыми дорогими моему сердцу людьми. Я окончательно утратил всех старых товарищей по разведке, – нет с ними (тьфу, тьфу, тьфу) ничего не случилось, просто так получилось. Наверное где-то на каком-то своём жизненном вираже я всё-таки не довернул машину, свалившись в штопор. И этот текст – как напоминание оттуда, из моего вечного мая, где можно было сидеть в одних плавках и пить прямо из горлышка дешёвый молдавский портвейн.

Когда я ещё мог летать.

Я переписывал его четыре раза. В том первом варианте не было сносок – они появились намного позже, когда югославскую "Олимпию" заменил комп и друзья достали спрашивать, а кто такие особисты. Я любил эти сорок тысяч слов с лишним, потом я их ненавидел. Удивительно, но сейчас мне всё равно. Этот текст как маленькая жизнь подходит к концу.

А теперь я не знаю, что я хотел сказать вам. Я очень устал.

Эта книга действительно написана для двух девочек.

А теперь я скажу вам то волшебное и вожделенное, о чём я грезил за клавишами пишущей машинки. Потом я пойду напьюсь, чокаясь с зеркалом.

Это

Конец

Владимир «Вовка» Козаченко.

Собачевка, Антрацит, Луганск

1999-2005