Текст книги "Похищение свободы"

Автор книги: Вольфганг Шрайер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 28 страниц)

2

Пыльные серые холмы, поросшие кривым пробковым дубом, на которых пасся скот, – такой предстала перед их взорами провинция Алентежу. Каждый раз, когда Луиш Бранку проезжал по шоссе номер пять в юго-восточном направлении, он невольно вспоминал свою юность, прошедшую в мире дремотного отупения и беспросветной бедности.

Тогда в провинции не было ни одного моста через Тежу и жителям приходилось пользоваться почерневшим от времени паромом. И Луиш не раз переправлялся на пароме вместе с громыхающим «фордом» после того, как его отец, художник-портретист Лоренцу Бранку, прославился и разбогател. Каждый год они выезжали на южное побережье, отгороженное от остальной Португалии горной цепью. Гроты в скалах, рокот прибоя, запахи моря – как давно это было! Дом у моря продали англичанам, которые, осуществляя свою мечту о солнце, прорубили огромные окна, не опасаясь, что стены не выдержат и обрушатся… Разве мог он тогда предполагать, что снова приедет в эти края в поисках воды?

Из-за водохранилища вставало солнце. Водохранилище, почти совсем пересохшее, все еще носило имя Салазара, если, конечно, карта была верна. В зеркало заднего обзора Луиш видел громоздкую бурильную установку оранжевого цвета, за рулем которой сидел Виктор. Энрике, старший группы бурильщиков, ехал в машине с Луишем. Он был жизнерадостным и толстым и ничего не принимал близко к сердцу.

Время от времени Энрике острил или отпускал колкие реплики, незлобиво ухмылялся, если кто-либо ему возражал, но серьезно ни о чем не задумывался. Конечно хорошо, что он сидел рядом, хотя ужасно утомлял бесконечными дифирамбами в адрес Суареша и социалистов. Энрике любил поспорить, а войдя в раж, начинал орать и корчить рожи, но сегодня он от дискуссии воздержался, поскольку опасался, что им снова не разрешат бурить, что опять все окончится ничем, как в последний раз.

Чтобы не дать ему возможности завести разговор об этом, Луиш включил радио. Диктор с воодушевлением сообщал:

– «…Состав шестого временного правительства после включения в него майора Крешпу увеличился до пятнадцати членов. Министр координации Крешпу наряду с министром иностранных дел и министром образования является третьим представителем военного ведомства из группы умеренных офицеров, поддерживающих Мело Антунеша. При пятом правительстве она была полностью изолирована. Из двадцати трех государственных секретарей восемь являются членами Социалистической партии, четверо – членами Демократической народной партии и двое – членами Коммунистической партии. Девять человек беспартийные…»

– Смотри-ка! – радостно воскликнул Энрике.

– Что значит «смотри-ка»?

– Умеренные занимают передовые позиции, теперь можно вздохнуть свободно.

– Так вы, оказывается, дышите синхронно с ними.

– Лучше синхронно, чем никак. Если Шуберт отступится, вся наша лавочка накроется.

Энрике, как ни парадоксально, часто оказывался прав. Обладая ограниченным кругозором, он, как правило, не вникал в суть дела, у него не было классового чутья, в противном случае он не стал бы сторонником партии, не имеющей ни традиций, ни опыта борьбы и излагающей свои цели столь туманно. Однако его приходилось принимать всерьез, поскольку за каждым его утверждением скрывалась какая-то правда. В этом Луиш не сомневался.

– Национализация – это конец, – заявил Энрике. – Объединение небольших предприятий – как вы это себе представляете?

– Никто об этом пока не думает.

– Куньял – вот кто думает, только до поры помалкивает. Сначала они попытались заткнуть рот другим, но им это не удалось. После пятидесяти лет диктатуры нам ничего похожего не нужно. Можете ему это передать.

Энрике говорил так, будто Луиш вращался среди партийного руководства. Один из словесных трюков Энрике, ибо он хорошо знал, что Луиш не состоит ни в одной организации. Однажды, еще будучи студентом, Луиш очертя голову ввязался в подобные дебаты. И сегодня такое еще случалось, но мало что давало. В результате одних только разговоров люди редко меняли взгляды, основанные на личных интересах – действительных или мнимых.

Учась в высшей технической школе, Луиш заинтересовался марксизмом, а работая в подполье, понял, что реальной силой была лишь Коммунистическая партия, в которой состоял кое-кто из его друзей. Большинство были романтиками, как Дельгадо и Гальвао, не политиками, а людьми действия типа Карлуша. Но одного крушения старого режима оказалось недостаточно, чтобы отстоять свободу.

На дороге появился указатель: «Грандула – 22 километра, Бежа – 90 километров». Автомашина с западногерманским номером перегнала их, следуя в направлении военно-воздушной базы. Луиш свернул направо. Конфликт между Куньялом и Суарешем, не дававший ему покоя, в конечном счете сводился к вопросу: какая из двух ценностей важнее – свобода или справедливость? Сам он считал, что для революционера на первом месте должна стоять справедливость, ибо свобода после прошедших пятидесяти лет оставалась прежде всего буржуазным благом: свободой предпринимателя обогащаться, поддерживать классовое неравенство, покупать прессу и через нее навязывать мнение, но самое главное – свободой обладать властью, опирающейся на закон рынка. И потом только вспоминали о свободе для других, предусматривающей для рабочих право высказываться, собираться и даже бастовать. В общем-то это были взаимосвязанные понятия-свобода и справедливость. Но ведь тот, кто имел деньги и власть, знал, как их удержать в своих руках. Вот этого Энрике никак не мог понять.

– Справедливость? – скорчил он гримасу. – В мире всегда существовала несправедливость. У одного нет ничего, кроме собственного горба, у другого просто ничего нет. Как ты им поможешь, Луиш, как все это улучшишь? Одинаковый старт – это прекрасно, но дай каждому то же самое, хотя бы примерно, и никто ничего не захочет делать.

Луиш был согласен, что неравенство-это залог успеха капитализма, секрет его живучести. Поднять страну, провести индустриализацию – это прекрасно, но как? Под лозунгом «Обогащайтесь!» или под лозунгом «Каждому по труду!»? Последний путь предпочтительнее, но длиннее, сопряжен с риском и потерей времени. И кто же поторопится пойти по нему?

Люди наподобие Энрике стремились ухватить кусок пирога пожирнее и побольше. А как же требования активно участвовать в решении государственных дел, уважать человеческое достоинство, уравнять в правах женщин? Их интересует лишь личная свобода и большая зарплата, дальше этого они в своих требованиях не идут. Они не сознают, что свобода без справедливости на руку лишь элите, потому и дело продвигается вперед с трудом. Права, которые не отстаивают ежедневно, со временем утрачиваются… Из дворца Белем и с экранов телевизоров снова льют елей прожженные политиканы. Они не стесняются появляться на официальных приемах во фраках, от чего члены пятого правительства воздерживались.

* * *

Пату поджидал их в поле, шагах в пятидесяти от ограды.

– Вы пунктуальны, – похвалил он. – Сюда! Для вас уже все подготовлено. – Голова с тяжелым, как у Муссолини, подбородком сделала кивок в сторону колодца – там работники Пату уже выкопали яму и заполняли ее водой. – Водосборный бассейн, господин Бранку.

– Спасибо.

Луишу понравилось, что Пату позаботился о них, к тому же он оказался немелочным, так как яму обязана была отрыть фирма.

– Быстро сработано, не правда ли? Надеюсь, и вы со своей стороны постараетесь.

– Не беспокойтесь, мы всегда управляемся за день, – заверил его Луиш, подумав: «Если только нам дадут работать».

Вокруг было тихо. Очевидно, это живописное захолустье еще не проснулось, но все могло быстро измениться. Так, к примеру, было в Оливедаше, где они не успели пройти и пяти метров. Оливедаш находится всего в нескольких часах езды отсюда. Почему же тогда так спокоен Пату? Он, очевидно, провел соответствующую подготовительную работу.

Буровая установка медленно въезжала на площадку.

– Стоп, хорошо! – скомандовал Энрике. – Разворачивайся, Виктор!

– Проворные ребята, – одобрил Пату. – Ваш старший на вид парень отчаянный. Что он за человек?

– Обыкновенный рабочий. В Лиссабоне много таких, как он.

Пату посмотрел на солнце!

– Они на нашей стороне?

– На чьей же еще?

«Вам об этом лучше знать», – ответил глазами Пату и махнул рукой как человек, которому не нравится, что над ним насмехаются.

– Я пойду за бургомистром, – пробурчал он себе под нос.

Луиш закурил сигарету. Казалось, все шло как обычно. Вскоре была установлена стальная вышка и тень от нее легла до самой стены. Заревел двигатель, и бур со скрипом завращался. Из водосборника по короткой канавке в дыру потекла вода, разжижая почву, и пульпа по буровым штангам стала подниматься наверх. Виктор уже разложил длинные деревянные ящички с отделениями для проб грунта. Через короткие промежутки времени он выуживал из желтой грязи, широкой струей подававшейся в отрытую яму, горстку земли и вытряхивал ее метр за метром в соответствующие отделения. Эту несложную работу выполнял обычно водитель, в то время как Луиш занимался анализом проб. Инженеру не надо было даже растирать землю между пальцев – за долгие годы работы он по окраске научился определять, где именно залегает водоносный слой.

День выдался хороший. Поднявшийся небольшой ветерок облегчал работу. Солнце взбиралось все выше, и Энрике время от времени останавливал двигатель, чтобы удлинить штанги. Мужчины работали не торопясь. С безразличием смотрели они на приближающихся к ним Пату и бургомистра. В этот момент можно было подумать, что на свете существует только две категории людей: те, которые работают, и те, которые смотрят, как работают другие. И ничего, казалось, нельзя изменить…

На Маркеше были надеты короткие сапоги и охотничьи брюки. Он был плотным, с седыми волосами, густыми усами и широкими бровями, на целую голову выше Пату. Такими и предстали перед бурильщиками самый главный и самый богатый человек в деревне.

– Жоао, это – инженер, господин Бранку, – представил Пату Луиша. – Господин Маркеш.

– Как настроение? – спросил Луиш.

– Да как обычно. – Лицо Маркеша оставалось непроницаемым, только от глаз к вискам разбежались морщинки. – Здесь у нас приходится быть осмотрительным… – Он повернулся к Пату: – Если бы поменьше шума… Да и вышка видна за несколько миль…

Последнюю фразу он произнес чуть насмешливо, с плохо скрытым торжеством, и Луиш внезапно почувствовал, что участвует в какой-то афере. Вероятно, крестьяне деревни занялись уборкой урожая, вот эти двое и решили воспользоваться удачным моментом. Он откашлялся:

– В Оливедаше с нами недавно случилась неприятность.

– Я знаю, – снисходительно кивнул Маркеш. – С теми никто не сможет договориться, они ведь красные. Они и прежде проделывали всякое…

Тем временем молодая девушка принесла напитки. Пату вытащил из корзинки бутылку удлиненной формы и три фужера на толстых ножках, как раз подходящих для доброго крестьянского вина. Луиш пригубил – оно оказалось очень приятным на вкус.

– Что же они проделывали?

– Например, принудили администрацию электростанции подключить их деревню к электросети. – Казалось, Голос Маркеша доносится из бочки. – И это еще во времена диктатуры, представляете?

– Удивительно. Каким же образом им это удалось?

– С помощью угроз, естественно. Пригрозили взорвать мачты высокого напряжения, а их ведь трудно охранять. Администрация электростанции произвела несложные подсчеты и выяснила, что это обойдется намного дороже, чем установка одного трансформатора.

– Никаких мрачных историй! – воскликнул Пату. Снова заработала установка, и стало так шумно, что ему пришлось повысить голос: – Жоао, не сей панику… На здоровье, господа!

Вино было слегка холодноватым, но превосходного букета. Легкое белое вино из района Минью, которое предпочитали немцы и англичане, поскольку по вкусу оно напоминало им сухое шампанское.

– Вполне приемлемо, – заявил Луиш после второго глотка, – вполне! Но ведь у вас нет своих виноградников.

– У него есть, – указал Пату на Маркеша. – Его виноградник расположен на Севере, недалеко от испанской границы. Можно по случаю купить бочонок… А вы, видно, разбираетесь в винах.

– Бочонок я, пожалуй, не увезу, но если разлить по бутылкам…

Маркеш кивнул и тут же назвал цену. Вино стоило не слишком дешево, и тем не менее Луишу стало неприятно: он опять почувствовал себя участником какой-то аферы. Бур вращался, Энрике наблюдал за ним, а Луиш, подогреваемый вином и солнцем, беседовал с бургомистром и Пату.

* * *

Луиш затормозил перед немецкой школой – в багажнике громко звякнули пустые бутылки. Новая школа, как и прежняя, выкрашенная охрой, которую он посещал лет тридцать назад, располагалась недалеко от скоростной автострады. Дорога домой была неблизкой, поэтому он, когда мог, заезжал за детьми. Проходя через решетчатые ворота, он, как обычно, вспомнил годы учебы, а точнее, то, что трудно было передать словами, – пронизанную немецким духом атмосферу, царившую тогда в школе. Разница между тем временем и сегодняшним днем бросалась в глаза: на стоянке – лакированные и хромированные автомашины и мотоциклы, за ней – постройки из выкрашенного под мрамор камня и клинкерного кирпича, во дворе – шикарный плавательный бассейн, вокруг – каменные кадки с какими-то растениями, усеянными белыми и красными цветами. В новой школе и пахло совсем по-другому – большими деньгами, наверное.

Занятия еще шли, но Марью уже поджидал отца, сидя на скамейке у облицованного кафелем торца. Он опять сбежал с урока теологии вопреки запретам Луиша, который не раз растолковывал сыновьям, что из-за своей нерадивости они не будут знать целого периода истории культуры, но те бойко возражали ему, оперируя цитатами из Маркса, и предпочитали загорать у бассейна.

– Поехали все вместе на место бурения, – крикнул, подходя, Луиш, – кажется, дело выгорит! Поедим где-нибудь по дороге.

– Жоржи не может: он дежурный… – Марью нерешительно встал и добавил: – А тебе надо сначала зайти к доктору Эрнсту, па. Речь пойдет о стенной газете.

Луиш засмеялся и, насвистывая, пошел в учительскую, заранее зная, что будет дальше. Маленькая война, которую вели сыновья, забавляла его, он даже гордился этим постольку, поскольку все это можно было воспринимать всерьез. Учительская, в которую он вошел, сверкала чистотой. Помнится, в его время ее называли визитной карточкой заведения. От стены отделился штудиенрат Эрнст, классный руководитель выпускников, приятный блондин, начавший лысеть со лба, хотя ему не было еще тридцати. Достигнув более солидного возраста, он, как многие врачи и учителя, отличавшиеся в свое время привлекательностью, будет стремиться выглядеть помоложе.

– Господин Бранку, я не хочу драматизировать… – заговорил тихим, почти извиняющимся голосом доктор Эрнст, и на лице у него появилась улыбка, в которой заключалась надежда на солидарность двух взрослых по отношению к невоспитанной молодежи, – и не стоит мои слова расценивать как последнее предупреждение, но этот номер стенной газеты понять довольно трудно. С этим вы, господин Бранку, очевидно, согласны? – Он показал на картину Жоржи, на которой над школой нависало здание концерна: – У учителей и директора напрашивается вопрос: считают ли ваши сыновья, что наше заведение способно дать им знания вне школьной программы? Если нет, то неясно, зачем они его посещают.

Луиш закурил сигарету и объяснил штудиенрату, что, по его мнению, автор картины ставил своей целью дискредитировать отпрысков руководящих сотрудников фирмы «Сименс», учащихся в классе. Впрочем, если кто-то из учеников не одобряет деятельность редактора стенной газеты, то пусть предложит новую кандидатуру. Или, может, он рассуждает неправильно?

Доктор Эрнст покачал головой.

– Мы не вмешиваемся в ученические дела, если критика остается в определенных рамках. Но материал этого номера выставляет нас в негативном свете! Господин Бранку, вы должны понимать, что всему есть предел. Вы ведь сами когда-то были нашим учеником.

– Такова семейная традиция.

– И мы это учитываем.

– У вас лучшая языковая подготовка.

– Большое спасибо… – Доктор Эрнст слегка покраснел: – В то время как ваша дочь, следуя этой традиции, является одной из лучших учениц, ваши сыновья вносят некоторое беспокойство в жизнь школы, пусть даже неосознанно… К сожалению, это беспокойство отражается и на учебных занятиях.

Никаких упреков, простое предупреждение: сыновья зашли слишком далеко. Должен ли он, Луиш, принимать на веру слова Эрнста? Он вспомнил, что говорили об Эрнсте сыновья: единственный преподаватель, позволяющий высказать свое мнение, настоящий адепт современного капитализма, социал-демократ, среди школьного руководства держится особняком и потому контракт с ним вряд ли продлят… Может, этот штудиенрат, как и он, Луиш, не желая присоединяться ни к одному из лагерей, ратовал за постепенные прагматические преобразования, что подошло бы, наверное, для развитой индустриальной страны, но отнюдь не для Португалии.

– Ультралевые дискредитировали себя, – продолжал рассуждать Эрнст. – Когда какой-нибудь подросток увлекается их идеологией, он начинает с критики поведения взрослых. Ну поймите меня, пожалуйста, мы обязаны оставаться нейтральными и держаться подальше от экстремистских течений.

– Никакие они не ультралевые, доктор. Вам не следует слушать тех, для кого выгодно мешать марксизм и мировоззрение ультралевых в одну кучу. Они молодые коммунисты, а Португальская коммунистическая партия входит в состав правительства и не разделяет экстремистских взглядов.

– Боюсь, что коммунисты сидят там на краешке стула, – смущенно улыбнулся штудиенрат, как если бы эти слова нечаянно сорвались у него с языка, и нерешительно продолжал: – Меня это вообще-то не должно беспокоить, но мне кажется, что у Коммунистической партии плохие советчики. Когда она вышла из подполья, то казалась единственной силой, способной действовать. После бегства Спинолы она попыталась, опираясь на революционно настроенных военных, захватить ключевые позиции в правительстве, оттеснив представителей других партий, но тем самым способствовала созданию единого противостоящего ей фронта, руководимого социалистами, и самоизоляции… Простите, меня это совершенно не касается.

– Пожалуйста, продолжайте…

Доктор Эрнст снял очки, словно раздумывая, говорить ли дальше, но в конце концов решился:

– Экономического положения страны я затрагивать не собираюсь: сейчас весь мир находится в кризисной ситуации. Общеизвестно, что любая смена режима приводит вначале к некоторому спаду экономики. Но как быть с диктатурой пролетариата? Ваша страна стремится к свободе и плюрализму, а значит, и к многопартийной системе.

– Прежде всего ей необходимы справедливость, освобождение от эксплуатации, нужды, невежества…

– Да, конечно, жизнь должна быть достойна человека, все это так. Но человек, кроме того, должен иметь право выбора собственного пути, причем свободного выбора, а не ради куска хлеба. Партия, не терпящая в своих рядах сомневающихся, сама лишается доверия масс… Простите, вы очень занятой человек, а я все растекаюсь мыслью…

Луиш кивнул ему ободряюще. Они говорили по-немецки, поскольку запас португальских слов у воспитателей для таких разговоров был явно недостаточен. Луишу тоже иногда не хватало знаний языка, тем не менее разговор доставлял ему удовольствие. Любая точка зрения заслуживала внимания, а послушать умного человека, которого профессия приучила идти на компромиссы, но не лгать, было просто полезно. Однако как быстро они отошли от заданной темы – проступка братьев Бранку.

– Сантьяго Карилльо, руководитель испанских коммунистов, еще шесть лет назад заявил в Москве, что его партия готова во имя свободы объединиться с кем угодно, – сказал доктор Эрнст. – Для него буржуазные свободы являются достижением, способным развивать и обогащать социализм, и упразднять их ни в коем случае нельзя.

– В том-то и проблема. Возможна ли справедливость, не ограничивающая личную свободу, – коммунисты Испании до сих пор не нашли ответа на этот вопрос.

– Во всяком случае, они верят, что возможна, и будут пытаться доказать это, несмотря на горький опыт гражданской войны. В этом плане Карилльо нашел общий язык с молодым поколением и левыми.

– Я, доктор, задаю себе вопрос: стали ли бы вы его расхваливать, если бы преподавали в немецкой школе в Мадриде?

– Вряд ли.

– А если бы преподавали в Федеративной Республике? Не навлекли бы вы на себя беду в соответствии с законом о радикалах или как он там у вас называется? Ведь если бы против вас возбудили дело, то все могло бы кончиться запретом на профессию, не так ли?

Доктор Эрнст смущенно улыбнулся:

– Вы умеете дискутировать. Но вы правы – не стоит вмешиваться не в свои дела.

* * *

На автостоянке Марью съязвил:

– Эй, на «Хонде», пора вылетать!

Михаэль Шуберт сделал вид, что не расслышал его слов. Закрепив свою школьную сумку и сумку Грасы, он взгромоздился на черно-красно-серебристый мотоцикл и завел двигатель. Внимательно прислушался к его торопливому тарахтению – это было частью ритуала – и жестом пригласил Грасу сесть сзади. И она, подчиняясь этому жесту, вскочила на мотоцикл и прижалась к парню, не приминув придать лицу отсутствующее выражение.

– Пока! – крикнула она товарищам.

Луиш покачал головой. Озабоченность и недовольство стали для него привычными чувствами. Мотоцикл у Михаэля был слишком мощным: его скорость достигала 200 километров в час, да и стоил он целое состояние – примерно столько же, сколько доля Луиша в «Каптагуа» или месячная зарплата всего персонала. И все это ему не нравилось, а главным образом не нравилось, что его красивая и рассудительная дочь так льнула к этому шалопаю Михаэлю. Казалось, оба они ждут не дождутся момента, когда останутся наедине. Боже, как быстро дети отдаляются от родителей! Только Жоржи еще долго будет близок ему.

У Луиша не хватило духа отчитать Марью за стенную газету: мол, необходимо помнить о правилах поведения в школе и рамках дозволенного. Когда сына что-либо задевало, лицо у него делалось таким беспомощным, что Луишу сразу становилось его жаль.

В конце авеню Република, как всегда, образовалась пробка. А Граса и молодой Шуберт, должно быть, уже добрались на своей «Хонде» до дома. Мучительно думать так о собственной дочери, но мозг услужливо воссоздавал их возможный диалог:

«Давай пошевеливайся!» – окажет он, с вожделением глядя на нее, а она со стыдливым укором ответит:

«До чего же ты нетерпелив».

На это он, очевидно, льстиво заметит:

«Виновата во всем твоя дьявольская привлекательность».

«И все?» – спросит она.

«А что, этого недостаточно?» – возразит он.

«Что же ты в таком случае ко мне липнешь?» – обидится она.

«Да ладно тебе, не так уж часто бывает в нашем распоряжении эта хибара. Но все пойдет по-другому, как только я сдам экзамены на аттестат зрелости…»

Зеленый свет светофора прервал этот воображаемый диалог.

У «Шератона» тоже пришлось притормозить. Сзади слышалось звяканье бутылок и голос Марью:

– Сколько их там – больше сотни? Если их все наполнить, мы окажемся на земле. Ну, что сказал Эрнст?

– Вы мешаете проведению учебных занятий.

– А больше он ничего не сказал?

– Сказал, что Граса одна из лучших учениц. Он был очень любезен. Наши учителя такими не были…

Следующая остановка у поворота на праса ди Помбал. Памятник стоял на очень высоком цоколе, поэтому надписей на нем меньше, чем на монументе Жозе I на праса ду Комерсиу или на памятнике Педро IV… Иллюзия революционной активности, которую усердно создавали кучки ультралевых. Их лозунги и листовки наводнили весь город. Их тексты, как и тексты воззваний, передаваемых по радио, содержали намеки на попытки коммунистов подчинить общественное мнение своим целям.

Возле парка дорога круто взбиралась в гору. Как назло, отказал переключатель скорости – машину опять придется ремонтировать. У перекрестка с руа Кастильо загорелся красный свет…

Вполне вероятно, что как раз сейчас Граса говорит: «Пожениться сразу после того, как ты получишь аттестат зрелости? А что будет с моим аттестатом?»

«Очень тебе нужны эти трудности?»

«Ах, мне уготована роль домохозяйки. Но этим я уже сыта по горло».

На это он возразит:

«Сейчас тебе приходится готовить на троих мужчин, а тогда только на одного, причем горячо любимого».

«А что будет с теми тремя, тебе абсолютно безразлично? – возмутится она. – Ты даже ни разу не спросил, чего хочу я».

«Ну и чего же желает мое сокровище?» – угодит он в ловушку.

«Зарабатывать собственные деньги… – В ее голосе появятся резкие нотки. – А не быть только твоим сокровищем! Ты разве не замечал, что мне хорошо даются языки?»

«Для нас вполне достаточно знания немецкого и португальского», – огрызнется он.

«Если ты так думаешь, мы никогда не научимся понимать друг друга…»

Нетрудно представить, как бы развивался диалог дальше, но сомнительно, чтобы дочь вела себя именно так. Все это Луиш придумал себе в утешение. А как часто люди по этой причине ошибаются. Вот и в данном случае, может, молодой человек вел себя безупречно, а Граса ему даже не пыталась возражать: зачем противиться закону природы? К тому же первому мужчине не надо обладать никакими выдающимися качествами, чтобы оставить неизгладимый след в сердце юной женщины…

Луиш сидел, глядя прямо перед собой, а со стороны гостиницы «Дипломатике» к скоплению автомашин, пока они еще стояли перед красным светом светофора, бежали со своим товаром продавцы газет. Марью купил у них свою любимую «Аванте!».

– Пристегнись, если намерен читать.

Вот и авенида Пашеку, действительно названная в честь одного из представителей семьи Изабел, инженера Дуарте Пашеку. Вновь заскрежетал переключатель скорости, а у «Хонды» пять скоростей и переключатель работает безотказно…

Длинный съезд по кривой к мосту. «…Коммунисты сидят там на краешке стула», – сказал штудиенрат. Неужели он прав? Снова пролеты моста закрыли корабль Карлуша, а казначейство все еще бастует. Однако место его представителей заняли ангольцы – комитет помощи собирал пожертвования, и люди давали больше, нежели обычную двадцатку. Когда Луиш доставал деньги, взгляд его упал на громадную статую Христа. Цементный Иисус смотрелся издали как огромный крест – неплохая идея!

Он держал руки широко раскинутыми, то ли благословляя верующих, то ли констатируя, что не в состоянии дать им даже совета.

– Ах, что будет с Португалией? – пробормотал он.

– Это мамина шутка, – произнес Марью несколько отчужденно.

Луиш дал газ. В последнее время он часто ловил себя на мысли, что копирует не только слова и выражения Изабел, но и ее интонации. Иногда он даже двигался как она, словно пытался таким образом сохранить память о ней. Это происходило скорее всего просто по привычке, которая за двадцать лет супружества стала его второй натурой.

Так почему же люди, становясь столь похожими, вдруг перестают выносить друг друга? Конечно, если признаться честно, их разъединила политика. Причем они в данном случае не были исключением, разрывы происходили и в других семьях – революция ни для кого не прошла бесследно. И все же неприятное чувство, охватившее его при мысли об Изабел, коренилось совсем в другом, глубоко личном. Интуитивно он чувствовал, что просто разочаровал ее, но чем именно – не знал.

Неужели все произошло из-за этого бюро, в котором сейчас дежурил Жоржи? Обозначившиеся в семье классовые противоречия вряд ли служили причиной ее ухода. Может, это был протест, который должен был заставить его одуматься? Однако протестом этим она ничего не достигла, и это ей пора было понять.

Зачем терзать себя прошлым, когда можно думать о сегодняшнем дне, радоваться всему прекрасному, гордиться тем, что твоя работа приносит пользу людям? Именно это он пытается внушить сыновьям. Жаль только, что с ними нет Жоржи – у него дежурство в бюро. А что, собственно, он там охраняет?

Жоржи – вот кому не надо самоутверждаться. Где бы он ни появлялся, симпатии окружающих всегда на его стороне. Марью совсем не такой. Это натура чувствительная, противоречивая. Его мучают всевозможные страхи и предрассудки, избавляться от которых ему, очевидно, придется еще очень долго. Его, вероятно, мучают сомнения, что жизнь может не удаться… А удалась ли она у самого Луиша?

Марью пошелестел газетой и сообщил:

– Доктор Бика выступил в Коруше перед представителями крестьян, получивших земельные наделы на территории бывших латифундий в долине Соррая. Вот что он сказал: «Государственный аппарат тормозит дальнейшее проведение земельной реформы. Если бы не акции малоземельных крестьян, арендаторов и сельскохозяйственных рабочих, реформа забуксовала бы еще летом. У помещиков много союзников среди перекупщиков сельскохозяйственной продукции, маклеров, ветеринарных врачей и даже в кредитных отделениях национализированных банков…»

– Кто такой этот Бика?

– Государственный секретарь по аграрным проблемам, коммунист.

«Очевидно, один из тех, кто пытается усидеть на краешке стула», – подумалось Луишу.

– Просматривай почаще газеты. Несмотря ни на что, реформа продолжается. Вот здесь он говорит: «В середине августа в округе Эвора было занято лишь 70 тысяч гектаров помещичьих земель, а в конце сентября – уже 150 тысяч гектаров. Раздел земли проходил организованно, в строгом соответствии с законом под руководством профсоюза сельскохозяйственных рабочих и союза малоземельных крестьян».

Марью замолчал, отложил в сторону газету и включил радио – послышалась музыка. Он покрутил ручку настройки и поймал нужную ему волну. Диктор говорил:

– «Офицеры Южного региона побывали в кооперативе «1 Мая» и у сельскохозяйственных рабочих Бенавила, где некогда хозяйничал голод, и убедились в происходящих переменах. Они установили, что крики о жертвах произвольного занятия земель не имеют под собой никакой почвы. Все занятые земли ранее плохо обрабатывались. Процесс протекает корректно, под защитой вооруженных сил Юга…»

– Этому, очевидно, можно верить.

– Да, так оно и есть!

– Я в этом сомневаюсь.

– С каких пор, па?

– С тех пор, как Вашку был вынужден покинуть свой пост.

Диктор между тем продолжал:

– «Тем, кто до сих пор строит иллюзии, мы отвечаем цифрами. До 25 апреля 1974 года в стране производилось самое большее 500 тысяч тонн пшеницы в год. Нынешним летом урожай этой культуры достиг 650 тысяч тонн и полностью был убран в закрома. При планомерном расширении посевных площадей мы сможем в недалеком будущем полностью отказаться от ввоза зерна из-за границы…»

Луиш не прислушивался к словам диктора – гладкие речи не вызывали у него доверия. Башку Гонзалеш говорил совсем по-другому. Он, конечно, не был оратором традиционного типа, выступая по телевидению, часто заикался, сбивался, но он был парнем, которому народ верил, хотя симпатия народа сама по себе не могла оградить политика от ошибок.