Текст книги "Кровные оковы (СИ)"

Автор книги: Властимир Невзоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Юноша медленно поднялся, подтянув к себе трость. Заботливые служки сняли с него сапоги и камзол. Кое-как натянув на больные ноги обувь, Лоренц накинул одежду сверху на плечи и неспешно побрёл к лестнице. Господа уже спали; внизу раздавались голоса слуг, звенела посуда и шуршали тряпки в уборке. На втором этаже раздавались усталые женские стоны и кашель – верно, та самая хворающая мачеха.

– Ох, госпожа сегодня совсем плоха… ну-ка, посторонись, – мимо промчалась девица с кружкой и полотенцем в руках. Препирательства с гвардейцами, стук двери, и кашель стал куда громче. Раздались тихие уговоры, хриплый голос, звон посуды и всхлипы.

– Да нет же, это лекарства, Марта лекарская передала для вас, выпейте, прошу… да какой яд, да о чём вы, Ваше Благородие! – девка чуть не плакала. – Выпейте, вам станет лучше, хоть уснуть сможете, прошу вас!..

В каждом доме, верно, своя личная трагедия, подумалось Лоренцу. У одних – смерть отца, у других – болезнь матери, у третьих… надо бы переговорить завтра с родными той девки-мельничихи, что нашли погибшей два месяца назад. Может, хоть их поиски оказались удачней.

На ночной улице было почти морозно. Лужи на грязной дороге прихватило тонким льдом, который звонко хрустел под каждым шагом. Людей почти не было, а те редкие силуэты, что встречались по дороге, были уже знакомы. Парни из знахарского дома шли по улице быстрым шагом, у одного в руках был целый сноп увядших трав – ходили, похоже, за лекарствами в степь. Встретилась та самая рослая девка из кабака. Увидав Лоренца, она покраснела и ускорила шаг. Смутно знакомый мужчина тихо переговаривался с другим, стоящим спиной к дороге. Эх, если б тут были те же флаги или повязки!.. собеседник повернулся на хруст льда. Его Лоренц сегодня ещё не успел встретить, загорелое лицо было ему неизвестно. Так и не приняли его деревенские, вспомнил он рассказ Яна. Хоть ещё одна мать оказалась достаточно смелой, чтоб оставить своего невинного ребёнка в живых… неудивительно, что днём его не было видно. Чуть кивнув мужчинам, юноша неторопливо продолжил путь. Ноги сами понесли его по главной дороге, и, когда он увидел далеко впереди высокие окна храма, в груди знакомо защемило.

За стенами было тихо, одинокий караульный стоял около двери и ворошил носком сапога сухую пожелтевшую траву. Увидав Лоренца, он поклонился и продолжил своё незатейливое дело. Тот перехватил трость, тихо поздоровался и пошёл дальше, на задний двор, к оврагу.

Спускаться в одиночестве оказалось куда сложнее. Времени ушло больше, чем утром; но и права на ошибку у Лоренца нынче не было. Если б упал, то разделил бы судьбу Олафа, и нашли б его тело хорошо если через несколько дней. Ступив наконец на твёрдую землю, которая не осыпалась под сапогами, он выдохнул и устало присел на склон.

– Всего пять дней… – прошептал он. – Я и за один-то не продвинулся ни на шаг… я не хочу никого оговаривать, Олаф, но я должен отвезти тебя домой. Ты бы отвёз.

Он прикрыл глаза, и в темноте перед ним предстало лицо оруженосца – улыбающееся, чуть виноватое, с преданным серьёзным взглядом, как и во все дни до того злосчастного похода в Кипрейку. Плечи его были вывернуты, как утром в овраге, а из бедра торчала дымящаяся кривая сабля.

Лоренц поднялся и сделал шаг к знакомому муравейнику. Жучки растаскивали в стороны окровавленные сломанные травинки. На земле остался лежать браслет из мелких крашеных бусин – старый подарок от младшей дочери Олафа, который он всегда носил на поясе.

– Тебя, кажется, тоже стоит вернуть… – пробормотал юноша, присев. – Так же, как и повязку, и меч, и с лагеря все личные вещи… – он поднял украшение, такое же холодное, как и тот лёд на лужах. Надев браслет на руку, Лоренц хотел уже было встать на ноги, но взгляд упал на смятую траву поодаль, на которой не лежало тело.

Медленно поднявшись, юноша переворошил тростью траву, от чего муравьи разбежались в стороны, и медленно побрёл в сторону измятых колосьев. Они складывались в тропу, широкую, извилистую. Сердце забилось быстрей – не здесь ли шёл бой, который и стал для Олафа последним?.. он отходил всё дальше и дальше от муравейника и склона оврага, и на очередном шаге нервный взгляд уцепился наконец за блеск в пожухлой траве.

– Что это… – пробормотал Лоренц, ускорив шаг, насколько мог, – что же… – вглядевшись в тёмные, едва различимые стебли, он нервно выдохнул. Если будет воля Всесветного, сказала ему Марта, а мы ничего не сделаем, то это мы – грешники. Была воля, да не на то, о чём она говорила. В траве под смятой травой различался эфес с таким знакомым вепрем на навершии. Лоренц попробовал было его поднять, но руки ослабли, а ремней, чтоб повесить его на пояс, у него не было. Он расчистил траву вокруг – клинок был весь в крови.

– Вот оно, – прошептал Сиятельство, – вот оно, вот оно! – на душе стало так легко и радостно. Вот и нашлось для церковников доказательство праведной смерти. Не будет Олаф опозорен, не будет!.. надо только понять, кто… с кем… за что… он нервно оглянулся по сторонам – тропинка мятой травы продолжала уходить в сторону, а стебли на земле были такими же тёмными, что и листья у муравейника. Собравшись с силами, Лоренц побрёл по степи вперёд.

Тонкий серп луны едва освещал землю, юноша то и дело спотыкался о кочки и спутанные корни трав. И он почти не удивился, когда трость ткнулась во что-то мягкое и увесистое на земле. Лоренц присел, отбросив свою палку. Ноги гудели нещадно. Осторожно откинув ткань с земли, он вздрогнул и прижал ко рту ладонь. Под ободранным плащом лицом вниз лежало мёртвое тело в расшитой длинной рубахе. Едва совладав с порывами тошноты, Лоренц, упёршись в землю, перевернул труп. Тусклый лунный свет упал на смуглое лицо с широко открытыми от ужаса глазами.

– Так вот что… – пробормотал Лоренц, нетерпеливо шаря ладонями по одежде мертвеца. Муравьи и черви пугались его рук и расползались в стороны. На шее висел тот же медальон, что передали из Кипрейки. За поясом была заткнута размокшая записка; юноша попытался её развернуть, но бумага оказалась перепачкана в крови и земле, а те символы, что можно было разобрать через грязь, показались ему незнакомыми. В животе торчал окровавленный осколок дерева. Костыль… Лоренц нервно посмотрел ниже – ноги и ступни были изрезаны. Чуть поодаль валялась пустая бутылка; от запаха юноша закашлялся – именно этим напитком несло от тела Олафа.

– Полежи-ка ты здесь… – пробормотал он, накрыв тело плащом. – Завтра доложу о тебе, и сам буду рядом на осмотре тела… и меч надо прикрыть, чтоб не утащил никто за ночь…

Путь обратно оказался проще. От мысли, что уже завтра он сможет рассказать о своей находке, очистить имя Олафа от сплетен, доложить, что он нашёл его меч, и что Велла с детьми смогут с ним попрощаться, и получить наследство, и не будут опозорены, и… нога отзывалась болью на каждый шаг, и на подъёме пришлось замедлиться.

Караульный всё стоял на своём месте, чуть зевал и глядел на опустевшую уже дорогу. С подозрением покосившись на Лоренца, испачканного и в траве, он снова дежурно поклонился и принялся ходить взад-вперёд у входа в храм.

– Не знаешь, – хрипло спросил Лоренц, подойдя к нему, – кто вчера здесь стоял?

– Да почём знать, господин, – тот пожал плечами. – Нас ставят, куда Благородию, шоб он помер раньше матушки названной, угораздит. Я-т вчера и вовсе спал, на дневном был, не видал никого. А шо?

– Глупо как… – пробормотал Сиятельство, – зачем Юлеку самому решать такие вопросы? Дел, что ли, нет больше никаких?.. спасибо тебе, – он кивнул караульному и поковылял в сторону дороги.

В управе по-прежнему была слышна возня и громкий кашель. Слуги всё сновали туда-сюда, заплаканная девица сидела на лавке с остывшим уже травяным чаем в руках. Увидав Лоренца, она тихо всхлипнула и склонила перед ним голову.

– Отказалась? – негромко спросил он. Та только кивнула.

– Совсем плоха госпожа, совсем… – прошептала она, – в бреду думает, что её хотят отравить; я уже не знаю, может, спящей ей в рот влить? Так она, бедная, и заснуть не может от кашля и жара. Не держать же её силой, как скотину! – по щекам покатились слёзы. – Сил никаких… а господин не хочет вызывать со столицы маатанского учёного врача, говорит, наши не хуже, а у тех-то кто знает, что на уме. Они-де как раз и потравят, и остальным тут же нездоровиться будет, а после похорон ещё и обобрать семью не забудут, – девка снова всхлипнула. – Я уже и самой госпоже предлагала распорядиться, так она чужаков ещё больше не привечает, чем Его Благородие!.. простите меня, пожалуйста, – она вытерла щёки, – расстроилась совсем, вывалила вам всё, вы уж извините, сил никаких с ней…

– Я понимаю… – пробормотал Лоренц, – понимаю… – ему было странно слышать о том, что Юлек не верит маатанским лекарям. Сам Лоренц выписал заграничного врача из знахарского дома Эльпера сразу же, как свои лекари признались в бессилии в излечении его батюшки. Ногу спасти он не смог, но хоть посоветовал, как уменьшить боль.

– Надеюсь, что днём вы сможете отдохнуть, – он чуть поклонился девушке. Та залилась слезами.

– Спасибо, спасибо вам, господин. Был бы Благородие так же добр… вам еду подадут завтра прям в комнату, я прослежу, господин. Отдыхайте, ежели сможете уснуть в этом шуме.

Уснуть Лоренц так и не смог. И дело было не столько в голосах, сколько в том чужаке за храмом, слое травы над окровавленным мечом и холодном детском браслете, висящем на его запястье. Облегчение, которое он так ждал, смешивалось с тревогой. Откуда здесь фратеец? Как смог добраться, чтоб его никто не заметил? Храм на севере, а южные дороги все просматриваются; значит, он пришёл с Кальгинки? Или и вовсе с города?.. снова вспомнился подожжённый дом, крик Розы и мальчишка с факелом.

Не в силах уснуть, Лоренц кое-как поднялся на кровати и взял со стола свёрток из платка и медальона. Платок отправился обратно, а медальон он принялся рассматривать внимательно. Надо было, верно, забрать записку – может, здесь кто смог бы разобрать? Переживёт ли она ещё одну влажную морозную ночь в степи?.. гора и звезда… он покрутил амулет в пальцах. И на убитом был тот же самый… это знак рода, или, может быть, работы? В качестве герба это было бы слишком величественно: подошло бы, верно, только правителю. Как они его называют – фраций, кажется? Всё созвучно, будто от его рода и пошло всё государство… а если и правда? Пальцы задрожали. Если и правда всех их послали власти, и теперь, чтоб прекратить все эти деревенские бесчинства, нужно победить вставшие по их сторону реки фратейские полки? Такую борьбу южане могут вести бесконечно; народа у них не в пример больше, чем у имперцев. Хотя в знахарском доме ему доложили, будто то были вольные разбойники; но где же тому доказательства? Что же сейчас происходит в лагере… так хотелось вновь пройти через кольцо телег, и взять в руки деревянный меч, и стоять на раздаче еды, и чтоб тот дурак у костра снова заиграл на ребеке. Но сейчас вместо телег – смотровые башни и караульные у ворот, еду приносят прямо в спальню, звуки ребека сменились на хрипы и кашель за стеной, а в руках теперь трость заместо меча. Сжимая в пальцах холодный медальон, Лоренц вдруг понял, что почти ничего не знает об их враге.Он не знает языка, не знает географии, даже не знает, во что они верят и кто ими правит. Приставленные учителя ловко обходили эти темы, обвиняя их в язычестве и ереси, кляня многомужество и стращая домами присмотра. Дети для них священны, сказал когда-то Олаф. Плох ли народ, что так заботится о своём будущем?..

Стук в дверь вывел его из тоскливых мыслей. Гвардейцы открыли дверь; за нею стояла та самая вчерашняя девка, с ещё более красными воспалёнными глазами. В руках она держала поднос с тарелкой.

– Ваше Сиятельство, вам помочь одеться? – едва слышно спросила она, поставив посуду на стол. Лоренц поднял глаза – девушка едва прекратила плакать, щёки всё ещё были мокрыми. – К вам просил Его Благородие, всё волновался, когда вы прибудете… давайте я помогу.

– Я не сильно раздевался перед сном, – чуть улыбнулся юноша. – С обувью помоги, будь так добра. Как ваша госпожа?

Девушка медленно выдохнула, чтоб сдержаться от новых всхлипов.

– Перестала узнавать даже младшенького, – прошептала она. – Позвали с утра армейских лекарей со знахарского дома, они еле смогли ей что-то дать, чтоб поспала наконец. Не берите в голову. Не ваша это забота. Мы-то к тому давно уже были готовы, – она поправила складку штанов над сапогом и встала с колен. – Могу ещё чем помочь?

Сиятельство медленно поднялся на ноги, привычно потянувшись за тростью. Ночные думы лишили его последних остатков сил.

– Нет, больше ничего, спасибо тебе, – так же тихо ответил он. – Позови Благородие, пусть заходит. Я к нему, кажется, ещё нескоро смогу дойти на своих двоих.

Девка низко поклонилась и усеменила в коридоры, сопровождать свою хозяйку. Прошло совсем немного времени, и двери снова открылись. На этот раз в проходе стоял Юлек, рядом, как всегда, крутился Фрол.

– Ваше Сиятельство, однако, горазды спать, – усмехнулся старший, делая шаг вперёд, – уже за полдень перевалило. Нормально Анешка себя вела, или перед вами тоже нюни распустила? Как у неё сил хватает столько реветь только…

– Кажется, это уже не первая смерть госпожи на её памяти, – холодно возразил Лоренц, – и я могу понять, почему она так расстроена. Вам бы тоже лучше хоть вид сделать, что скорбите по названной матушке; дворовые всё видят и примечают. Хорошо, думаете, будут к вам относиться, если вы сегодня праздник устроите?

– Ну пошто сразу праздник… – Юлек вздохнул. – Могу присесть? Мелкий, заходи, не мельтеши. Она с жаром слегла ещё в конце лета. И ничего против не помогало. Мы все понимали, к чему идёт, и всё, что могли, уже выплакали. А Анешка просто к ней приставлена личной служкой, постоянно рядом крутится, вот и принимает всё ближе к сердцу. Даже Фрол, вон, спокоен. Спокоен же?

Мальчик пожал плечами. У него было расстроенное лицо, но до слёз, как у девки-служанки, пока не дошло.

– Я поговорил сегодня с караульными, – продолжил староста, – те, кому выпало у храма стоять, были внутри. На улице никого не осталось. Один, который по дороге ходил, сказал, что видел драку у храма, но не разглядел, кто с кем. Далеко было.

– Как удобно… – пробормотал Лоренц, – как удобно…

– Что? – недоверчиво поднял брови Юлек.

– Я ходил ночью в тот овраг, – продолжил Сиятельство уже в полный голос. – В глубь степи ведёт тропа. Я нашёл там меч моего оруженосца и мёртвого фратейца. Распорядитесь, чтоб меч отнесли к телу в храм, а чужака осмотрели в лекарском доме.

Староста в ужасе прикрыл рот.

– Южане? В нашей деревне?.. да как он только… в овраге, значится… ох, конечно, конечно, распоряжусь, ВашСиятельство! Отнесут, осмотрят, всё по чину сделают! Видать, ваш человек-то в бою с чужаком конец нашёл?

Мне тоже интересно, хотел было сказать Лоренц, что здесь делал южанин. Был бы он сейчас в лагере со своим отрядом, пустил бы на поиски во все направления, чтоб найти тот путь, по которому пришёл фратейский гость.

– Я прослежу, – добавил юноша, – за всеми работами. Жаль, что с караульными так вышло… не проводите к дому, где живёт полукровка? Хотел бы поговорить с его родными, если кто жив остался.

Юлек, нахмурившись, покачал головой.

– Полукровка? У нас-то, Ваше Сиятельство, все свои. С чего взяли, что есть кто оттуда?

– Но я видел, – прошептал Лоренц, сжав с силой чужой медальон, так и лежавший в его пальцах. – Я видел вчера ночью. В деревнях по границе часто встречаются дети от фратейских вояк, и…

– Думаете, долго будет жить ребёнок от южного насильника в деревне, где стоит лекарский дом для наших солдат? – староста потрепал Фрола по макушке. – И мамка-то его, думаете, будет пользоваться почётом у здешних? Плохо вы всё же простой народ знаете, а?

Лоренц опустил взгляд. Такой короткий путь до соседней деревни, и так отличаются нравы. Юлек только что признался, что здесь убивают и детей, и их невинных матерей; и что, что Лоренц может сейчас сделать, чтоб навести порядок и вернуть справедливость? Лекарский дом для солдат… так виноваты здесь не деревенские, а сам легион? Беречь свободу сынов и дочерей её… что же это за клятва, что позволяет резать собственных соседей без угрызений совести?!

– …распорядитесь о теле, – наконец выдавил он, глядя в пол. – Я подойду чуть позже. Все вещи, найденные на тропе, несите сюда. Кроме меча… его сразу в храм. Он должен быть рядом со своим хозяином.

– Но ты ж нашёл, Сиятельство, нашёл, кто твоего друга побил, – пропищал Фрол. – Это разве ж не всё? А чего ещё хочешь? А мы можем чем помочь?

Юлек шикнул, чтоб тот замолчал. Лоренц поднял глаза.

– Можете, можете. На твою помощь особенно рассчитываю, – он слабо улыбнулся. – Нужно понять, откуда пришёл тот человек. Я ведь здесь тоже потому, что его… соседи пришли в другую деревню. Пока пути открыты, мы все в опасности.

Мальчишка восхищённо хлопнул в ладоши.

– И я, и я буду искать? Меня летом уже учили на пони кататься! Я помогу, я ведь…

– А ну прекращай, – старший выдал ему оплеуху, – отправляйся к себе и носа не кажи!

– Госпожа, госпожа, выпейте, пожалуйста, это же я, всё хорошо!.. – раздался отчаянный крик из-за стены. Юлек поморщился.

– Пошла прочь, – ответил ей тихий хриплый голос, – кто такая? Где Эван? Почему не пускаешь ко мне?

– Вы свидитесь скоро, – за стенкой всхлипнули, – он придёт, пожалуйста, не шевелитесь, выпейте, вам надо…

– Опять травить меня пришла, паскудье отродье? – хрипло прошипела госпожа. – Пусти супруга моего! Повешу, всех вас, тварей, повешу!..

Фрол наконец не выдержал и хлюпнул носом.

– Ну, ну… – Юлек приобнял его за плечи, – поди отсюда во двор, чтоб не слышать. Станет ей легче-то волей Всесветного… а пока оставь взрослых решать дела. Ваше Сиятельство, я отдам-де сейчас распоряжение, да, о вашей, гм, находке ночной. Не беспокойтесь, да, всё разрешу, всё сделается.

– Хотелось бы верить… – пробормотал Лоренц, прислушиваясь к звукам за стеной. Госпожа перестала отвечать, только хрипела тихо.

Тело принесли в лекарский дом к обеду. В комнате Лоренца появилась мелкая стопка вещей, найденных по дороге – обрезок ткани с рубашки, пустая колба, несколько сухих ароматных веток, перевязанных верёвкой, и та самая записка, выпавшая, видимо, по дороге. Записку Лоренц заткнул за ремень. После ночи она расплылась ещё сильней. Оставалось только надеяться, что кто-то из здешних сможет разобрать неизвестные символы и буквы.

Марта велела разобрать одну из кроватей, скинула с неё чистые простыни и потребовала раздеть мертвеца. Его рубаху из вышитого льна, свободные штаны и сандалии сложили в кучу в углу. Медальон и кошелёк с пояса забрал Лоренц.

– Экий он молодец оказался, а, твой приятель, – пробормотала знахарка, осторожно вынимая из желтовато-синюшной кожи обломок костыля. – Узнаю набойку, да, он самый… опёрся, ткнул, да ещё и с силой такой. Хороший воин был, а?

– Костыль лежал не в овраге, – возразил юноша, – как же он потом дошёл?

– С трудом, похоже, – Марта провела пальцами по истерзанной ноге, – вишь, раны только сзади да по низу. Полз, пытаясь добить? А сам-то почему кончился, не знаешь? Монахи чего сказали?

Лоренц покачал головой.

– Говорят, упал. И рана на спине. След, по их словам, похож на нож. Я видел следы крови под телом.

Марта поцокала языком.

– Плохо… долго умирал. Не к лицу такая смерть доброму человеку. А остался бы тогда у нас, всё хорошо было б! – она недовольно хлопнула по кровати рукой. – Не вовремя это всё, ещё Её Благородие помирать собралась, у меня ребят не хватает… твоего молодчика ещё посмотрю, но ничего сверх раны в живот не вижу пока, – она открыла ему веки, посмотрела на лицо с разных сторон и зачем-то разомкнула его челюсти. За то время, что мертвец лежал на земле, выступающие части лица уже стали порядком объедены. Хорошо хоть запах хвои перебивает его аромат. – Много крови потерял… в руках ничего. Вещи были при нём?

– Записка, – Лоренц задумался, – я не смог в ней ничего разобрать. То ли шифр, то ли их язык. Есть в Терновке умельцы? Хотя, – он поморщился, – она так перепачкана, что толком и не видно ничего.

– У нас – нет, – Марта глянула на него внимательно, – а вот в лагере вашем точно есть. Снарядите-ка туда посыльного. А, если хотите, можете подождать, пока фуражные офицеры доедут – должны уже через несколько дней. Среди командования многие фратейское наречие учили, смогут вам помочь.

– Хорошо… – пробормотал он, задумавшись, – спасибо… – жаль, что с собой в Кипрейку тогда взял только рядовых. Но, с другой стороны, разве кто из офицеров согласился бы ехать с таким неопытным командиром? Как там сказал тот верзила – нет ничего хуже ребёнка в командовании? А знал ли Лавр, интересно, язык; быть может, он понимал, о чём кричал его убийца перед тем, как пустить стрелу?..

Дверь распахнулась, и Марта, услышав звук, сразу накрыла тело простынёю. На входе стояла та самая заплаканная девка, за ней вытягивали шеи несколько служанок потише.

– Что такое? – знахарка недовольно повернулась к ним. – Опять капризничает? Мы ей всё уж выдали, что могли, и теперь только…

– Говорит с Его Благородием Эваном, – прошептала служанка. Слёзы на её лице уже высохли. Она взглянула на Лоренца и потупила взгляд. – Мы позвали жреца. Помогите ей… уйти спокойнее.

– Ну как же, как же так, – заволновалась Марта, подбирая юбки. – Ваше Сиятельство, назначьте кого дежурить, чтоб никого не пускали, а я к болезной сейчас пойду. Как освобожусь, так продолжу, вы извините уж, понимаете, какая оказия происходит. Кого ещё у нас зима унесёт… – пробормотала она, копошась у шкафа, – снег ещё не начался, а люди уже в лихорадке лежат…

Женщина промчалась мимо Лоренца, тихо переговорила с девкой на входе, и они всей толпой быстрым шагом направились к управе. Юноша потёр глаза. Марта сказала много полезного. Быть может, Олафа тоже следовало отнести ей, а не в храм? Надо будет подать монахам, чтоб они помолились вместе с ним. Интересно, рассеянно подумал он, поправив простынь на мертвеце, где оказался его оруженосец после смерти? Будет ли он читать лекции неродившимся наследникам, или станет тренировать безвременно погибших, или отправится в бой рядом с теми, с кем и раньше делил шатёр и кусок хлеба? Верно, с Лавром они уже встретились, и пытаются дать Лоренцу посильные подсказки. Ведь всё это было неспроста. Записка, медальон, пустая колба со следом какой-то жидкости на стенках, обломок костыля, изрезанные ноги и удар ножом…

Лоренц замер.

А где нож?

Он бросился рыться в куче одежды, но ничего, кроме вышитой ткани и полосок кожи сандалий, там не было. Потерялся по пути? Но ведь и на тропе не было больше оружия, кроме меча Олафа. Выбросил вперёд? Или нож остался в теле? Нет, монахи сказали б… Какой же дурень!

– Эй, лекарь, – властно велел Лоренц, положив руку на плечо какому-то мальчишке, задержавшемуся около тех же шкафов. – Проследи, чтоб никто не снимал простынь, пока госпожа Марта не вернётся. Если она прибудет раньше меня – передай, что у Его Сиятельства для неё важная работа при храме.

Паренёк ошалело кивнул. Лоренц, медленно выдохнув, чтоб унять дрожь в пальцах, перехватил привычным уже движением трость и поковылял к выходу из дома. С каждым днём у него получалось ходить всё быстрей и быстрей; хотя, конечно, со здоровым мужчиной он скоростью помериться не мог. Нога всё ещё болела при каждом шаге. Хорошо, что на плече и шее ранения были не такими глубокими… он коснулся розового следа от клинка на щеке. Как теперь на него будет смотреть его любимая? Катарина, конечно, улыбнётся и скажет, что он по-прежнему красив и благороден; а шрам – след тяжёлого боя, и теперь она будет гордиться им ещё больше. А Аннет, которая могла ответить ему честно и искренне, без этого напускного дворянского лицемерия? Она, верно, захохочет и велит ему пойти прочь с её двора. Её уже должны были выдать замуж. Он обо всём распорядился. Но неужели это значит, что они больше никогда не свидятся одни?..

На улицах было неожиданно многолюдно. В сторону управы шла целая толпа народу. Со многими Лоренц знакомился вчера: и Августина, и Алек, и Юс, и бортник с семьёй, и старший конюший. Навстречу прошла Марта; встречные ей чуть кланялись, что-то спрашивали, а она в ответ качала головой.

– Не успела? – тихо спросил Сиятельство. Та вновь покачала головой и коснулась переносицы.

– Перед самым уходом её прибыла, – прошептала женщина. – Хотела ей хоть воды подать, так она при мне последний раз и вздохнула. Всё улыбалась и супруга своего ждала. Ничего, свидятся скоро… проведут по ней службу, и встретятся тут же… вам бы тоже в храм сходить, почесть выразить. Деревенские смотрят.

Они и правда следили. Чужой староста, городской богатей. Так и не приняли его деревенские, зазвучал в голове чужой голос. Нет никакого выбора. И мальца надо поддержать.

– Спасибо. Я поговорю с Благородиями, – едва слышно ответил Лоренц. – И в храм подойду, разумеется. Не теряйся. Мне будет нужна твоя помощь после службы.

Марта низко поклонилась и неспешно пошла дальше, в свой лекарский приют. Юноша обернулся: из дома вышел один из таких же хромых постояльцев, и дверь закрылась. Все знахари остались внутри, чтоб не бросать своих подопечных.

– Сиятельство?.. – Фрол вышел из управы, остановился перед Лоренцем и всхлипнул. – Вы к нам ведь, да? Или по делам?

– Иди сюда, – велел тот и, чуть кряхтя от боли, присел на землю. Едва мальчишка неловко ткнулся в него лбом, Лоренц крепко сжал его в объятиях.

– Держись, Фрол, – прошептал он. – Ты со всем справишься. Помни, что совсем скоро сам станешь управлять этим местом. Тебе нельзя расстраиваться. Долг важнее чувств.

Впереди тихо кашлянули. Юноша поднял глаза – перед ним стоял Юлек. В руках он привычно теребил платок, лицо его было печальным.

– Я распорядился на кухне, – сипло сообщил он. – Монах сейчас закончит молитву, придут эти из лекарей, омоют тело, а мы пока можем отправиться в храм. Дворовые подготовят место в склепе. Хорошо, что всё было загодя готово, да… буду рад видеть вас на прощании.

– Всенепременно, – прошептал Лоренц, погладив Фрола по вьющимся волосам. Тот только хлюпал носом и молчал. – Пойдёмте. Столько народу собралось… любили вашу матушку, да? – он встал. Мальчонка остался стоять рядом, держась за его штаны.

– Не то слово, – Юлек вздохнул и махнул рукой в сторону храма. Толпа послушно побрела по дороге. – У меня будет к вам важное дело завтра поутру, ежели не возражаете. Сегодня-де, верно, не до того будет, да. Хотя можно и сегодня, коли вечером встретимся.

В храм пустили не всех: простые и дворовые остались стоять снаружи, тихо шепча слова молитвы. Внутри были лишь те, кто был знаком с покойной лично: от деревенских богатеев до той самой несчастной заплаканной Анешки. Лоренц огляделся – у дальней стены были знакомые носилки, прикрытые простынёю; на них лежал меч с тем самым вепрем на навершии.

«Хотя бы ты нашёл здесь последнее пристанище», – он поднял пальцы ко лбу, – «я отправлю тебя домой сразу, как только смогу. Мне ещё так много предстоит решить… жаль, что теперь я должен обходиться без твоей помощи. Господин Юлис остался в Кипрейке, рядом со мной лишь необразованные рядовые, да несколько человек из деревни, где самый умный, да простит меня Всесветный за эти мысли, женщина, что нас лечила». Лоренц даже не пытался вспомнить обращение за усопшего: всё равно он не был знаком с госпожой, и к его мыслям бог не сможет прислушаться. Ему, верно, надо было остаться снаружи, как конюхам и торгашам. Всё, что его занимало – чтоб служба поскорей закончилась, чтоб Марта пришла и осмотрела тело Олафа, и чтоб при нём всё ещё был вражеский нож. Мысль о том, чтоб снова пойти в овраг, казалась ему невыносимой. Перед глазами снова встали вывернутые плечи, и осколки костей, и муравьи, растаскивающие окровавленные травинки.

Люди принялись медленно расходиться. Он заметил Августину, которая подошла к алтарю, зажгла одну из свечей и быстрым шагом направилась к выходу. За ней прошли ещё несколько женщин в одеждах побогаче. Юлек поднял Фрола, чтоб он тоже смог зажечь огонь на высоком мраморном столе. Сам он ничего делать не стал, только шептал что-то тихо и касался пальцами лица. Анешка так и осталась стоять на месте, опустив голову. Похоже, она общалась с госпожой куда больше, чем её родные.

– Ваше Сиятельство? – тихо позвал староста, оставив младшего брата сопеть около алтаря. – После погребения планировался ужин, приглашены-де все знакомые матушки. Если вы найдёте время и силы, буду рад вас там видеть, да.

– Благодарю… – пробормотал Лоренц, не отрывая взгляда от пляшущих огоньков на мраморе. – Я подойду чуть позже. Хотел помолиться за своего слугу, – он кивнул в сторону носилок. – И потом мне нужно поговорить с Мартой. Прибуду сразу, как смогу.

– Будем вас ждать, – улыбнулся Юлек. – Пошли, мелкий, – бросил он младшему, – хорош реветь. Оставь слёзы на вечер.

Отвернувшись, чтоб не смотреть в детские заплаканные глаза, Лоренц медленно опустился на колени. Вместо заученных слов молитвы по усопшему он вспоминал их беседы, охоту, тренировки и дни в лагере. Запах хвои и бережно поправленная рука на кровати. Закончите это, господин. Не играйте в глупое благородство. Именно сейчас он, кажется, понял, что тогда хотел сказать Олаф. Глупое благородство… тот десяток монет в кабаке ведь не был искренним желанием поблагодарить деревенских. Так было нужно. Так было правильно. Не потому, что они помогли, а потому, что он был выше. Успокоить Фрола, ободряюще похлопать по плечу Анешку, похвалить знания Марты было намного более искренне и благородно, чем кинуть на стол несколько золотых. Наученный господин умер вместе с Лавром. Теперь остался только сам Лоренц, настоящий, а не тот, которого вышколили на уважение и напускное великодушие.

Медленно поднявшись на ноги, он подошёл, чуть шатаясь, к алтарю, и поджёг последний фитиль. Всё. Теперь – всё. Теперь можно звать Марту. Да простит его госпожа за свечу по чужой душе. Он ведь даже её имени не знал. Юноша повернулся к выходу – в зале не осталось никого, кроме послушников и Марфуши, которая подметала пол от листьев и земли. Лоренц вздохнул в облегчением: неуместные беседы о покойной ему вести не хотелось.

На улице уже стемнело, и с неба посыпались первые колкие снежинки. Зима в степи была жестокой, холодной и сухой. Он укутался в свой камзол поплотнее. И это ещё в деревне, где можно укрыться от пронизывающего ветра! А каково сейчас в лагере, который не стали распускать на зимние месяцы? Как сейчас шагают ночные караулы, пасут замерзающих лошадей, готовят еду прямо на улице?.. он вспомнил письмо, что пересказал ему Юлек. Вернуться в лагерь сразу, как встанет на ноги… Олаф был прав: пока Лоренц не начнёт ходить без трости, смысла ехать нет. Он отчаянно не хотел сидеть, сложа руки, пока его люди замерзают в сотне вёрст от него; но и становиться обузой для солдат он не желал. Стоит, верно, поговорить с теми, кто ещё не уехал обратно в лагерь.