Текст книги "Кровные оковы (СИ)"

Автор книги: Властимир Невзоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

– Как понять? – прохрипел он, не переставая обходить соперника кругом. – Мар рассказать?

– Нет, – прошептал Лоренц. – Я прочитал вашу мерзкую книгу. Я всё понял сам. Где остальные? Я видел ещё одного. Слепца. Где он?

– Нельзя поминать его, – прошипел южанин. – Или он прийти, прийти за тобой! Дымом заклубиться, ветром примчаться! Не поминать жреца!

– Так у вас здесь не простые люди, а? – Сиятельство отступил на пару шагов. Ну где же, где же караульные, когда они так нужны! – А кто ещё? Неужели с повеления властей пошли на такое?

– Не повеление, но добрая воля, – рыкнул фратеец. Он подбирался всё ближе, опасное острие маячило уже в какой-то сажени от глаз Лоренца. – Кто ты? Где Мар?

Лоренц умиротворённо улыбнулся, увидав наконец спускающихся по склону людей, и сделал ещё один шаг назад

– Мар в темнице управы, – ответил юноша. – Он не сдал вас. Но сказал достаточно, чтоб я понял, что нужно искать. Мару порвали руки на дыбе. Мар больше сюда не придёт, – он вновь улыбнулся и сжал рукоять кинжала. – И ты тоже, – шёпотом добавил он.

Чужак обернулся на нарастающий шум позади, рявкнул что-то на своём лающем наречии и, махнув саблей, бросился в степь.

– Держите его! – крикнул Лоренц, срывая с себя пропахшие тряпки. Раздался топот десятков ног, мимо промчалась не меньше дюжины караульных. Лишь бы хватило им сил одолеть всех, кто прятался за тем холмом! Он спешил вперёд, ковылял своей негнущейся ногой, спотыкался о камни, но оставался далеко позади. Раздались крики, свои и чужие, проклятья и удары, звон лезвий и истеричный смех. Лоренц закрыл ладонями лицо и увидал в темноте кровавое лезвие сабли в Кипрейке. Если хоть кто-то из караульных будет отравлен… нет, нет, бог на их стороне, они смогут его одолеть! Так не хватало под рукой этой надоевшей уже трости. Он ковылял вперёд, слёзы текли по его щекам, нога почти уже не сгибалась. Раздался незнакомый голос на чужом наречии, удары, хрипы и падение.

– Не убивайте!.. – едва успел воскликнуть Лоренц, падая на ладони. Какая же холодная земля. – Он нам нужен живой!

Снова свист воздуха, снова звон и пинок. Возня далеко вдали приближалась к нему. Ударов больше не было.

Сверху опустилась ладонь.

– Позвольте помочь, ВашСиятельство.

Чьи-то сильные руки неуклюже, но осторожно подняли его на ноги и чуть встряхнули. Смуглый чужак в коричневой рубахе был связан, его держали четверо караульных. На ногах были глубокие порезы, он еле стоял. Вывести из строя. Ударить по ногам или руке, в которой держит оружие… а постовые не так просты, как кажутся на первый взгляд. Лоренц отдышался. Ему было бы стыдно за падение, если б он не выбросил трость только сегодня днём.

– Был второй? – прохрипел он, отряхивая поцарапанные ладони. – Я слышал…

– Был, сущий мальчишка, да нет больше, – хмуро отозвался один из мужчин. – Я на возраст не смотрю, если на меня с оружием идут.

– Грешники, – прошипел фратеец, дёрнувшись из чужих рук, – нельзя детей трогать, небеса не велеть!

Один из держащих его мужиков коротко ударил его по пояснице.

– А у нас не велено ножи в руки брать, если ты малолетка, – бросил он, снова заломив его запястье.

Лоренц почувствовал, как ослабли его колени. Казалось, ещё мгновение – и он рухнет прямо здесь, на замёрзшую пожухлую траву.

– Осмотрите мертвеца, – тихо велел он, – вещи несите в управу. Этого… – он скривился, – в подвалы по соседству с Маром. Нужно с ним поговорить.

– Грешники, – повторил тот и плюнул на землю.

– И ты, – Лоренц махнул в сторону самого молодого постового, – помоги мне дойти.

Путь обратно занял куда больше времени. Толпа пошла в обход храма, чтоб не подниматься по склону оврага. Чужаку стоило отдать должное – он держался достойно, с прямой спиной, не снижая шаг и не выпрашивая пощады. Только тихо шипел на каждое упоминание своего мёртвого спутника. По правую руку сначала выросли стены сараев на склоне, затем появился хлипкий забор, едва держащийся на осыпавшейся с холма земле. Когда овраг сравнялся наконец со степью, выросла серьёзная ограда каменной кладки.

– А ну открывайте! – постовые заколотили в ворота. – Сиятельство с важным гостем пришёл!

– Какое, к лешему, сиятель… а, это вы, – смотровое окошко захлопнулось, раздался скрип вала, и ворота тяжело открылись. – С оврага, что ли? Вы ж, вроде, не выходили с конниками-то?

– С дороги ушёл, – велел самый рослый караульный, отодвигая стражника от ворот, – не видишь что ль, не одни идём.

Постовые зашумели. Южанин продолжал тихо что-то бормотать и поджимать губы на каждый недовольный взгляд Лоренца. Паренёк, который вёл Сиятельство под руку, только плевался и бормотал проклятья, ловя взор чужака.

У входа в темницы с обратной стороны управы была только Анешка, которая, чуть всхлипывая, сметала остатки осыпавшихся листьев с дороги. Увидав смуглого пленника, она охнула, коснулась переносицы и тихонько зашептала слова молитвы. А ведь Юлек прав был, подумалось вдруг Лоренцу, что до прибытия раненых с лагеря они жили куда спокойней. Не знали, правда, что происходит вокруг; но ни стычек с чужаками, ни допросов, ни обысков домов не было.

– Давай, проходи, – охранник толкнул гордо шедшего фратейца коленом в спину, – не на что тут глазеть. Пшёл, пшёл, говорю! Знаю, что по-нашему разумеешь.

Тот только снова прошипел что-то в ответ, словно змея, и шагнул на тёмную лестницу. Камеры были почти свободные: сидели несколько недовольных со вчерашних обысков, которые вздумали подраться с караулом, да какой-то молодой парень с испачканным лицом – воришка, похоже. В самой дальней комнатушке был Мар, но до него дойти не удалось.

– Куда его, Ваше Сиятельство? – обернулся к Лоренцу первый в цепочке. – Вы вроде его к пекарю велели?

– Нет… нет, – рассеянно ответил юноша, оглядываясь по сторонам. – Давайте-ка его в ту камеру, где вчера беседовали с Маром. А то ведь не заговорит иначе.

– Что ты с ним сделать? – прохрипел фратеец. – Он жить?

Сиятельство покачал головой.

– Боюсь, вопросы здесь задаёшь не ты. Вяжите его, – голос его был на удивление равнодушным. – Ты хорошо показал себя по пути. Может быть, расскажешь всё сам?

– Вы грешны, грешны! – не унимался чужак, пока на его запястьях закрывали кандалы. – Ничего, ничего не сказать вам, пока вы не покаяться!

– Как ты можешь говорить о покаянии, – прошипел Лоренц, вставая над дыбой, – если сам признал, что вы травили своих сирот! Разве кто-то был за то наказан? Что твои святые небеса говорят на такое?!

Цепи вокруг лодыжек замкнулись. Караульный, что вчера стоял в этой же камере, скучающе посмотрел на Сиятельство.

– Начинаем, господин?

– Остальные путь выйдут вон, – велел Лоренц. – Это вам не представление. Давайте, идите, шевелитесь!

Народ, зашумев, пошёл прочь. Кто-то пытался остаться около решёток, но его снесла толпа, шагающая на улицу. Лоренц отошёл к стене и отвернулся.

– Чего ты хотеть знать, имперец? – прохрипел южанин. – Я знать, что это.

– За что вы убили младшего старосту? – прошептал юноша, сжав до боли кулаки. – Почему не пощадили? Он ведь тоже ребёнок!..

– Мы его не трогать.

– Лжёшь, – уже так привычно и спокойно отозвался Лоренц.

– Мы не мочь его убить, – возразил чужак. – Мы не трогать ребёнка и женщин. Ты сказать, что читать. Что знать. Зачем спрашивать, если сам знать?

Юноша медленно вздохнул.

– Потому что здесь убивали и женщин, и детей. Потому что ты сказал, что вы травили своих сирот ради повода перейти мост. Потому что я не верю, что вы честно следуете своим заветам. Давайте начнём, пожалуй. Я спрошу снова. За что вы убили младшего старосту?

– Мы не трогать ребёнка! – успел крикнуть он перед тем, как знакомо и мерзко заскрипели ручки валов. – Мы не мочь… – простонал он от боли, – не мочь!..

– Что вам сделала девка с мельницы? – так же равнодушно продолжил Лоренц, не поворачиваясь к дыбе. – Мне сказали, что её тело нашли в подвале с крысами. Что вы отрезали ей язык, чтоб она не могла попросить помощи.

– Мы не трогать женщину! – заскулил он, – не трогать, не трогать! Женщины быть святы, женское тело быть свято, нельзя трогать женщину! Прекратить это!

Лоренц промолчал. Если вчера скрип дыбы и мягкий треск разрывавшегося мяса будил в нём тошноту, то всё, чего он хотел сейчас – чтоб этот лгун молчал на все вопросы, караульный крутил вал, и фратеец был разорван на сотню частей. И его останки будут есть крысы, и их закопают в рогозе у болота, и сердце его скормят воронам и засыплют сухими цветами.

– Мы не мочь, не мочь, клясться тебе! – пленный сорвался на хриплый отчаянный крик. – Кляться, пожалуйста! Мы нападать на мужчин, на ваших мужчин, признать это! Но мы не мочь!..

– Поклянись небом, – спокойно ответил Лоренц. – Землёй поклянись. Поклянись, что не переродиться тебе после кончины, если сейчас ты говоришь неправду. Матерью родной поклянись.

Караульный остановился.

– Клясться! – прошептал фратеец, переводя дух. – Вечно мне быть не упокоенным и не возрождённым, если врать сейчас! Мы не трогать детей и девушек!

– А Мар? – Сиятельство почувствовал, как у него задрожали пальцы. – Он ведь не сразу верил в то же. Может ли он?..

Позади раздался смешок. Лоренц обернулся; распростёртый на дыбе южанин, широко улыбаясь, качал головой. Щёки его были бледны – насколько могла побледнеть смуглая кожа.

– Нет… Мар отчаянный человек. Мар верный последователь, – прошептал он. – Он бороться с ересью, как наши жрецы. Он доказать свою верность своими поступками. Он не мочь.

– Как наши жрецы, говоришь… – задумчиво пробормотал юноша. – Так где, говоришь, слепец?

Пленник широко раскрыл глаза в ужасе.

– Не поминать, не поминать жреца! Он прийти, прийти к тебе, сжечь всё, принести в жертву свои и чужие! Не поминать!

Лоренц покачал головой.

– Если ты его так боишься, то зачем взял с собою?

Фратеец дёрнулся было, но постовой дёрнул вал, и он, обессилев от боли в руках, повис на верёвках.

– Не его я бояться, – прошептал он, – а сил, что стоять за ним. Нельзя гневить его. Клясться, клясться тебе в этом. Он верен, верен силам. Он тоже не мочь вредить детям. Верен.

Сиятельство устало потёр лицо ладонями. В глазах пленника не было страха или злобы, пока он говорил про своего спутника. А эту отчаянную страсть, что светилась в его взоре, Лоренц видел только на проповедях господина Юлиса да в редких разговорах солдат.

– …я верю тебе, – наконец сказал он. – Но мне нужно узнать ещё кое-что. Где все остальные? Вас ведь не двое здесь.

– Я не говорить грешникам, – плюнул южанин.

– Жаль, – прошептал Лоренц. – Приступайте, пожалуйста.

Раздался знакомый тяжёлый скрип. Чужак заскулил.

– А теперь? Теперь скажешь? – Лоренц подошёл чуть ближе. – Мы никуда не торопимся. Всё самое плохое уже случилось, – горько добавил он. – И с тобой мы проведём столько времени, сколько будет нужно.

– Не говорить, не говорить грешникам! – сорванным голосом крикнул пленник. – Делать с телом, что хотеть, всё равно я…

Сиятельство вздохнул.

– Знаешь, после чего перестал перечить Мар? Ему напомнили, что по нему никто не отслужит погребальные обряды. И его душа – как вы говорите? – навечно упокоится меж небом и землёй. И не будет новой жизни, и не продолжит он своё дело. Как понимаешь, с тобой будет то же самое.

– Грешники… – слабо прошептал фратеец. – Ты знать, знать всё? Ты ведь тоже верить?

– Я не… – Лоренц осёкся, поймав на себе взгляд караульного. – Мы веруем во Всесветного. Он во мне, в тебе, в этом зале, – заученно прошептал он. – И это вы грешники, если не признаёте его власть. Никто не может родиться снова после смерти. Я попаду в его владения, и буду вечность жить в военном лагере со своей любимой. А ты, – он коснулся вала, – будешь в столетней агонии на небесной виселице за ересь. Так что освободи себя от греха, ответь нам на все наши вопросы, и сможешь искупить всё, что натворил. Мы уже справились с еретиками в нашем государстве. Справимся и с вашими.

– Никогда, – прошептал чужак, – никогда…

– Продолжайте, – негромко велел Лоренц. Постовой с тоскливым лицом потянул за рукоять и негромко кашлянул в кулак.

– В домах, в домах! – хрипло закричал смуглый. – За домами по сторону сердца! Степь… холм за домом с живыми мертвецами!..

По сторону сердца?.. по левую руку от входа… живые мертвецы… оспенные кварталы!

– Сколько вас? – властно спросил юноша. – Не считая тебя и убитого.

– Четыре… четыре, – слабо прошептал южанин. – Четыре в холмах за домами в степи.

– Хорошо… – Лоренц жестом показал караульному, чтоб тот отошёл. – Я рад, что мы нашли общий язык. Отвечай правду, и тебя и пальцем не тронут больше. Та жидкость в бутылках, которую вы передавали Мару – что это? Что он делал с хлебом?

Фратеец чуть усмехнулся. На бледном лице с кровавыми глазами его улыбка выглядела чуждой и страшной.

– Это боль, – прошептал он. – Чистая боль человеческая. Ты же сказать, что мы травить сирот. Ты же всё понимать. Мы не знать, куда пойдёт ваше зерно. Нам жаль их. Это для вас, всё для вас. Мар давно стараться. И не только он. Отчаянный человек… – он закашлял. – Так часто… когда привезти ещё зерна с деревень? Первое чистое быть.

– Боль человеческая… – растерянно повторил Лоренц едва слышно. Первое чистое… вспышками появились в его голове новенький ключ, и удивлённый Юс с открытым амбаром, и пожар в конюшнях. Я поджёг, я выпустил скотину. Не скажу, зачем. Печать или деньги… забрали две телеги… он замер.

– Оставьте его, – прошептал юноша. – Не снимайте, оставьте одного и дежурьте у входа. Я должен идти. Должен, должен успеть!.. – он подорвался к выходу так быстро, как только могла шагать его больная нога. Дверь в решётке, поворот в коридоры, мерные капли с потолка и подмороженные лужи на полу. Ох, лишь бы не упасть! Выбежав с лестницы наверх, Лоренц остановился отдышаться и огляделся. До конюшен он не дойдёт… по улице шагал один из постовых, который остался без дела.

– Эй! – крикнул Лоренц, хромая к нему. – Мне нужна лошадь, сие же мгновение! – рявкнул он. – Бегом!

Караульный скептично посмотрел на его ногу.

– Вы уверены, ВашСиятельство? – осторожно спросил он. – Сможете усидеть?

– Я тебе что сказал?! – прорычал тот, схватив его за грудь, – я тебя воспитывать просил?! Приведи мне лошадь! Я должен успеть… – он обессиленно отпустил постового.

Стражник покачал головой и припустил по дороге вглубь деревни. Лоренцдаже ещё не отдышался, как к нему бодрой рысью уже скакала осёдланная лошадь. В сердце так знакомо защемило.

– Откройте ворота… – слабо пробормотал он, перекидывая через седло больную ногу. – Откройте! – прикрикнул юноша, сжав в кулаках поводья. Раздался знакомый скрип петель, и из голой степи на дорогу ворвался резкий сухой воздух. Зажмурив от мороза мигом заслезившиеся глаза, Лоренц пришпорил кобылу и помчался вперёд. И холодный зимний ветер, и лёгкость лошадиного бега, и платок с вепрем, и пустая склянка. В голове смешалось всё, что увидал за последние два дня, и единственное, на что он ещё смел надеяться – что получится нагнать фураж до того, как отравленный хлеб выгрузят в лагере.

Глава 8. Возмездие

Холодный ветер бил в лицо ледяной крупой снега. Подгонять кобылу было нельзя. Постовой был прав – с одной ногой на лошади усидеть нелегко. Какой-то частью души Лоренц не хотел быстро встретиться с легионерами – ему хотелось и дальше мчаться по этой степи, и пришпорить кобылу, и понестись со всей скоростью навстречу закатному солнцу и снежным вихрям. Как смешно и горько – сам не справился с такой же задачей, и теперь заставит выбросить запас еды на дюжину дней!.. лишь бы только поверили, лишь бы не решили, что это всё зазря.

Лошадь скакала в меру резво – чахлые деревца быстро оставались далеко позади; но осторожно, чтоб Лоренц смог на ней удержаться. Некстати вспомнился батюшка со своей перебитой ногой. Сейчас есть ведь все шансы повторить его судьбу. Двое калек во главе рода – вот ведь позор!.. быстрый взгляд вдаль – далеко впереди маячило зеленоватое знамя, груженые лошади двигались медленно – достаточно, чтоб Лоренц всё же смог надеяться на встречу. Снежный ветер скрывал от него заветную цель, и, даже подгоняя лошадь, он то и дело не мог разглядеть уже ничего впереди. Когда знамя заполоскалось перед ним так близко, что можно было уже различить зелёную лилию, юноша хлестнул лошадь.

– Стойте! – крикнул он, упираясь больной ногой и едва не теряя равновесие. – Это Альмонт с Терновки! Стойте же!..

Кони впереди заржали и стали. Извозчик, недовольно кряхтя, обернулся; шедший впереди знаменосец обошёл телегу кругом и встал рядом.

– Ваше Сиятельство, – он чуть поклонился, – что стряслось? К чему такая спешка?

– Помогите, – велел Лоренц. Молодой паренёк соскочил с телеги и подал ему руку. – Мы… нашли в деревне чужих. Надо проверить зерно, – он встал на землю и едва не упал от покосившихся обессиленных ног. Солдат, что помог ему слезть, осторожно подхватил его под локоть.

– Что случится с хлебом от деревенских гостей, Ваше Сиятельство? – усмехнулся знаменосец. – Воля ваша, проверяйте. Помочь вам?

Лоренц чуть кивнул; поддерживающий его легионер осторожно проводил его к ближайшей телеге.

– Как доехали? – тихонько спросил он. – Будет нужен кто-то на помощь, чтоб добраться обратно? Или вы дальше с нами?

Тот только покачал головой.

– Нет, не нужно, благодарю. Кто поехал командиром? – Лоренц склонился над телегой, развязал один мешок и чуть принюхался. Лицо его скривилось – от зерна несло той самой пурпурной жидкостью из фратейских колб, некоторые зёрна были чуть темнее. Что же это за яд?

Впереди послышалась возня и недовольное ржание. К знаменосцу подъехал бородатый мужчина, постарше и с богато украшенными сапогами.

– Юген Фурмо, вотчинник управы Ундифа, – бородач кивнул. – Ваш человек представил вас ещё в деревне, но мы, увы, не встретились. Что, говорите, случилось?

– Рад знакомству, – Лоренц опёрся на телегу – стоять на своих двоих было нестерпимо больно. Провёл рукой по зерну и серьёзно посмотрел бородачу в глаза. – В деревне чужаки. Они признались, что руками имперских предателей травят зерно. Уже давно. Ваше тоже… – он поднёс пальцы к лицу – на коже остался тот же резкий горький запах, – ваше тоже, – тихо повторил он.

Всадник побледнел и подъехал чуть ближе.

– Вы уверены? – бородач сошёл с лошади и тоже наклонился над мешками. – Я чувствовал запах, но был уверен, что зёрна просто пролежали в мокром сарае…

– Больше того, – прошептал Лоренц. – Они признались, что лишь из-за этого и перешли мост. Его нельзя есть. Об этом нужно рассказать командирам. Фельдмаршал снова в лагере? Поговорите с ним!..

– Нет, Его Светлость в столице… – пробормотал Юген, вороша пальцами зёрна. – Паршиво дело, Ваше Сиятельство… ох как паршиво… мы возьмём его в лагерь, предупредим старших, проверим всё, что взяли. Не хотите рассказать им всё от первых, так сказать, глаз?

Лоренц чуть покачал головой. Как бы ему хотелось поехать вместе с ними! Забыть про эту деревню, вернуться в лагерь, даже слушать этот надоевший ребек под ночной метелью!..

– Я не могу, – выдавил он, глядя в припорошенную землю. – Мы ещё не закончили. Не вздумайте относить эти мешки поварам или на конюшни. Если монахи решат, что их можно очистить службой, так пусть они первые после и пробуют. А вы велите своим, чтоб не глупили. Езжайте… езжайте в другую сторону. На север. Там чужаков не должно быть. В Мерфос езжайте, здесь всего день пути! Скажите, что наследник велел.

– Спасибо вам, – негромко ответил бородач. – Будем осторожны. Надеюсь, что это всё не зазря. Поворачиваем! – прикрикнул он на солдат, поднявшись снова в седло. – Филипп, езжай первый, показывай дорогу до дома!

Лошади перестроились, и процессия медленно двинулась чуть левее дороги, чтоб сократить путь до развилки. Лоренц отошёл от телеги, чтоб не мешать проехать. На душе у него скребли кошки. А вдруг порчена только часть? Хотя Юген сказал, что они всё проверят; можно лишь надеяться, что они будут внимательны и осторожны. Когда он вспоминал запах от склянок, живот сводило судорогой от наступавшей тошноты. Кобыла осторожно потянула его зубами за волосы, он очнулся и побрёл обратно к ней.

– Мы успели, – пробормотал он, взбираясь в седло, – успели, и это главное.

Сейчас ехать было ещё тяжелее. Всего лишь ворота Терновки отделяли его от трости, хромоты и медленного сведённого шага. Верхом Лоренц почти уже было поверил, что всё позади, и только резкая, как вонзающиеся иглы, боль в бедре напоминала ему о его месте.

Стража увидала его загодя: не пришлось кричать или просить, чтоб перед ним открыли ворота. На улицах без утренних гостей было пусто и тихо, и даже снующие девки и дети не могли хоть чуть взбодрить деревенские дворы. Доехав до двора управы, Лоренц спешился и погладил кобылу по шее.

– У меня для тебя ничего нет, – негромко сказал он. – Но я велю выдать тебе новую порцию сена за хорошую работу.

Лошадь покосилась тёмным глазом и снова ткнулась губами в его волосы. Юноша слабо улыбнулся.

– Я, кажется, начинаю понимать, – пробормотал он, – отчего мой батюшка так подолгу всегда сидит в конюшнях. Кому бы тебя… о, ну-ка подожди! – велел он, увидав того самого караульного: похоже, сегодня он должен патрулировать центральную улицу. Тот, оглянувшись, подошёл ближе. – Отведи её, откуда взял, и проследи, чтоб она хорошо отдохнула, – распорядился Лоренц. – Давай, шевелись, раз-два!

Постовой, поклонившись, взял лошадь под уздцы и повёл её по улице в сторону конюшен. Только сейчас Сиятельство заметил опаленный клок гривы по правую сторону от лошадиного уха.

Из двора управы, от самого входа в подвал, вышли трое постовых, которые были с ним в овраге. Лоренц оглянулся – ему хотелось бы свидеться с Юлеком, рассказать о том, кого они нашли; но тот уже давно не показывался ему на глаза. Его сложно было осуждать – семье выпало непростое время, да и дел свалилось много. Разве ему теперь до беспечных прогулок по деревне?

– Ваше Сиятельство, – ближайший постовой поклонился низко, – этого так и оставить там? Может, в камеру перевести?

Лоренц махнул рукой.

– Мне до того нет никакого дела. Если переведёте, то усильте охрану. Где остальные? Мне нужны люди.

– Он сказал что-то? – поинтересовался караульный постарше. – Сейчас-то только лежит и шепчет что-то не по-нашенскому. Мы-то все во дворе были, а теперь… – он смутился. Похоже, теперь в подвалы пошли все зеваки, чтоб посмотреть на заморского гостя.

– Сказал, – юноша повернулся к тем самым закоулкам, куда всего пару дней назад побежал за слепцом. Даже при свете дня заброшенные дома казались зловещими и негостеприимными. Солнце уже клонилось к горизонту, и времени терять уже было нельзя. Будет ли от него самого хоть какая-то польза?.. – Мне нужны люди, – повторил он. – Немедля. Их всего четверо. Приведите всех, кто свободен.

Постовой постарше что-то тихонько пробурчал, но послушно поклонился и отправился по улице вдаль. Лоренц смотрел ему вслед и пытался нащупать рукой хоть что-то, на что можно сейчас опереться. Что он знает, кроме направления? Холм в степи у оспенных домов… живые мертвецы, сказал фратеец. Тот слепец пропал, пока Сиятельство договаривался с караульными; так быстро перебрался через ограду, или из дома есть секретный ход в степь? Нет, нет, постовые осмотрели его, они бы заметили дверь, ведущую на улицу. Но чем он сам сможет помочь? Он не знал больше никаких зацепок. С таким же успехом караул может повести любой мало-мальски прыткий солдат. Прыткий… Лоренц улыбнулся.

Еле отломав ветку у растущего рядом куста, он попробовал опереться на неё, как на трость; не так удобно, но куда лучше, чем вовсе без подмоги. Он прошёл мимо управы, и амбарного двора, и двери кабака. Остановившись перед знахарским домом, он вздохнул и открыл дверь. В нос ударил такой знакомый резкий запах смолы и аниса.

– Господин? – тощий мальчонка в фартуке обернулся и поднял брови. – Марта у себя, занемогла чутка. Проводить к ней?

– Нет, – Лоренц перехватил поудобней свою ветку. – Не надо Марту, пусть отдохнёт. Я пришёл за своими людьми. Они ведь уже все на ногах?

Мальчишка кивнул и крикнул что-то неразборчивое в коридоры. Из-за ширмы выглянул Иржи. Рука его больше не висела на перевязи, но плечо по прежнему было замотано чистыми тряпками. Увидав своего господина, он улыбнулся.

– Я рад узнать, что вы про нас всё ещё помните, – он чуть усмехнулся и, подойдя ближе, поклонился в пояс. – Здешняя голова нас не отпускает на волю. Каждый день развязывает и смотрит, – он хмуро кивнул на плечо. – Правду толкуют, что вы теперь выше здешнего старосты встали?

Лоренц улыбнулся в ответ. За время, проведённое вне знахарского дома, он уже успел соскучиться по этим уважительным, но всё равно хмурым и насмешливым речам. Но в этот раз ему не хотелось напоминать о чести и титулах.

– Могу лишь надеяться, что скоро староста вновь встанет во главе, – он кивнул на выход, приглашая Иржи на улицу. Тот отпер дверь и пропустил его вперёд. – Мы нашли тех, кто… кто всё это начал. Кто травил зерно, кто убивал здешних. И мне нужна помощь верных людей, чтоб всё это закончить.

Иржи медленно прищурился и сжал кулаки.

– Я верно понимаю, – хрипло спросил он, – что от нас требуется?

– Да, – Лоренц посмотрел ему в глаза – куда уверенней, чем в их первый разговор в Кальгинке. – Собери всех с Мерфоса, кто остался и может держать оружие. Вы поедете во главе караульного отряда.

– Я не могу, – прошептал вояка. – Только другая рука шевелится. Мёртвым грузом только буду для всех. Что мне делать?..

Юноша покачал головой.

– Не знаю. Неси знамя, труби о выходе, показывай путь. Что угодно. Я хочу, чтобы ты поехал впереди всех.

Иржи вздрогнул и, прижав к сердцу здоровую руку, опустился на колено.

– Благодарю вас за доверие, господин, – тихо ответил он. – Не знаю, чем заслужил его, и прошу прощения за всё, что при вас натворил. Не посрамлю ваш выбор. Что требуется? – он поднял голову. Лоренц протянул ему ладонь.

– Вставай, не бойся, – велел он. Солдат, не сводя с него глаз, опёрся на его руку и медленно поднялся на ноги. – Я послал за караулом. Поезжайте от управы в степь. Холм около оспенных домов – от выхода сразу по правую сторону и вдоль ограды. Я не знаю, где именно. Никто не знает. Это всё, что сказал нам пленный. Там должно быть четыре человека. Приведи всех. Их можно ранить, но оставьте их всех в живых. И наденьте свои повязки, – распорядился он. – Пусть люди знают, кто спасёт их деревню.

– Так точно, господин, – Иржи снова поклонился. – Я соберу всех наших. Где найти вас после?

– Спросите у девки в управе, чтоб привела, – тихо велел Лоренц. – У меня есть дела. Я приду. А теперь ступай.

Вояка кивнул и отправился обратно в дом знахарей. Из-за двери послушались голоса и возня, вскрик того мальчонки и чей-то звонкий смех.

Удовлетворённо улыбнувшись, Лоренц отправился обратно к управе. Встречным караульным, что спрашивали у него о делах, отвечал одно и то же: вас поведут мои люди, не задавайте вопросов, подчиняйтесь всем, кто носит вепря на плече.

Во двор управы он зашёл один. Помявшись, постоял около входа – только дверь отделяла его от Юлека, которого он так и не видел после передачи пряжки. Стоит ли ему рассказывать о том, что сейчас происходит? Он всё же скоро станет старостой, как-никак; другое дело, что уважения и подчинения здесь больше испытывают даже к госпоже Августине, чем к незаконному сыну прошлого головы. Нащупав в кармане ту самую серебряную пряжку, Лоренц вздохнул и направился на задний двор, где стоял, поблёскивая свечами у входа, династический склеп.

Дорожка была к нему начищена и обметена, и снег ещё не успел снова занести путь. Скоро, верно, станет уже совсем холодно. Юноша отодвинул засов и открыл тяжёлую дверь. Внутри ещё горели несколько свечей, да у входа лежали горкой лучинки. Лоренц поджёг от пламени свечи одну щепочку и спустился внутрь. Маленький гроб был только один.

– Прости меня, Фрол, – прошептал он, встав перед ним. – Не спас, не увидел, не попрощался. Только и оправдывает меня, что сам нашёл. Если б мог, всё бы отдал за то, чтоб в ту ночь быть рядом.

Снаружи завыл ветер.

– Ты же мне поверил, – продолжил Лоренц, сморгнув слезу с ресниц, – поверил, доверился, глаз с меня не спускал; что же мешал мне сделать то же и с тобой? Разве ж кто мог ещё тебя защитить, кроме меня? Я найду, Фрол, я всех найду, я до самой столицы дойду, если будет нужно, я клянусь тебе! – он тихо всхлипнул и сжал в пальцах пряжку. – Я всё сделаю, что должен, иначе вечно мне стоять перед тобой здесь после кончины!

Он подошёл ближе к гробу и опустил на него серебряное украшение. Вокруг в вазах стояли повядшие уже цветы, и лежала какая-то тряпичная кукла, и маленький деревянный меч – вроде тех, что были в лагере. Встав перед гробом на колени, Лоренц опустил на него голову. Отчаянно хотелось плакать, и чтоб батюшка пришёл и утешил его. И сказал, что не зазорно грустить по умершему другу. И что слёзы печали не могут быть постыдны даже для храброго воина.

Крики во дворе пробудили его от мутной дремоты. Послышались шаги и стуки наверху.

– Ваше Сиятельство? – раздался слабый голос Анешки. – Повсюду вас ищем. Ваши прибыли.

Лоренц заморгал и устало потёр глаза. Ноги затекли от неудобной позы. Уже второй раз он засыпал сидя, не в силах даже дойти до выделенной ему спальни. Неудивительно, что бедро продолжает ныть на каждый шаг.

– Прости меня, – сонно повторил он, проведя на прощанье пальцами по парчовой обивке. – Я приду, я обязательно приду.

Девка ждала его на самом верху лестницы. Позади был гомон, раздавались удары и такое знакомое тихое шипение.

– Вам помочь, господин? – слабо спросила она. – Вас там требуют. Что передать?

– Что? Нет, ничего не надо, я сейчас выйду, – махнул рукой Лоренц. – Ступай отдыхать. И передай Его Благородию, чтоб не избегал меня и готовился к совместному ужину. Я должен всё успеть.

Снаружи было неожиданно людно. Одних караульных было не меньше трёх дюжин, а вот людей с жёлтыми повязками на плечах набралось всего лишь пятеро. Самые здоровые уже уехали в лагерь, и в Терновке остались лишь те, чьи ранения оказались серьёзны. Солнце давно уже село. Караульные, увидав господина, расступились; в центре их круга стояли, связанные и с заломленными за спины руками, тот самый слепец, двое темноволосых мужчин и молодая женщина.

– Это было нетрудно, – к нему подошёл Иржи, склонившись в знак приветствия. – Бились только двое. Когда забрали бабу, они были готовы сдаться, чтоб ей не причинили вреда, – он усмехнулся. – Я мало что по-ихнему разбираю, но уж эти-то слова – первые, которые мы запоминаем. Куда их?

Лоренц, как завороженный, смотрел на непрошеных гостей. Двое темноволосых выглядели обеспокоенно, у них обоих были порезы на плечах и лицах. Слепец был связан по рукам и ногам, на его груди были кровоточащие раны, но он стоял с поднятой головой и улыбался. Женщина стояла чуть поодаль, на скуле её наливался синяк. Её лицо не выдавало ничего, кроме презрения; заметив взгляд Лоренца, она плюнула в его сторону. Он медленно прищурился.