Текст книги "Под уральскими звездами"

Автор книги: Владислав Гравишкис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

НА ПОМОЩЬ ИДУТ КОММУНИСТЫ

В правлении Собольского колхоза в тот вечер шло партийное собрание. Оно затянулось. Сев не за горами, а в колхозе многое было еще не сделано, и разговаривали на собрании сердито и круто.

Критиковали всех: и председателя, и трактористов, и рабочих ремонтной мастерской, и водителей автомашин, задержавших завоз горючего. Даже комбайнерам досталось за медленный ремонт, хотя их машинам выходить в поле предстояло еще не скоро.

Попало и Семену Кузьмичу Колкотину – дяде Сережи Мерсенева. Председатель Николай Филиппович Сундуков, одетый в черный выцветший китель, который, казалось, еще и сейчас излучает впитанные летом солнечные лучи, выступая, так прямо и сказал Колкотину:

– Не поспешаешь, товарищ Колкотин, как я посмотрю. Уж кому-кому, а тебе довольно совестно ходить в отстающих. По прошлому году ты у нас передовик, а тут такое дело допускаешь. Почему твой трактор не готов?

– Вот моторную группу отрегулирую – готов будет, – пробормотал Семен Кузьмич и полез в карман за папиросами. Он, когда нервничал, всегда закуривал.

Колкотин вышел в соседнюю комнату и закурил. Нажимает председатель! Вообще-то правильно нажимает, застряли с ремонтом, но вот его, Колкотина, осрамил при всех коммунистах напрасно: Колкотин еще никогда не подводил коллектив и никогда не подведет. Время еще есть... Сердито посапывая, Семен Кузьмич прислушивался к тому, что говорилось на собрании.

Особенным морозным звуком скрипнула входная дверь, в коридоре послышались торопливые шаги, и в комнату заглянул сын Женя. Отец с досадой посмотрел на сына:

– Ну, чего там стряслось?

Вид у Жени был взволнованный; он задыхался от бега и не обратил внимания на недовольный тон отца:

– Пап, собака обратно прибежала.

– Какая там еще собака?

– Ну, Винтик! Ты только послушай: сижу я, «Конструктор», который дядя Гриша подарил, разбираю, а в это время кто-то под окошком как заскребется, как заскулит! Выскочил во двор, а это Винтик. Трясется весь, страсть как замерз, силком в сени пролез и в избу норовит. А на поводке Сережкина варежка пристыла. Вот!

Он отдал отцу мокрый шерстяной комок и продолжал:

– Мамка как заохает: «Ох, не зря собака прибежала! Чует мое сердце – беда с ними приключилась!» Я, конечно, молчу, ничего не говорю, чтобы мамку не расстраивать, а сам думаю: «Верно, что-то с ними случилось».

Семен Кузьмич помолчал.

– Неладно дело получается, сын, а? – сказал он рассеянно.

– Я тоже считаю – неладно. Опасаюсь я, пап! Как они там, в лесу? Морозно, а Сережка непривычный, у дяди Гриши одна рука. – Женя возбужденно теребил завязки у шапки. – Позвони в дом отдыха, пап! Ведь можно узнать, приехали они или нет.

– Как же я позвоню? Видишь, собрание!

– А ты попроси, пап! – не отставал Женя, поглядывая в кабинет, где стоял телефон. – Такое дело, можно и обождать минутку...

Семен Кузьмич все еще досадовал на председателя, и ему ни о чем не хотелось его просить. Но Сундуков сам заметил Женю и спросил:

– Чего у тебя там, Колкотин?

Семен Кузьмич смущенно развел руками:

– Дома у меня неладно, товарищи. Мальчишка прибежал.

– Видим. Что случилось?

– Шуряк у меня нынче гостил. Из Светлого. Перед вечером поехал домой, а собака-то и прибежи обратно. На веревке варежку племяшкину принесла – пристыла, стало быть...

Все насторожились. Сундуков сказал:

– Постой, постой! Какая варежка? Какая собака?

Вперед выступил Женя. Помахивая шапкой, неотрывно глядя на Сундукова, отрапортовал:

– Моя собака. Винтик называется. Я ее Сережке подарил, потому что он мне удочки привез на день рождения. Мы Винтика в кошеву посадили и привязали. Я сам привязывал, сорваться не мог, а вот прибежал. И варежка к поводку пристыла. Да так сильно, насилу отодрали. А раз пристыла, значит Сережка не в санях сидел, а по снегу ходил. Сидел бы в кошеве, разве она намокла бы? Да ни за что!

В это время длинно зазвонил телефон. Сундуков торопливо взял трубку.

– Я слушаю. Кто, кто? Дом отдыха? Я слушаю вас! – Сундуков значительно оглядел всех. – Как же, как же, были здесь такие. Перед вечером уехали. Да мы сами тут тревожимся: с ними, оказывается, собака была и прибежала обратно... – Он замолчал, скосив глаза на чернильницу и постукивая по ней ручкой. – Так. Так. Пустая? Так. Лыжники? Понятно. На каком участке дороги? Неизвестно? Н-да! Хорошо, со своей стороны тоже будем принимать меры. Будьте здоровы, товарищ директор!

Положив трубку, Сундуков сразу уперся взглядом в Колкотина:

– Он что, пьяный от тебя поехал?

Семен Кузьмич замялся:

– Так ведь день рождения Женькин был. Не то чтобы очень, а грамм по триста пришлось...

– Грамм по триста... Потерялись оба в лесу, вот что!

Семен Кузьмич побледнел и грузно осел на стул.

– Вот так штука! Как же так?

– А вот так, черт бы вас подрал! Отпустили на ночь глядя, да еще выпившего. Сколько лет племяннику?

– Девять, – пробормотал Семен Кузьмич.

– Девять-то бы еще ничего, – вмешался в разговор Женя. – Не тренированный он, вот в чем все дело.

Не слушая Женю, Сундуков сказал:

– Из дома отдыха лыжники на поиски вышли. А что лыжники? Пока доберутся, пока обыщут лес, от людей одни сосульки останутся. Мороз-то вон такой!

Все посмотрели на окна, покрытые толстым слоем льда.

– Волков на Собольской дороге не замечали. Как будто всех повывели, – задумчиво, как бы про себя, сказал комбайнер Авдонин, человек богатырского телосложения, заядлый охотник и рыбак.

– Мороз пострашнее волков сейчас будет, – возразил Сундуков и внимательно осмотрел всех. – Ну, так как, товарищи коммунисты? Продолжать собрание будем или в лес пойдем?

– Обождет собрание! – махнул рукой Авдонин, выпрямился во весь громадный рост и стал натягивать полушубок. – Люди гибнут.

Вслед за Авдониным стали одеваться и другие коммунисты.

– Так, – сказал Сундуков, который был председателем собрания. – Дело ясное. Собрание переношу на завтра... Сергей, как у тебя вездеход? В готовности?

– Скажете тоже! – обиженно отозвался Сергей Надымов, водитель вездехода. – Когда он у меня не на ходу был?

– Ну, тогда поедем. Лыжники лыжниками, а наше дело – использовать технику. Так оно поскорее будет...

У Жени загорелись глаза. Он потянул отца за рукав:

– Пап, я с вами, ладно?

– Отстань! Не до тебя!

Только всего и сказал отец. Но посмотрел так, что сыну стало ясно: проси не проси, а на вездеход его не возьмут.

Насупившись, Женя вышел на улицу. Из правления выходили люди и поспешно бежали по домам: кто за лыжами и рукавицами, кто захватить кусок хлеба на дорогу, которая может оказаться долгой и трудной. По ту сторону сельской площади у освещенных одинокой лампочкой широких ворот гаража рокотал мотор: Сергей Надымов прогревал двигатель вездехода перед выездом.

А Жене все сильней, все нестерпимей хотелось поехать вместе со всеми, узнать, что случилось с дядей Гришей и Сережей, помочь чем можно. Из окна соседнего дома на снег падали прямоугольники света. Женя вспомнил о своем приятеле, сыне председателя колхоза Игорьке. Сидит, наверно, почитывает, а в лесу такое делается – дядя Гриша и Сережа погибают!

Женя решительно шагнул вперед, через сугробы пробрался к окнам и трижды стукнул в стекло. Дверь отворилась, и на крыльцо вышел Игорек с накинутым на голову полушубком и стал озираться во все стороны.

– Кто тут?

Женя стоял в тени у стены и манил приятеля к себе.

– Сидишь и ничего не знаешь, а тут такое делается, такое делается! Дядя Гриша и Сережка в лесу потерялись, понятно тебе?

– Как потерялись? Погоди, погоди! – Игорек начал торопливо надевать полушубок в рукава. – Ты спокойно говори. Как потерялись?

– Не могу я спокойно! Сейчас из дома отдыха звонили: лошадь пришла, а кошева пустая. А к нам Винтик прибежал, и к поводу варежка пристыла. Отсюда спасательная экспедиция выезжает на вездеходе, все коммунисты едут. Я проситься стал – они ни в какую. Что делается, что делается!.

– А ты спокойно говори! Спокойно говори! – механически повторял Игорь, о чем-то напряженно размышляя.

– Не могу я спокойно, сколько раз тебе говорить! – нетерпеливо закричал Женя. – Ты тут тепленький сидишь, а им-то каково? Они в опасности, понятно?

– А ты все верно разузнал?

– Куда вернее! Все своими ушами слышал... Горка, давай соберем ребят и пойдем на поиски! Пусть у нас своя спасательная будет. Коммунистам можно, а пионерам нельзя?

– Кто-то нам позволит... И не надейся...

– Мы и спрашиваться не будем. Заберем лыжи и пойдем. Сережку надо выручать, понятно?

– Нет, такое дело не годится, – решительно сказал Игорек. – Пока ребят соберем, пока до места дойдем – сколько времени зря пропадет! Надо другое придумать.

– Трусишь, да?

– Глупости! Нам надо живых найти, а не... – Игорь запнулся: даже подумать было страшно о том, что этот высокий фронтовик с медалями, дядя Гриша, и худенький Сережка, с которыми он сидел сегодня за праздничным столом у гостеприимной Анны Алексеевны, лежат теперь замерзшими где-то в лесу. – Одним словом, надо с вездеходом ехать...

– Не возьмут. Сказано тебе – я уже просился.

– Обхитрить надо. Ты вот что, беги за лыжами, а я свои возьму.

Игорь скрылся в сенях. Женя с недоумением посмотрел ему вслед. Ясно: Игорь что-то придумал. И Женя побежал домой...

Минут через пятнадцать, вздымая клубы снега, из Собольского вылетел вездеход и на полном газу помчался в сторону леса. Впереди в лучах фар кипела поземка.

Вдруг за самой околицей фары осветили две мальчишеские фигурки, старательно скользившие за обочиной дороги.

Машина догнала их, остановилась, и ребята услышали удивленный возглас Сундукова:

– Тьфу ты пропасть! Да это Женька с Игорьком!

Распахнулась дверца кабины, на подножку вышел Сундуков:

– Игорь, ты чего это задумал? А ну, марш домой!

– Мы не пойдем домой, пап, – невозмутимо сказал Игорь.

– Игорь, кому говорю?

– Коммунистам можно, а пионерам нельзя? Так, да? – опять возразил Игорек.

– Хитрят мальцы! – засмеялся стоявший в кузове Авдонин. – Они нарочно из села вышли, чтоб мы их подобрали!

– Я им похитрю! – рассерженно закричал Сундуков.

– Женька, сейчас же домой! – вторил ему Семен Кузьмич.

– И вовсе мы не хитрим, товарищ Авдонин! – оскорбленно сказал Игорь. – Не хотите на машину брать – не надо, сами дойдем. Пошли, Жень!

От отцовского окрика Жене стало не по себе. Но он уже не мог отставать от приятеля, а тот все шел и шел не оборачиваясь. Женя двинулся за ним. Но не выдержал, оглянулся: обдуваемая поземкой машина стояла в поле, дверца кабины была открыта. Там, видно, совещались.

Прошла еще минута, машина на малом ходу догнала ребят. Сундуков спрыгнул с подножки.

– Марш в кабину, спасатели!

– Снимай лыжи, Женька!

– Будет у меня с тобой разговор дома, Игорь, ох, и будет! – сказал Сундуков.

– Ладно, поговорим, – хладнокровно сказал Игорь, забросил лыжи в кузов и полез в кабину.

Женя последовал за ним.

Вездеход рванулся вперед, к лесу, пролагая широкий след в сугробах.

В КАМЕННОЙ ЛОВУШКЕ

Григорий Силачев с племянником Сережей Мерсеневым выехали из Собольского под вечер. Лес начинался километрах в пяти от села. Пока до него добирались, стало быстро темнеть. Мороз крепчал, в небе проступали звезды.

Лес в сгущавшихся сумерках казался черной непроницаемой стеной. Отдельные сосны уже не различались. Узкий осколок луны мелькал за зубчатыми вершинами деревьев, то появляясь, то исчезая и с наступлением ночи становясь все светлей и ярче. Казалось, луна следит за дорогой, то и дело заглядывает в просеку, словно ей любопытно взглянуть на путников, узнать, тут ли они еще и куда едут.

Дядя Гриша, усыпляемый лесным покоем, задремал. Сережа подобрал выпавшие из его ослабевшей руки вожжи и кнут. Глухо ворчали разрезаемые полозьями мерзлые сугробы. Под дугой тихонько звякало колечко, за которое привязывают узду. Попискивали гужи, брякала отставшая подкова на ноге у Серко. В лесу было так хорошо, спокойно, что пригревшийся под большим красным одеялом Сережа и сам начал подремывать...

И вдруг, как от толчка, все исчезло: перестали двигаться звезды над вершинами деревьев, куда-то пропал осколок луны, стих шум снега, прекратилось поскрипывание полозьев. Только и слышно было, как тяжело дышит старый Серко и глухо рокочут неспокойные сосны.

Сережа очнулся от забытья и выглянул из кошевы. Серко стоял, понуро повесив голову, принюхиваясь к дороге. Что он там нюхает? Дорогу потерял, что ли? В сумеречной полумгле впереди лежала белая пелена снега, замкнутая в черные стены леса. Поверх лесного коридора мерцали звезды.

Сережа присмотрелся и различил, что просека раздвоилась: от той, по которой они ехали, отделился и уходит в сторону еще один лесной коридор. Куда ехать: направо или налево?

После раздумья Сережа потянул вожжи влево, собираясь направить лошадь в новую просеку. Но Серко не тронулся с места: покрутился, потоптался и опять склонился к снегу. Сережа еще раз подергал вожжи, постучал кнутом по облучку, но Серко ни с места.

«Надо дядю Гришу будить, вот что!» – решил Сережа.

– Дядя Гриша! А дядя Гриша! Серко остановился, а я дороги не знаю.

Громко всхрапнув, Силачев очнулся:

– Что такое? Встал, лодырь?

Силачев выхватил вожжи и сильно дернул их. Серко перебирал ногами, но с места не двинулся.

– Он дорогу потерял, дядя Гриша. Там еще одну дорогу видно, – доложил Сережа.

– Где? – Силачев отогнул воротник тулупа и осмотрелся. – Верно, еще просека. Куда это нас занесло?

Он встал и начал оглядываться более внимательно. Все кругом пряталось в сгустившихся сумерках, дороги не было видно, и это озаботило Силачева. Он вышел из саней. Проваливаясь в снег, пробрался к лошади, потрепал морду.

– Куда затащил нас, старый черт? Где теперь дорога, а? Силачев потыкал кнутовищем в снег, твердого наката нигде не нашел и сказал Сереже:

– Племяш, я в ту просеку схожу. Посмотрю, может примета какая окажется...

– Хорошо, дядя Гриша. Только вы недолго.

– Сейчас вернусь. Ты не бойся, я рядом буду.

Подхватив полу тулупа, время от времени втыкая кнутовище в снег, Силачев побрел к левой просеке. Она привела на большую забураненную поляну, на которой различались какие-то закругленные холмы.

«Приисковые отвалы, – определил Силачев. – Так и есть, Суковатка. Значит, мы на правильной дороге стоим. Конь, не обманет – старый, бывалый, дорогу знает...» Чтобы убедиться, что это действительно Суковатский прииск, Силачев прошел на середину поляны и еще раз осмотрелся. Точно, Суковатка, сомнений быть не могло...

Силачев повернул обратно. Он решил не идти по своим следам, а сократить путь и выйти к лошади прямо через лес. Шагов через пять он почувствовал, что провалился в яму. «Что за черт! Откуда там яма взялась? » – удивился Силачев и стал выбираться. Он усиленно работал ногами, загребал локтем, но снег, как вода, расплывался под ним и утекал куда-то вниз. «Куда это меня занесло?» – недоумевал он.

Силачев все больше погружался в снег. Полы тулупа встопорщило вокруг него крупными складками, а самого тянуло и тянуло вниз, словно засасывала какая-то бездна. Страшная догадка мелькнула в уме. Когда-то с ним уже случалось такое. Только тогда он был мальчишкой, и, самое главное, он не был тогда калекой, как теперь.

Григорий стал отчаянно барахтаться, биться, стремясь скатиться от опасного места, выбраться из провала. «Да, так и есть, в шахту валюсь!» – задыхаясь, подумал он. Ноги уже болтались в пустоте, мимо тела в глубину струями сползал снег, под боком, под сбившимся тулупом трещали и ломались какие-то мелкие сучья.

Он выкинул руку в сторону и стал шарить в снегу, стараясь найти хоть какую-нибудь опору. Всюду был податливый сыпучий снег. И уж когда Григорий вполз в провал по самые плечи, рука наткнулась на что-то твердое. Силачев прижался к этому твердому, и движение вниз прекратилось. «Жердь!» – догадался Григорий. «Варнаки, что делают!» – злобно обругал он тех, по вине которых попал в беду.

После весеннего половодья работы на прииске прекращались, потому что остальное время года здесь не было воды. Старатели уезжали на другие участки. По правилам все входы в шахты должны были закрываться тесовыми настилами. Но так делалось не всегда. Поторопится старатель или просто из-за халатности вместо настила перекинет через отверстие пару жердей, навалит на них слой веток – и дело с концом. Пока хворост свеж и упруг, такая шахта не страшна. Но когда ветки перепреют, она становится опасной. Бывает, что проваливаются коровы. Проваливаются и погибают, не в силах выбраться из ловушки.

Григорий висел над провалом, крепко обхватив березовую жердь единственной рукой. Он вспомнил, как провалился в шахту в детстве, как в страхе и отчаянии колотился об ее стенки и выбрался только через сутки с помощью подоспевших колхозников. «Ну нет, хватит с меня одного раза! Больше не дамся. Надо выбираться...»

Он стал осторожно двигать ногами, стараясь нащупать стенку шахты. Ее не было ни сзади, ни справа, ни слева. Достал он ее только впереди себя. Постукивая носком сапога, он отыскивал какой-нибудь выступ, чтобы поставить ногу и хоть сколько-нибудь облегчить положение руки, которая держала сейчас все тело и уже начала неметь.

К счастью, такой выступ нашелся. Силачев придавил его носком, проверяя прочность, поставил ногу и оглянулся, соображая, что делать дальше. Вокруг него были только снег да вздыбленный тулуп. Нельзя было даже определить, как широко устье шахты. Из снега торчали концы сучьев веточного застила – значит, и там нет никакой опоры.

Единственное средство спасения – жердь. Григорий стал, двигая плечом и головой, очищать ее от снега. Он готовил место, решив, пока есть силы, быстрым рывком выкинуть ноги из шахты и постараться улечься на жердь.

После нескольких минут работы ему показалось, что можно рискнуть: улечься есть где, кусок жерди длиной с метр был очищен от снега и наледи. Минуты две Силачев провисел спокойно, отдыхая и набираясь сил. Потом оттолкнулся от опоры и рывком бросил ноги вперед и вверх, стараясь оседлать жердь. Она изогнулась, заскрипела, но не треснула. Это обрадовало, Григория – значит, под ним не какая-нибудь гнилушка, а крепкая лесина.

Ему удалось зацепиться коленом, потом подтянуть вторую ногу и кое-как укрепиться в лежачем положении. «Во-от так дело-то будет лучше! – подумал довольный удачей Силачев. – Мы, брат, еще посмотрим, кто кого!»

В это время жердь скрипнула, шевельнулась и стала поворачиваться вокруг оси. Силачева потянуло в сторону, и он, быстро перебирая ногами, старался сохранить положение. Однако жердь продолжала крутиться и, наконец, точно живая, сбросила с себя человека.

Силачев все же успел ухватиться за лесину рукой, но это было уже не то: раньше он держался с жердью под локтем, а теперь висел над темной бездной, держась за жердь вытянутой рукой.

Если бы у него была вторая рука! Не раз приходилось Силачеву думать об этом, но никогда она не была ему нужна так, как сейчас. Силачев чувствовал, что несчастная культяпка тянется вверх, стремясь помочь здоровой руке. Но что она могла сделать? У нее не хватало силы даже на то, чтобы поднять рукав тулупа.

Григорий извивался во все стороны, отыскивая какой-нибудь выступ, чтобы подтянуться обратно к жерди. Но тот выступ, на который он опирался раньше, остался выше, а других не находилось. Ноги скользили по стенам шахты, ни за что не зацепляясь. Между тем рука слабела. Под рукавицей подтаял снег, жердь стала скользкой...

И как ни старался Григорий плотнее охватить жердь, продержаться еще хоть сколько-нибудь, какая-то сила неудержимо раздвигала пальцы. Рука сорвалась, и Григорий, инстинктивно втянув голову в плечи, шумя тулупом, упал на дно, подумав в эту секунду: «А как же теперь Сережка?»

Удар был не очень сильным. Силачев тотчас вскочил на ноги и поднял голову, чтобы посмотреть вверх, но тут же наклонил ее: прямо в глаза сыпались струйки распыленного снега. Прикрывшись рукой и выглядывая из-под нее, он определил, что шахта не так уж глубока: отверстие виднелось метрах в трех над головой. На круглом кусочке неба очень ярко светились звезды. Звездный диск был перечеркнут темным силуэтом жерди.

«Вот так-так! – размышлял Силачев. – Я-то ладно, как-нибудь, а вот Сережка? Пропадет мальчишка! Покричать? Не услышит. Да и нельзя – побежит и тоже заскочит в эту дурацкую дыру. Надо поскорее выбираться!»

В шахте было теплее, чем наверху, густо пахло плесенью. Чтобы действовать свободнее, Григорий снял тулуп, пальто, аккуратно отстегнул ордена медали, надетые по случаю поездки в Собольское, уложил их в карман и стал ощупывать стенки шахты. Это была даже не шахта, а разведочный шурф, пошире в верхней части и сужавшийся внизу. Пробит он был в камне, кое-где имелись трещинки и выступы, но такие незначительные, что подняться по ним нечего было и думать. А как дело обстоит повыше? Может быть, там более мягкий грунт и можно прорубить ступени?

Силачев скатал в тугой комок пальто, скатал тулуп, взгромоздил их друг на друга и встал, как на ступеньку. Теперь он был повыше и, ощупав стенки, обнаружил, что скала здесь кончается, поверх нее лежит пласт мерзлой глины. Нож у Григория имелся, он мог нарезать ступеней и по ним подняться до выхода. Но как забраться выше, преодолеть каменную полосу?

Григорий отыскал на дне шахты кнут – кожаный витень с крепким березовым кнутовищем. Надо найти какую-нибудь трещину, вогнать в нее кнутовище – вот и будет еще одна ступенька.

Достав нож, он приступил к делу. На уровне груди нашлась трещина, в которую с трудом влезал конец пальца. Воткнув ) туда заостренное кнутовище, Силачев вбил его подобранным на дне шахты обломком камня. Потом встал на кнутовище ногой, вторую уперев в противоположную стенку. Теперь пласт глины находился на уровне плеча.

Изогнувшись, он начал ножом пробивать ямку, надеясь как-нибудь дотянуться до нее ногой. А уж там не так далеко и до жерди. Неожиданно кнутовище хрустнуло и сломалось, а Силачев, крепко стукнувшись лбом о стенку, покатился на дно шахты. Потирая голову, он прислушался. Сверху доносилось чуть слышное тявканье собаки. «Сережка меня ищет! – ахнул Силачев. – Сейчас свалится в шахту! Вот беда!»

И что было силы закричал:

– Сережа! Стой! Ни с места! Стой!