Текст книги "Под уральскими звездами"

Автор книги: Владислав Гравишкис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

Глава 11
ШКАТУЛКА

– И-и, милый! – ответила Анна Михайловна, когда Сергей спросил, существует ли еще жмаевская мельница. – Давно снесли кособокую. На том месте баню построили. – И подумав, добавила: – А шмаринские хоромы целехоньки. Сходи, погляди. Чать, любопытно.

А почему бы и в самом деле не сходить?

Непоседливая Марфуша не замедлила высказать свое мнение:

– О чем разговор? Пойдете со мной и все посмотрите.

– Вы-то при чем здесь, Марфуша?

– Так у меня же переэкзаменовка. Забыли?

Оказалось, что в шмаринских хоромах уже нет детского дома, поселенного там в первые годы Советской власти. Детей вывезли за город, на берег озера Светлого – там, на приволье, ребятам было лучше. В шмаринских домах теперь станкостроительный техникум, основанный в годы войны.

Через неделю Марфуша и Сергей направились к шмаринским домам.

Площадка перед большим зданием – та самая площадка, на которую съезжались экипажи со всего Мисяжа, когда Шмарин устраивал бал по случаю получения личного дворянства, – теперь огорожена от улицы решетчатым штакетником. К парадному крыльцу ведет посыпанная песком аллейка, по обе стороны которой густо разрослись черемуха и акация. В чащобе юрко сновали крикливые воробьи.

Вот и бывшая прихожая – большое светлое помещение. Здесь Сергей не был с тех пор, как вместе с матерью и братом приходил в дом золотопромышленника. Повсюду – на стульях, подоконниках сидели студенты. Они лихорадочно, как это бывает только перед экзаменами, перелистывали учебники и конспекты. Никто не обращал внимания на постороннего человека, тем не менее Сергей чувствовал себя неловко. Неудобно как-то ни с того, ни с сего расхаживать по зданию и заглядывать в аудитории. Где же Марфуша?

А Марфуша уже спешила к нему. Она спускалась с лестницы вместе с высоким, худощавым мужчиной и о чем-то ему говорила. Сергею стало немного досадно: он совсем не хочет ни с кем знакомиться, пришел посмотреть и только. Что еще затеяла беспокойная племянница?

– Здравствуйте! – сказал мужчина. – Вы брат Вити Дунаева? Очень рад познакомиться. Дмитрий Елкин. Я многим обязан Виктору. Даже жизнью.

– Сергей Дунаев! – представился Сергей и недоуменно посмотрел на Елкина: что он говорит? Почему этот высокий седой человек обязан Виктору жизнью? Встреча неожиданно приобрела интерес.

– Мы вместе воевали в отряде, – просто ответил Елкин. – Пойдемте ко мне.

Они поднялись наверх, пересекли большой актовый зал. Сцена с кумачовым лозунгом: «Под водительством Коммунистической партии – вперед, к победе коммунизма!» Ряды красных кресел, стенные газеты, плакаты и лозунги, белое полотнище экрана на сцене, тяжелые портьеры на окнах. В этом зале Шмарин устраивал балы и приемы.

Полутемный коридор, по которому когда-то Анна Михайловна вместе с детьми шла в кабинет к своенравному богачу, сейчас не показался Сергею таким мрачным. На дверях комнат виднелись разные таблички: «Химическая лаборатория», «Литейное производство», «Кабинет механики», «Кабинет электрооборудования». В комнате, где Николка Шмарин вопил об утопленном щенке, помещался чертежный зал.

Подошли к двери с табличкой «Директор Д. Г. Елкин». В небольшой комнате стояли письменный стол, сейф, два кресла и шкаф с книгами. Рядом со старинной голландской печью – калориферы парового отопления.

– Здесь была шмаринская молельня, – усмехнулся Елкин. – Вероятно, слышали о таком заведении?

Да, в городе в свое время много рассказывали о шмаринской моленной. Примечательна она была тем, что рядом с киотом Кузьма развесил все полученные им грамоты и медали, а на аналое держал свою дворянскую треуголку. Говорят, часами просиживал он подле нее и собственноручно смахивал пылинки.

– Тут и нашли знаменитую шкатулку. Знаете ее историю?

Шкатулка с золотом! Как же Сергей мог забыть?! Сам Виктор рассказывал о шкатулке, пока Балтушис строго-настрого не запретил упоминать о ней. Запрет был вызван какими-то особенными обстоятельствами. Какими – Сергей не знал.

– Особенного ничего не было, – пояснил Елкин. – Дело в том, что шкатулку не удалось отправить в центр. Она осталась в Мисяже, пока в городе хозяйничали белогвардейцы. Понятно, что чем меньше разговоров, тем спокойней ей было лежать... Когда я начал работать в техникуме и впервые вошел сюда, то, знаете, даже разволновался.

Сергей попросил рассказать о шкатулке.

Вскоре после Октябрьской революции Мисяжский Совдеп принял решение: изъять у буржуазии все самородное и рассыпное золото и отправить его в центр, Ленину. Операцию по изъятию поручили проводить начальнику красногвардейского отряда Балтушису.

Очередь дошла и до Шмарина. После полуночи человек пятнадцать красногвардейцев подошли к его дому. Он был самым большим на улице, возвышался темной и мрачной махиной. Соседние одноэтажные дома казались рядом с ним совсем маленькими.

– Крепость капитализма! – усмехнулся Балтушис. – Попробуем найти золотого тельца.

– Велика хоромина, Иван Карлыч, – отозвался старик Мамушкин. – Трудновато будет сыскать.

Операция действительно предстояла серьезная.

На стук никто не отозвался.

– Прикладом! – приказал Балтушис.

Загрохотали приклады, и только тогда в верхнем этаже мелькнул тусклый свет. Хрипловатый голос за дверью спросил, кто стучит.

– Именем Советской власти! Откройте!

Дверь приоткрылась, и красногвардейцы, оттолкнув сторожа, в котором Витя узнал кучера Степана, гурьбой вошли в прихожую. На верхней ступеньке лестницы стоял Шмарин. Пригнувшись, далеко отставив руку с фонарем, он всматривался в полумрак.

– Кто такие? Чего надо?

– Кузьма Антипыч, пришли-и! – запоздало завопил Степан.

– Тю-у, дурной! Чего пасть раскрыл? – толкнул его Мамушкин.

Балтушис вышел вперед и подал Шмарину ордер:

– Обыск!

Степан, рассматривая красногвардейцев, разглагольствовал:

– Как так – не кричи? Должен я хозяина упредить или нет? В дом чужие люди лезут, а я – молчи? Так, что ли?

Он был навеселе и решил показать свою преданность хозяину.

Привидением в глубине коридора появился Николка и, не подходя ближе, закричал:

– Папанька! Прогони их! Папанька!

По тому, как Шмарин рассматривал ордер, было похоже, что в доме знали о предстоящем обыске. «Черта с два теперь найдешь! Все спрятано – перепрятано», – подумал Балтушис.

– Уйди, Николка, не мешайся! Тебе где велено быть? – строго сказал Шмарин сыну.

– Папанька! Надавай им по шее, чтобы не лезли!

Кто-то из прислуги увел Николку.

– Рад бы надавать, да вон их сколько. Власть, ничего с ними не сделаешь, – процедил Шмарин. Он был спокоен, и это казалось неестественным. Вернув ордер, сказал: – Ступайте, ищите! Чего искать-то будете?

– Пот да кровь нашу, Кузьма Антипыч, – ответил Мамушкин.

– Золото, значит? Ну, ну! – вздохнул Шмарин. – Не найти вам, ребяты. Стану я этакую ценность здесь держать...

Балтушис внимательно осмотрел хозяина дома. Может быть, и правду говорит, что золота в доме нет. Но что-то не верилось, что он решился с ним расстаться, доверить кому-нибудь другому, – не таков характером.

В доме стало светло. Красногвардейцы разыскали лампы, зажгли их и разошлись по комнатам. Слышалось, как передвигают мебель, прикладами выстукивают полы и стены. Шмарин похаживал из комнаты в комнату, засунув руки в карманы халата. Казалось, он совсем безразличен к тому, что происходит в его доме.

Из детской высунулась круглая голова Николки. Он повертел ею и, увидев, что отец далеко, показал язык стоявшему в коридоре Вите. Тот погрозил винтовкой. Николка скрылся в комнате, а через минуту снова высунулся:

– А вот и не сыскать вам ничего!

– Сыщем.

– Как сыщете, когда не знаете – где?

– Мы все знаем. Мы сквозь стены видим.

– Хвалишься! – сказал Николка и так покосился в сторону моленной,что у Вити что-то даже внутри дрогнуло: «Там оно, золото!»

Он опять погрозил Николке винтовкой и, когда тот спрятался за дверь, подошел к Балтушису и доложил о своей догадке.

– Очень хорошо! Посмотрим, – кивнул Балтушис.

Но когда дошла очередь до моленной, Балтушис, казалось, забыл о своем обещании. Открыв дверь, он заглянул в комнату, слабо освещенную лампадами, и спросил:

– Здесь что?

– Молюсь я, – ответил Шмарин. – Моленная моя.

– Один бог и больше ничего? – усмехнулся Балтушис.

– Ничегошеньки! – усмехнулся и Шмарин, зорко оглядев красногвардейцев: – Не ходите туды, ребяты. Ничего там не держу, одни иконы. А вы, чать, безбожники, испоганите мне моленную...

– Неужто ты святее нас, Кузьма Антипыч? – простодушно удивился Мамушкин.

Красногвардейцы рассмеялись.

– Святей не святей, а дело мое христианское: после вас не миновать попа звать с молебном, – разговорился Шмарин. – Очень даже прошу – не ходите. Слово даю, нету там золота. Разве чего на ризах – дак ведь вы ризное не берете?

– Не берем, – кивнул Балтушис. – Пропустим господа бога, товарищи?

Красногвардейцы молчали, и Балтушис медленно пошел к следующей двери. Шмарин вытер ладонью пот со лба и двинулся за ним, шурша халатом.

Витя не выдержал, стремительно шагнул к моленной:

– Врет он, Иван Карлыч! Там оно, я знаю!

Шмарин оглянулся, метнулся назад и, заслонив собой дверь, раскинул руки к косякам.

– Не пущу!

Обернулся и Балтушис:

– Вот как! Кажется, там не один бог. Посмотрим, товарищи!

Шмарин прижался к дверям и прокричал внезапно охрипшим голосом:

– Не пущу!

– Взять! – приказал Балтушис.

Кузьму с трудом отстранили. Он цеплялся за косяки, за ручку. Двоим красногвардейцам пришлось держать его за руки.

Недовольно встретили вошедших темные лики богов и святых. Косые тени перечеркивали стены и потолок и походили на черные стрелы. Приторно пахло ладаном. На аналое поблескивала позументами дворянская треуголка. Мамушкин взялся было за козырек, намереваясь снять фуражку, но, увидев, что Балтушис и остальные не собираются этого делать, опустил руку.

Тайник обнаружили быстро. Он находился за аналоем с дворянской треуголкой. Неумело сколоченный кучером Степаном квадрат из пластин паркета прогнулся под ногой кого-то из красногвардейцев. Квадрат подцепили штыками, подняли и обнаружили углубление. В нем стояла железная шкатулка, в каких купцы хранят дневную выручку.

Шмарин упал, стукнув коленями, и хрипло закричал, поворачиваясь то к одному, то к другому бойцу:

– Православные! С чем я-то останусь? Не погубите!

– Свое берем.

Шкатулку внесли в кабинет Шмарина. Мамушкин разыскал весы. Стали перевешивать самородки и полотняные мешочки с россыпью. Насчитали 88 фунтов с золотниками.

– Накоплено! – покачал головой Мамушкин. – В две жизни не прожить. Хапало!

Все посмотрели на Шмарина. Тот словно ничего не слышал, только похрустывал пальцами стиснутых рук. Акт изъятия золота он отказался подписать.

Красногвардейцы, взяв золото, ушли, составив все лампы на стол и пожелав хозяину доброго здоровья.

– Варначье семя! – просипел им вслед Шмарин. Он встал, схватился руками за голову и повалился в кресло.

Над безлесой горой горело зарево восхода. Верхушка ее была уже освещена, а длинные ночные тени все еще застилали укутанные в снеговые шапки крыши домов, пересекали снежную равнину пруда. Там, в его верховьях, лучи солнца позолотили снег, он слепил глаза.

Красногвардейцам повстречались рабочие ночной смены механического завода. Они удивленно смотрели на отряд, дружно шагавший в сторону штаба. В кольце вооруженных людей, пригнувшись от тяжести, шел сын старика Мамушкина – кряжистый Петр. Он нес на плече завернутую в шинель шкатулку.

– Чье же теперь будет золотишко, Иван Карлыч? – вполголоса спросил старик Мамушкин шагавшего рядом Балтушиса.

– Разве не знаешь? Советское...

– Экая прорва, два пуда с лишком, – покачал головой старик.

Он оглянулся на Петра. Тот покраснел от натуги, капли пота проступили на лбу.

– Иван, подмени-ка старшого. Видишь, упрел Петруша! – крикнул Мамушкин младшему сыну. И опять покачал головой:

– Экая прорва, прости господи! В Питер, надо полагать, пошлете?

– А что? Может быть, тебе отдать? Не откажешься?

– Уж вы скажете, Иван Карлыч! – смущенно засмеялся Мамушкин.

Поставили шкатулку в штабе отряда рядом со знаменем и кассой – здесь всегда стоял часовой.

Впрочем, пробыла она здесь недолго. Стало известно, что в городе распространились разные слухи и легенды о содержимом шкатулки. Председатель Совдепа Сорокин приказал спрятать ее подальше...

– Куда же? – полюбопытствовал Сергей Дунаев.

Елкин отошел к окну и стал рассматривать выстланный громадными гранитными плитами двор техникума. В одном углу двора плиты были сняты и устроена волейбольная площадка. Там азартно сражались две команды, и толпа болельщиков из числа студентов следила за игрой.

Елкин оглянулся:

– Не догадываетесь?

– Понятия не имею.

– Шкатулку спрятали у вас в огороде. Там есть колодец – вот туда и положили.

Час от часу не легче! Опять этот колодезный тайник! И опять мама не рассказала, что у них в колодце лежала такая уйма золота.

– Ваша мама могла и не знать. Балтушис и Виктор сложили туда золото перед выходом красногвардейского отряда в Златогорье. А вернулась Красная Армия в Мисяж через год. Вити уже не было, и Балтушис попросил меня помочь. Мы вдвоем ночью перелезли к вам в огород и сделали все так тихо, что никто ничего не знал.

В коридоре раздались шумные голоса, послышались шаги. В приоткрытую дверь кабинета осторожно заглянула радостная Марфуша.

– Разрешите, Дмитрий Гаврилыч?

– Пожалуйста, заходите.

Девушка быстро вошла и оживленно заговорила:

– Я же вам обещала, дядя Сережа, что сдам. Вот видите и сдала! Смотрите – четыре!

Марфуша подала Дунаеву завернутую в целлофан зачетную книжку.

– Отлично, Марфуша! Молодец! – рассеянно, почти механически ответил ей Сергей. Затем он встал, пожал руку Елкину, собираясь уходить. И вдруг спросил:

– Вы сказали, что обязаны брату жизнью. Каким образом?

Елкин помолчал, размышляя.

– Длинная это история, Сергей Николаич, и началась она не здесь. Ведь я не мисяжский, а златогорский. Там и свела нас судьба с вашим братом...

Глава 12
ПЕРЕХВАЧЕННАЯ ТЕЛЕГРАММА

Начало жизни Дмитрия Елкина выдалось трудное, невеселое. Отец и мать умерли, когда мальчику было лет восемь. С тех пор не имел он родного дома: жил у замужней сестры, в деревне у деда. Никому не хотелось кормить лишнего человека. Родственники переправляли Митю один к другому.

Наконец пятнадцатилетнего подростка взял жить к себе его дальний родственник, машинист Златогорского депо Степан Когтев. Правдами и неправдами он устроил мальчика посыльным на телеграф. Там было тоже не легко. Станционные служаки помыкали Митей, гоняли за водкой и папиросами, заставляли разносить записки своим барышням. Случалось получать и затрещины.

Когда в Златогорье установили Советскую власть и Степан Когтев был избран членом Совдепа, Митю больше никто не трогал. Начиналась новая жизнь...

И мог ли он, Митя Елкин, думать, что ему, а не кому-нибудь другому, придется принимать телеграмму, которая вызовет столько больших событий, будет иметь так много последствий?!

Все произошло как обычно. На столе застрекотал аппарат, вызывая дежурного. Дежурный подойти не мог: пьяный, он мертвым сном спал на деревянном диване. Если бы даже и удалось его разбудить, он все равно не сумел бы принять депешу.

Митя азбуку Морзе знал, подошел к аппарату. Взял приемный журнал и вдруг увидел какую-то депешу. Она предназначалась начальнику стоявшего в Златогорье эшелона чехословацких военнопленных полковнику Иозефу Суличек.

Митя встречал Суличека не раз на перроне. Приметен полковник был тем, что у него во рту всегда торчала длинная черная трубка.

Прочитав депешу, Митя оглянулся на диван. Дежурный спал. Елкин подошел к окну, выглянул на перрон.

На перроне было тихо, безлюдно. Дощатый настил отсырел от росы. На деревянных столбах тускло светили керосиновые фонари. За путями пылало зарево. Освещенные снизу клубы дыма вяло переваливались над жерлами домен. Завод работал, а ведь всего три месяца назад там было пустынно. Засевшие в Совдепе меньшевики и эсеры только языками трепали, пальцем о палец не ударили, чтобы наладить заводскую жизнь. Когда Совдеп стал большевистским, факелы пламени вновь загорелись над домнами завода. А теперь что будет? Все опять пойдет по-старому?

Митя сжал в руке телеграмму. По долгу службы он должен был пойти сейчас туда, где горел красный огонек. В тупике стоял длинный эшелон. К голове его была прицеплена платформа, обложенная мешками с песком. Митя знал – за мешками скрыты дула пулеметов. Часовые охраняют эшелон днем и ночью.

Немало было разговоров среди рабочих об этом эшелоне. Об этом, златогорском, и многих других, стоявших в то время на всех станциях от Пензы до Владивостока. Правительство молодой Советской республики разрешило выехать военнопленным чехам на родину, а вот не едут. Стоят на станциях и чего-то дожидаются. Чего? Может, вот эту телеграмму? Нет, не отдаст он ее Суличеку, вот и все! Пусть ждет!

Митя посмотрел направо. Там тоже краснел огонек маневрового паровоза «овечка». Сегодня дежурит дядя Степа – он и получит телеграмму. Он – большевик, живо придумает, как поступить и что делать. Митя перемахнул через подоконник и вскоре карабкался по железной лестнице в паровозную будку.

Разложив кисет на коленях, машинист Когтев аккуратно свертывал козью ножку.

– Ты чего прискакал, Дмитрий?

– А вы только послушайте, дядя Степа! – задыхаясь, сказал Митя и торопливо начал читать при свете топки: – «Златогорье командиру эшелона полковнику Иозефу Суличек приказываю рассвете 26 мая вверенными вам силами занять город арестовать членов Совдепа установить комендатуру войти сношения свергнутыми большевиками представителями власти держать связь мной ждать моих распоряжений исполнение донесите...»

Внимательно всматриваясь в лицо Мити, Когтев ссыпал табак обратно в кисет и протянул руку:

– Дай-ка сюда! – Он по складам прочитал телеграмму и опять взглянул на Митю: – Кому показывал?

– Никому, дядя Степа.

– А телеграфист?

– Спит. Пришел пьянущий на смену, насилу его на диван уложил. Смотрю, воинская депеша лежит. Я ее подобрал – и к вам.

– Молодец! – похвалил Когтев и застучал ключом в стенку: – Сашок! Быстро сюда!

Из тендера спустился кочегар. С ног до головы он был покрыт угольной пылью, сверкали только белки глаз.

– Смотри сюда, Сашок! – Когтев показал ему телеграмму: – Видишь бумагу? Очень важная она для нас...

Саша вытер лицо подкладкой фуражки и с любопытство посмотрел на депешу.

– Вот эта самая? А ну, дайте!

– Твоими руками только и трогать!

Когтев вынул красный платок – утиральник, бережно за вернул телеграмму и только тогда отдал Саше:

– Запрячь подальше и дуй в Совет. Товарищу Коврову прямо в руки: так и так, только что перехватили. Понятно?

– А как же паровоз? Один управитесь?

– Не твоя забота. Дуй, не мешкай! Одна нога здесь, другая – там.

Саша скользнул по поручням вниз. С минуту еще слышался хруст шлака под его ногами, потом все затихло. Когтев взглянул на эшелон, покачал головой: «Чего задумали, черти!» – и, покряхтывая, стал подгребать уголь в топке.

– А мне теперь как, дядя Степа? – напомнил о себе Митя.

– Тебе? Тебе додежурить надо.

– А телеграмма? Выходит, отдавать не надо?

– Как же ее отдашь, когда ее нету и... не было.

– Не было? – удивился Митя.

– Понятно, не было. Кабы была, ты бы ее имел. Верно?

Митя поежился, помрачнел:

– Узнают чехи – пристрелят. Не ходить туда, что ли?

Когтев оперся на черенок лопаты и строго сказал:

– Это с какой стати? Кто тебя пристрелит, когда ты знать ничего не знаешь?

Митя молчал. В топке бурно гудел огонь, на крыше будки под свистком шипела струйка пробившегося пара. Когтев подошел к Мите, взял его за плечи:

– Оробел, Митюша? Брось, ничего не будет! – Он заглянул приемному сыну прямо в глаза: – Пойми, Митя, не можем мы ее, эту телеграмму, чехам отдать. Никак нельзя. Для Советской власти опасно. Враги-то наши того только и ждут, чтобы чехи выступили... А для тебя все обойдется: додежуришь. Пока разбираться будут, тебя и след простынет...

Митя ушел. Долго смотрел ему вслед машинист. Потом подвел паровоз к перрону и гудком вызвал Митю к окну.

– Спит! – кивнул Митя отцу. И «овечка», попыхивая, покатила к дальним тупикам.

Саша бежал вдоль Медвежьей горы, что тянулась от станции до самого центра Златогорья. Быстро наступал рассвет. Гора и в самом деле походила на Медведя. Прилег медведь на берег городского пруда, положив свою крутолобую голову в сотне шагов от заводского двора, и смотрит. Смотрит на завод, на дымы домен, на приземистые корпуса, прислушивается к шумам, к рокоту водопада на плотине.

По ту сторону заводского двора – выстланная каменными плитами городская площадь. Контора, палаты управляющего, дома купцов и служащих, бывший полицейский участок, жандармское отделение, бывшая городская дума. Теперь в думе – Совдеп. На ступенях двое часовых, по виду – рабочие, в промасленных кепках.

Запыхавшегося Сашу старший караульный подхватил под локоток:

– Обожди, паренек! Куда? Зачем?

Саша объяснил.

По звонкой чугунной лестнице, пустыми темными коридорами Сашу провели в приемную председателя Совдепа Павла Коврова. Здесь, положив голову на стол, спал дежурный. Он приоткрыл один глаз. Узнав часового, недовольно пробормотал: «Чего там еще?»

Спал и Ковров. Он лежал на диване, с головой укрывшись старенькой шинелью. Часовой ласково и осторожно тронул его за плечо:

– Павел Васильевич, к вам пришли.

Ковров тотчас же, словно и не спал, сел, крепко вытер лицо ладонями и посмотрел на Сашу свежими ясными глазами:

– А, с железки! Что случилось?

– Машинист Когтев велел вам бумагу отдать. Говорит – важная. Только вы сами разверните: мои руки не больно чистые, кочегаром работаю...

Нахмурясь, Ковров читал телеграмму. Саша укладывал за пазуху когтевский платок-утиральник и внимательно рассматривал председателя Совета. Еще бы не смотреть: слава об этом молодом и отважном человеке шла по всему пролетарскому Уралу. Его знали и любили рабочие, люто ненавидели и боялись местные буржуи. Будучи студентом технического училища, Ковров организовал подпольную большевистскую ячейку.

Не раз попадал Ковров в лапы жандарма Курбатова. Его сажали в тюрьму, высылали из города, но он бежал, снова появлялся среди златогорских рабочих и продолжал революционную борьбу. Казалось, не было на свете такой силы, которая могла бы остановить его на этом пути.

Лицо у Коврова было сейчас усталое и худое, глаза запали глубоко. Видно, нелегко приходится председателю. Известно, буржуи шипят во всех щелях, того и гляди, что ужалят. Смотреть и смотреть за ними надо.

– Давно получили, не знаешь? – спросил Ковров.

– Получасу не прошло, товарищ Ковров. Бегом бежал.

– Бегом? Это хорошо, что бегом. Так и надо революционное задание выполнять. – Ковров потер небритый подбородок, думая о чем-то своем. – Как зовут-то тебя?

– Александр Сергеич, – доложил Саша.

– Так вот что, Сергеич, – сказал Ковров. – Сейчас же бегом обратно на станцию. И скажи Когтеву, что Ковров просит его вместе с дружиной прибыть в Совет. Немедленно!

Стуча подковами сапог, Саша побежал по гулким коридорам Совдепа.

Через час собрался златогорский Совдеп.

Это были рабочие люди, большевики, делегаты двух крупнейших заводов Златогорья: металлургического и оружейного. Несколько работниц – заточниц из сабельного цеха и трое интеллигентов: седой и степенный учитель прогимназии Доброволенский, добродушный толстяк в золотых очках, заводской доктор Бобин и вертлявый конторщик Урванцев.

Уже совсем рассвело, когда, наконец, прибыли делегаты-железнодорожники во главе с Когтевым. Ковров кивнул машинисту, тот ответил таким же коротким кивком. Они понимали друг друга, и на железнодорожников Ковров надеялся так же твердо, как на металлургов и оружейников.

Ковров вышел на возвышение:

– Товарищи! Получены тревожные вести...

Он рассказал собравшимся об обстановке и внимательно следил за людьми. Нависла серьезная опасность, предстоит тяжелое испытание: как-то они поведут себя в трудную минуту? Доброволенский побледнел и затеребил клинышек бородки. Бобин поправил очки и с интересом покосился на соседей: любопытно, как оценивают создавшееся положение. Лицо Урванцева исказил откровенный страх, и он с ужасом оглянулся на дверь – уж не входят ли вооруженные чехи? Да, на этого рассчитывать не приходится. Работницы, как по команде, обернулись в сторону мужчин: что будем делать, мужики? Ведь вам биться с врагом. Рабочие хмуро слушали Коврова, пока ничем не проявляя своего отношения к его словам.

Не дождавшись, когда закончит говорить Ковров, первым вскочил Урванцев. Замахал руками:

– Я же говорил! Я же всем говорил, что так будет! Меня никто не слушал. Вот, пожалуйста, всем конец, всех перестреляют. Господи боже мой! Что теперь делать!

– Не паникуйте, Урванцев! – крикнул Ковров.

Но Урванцева уже нельзя было остановить.

– Вам хорошо покрикивать: у вас лошади, вы снялись и уехали. А мы куда? Мы семейные, не забывайте! У чехов – оружие, пулеметы. А мы с чем? Несчастная сотня винтовок. Голыми руками, да? Как куриц перестреляют – вот тебе и Советская власть. Доигрались!

– Что же вы предлагаете? – щуря глаза, спокойно Спросил Ковров.

– Разойтись! Немедленно разойтись! Спасаться, кто как сумеет. Кто спасется – тому счастье. Другого выхода нет! Всех кучей заберут и всем конец.

И он вновь оглянулся на двери, на окна. Ему не терпелось поскорей уйти отсюда, порвать с Советами, укрыться где-нибудь в горах у углежогов.

– Тю, дурной! – поднялся с места Когтев. Показывая пальцем на Урванцева, он заговорил: – Поглядите на него, товарищи, совсем с ума спятил. Не разберешь, не то по глупости болтает, не то из этих самых... Из провокаторов.

– Не имеете права! – пронзительно выкрикнул Урванцев.

Когтев отмахнулся от него, как от мухи.

– Мне тоже помирать неохота, товарищи, – сказал он. – Времечко такое, рабочий класс в силу входит – как не пожить? Однако паниковать тоже нечего – хуже будет, скорее пропадешь. Так сгинешь, что семейство и костей не соберет...

– А что делать? Скажи – что делать? – вновь раздался истерический голос Урванцева.

– Отобрать оружие надо, только и дела.

– Детский лепет! Наивно! Раньше надо было отбирать. Теперь они в боевой готовности. Попробуй, подступись!

– Оно, может, и правильно – раньше надо было, – согласился Когтев. – Ну, тогда не сделали – теперь сделаем. Один черт!

Ковров поднял руку:

– Правильно говорит Когтев: надо действовать, пока бездействуют чехи. Предлагаю: сегодня же потребовать у чехов добровольной сдачи оружия.

– Так они и отдадут вам. Дураков мало!

– Не согласятся – разоружим силой. Предлагаю всем отрядам собраться у станции. Быть в боевой готовности. Разоружение эшелона проводим сегодня же. Так, товарищи?

– Так, Павел Васильевич! – кивнул Когтев.

Люди зашумели, в зале раздались голоса:

– Правильно! Разоружить! Давно пора! Из Миньяра подмогу позвать! Из Мисяжа!

Внезапно за окнами послышался могучий густой рев заводского гудка. Минуту он звучал одиноко. Потом к нему присоединились гудки других заводов и дальних и ближних. Люди встали, прислушиваясь к бушевавшей над городом, над горами звуковой буре.

– По местам, товарищи! – прокричал Ковров и взмахнул рукой, показывая на окна.

Ковров провел Когтева к себе в кабинет и показал расчерченный линиями лист бумаги. Это был план подъездных путей златогорской станции. Тупик, занимаемый чехославацким эшелоном, был обведен красным карандашом.

Ковров и Когтев склонились над листом.

А за окнами еще полчаса бушевала буря звуков, будто ей предстояло разбудить весь Урал...