Текст книги "Под уральскими звездами"

Автор книги: Владислав Гравишкис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

Глава 9
НА ПОРОГЕ ВОСЕМНАДЦАТОГО

Поиски и расспросы Сергея разбередили душу Анны Михайловны, уже давно стремившейся открыться, высказаться, поделиться впечатлениями. Узнав, что сын задумал написать книгу о брате, она уже сама заводила разговоры, долго толковала о том или ином событии. Она и совет дала – поговорить со стариками.

Сергей их видел ежедневно. Каждый погожий вечер старики чинно восседали на лавочках возле домов.

В один из таких вечеров Сергей подошел, поздоровался. Старики точно ждали его: закивали головами, раздвинулись, освободили место. Не отказались они и от предложенных папирос, хотя каждый не преминул заявить, что от «фабричной легости» его душит кашель. С чего бы это такое? Табак вроде подходящий, с ароматом, а вот кашляешь...

Отвечали словоохотливо. Им льстило внимание офицера. В рассказах было много противоречивого, неясного. Кто путал по старости, кто воспринял события по-своему, а кто просто все позабыл. Приходилось снова и снова расспрашивать, и Сергей досадовал на себя: ведь жил на этой улице, видел все своими глазами и почти ничего не запомнил. Но как бы там ни было трудно, а уже через неделю Сергей имел довольно ясное представление о революционной борьбе в Мисяже. Права мама: революции противостояли немалые силы. Обстановка была сложной, трудной. Чем больше слышал Сергей рассказов о деятельности первых большевиков Мисяжа, – латыше Яне Балтушисе, которого впоследствии народ перекрестил в Ивана Карлыча, слесаре механического завода Семене Сорокине, первом председателе Совдепа, старателе Федоре Мамушкине с сыновьями, – тем большее уважение испытывал он к этим мужественным, решительным людям, тем больше восторгался их беззаветной и безграничной преданностью делу партии.

Эти люди жили и боролась в условиях, отличных от условий других городов Южного Урала. В Мисяже не было крупных промышленных предприятий, не было крепких пролетарских кадров. Недовольство существующим социальным строем бурлило подспудно, стихийно, набирая силу и не находя выхода.

На больших шахтах работали «контрашные» – неграмотные башкиры, которые отчужденно относились к русским. Жизнь у «контрашных» была каторжная, но избавления от нее они ждали от своих старшин.

На мелких шахтах работали старатели-одиночки, одержимые идеей разбогатеть и очень далекие от революционного движения.

В пимокатных, кожевенных, бондарных, гончарных мастерских, в кузницах работало по пяти человек, тоже понятия не имевших о профсоюзе или другой форме рабочей организации. А многочисленной челяди, обслуживавшей богатые дома, жилось вольготнее, чем рабочему люду, и она была на стороне господ.

Правда, имелись в Мисяже и кадровые индустриальные рабочие – железнодорожники. Но они жили в семи верстах от города и в Мисяж наведывались редко...

Вот почему приезд рабочих-латышей явился крупнейшим событием для того времени. В Мисяж прибыли настоящие представители рабочего класса, потомственные пролетарии, члены профсоюза, умевшие организованно и твердо выступать против хозяев.

Старики, с которыми беседовал Сергей, особенно запомнили Яна Карловича Балтушиса, оказавшегося самым опытным в революционных делах. Его не сломили ни тюрьмы, ни преследования. В Мисяже он быстро освоился с обстановкой, познакомился с местным населением и стал сплачивать вокруг себя наиболее решительных и сознательных рабочих. Его всегда окружали,люди, к нему обращались за советами, делились горестями. «Душевный был человек Иван Карлыч!» – вспоминали старики.

Мать подтверждала это. Проникновенные беседы, несколько поручений, которые дал брату Балтушис, сделали свое дело: однажды Витя задумал перейти на Механический завод. Балтушис выслушал его, сказал:

– Зачем? Совсем не надо. Умный человек везде дело найдет.

А когда Витя начал настаивать, тот резко оборвал его:

– Тебя нам на мельнице нужно. Понял?

Упрямый Витя насупился, но возражать не стал.

«Слушается, как отца родного...» – удивилась Анна Михайловна. Мама припомнила, как она недоумевала тогда: «Почему Иван Карлыч сказал: «Нам нужен»? Кто они, эти люди, которым понадобилось, чтобы ее Витя работал на жмаевской мельнице? Зачем?» Она знала, что сын выполняет какие-то поручения – матери льстило это: вот какого толкового сына вырастила! И тут же думала: не опасно ли?

Время шло. На заводе уже существовал созданный партийной ячейкой профсоюз. Однажды станционные телеграфисты передали в рабочий комитет сообщение о Февральской революции. В этот день Балтушис и Витя пришли с работы раньше. Быстро умылись, надели праздничные костюмы и прикрепили к ним красные банты.

– Что за праздник такой у вас? – поинтересовалась Анна Михайловна.

– Моя хозяйка, вы разве не знаете? В Петербурге царя сбросили...

– Батюшки, да что же это такое! – всплеснула руками Анна Михайловна. – Как же теперь жить будем?

Квартирант и сын пытались разъяснить Анне Михайловне смысл происходящих событий. Но они спешили на манифестацию, и их торопливые объяснения мама понимала плохо.

Балтушис и Витя ушли. Анна Михайловна не вытерпела, закрыла дом и зашагала вслед за ними.

У заводской проходной собралась большая толпа. Над головами людей злой февральский ветер раздувал красные полотнища с лозунгами: «Долой войну!», «Да здравствует земля и воля!», «Долой тиранов-эксплуататоров!», «Да здравствует свободная Россия!».

Толпа колыхнулась, вытянулась в длинную ленту и с пением отрывистой, очень четкой песни двинулась вокруг площади. Потом прошла по некоторым мисяжским улицам, сделала большой круг и вновь вернулась на площадь. Люди плотной стеной окружили высокое каменное крыльцо заводской конторы.

Анна Михайловна поднялась на ступеньки лавки, и ей стало хорошо видно, что делилось на площади.

На крыльцо конторы поднялся слесарь Семен Сорокин, частый посетитель дунаевского домика. Он начал о чем-то горячо говорить, но ветер относил слова, и Анна Михайловна не смогла ничего расслышать.

Потом появился Николай Ларцев. Он жил недалеко от Дунаевых, служил механиком на жмаевской мельнице, и Анна Михайловна его знала: когда Вите нужно было поступить на работу, пришлось позвать механика к себе в гости и поставить штоф водки. Хотелось услышать, что скажет этот человек, но пробиться к крыльцу было невозможно.

Ларцева сменил земский врач Маврин, в доме которого Анна Михайловна часто бывала по своим швейным делам – полный, шумливый мужчина. Он тоже начал говорить, но в ответ на его слова люди почему-то со всех сторон стали выкрикивать:

– Долой!

– Позор!

– Чего это они? – спросила Анна Михайловна стоявшего рядом молодого парня. – Или неладно сказал?

– Воевать до победного зовет, – ответил тот. – Поди-ка, сам повоюй, узнаешь, каково...

Парень засунул в рот пальцы и свистнул так пронзительно, что у Анны Михайловны зазвенело в ушах, и она отошла подальше.

Внезапно говор прошел по толпе и тут же затих. Анна Михайловна посмотрела на крыльцо. Там стоял ее квартирант Иван Карлович. Он осматривал людей ясным и каким-то особенно широким взглядом. Заметил Анну Михайловну, улыбнулся ей тепло и ласково. Потом стал серьезным, взмахнул фуражкой и громко заговорил:

– Товарищи рабочие! Граждане свободной России! Царя, против которого мы так долго боролись, больше нет. Николай Второй отрекся от престола. Теперь нам надо думать, как будем жить...

Говорил он долго, дольше всех выступавших, а люди слушали его, не шелохнувшись. И Анне Михайловне было приятно такое внимание людей.

– Загордилась я даже малость, – посмеиваясь, рассказывала Сергею Анна Михайловна. – Вот ведь с каким человеком в одной избе живу, вот с кем мой Витюша дружит!

После митинга народ стал расходиться. Анна Михайловна отыскала сына и квартиранта и вместе с ними пошла домой. Витя был лихорадочно возбужден, глаза его ликовали. Квартирант же, наоборот, казался задумчивым и озабоченным.

– Чего это вы, Иван Карлыч? – удивилась Анна Михайловна. – Как бы даже недовольны чем-то?

– Почему? Я доволен, моя хозяйка. Только мне кажется, что будем мы еще много переживать...

Витя удивленно посмотрел на старшего друга:

– Иван Карлыч, вы же сами говорили: теперь все по-новому пойдет. Другая жизнь начнется.

– Начнется, да. Конечно, начнется, Вийтя. Трудно начнется – вот в чем дело.

– А чего тут трудного: царя-то ведь нет? Царя-то сбросили?

– Верно, царя сбросили. А Жмаев твой остался, как? Шмарин остался, как? Шуппе – живой, здоровый, как? Нет, Вийтя, мы еще будем много драться!

Разговаривали долго. В ту ночь спокойно спал один Сережа: он ничего не слышал, прокатался на санках с горки чуть ли не до полуночи, – благо, некому было позвать его домой.

Сергей Дунаев почти каждый вечер встречался со стариками. Ему хотелось побольше узнать о работе партийной ячейки, и в этом Сергею хорошо помог Тимофей Наплюев – бывший кузнец механического завода, вступивший в партию еще до Февральской революции. Теперь ему было лет под семьдесят, но он отчетливо все помнил.

После Февральской революции комитет уже больше не заседал в дунаевском домике. Большевики вышли из подполья. На одной из нижних улиц в просторном доме богача, заблаговременно уехавшего в Маньчжурию, был открыт клуб. Там и собиралась на заседания большевистская ячейка РСДРП.

Почти ежедневно в ячейку вступали все новые и новые рабочие. Оно и понятно: большевистские лозунги находили горячий отклик в сердцах трудящихся Мисяжа. Может быть, даже более горячий, чем в других местах Урала. Эксплуатация здесь была особенно беспощадной и свирепой, и рабочие с каждым днем убеждались в том, что только партия большевиков может привести их к лучшей жизни.

Большевики Мисяжа вели борьбу за массы и в то же время, будучи крепко связанными с большевистскими комитетами соседних городов, готовились к вооруженным схваткам за власть. Организовывались боевые дружины, которые впоследствии переименовались в красногвардейские отряды, приобреталось оружие. Оказывается (это Сергей узнал у Наплюева), тайный склад оружия в дунаевском доме был не единственным. Таких складов существовало много, и все – в разных местах города. На механическом заводе избрали Совдеп, в состав которого вошли преимущественно большевики. Он осуществлял контроль над управляющим Шуппе, защищал интересы рабочих...

И вот – темная октябрьская ночь. Со станции пришел телеграфист и передал в Совдеп сообщение о низложении Временного правительства и о переходе власти в руки Советов.

Великая Октябрьская социалистическая революция победила!

Председатель Совдепа Семен Сорокин тотчас же вызвал к себе всех членов Совета – большевиков. Низко пригнувшись к лампе, глуховатым от волнения голосом Сорокин прочитал директиву Уральского центра. Екатеринбургский Совет призывал местные Советы немедленно взять власть в свои руки. В директиве содержался также призыв об усилении организации отрядов Красной гвардии, подавлении силой оружия контрреволюционных выступлений, немедленном введении контроля над производством.

– Вот, товарищи, пришла и наша пора. Надо действовать! – закончил Сорокин, вытирая пот со лба.

После короткого совещания члены Совдепа разошлись по своим местам

Тогда-то Анна Михайловна и стала невольной свидетельницей того, как из тайника в колодце огорода извлекались винтовки.

Старики рассказали Сергею, что в ту октябрьскую ночь винтовками, которые находились в тайниках, было вооружено более ста рабочих. Для небольшого города это явилось грозной силой. Красногвардейская дружина начала готовиться к решающей схватке...

Глава 10
СХВАТКА НА МЕЛЬНИЦЕ

Внизу, в городе, загорелись гирлянды уличных огней. По крутым склонам тянулись вверх, словно взбираясь к небу, святящиеся цепочки электрических лампочек. Словно обессилев, они обрывались на полпути к вершине хребта.

Тимофей Наплюев кашлянул и зябко потер сухие, узловатые руки. Он единственный из стариков не носил бороды, только усы – белые, как клоки ваты. Говор мягкий, задушевный. Сергея старик уважительно величал Николаичем.

– Власть, Николаич, мы взяли хорошо, крови не пролили. А вот до добра дело дошло – тут и началось!

– Что началось? – настороженно спрашивает Сергей.

– Борьба началась. Буржуйская порода взъярилась, свету белого не взвидела... Добро, оно такое, Николаич, – особую силу имеет. От него и вся кровь пошла...

– Добро? Это вы о национализации?

– Вот-вот, о ней самой, – поддакивает Тимофей. – А то еще и так говорили: реквизиция, конфискация. Скажешь такое слово буржую – он сразу в лице другой, зверем смотрит, сатана сатаной. Ты, Николаич, Ларцева порасспроси, как он на жмаевской мельнице воевал. Расскажет, какие страсти-мордасти пережить довелось. И про брата твоего знает – вместе робили на Жмаева, как же... Только...

Ядовитейшая усмешка проступает на прикрытых усами губах. Старик на что-то намекает. Сергей расспрашивает, а тот отмалчивается, твердит одно:

– Николку Ларцева спроси, он вернее знает.

На другой день Сергей пошел к Ларцеву.

Долго стучался в ворота большого крестового дома под железной крышей. Потом калитку, наконец, открыла молодая женщина, не то дочь, не то сноха. Глаза испуганные, настороженные вопросы: кто, кого нужно, зачем? Неохотно впускает в комнату, тесно уставленную мебелью и цветами.

Ларцев выглядел хорошо. То был интеллигентного вида сытый старик с гладко выбритым лицом.

Да, конечно, Ларцев отлично знал Виктора Дунаева, вместе работали. Можно сказать, он и выучил мальчика делу – Кирилл-то Лукич прислал Витюшу кули таскать. Но он, Ларцев, не мог допустить этого. Пришлось хлопотать перед хозяином, чтобы определил помощником машиниста, то есть его помощником. Кирилл Лукич не хотел, а он, Ларцев, настоял.

Совершенно верно, Совдеп назначил его, Ларцева, контролером на мельницу Кирилла Лукича. Что ж, он старался, смотрел, чтобы хозяин не причинил мельнице вреда. Одну минуту! Сейчас он найдет мандат Совдепа. Вот, пожалуйста! Да, хлеб сберег тоже он, Ларцев. Не дали укрыть от Советской власти. Национализация? Да, он проводил и национализацию. Не знает, что бы сталось с мельницей, если бы не он. Нет, в боевую дружину не вступал, здоровье не позволяло: сердечник...

Все походило на правду, и в то же время отчетливо ощущалась ложь. Ушел Сергей с неприятным чувством обманутого человека. Рассказал матери, и та решительно отрезала:

– Все врет! Про Витю врет – за водку его упросила Виктора делу обучать. С Кириллкой душа в душу жил, поперек шагнуть боялся. Как же, заставишь его у Жмаева мельницу брать! В кустах сидел, заячья душа...

– У него бумага есть. Настоящий мандат, – замечает Сергей.

– Бумага бумагой – дело делом. Мельню у Жмаева Витя брал, – отвечает Анна Михайловна.

– Витя?

Ничего не понять! И Сергей снова идет к Наплюеву. Тот хитровато ухмыляется:

– Что, Николаич, потолковал с Ларцевым? Хитер человек! Мандат показывал? Не истерся еще? Бережет, бережет! И он за революцию боролся, как же! А мельню у Жмая твой братень, Виктор Николаич, брал. Я хоть и не робил там, а точно знаю: муку для дружины на пекарню не раз возил.

Сергей озадачен: зачем понадобилось деду отсылать его к этому самому Ларцеву?

– Чтоб знал, Николаич, какие люди бывают. И чтоб не думал, что больно просто нам было буржуйское добро под свою руку брать, – вот что я тебе поясню...

Да, национализация начиналась не так просто, как может показаться на первый взгляд. Здесь завязался один из самых сложных узлов ожесточенной классовой борьбы.

Мандат на контроль над мельницей Совдеп и в самом деле выдал машинисту Николаю Ларцеву, может быть, потому, что некому больше было выдать, а мельница требовала присмотра. Начиналась бумага торжественными словами: «Именем Революции...» и звучала, как приговор старому миру. Окрыленный грозной силой документа и уверовавший в незыблемость происходящих событий, Ларцев принес бумагу на мельницу, показал мукомолам:

– Вот, ребята, какую силу мне в руки дали!

Мандат пошел по рукам – глянцевитый, хрустящий, с кудрявыми росчерками подписей, штампом и печатями – настоящий государственный документ. Но документ не произвел того впечатления, на которое рассчитывал Ларцев.

– Ты хозяину покажи – он тебе пропишет. По первое число, – буркнул один из рабочих.

– Ничего, ничего, ребята! – бодрился Ларцев. – Теперь он у нас и не пикнет.

Рабочие хмуро молчали, Пойти вместе с Ларцевым объявить хозяину волю Совдепа вызвался один Витя.

Жмаев жил тут же, при мельнице, в низком и просторном доме. Мельник слыл закадычным дружком Шмарина, но ничем на того не походил. Низенький, толстый, с упрямо пригнутой головой, он на весь мир смотрел как бы исподлобья. Казалось, по жизни не идет, а безудержно прет этаким упрямым быком, сокрушая препятствия, тогда как Шмарин пробирается осторожно, любит поиграть с людьми, иногда даже приласкать их.

Все это припомнилось Ларцеву, когда он перешагнул порог низенькой горницы и подал Жмаеву совдеповскую бумагу. Мельник читал ее долго, шевеля губами, с усилием. Потом осмотрел машиниста, его помощника и кивнул Виктору:

– Выдь!

– Это почему же?

– Выдь! – повторил Жмаев и засопел, будто его охватило удушье.

Витя оглянулся на Ларцева. Тот был бледен и торопливо закивал помощнику:

– Выйди, Витя, выйди! Я с Кириллом Лукичом сам поговорю, а ты выйди.

Витя покраснел. Уже не первый раз взрослые его отсылали, все мальчишкой считали. Уходя, он расслышал, как Жмаев пробормотал:

– Большевистское отродье!

Вот оно что! Его отсылали не потому, что он малолетний, а за то, что связан с большевиками! Они будут сейчас о чем-то сговариваться. Погоди же, толстый хомяк, все равно тебе несдобровать!

Витя нетерпеливо слонялся по двору, ожидая, когда закончатся переговоры. Ларцев вышел через полчаса. Глаза его тревожно блуждали. Что-то случилось!

– Как? Договорились? – подбежал к нему Витя.

Ларцев, не замечая, не слыша Вити, колеблющейся походкой брел к воротам. Он походил не то на пьяного, не то на больного. Витя решил непременно узнать, чем закончился разговор с хозяином. Но Ларцев молчал. У ворот он оттолкнул вцепившегося в рукав Виктора и визгливо закричал:

– Отстань! Провалитесь вы со своим Совдепом!

Затем опомнился, воровато посмотрел на Витю и пошел дальше. Тот гневно проводил его глазами: шкура, ума лишился от страха! Правду Балтушис говорил: Ларцев – меньшевик, ему нельзя доверять. Почему только ему мандат выдали? Обманул, должно быть, наговорил семь верст до небес.

Витя перебежал плотину и очутился у здания Совдепа: ему обязательно надо повидать Балтушиса. Пусть знает, что контролер скис, что от него никакого толку не будет – хозяин запугал.

Но сразу добраться до Балтушиса Вите не удалось. Здание Совдепа было заполнено рабочими механического завода. Они занимали все комнаты и коридоры, всюду стлался густой махорочный дым. Ждали, чем закончится заседание Совдепа.

Витя узнал, что на механическом заводе положение тоже трудное. Управляющий Шуппе отказался признавать Совет. Это бы еще ничего – не признавай, завод-то в рабочих руках. Но Шуппе не хотел подписывать документы, а без его подписи саботажники из банка не дают денег. Жалованье рабочим не платили уже несколько месяцев. Чем жить? Кроме того, какой-то саботажник продал дрова, заготовленные для завода на зиму. В цехах стало морозно. В котельной вода чуть теплая, вот-вот придется спускать...

Послушал Витя заводские горести – и своя беда стала маленькой. Разве сравнишь мельницу с этакой махиной – заводом? Там без малого тысяча человек, а на мельнице и двух десятков нет.

Он уже собрался уходить, когда из кабинета Сорокина вышел Балтушис. Витя отозвал его в сторону и рассказал, что произошло на мельнице.

Сообщение заставило Балтушиса призадуматься:

– Это так, – сказал он, – Ларцев слабый человек, в меньшевиках долго ходил. Думали, стал умный – ошиблись. Ты хорошо сделал, что ко мне пришел. Мельница – это очень важно. Там – хлеб. А хлеб нам очень нужен, да, но... Понимаешь, дружок, мы не сможем сейчас заняться мельницей. Пока, конечно. Видишь, что у нас творится.

Витя видел и понимал. И тогда, решившись, даже покраснев, он попросил:

– Иван Карлыч, а вы дайте мне винтовку. Я сам буду смотреть за порядком.

– Винтовку? – Балтушис посмотрел на мальчика.

– Ну да, винтовку! На стрельбы я ходил, стрелять умею, разберу и соберу...

– Нет! – ответил Балтушис. – Винтовку мы тебе еще не дадим.

– Не верите? – помрачнел Витя.

– Почему не верим? Верим. Ты наш человек. Вполне. Но ты будешь один, их – много. Никакая винтовка тебе не поможет, если они нападут.

Доводы Балтушиса не убедили Витю, он верил во всемогущество винтовки, но надо было подчиниться. Балтушис крепко пожал ему руку и сказал:

– Иди и смотри за мельницей. Она будет наша, там должен быть порядок. Хозяин сейчас так себе... Временное правительство.

Для Вити наступили хлопотливые и трудные дни. Дни и ночи он проводил на мельнице. Жмаева и Ларцева, может быть, удивляла такая старательность, но они, занятые своими делами, особенно над этим не задумывались.

Ларцев появлялся редко. Часами с удочкой он просиживал на плотине, уставившись в прорубь, точно пытаясь разглядеть, что принесут ему наступившие бурные времена.

Мысли, видимо, не давали покоя и Жмаеву. Вечно хмурый, недовольный, он приходил на мельницу, глубоко засунув руки в карманы широкой, как море, борчатки, давал указания и тут же уходил. Изредка заговаривал с рабочими, а Витю точно не замечал. Однажды зашел в машинное отделение, обошел кругом локомобиль. Витя сказал, что машину надо поставить на ремонт, – Жмаев не вымолвил в ответ ни словечка. «Погоди, хомяк! Кончится твое царство!» – вскипел Витя.

И оно кончилось.

Однажды ночью, когда мельница не работала и Витя только чуть подогревал машину, он услышал на мельничном дворе тихий шум. Выглянул. В темноте около складов стояло много подвод. Мелькали фонари, освещая фигуры согнувшихся под тяжестью мешков людей. Мешки выносили из амбаров и наваливали на подводы. Потом на них вспрыгивал возчик, свистел кнут, и подвода скрывалась в темноте. У входа в амбар стоял Жмаев и вполголоса распоряжался. Сомнений не было – вывозили зерно, вывозили хлеб!

Витя заметался по котельной. Сначала мелькнула мысль – бежать в Совет. Но пока добежишь, пока придут красногвардейцы, – хлеба уже не будет. Ищи его потом! Нет, надо что-то другое придумать...

Подбросив дров в топку, Витя вышел из котельной, темными углами пробрался к выходу, дождался, когда выедет со двора одна из подвод и пошел следом. Воз миновал плотину, проехал по Соборной улице и направился к окраине города в сторону вокзала. Неужели на станцию увозят? Тогда он ничего не сумеет сделать. Нет, телега въехала в открытые ворота, где ее уже кто-то ждал с фонарем. Ворота закрылись.

Витя узнал дом: здесь жил отец Жмаева. Когда-то жил в нем и сам Жмаев, но потом, разбогатев, он построил при мельнице новый дом для себя. Витя бегом помчался обратно. Вывозка зерна еще продолжалась, и он все так же незаметно пробрался обратно в котельную.

Утром Витя уже был в Совдепе.

– Вот не дали мне винтовку, – обиженно говорил он председателю Совдепа Сорокину и Балтушису. – Увез хлеб Жмай.

– Куда? – взволновался Сорокин.

Тот рассказал.

– А что бы ты сделал? – засмеялся Балтушис. – Не было бы ни тебя, ни винтовки.

– А хлеб?

– Будет и хлеб.

Тут же, в присутствии Вити, был разработки план операции по изъятию хлеба, вывезенного Жмаевым.

В следующую ночь на старую жмаевскую усадьбу прибыло десятка три красногвардейцев. Хлеб нашли тотчас же. Балтушис распорядился послать на заводской конный двор за подводами. Бойцы встали на караул у ворот и амбаров.

Кто-то известил Жмаева. Верхом на неоседланной лошади он прискакал с мельницы.

С отчаянной бранью накинулся он на Балтушиса. Иван Карлыч, только что весело разговаривавший с красногвардейцами, вдруг стал словно другим человеком, холодным и недоступным. Он выронил только три слова:

– Реквизиция, господин Жмаев!

Жмаев заметался по двору. Чтобы он не мешал работать, к нему приставили часового. Так и сидел на крыльце, не чувствуя, что у него зябнут ноги. Воз за возом уезжал со двора; пустели клети, амбары, конюшни и коровники, сеновалы и погреба. Вот и нет у него ничего! Отобрали хлеб, отберут мельницу – нищий!

По двору проворно, деловито расхаживал коренастый подросток. При свете мигающих фонарей Жмаев с трудом его узнал: дунаевский Витька. Чего он тут шатается? Внезапная догадка пришла на ум: «Он! Он выследил, когда вывозили зерно. Он привел сюда красногвардейцев! Он погубил меня, лишил последней надежды».

С этой минуты Жмаев готов был разорвать Витю.

– Ну, встренусь! Ну, встренусь! – пробормотал он с такой злостью, что стоявший подле часовой подозрительно оглянулся.

На другой день Жмаева выселили в старый отцовский дом. Нанятых Жмаевым засыпщиков, кулацких парней с окрестных заимок, заменили другими рабочими. На собрании был выбран мельничный комитет, который и стал здесь хозяином. Ларцев притворился больным и отказался работать машинистом. Прислали другого. У ворот мельницы встал часовой – вооруженный винтовкой красногвардеец.

Нет, это был не Витя Дунаев. Балтушис зачислил Витю в боевую дружину. И, конечно, ему выдали винтовку...