Текст книги "Под одним солнцем. Наша старая добрая фантастика (сборник)"

Автор книги: Владислав Крапивин

Соавторы: Роман Подольный,Георгий Гуревич,Генрих Альтов,Анатолий Днепров,Дмитрий Биленкин,Евгений Войскунский,Исай Лукодьянов,Владимир Савченко,Игорь Росоховатский,Александр Шалимов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 64 страниц)

V. КЛЯУЗНОЕ ДЕЛО

Но ближайший месяц покончил и с Тихоновым спокойствием и с великими планами преобразования Аллы в физика. Потому что Тихон захотел разоблачить у себя в институте крошечную кучку бездельников и жуликов. Ему было бы, правду сказать, плевать на этих Зайцева, Руднева и Филиппенко, если бы они просто бездельничали и жулили по мелочам, сдавая по шпаргалкам зачеты. Но Тихон при всех своих неудачах – по большому счету – успел за первые курсы института привыкнуть и к славе юного изобретателя, и к первым местам на конкурсах студенческих работ. А тут, на четвертом уже курсе, его вдруг обошли. И кто? Вперед вырвались не обычные его конкуренты, а три зауряднейших студента. Добро бы обставил Тихона Шурка Лапчонок или, скажем, Егор Званцев – так нет, победителями оказались Зайцев, Руднев и Филиппенко. Ну, кто они? Что они? И вообще… Тихон не раз слышал их ответы на экзаменах – в одной группе с ними ведь. Так только у Зайцева случались пятерки, и то изредка, а Колька Руднев вовсе троечник. А большего тугодума, чем Филиппенко, поискать.

И – такая победа. Ими и деканат заинтересовался, шум, статья в стенгазете, про работу Филиппенко в «Московском комсомольце» напечатали. А главное – не зря!

Тихон просмотрел их курсовые и поразился. Сам бы так не мог. Сам! Ну, а они? Тем более не смогли бы! У Филиппенко, правда, память отличная. А двое других и ею не блещут.

Нет, что-то здесь не так. Фаддеев снова взялся за папки с курсовыми. Листал. Вчитывался. Видел: чем-то похожи работы. Похожи. Темы разные, а стиль изложения – общий. И на одной машинке все печатались, буква «н» всюду западает. Писал их явно один человек. Один и тот же. Все три курсовые. Уж конечно, этот один не был ни Зайцевым, ни Рудневым, ни Филиппенко. Нашли себе, видно, где-то аспиранта. Хотя нет, где тут аспиранту. Какой-то кандидат, верно, влез. Правда, интересно бы знать, на что ему было отдавать стоящие вещи в чужие руки. Но что искать мотивы, когда факты известны?!

Тихон долго думал потом, как мог он на это решиться. Ведь воспитан же был в презрении к доносу и ябеде в любой форме. Когда подумал – понял, что виноват был мелкий его успех перед тем. Слава ведь, как известно, развращает. А слава мелкая еще и делает мельче. Хорошо еще, что совести осталось хоть столько, чтобы заговорить о трех самозванцах на групповом собрании, где педагогов не было. Тихону поверили сразу. Не одного его, оказывается, смущало стремительное вознесение к институтскому небу недавних троечников. Не один он подозревал в этом что-то неладное. Правда, у него одного хватило духу стать здесь следователем. Зато сколько нашлось прокуроров! Зайцев обиженно моргал, Филиппенко ругался, а Руднев со спокойным любопытством разглядывал лица своих обвинителей. В конце концов Тихон что-то разобрал в потоке несвязных слов, сквозь всхлипывания прорывавшихся из губ Филиппенко. И Тихона сразу бросило в жар и холод. Этот мучительно мор щившийся парень кричал о том, что они – трое – всё делают вместе, что они настоящие друзья, что у каждого в их дружбе и в их работе свое место. А курсовую ведь больше чем одним именем не подпишешь…

«Соратники» Тихона говорили о выговоре и исключении из комсомола, они судили и обличали, потому что не знали того, что знал Тихон. Он ведь тоже один из Трех Согласных, только других, и все, что говорил Филиппенко, Тихон мог повторить о себе и своих друзьях. Другие этого не понимали. Но он-то понял.

После Тихону говорили, что он тоже кричал. Сам он этого не помнил. Помнил только, как винился в тупой мнительности, как говорил о благородном соавторстве, как предлагал, если уж хотят наказать эту троицу, объявить заодно выговор Ильфу и Петрову. Или, еще лучше, Брокгаузу и Ефрону. И смял скандал, который сам же начал. И ушел, чтобы отправиться домой. Но по дороге взял такси и заехал предварительно за Карлом и Леонидом.

В такси Тихон ни словом не ответил на их тревожные расспросы. А у себя дома властно приказал им встать перед ним по стойке «смирно» и объявил: «Мы не одни!» И рассказал все про групповое собрание.

Собственно, все трое и раньше знали, что, наверное, не только им так хорошо работается вместе, что не только они так хорошо подходят друг к другу. В конце концов, работают же вместе два писателя, трое ученых, четверо инженеров… Существуют авторские группы и групповые авторы, авторские коллективы и коллективные авторы. Фаддеев, Фрунцев и Липатов не только чувствовали, но и знали разницу между их союзом и этими содружествами, которые в конце концов были ведь только «содружествами». У них, у Трех Согласных, было не так. У Зайцева, Руднева и Филиппенко – тоже не так.

– А нельзя ли нас троих рассматривать как единую личность? – спросил Тихон и беспомощно добавил: – В каком-то смысле…

– В каком? В каком-то – можно. Есть такая наука – коллективная психология. Старая наука, – Карл призвал на помощь познания, полученные на институтских лекциях по психологии, – ею Бехтерев еще занимался.

– Но ведь и просто личности бывают разные. А уж коллективные-то! У нас случай редкой гармонии.

– Погодите, погодите. – Карл обнял голову руками. – Такой ли уж редкой-то? Рассказывал я вам, как в прошлом году играл в турнире по переписке?

…Скандал разразился неожиданно. Поначалу настроение судейской коллегии было даже скорее благостным. Турнир по переписке, за который она отвечала, закончился, а такой турнир слишком долгое дело, чтобы от него не устать. С удовлетворением отметила коллегия большой успех молодого кандидата в мастера (по переписке) Перуанского, набравшего заветную мастерскую норму. Новый мастер был москвичом и пришел на заседание коллегии с тремя друзьями. Итак, все проходило чинно и спокойно, как и полагается проходить очередному мероприятию в Центральном шахматном клубе СССР.

Но вот главный судья попросил у Перуанского паспорт – чтобы сверить с квалификационной карточкой. Мастер подал его.

Судья заглянул в документ и…

– Это ваш паспорт?

– Да.

– И фотография похожа. Но тут вы Иванов, и имя и отчество тоже не совпадают.

– Я как раз и пришел сюда, чтобы восстановить истину, – высокопарно начал Иванов-Перуанский, длинный мужчина лет тридцати с непомерно длинной шеей, с непомерно большим кадыком и непомерно вытянутым лицом. – Нас под этим псевдонимом играло четверо. Я Иванов. А вот Скирмунт, – при этих словах встал его сосед, плотный сорокалетний дядя с набриолиненными волосами. – Вот Ранцев. – Быстро поднялся и сразу же сел снова молодой парень с толстыми щеками и заметным брюшком. – Ну и, наконец, наша юность – Перов! – Шестнадцатилетний, от силы, парнишка уже покачивался на тонких ногах, бегая глазами по лицам судей.

Похоже было, что «коллективный мастер» заранее готовился к этой сцене, может быть, даже репетировал ее. Четверо шахматистов ждали, видно, ахов удивления и кликов восторга. Но их не последовало. Главный судья при каждом слове Иванова все больше опускал и сближал огромные седые свои брови. Когда был представлен последний из компонентов нового мастера, брови уже почти совсем закрыли глаза. Но и сквозь эту мохнатую преграду вырвалась молния испепеляющего взгляда, под которым Иванов пошатнулся даже, быстро теряя остатки своей победной улыбки. И голос судьи прогремел вслед молнии его взгляда:

– По положению турнира участие коллективов в нем не допускалось!

Раскаты этого громового голоса еще гуляли по клубным комнатам, когда заговорил второй судья. Громы и молнии он не метал – зато источал ехидство.

– Я же вас знаю, Ранцев. Вы в этом году в парке Горького еле-еле второй разряд набрали. И вас знаю, Скирмунт. Вы же от силы в третий разряд играете. Мастерских званий захотели?

Так и казалось, что он закончит этот монолог призывом: «К стенке». Но в последний момент оказалось, что резюме этой короткой речи звучит иначе: дисквалифицировать! Запретить играть по переписке!

Судья-громовержец утвердительно кивнул головой:

– Мы будем ходатайствовать о соответствующем решении надлежащих шахматных организаций.

Иванов, Скирмунт. Перов и Ранцев стояли как громом пораженные.

Карлу было их жалко. Как и всем участникам турнира, пришедшим на заключительное собрание. Но ни у него, ни у остальных не было сомнений, что ребята мухлевали, а наказать их надо. Только так ли сурово?

…А теперь, спустя несколько месяцев, он видел всю эту историю другими глазами. Почти глазами брата этих самых Иванова, Перова, Ранцева и Скирмунта. И друзья, слушавшие Карла, чувствовали то же, что и он.

– Что было дальше? – сердито спросил Тихон.

– Что, что! Дисквалифицировали. И ушли они из поля моего зрения.

– А жаль! У вас нет ощущения, ребята, что мы натолкнулись на штуку, которой стоит заняться? Надо будет найти этого мастера Перуанского…

VI. СЛИЯНИЕ ДУШ

Нетрудно догадаться, что стипендии ответственным работникам НИИМПа не хватало.

Ведь их сверхнаучную работу довольно часто прерывали куда менее важные для будущего нашей планеты вещи, вроде кино, театра, вечеринок и прочего в том же роде. На все это требовались деньги.

Способы ликвидации безденежья были многообразны. То сходят на Москву-Товарную, займутся погрузкой-разгрузкой, то пристроятся посудить какое-нибудь мелкое шахматное первенство. Ну – еще что-нибудь в том же роде.

Бедно, ненадежно, времени порой отнимает слишком много.

Но совсем незадолго до истории с Зайцевым и прочими наткнулись друзья на настоящую золотую жилу.

Для разработки ее пришлось всего-навсего принять на себя роль морских свинок в психологических опытах. Тем более что это было иногда интересно и платили за участие в опытах прилично – полтинник в час. Впрочем, вскоре ученые предложили нашим героям повысить оплату в три, в пять, в десять раз – и это не помогло.

То есть рады им были и поначалу – как же, трое здоровых молодых парней одного возраста, очень удобно для контроля. Чего только на них не выясняли: от быстроты средней реакции на свет, звук и запах и до того, есть ли телепатия и возможно ли предвидение будущего.

– Сидишь в глухой кабинке, смотришь на хронометр и каждые десять секунд нажимаешь, по собственному усмотрению, или красную кнопку, или зеленую. Если красную – значит, ты считаешь, что через секунду в соседней кабинке загорится невидимая тебе лампочка. Если зеленая – значит, считаешь, что не загорится. А потом смотрят – сколько раз ты угадал, – рассказывал друзьям Тихон, первым из них угодивший на подобный эксперимент. Отличился тут же Липатов. После одной серии опытов его чуть не засекретили. За пророка уже держали. Но вскоре, увы, выяснили, что дальше лампочек его предвиденье не идет.

Ну, а Фрунцев, известно, человек невезучий, и у, не-го все получалось как раз наоборот.

Уж была одна серия – почти как у Леонида, только точно навыворот – зеленую кнопку нажимал вместо красной, а красную вместо зеленой… Впрочем, к делу все это не имеет никакого отношения. Итак, в пятницу в три часа дня друзья согласно расписанию явились на очередные испытания.

К тому времени они уже успели привыкнуть к штучкам, которые с ними проделывали, и сутью их принципиально не интересовались. В НИИМПе они были полубогами, в чужих лабораториях – кроликами, и предпочитали не смешивать эти два амплуа.

И когда на этот раз их привели в кабинет, выложенный кафельной плиткой, велели раздеться и стать под душ, ни один из них даже бровью не повел.

Не удивились ребята и тогда, когда обнаружили, что струйки воды попадают только на кого-нибудь одного, зато сам душ… Ну, а точнее, этот душевой рожок вертится, и им можно управлять. Но управление это так устроено, что им должны заниматься одновременно все, кто стоит под душем, иначе никто из них так и не вымоется. Задачей подопытных было так согласовать свои движения, чтобы вымыться им все-таки удалось.

Для этого один из них должен был надавливать на свой рычаг сильно, другой – часто, третий еще как-то. Но как именно – этого никому из них не сказали. Они должны были найти решение сами.

– Не идти ж нам после этого душа в баню, – мрачно заявил (через стенки кабинок) самый ленивый – Карл…

– И здесь вымоемся, не паникуй, – ответил Тихон. И верно. Минут через пять душевой раструб ходил над ними по кругу строго равномерно, разбрызгивая достаточно теплую воду, еще минут через десять самому стеснительному, Тихону, пришлось попросить разрешения надеть плавки – слишком много народу успело за это время набиться в кабинет-душевую, и разглядывали они друзей во все глаза!

– Да, можете идти одеваться, опыт окончен, – срывающимся голосом разрешил молодой парень, который их сюда привел. Разрешил – и принялся что-то бешено строчить в большом блокноте.

– Ты мне дашь их на часок, Владимир Львович? – мягко спросил у него здоровенный мужчина лет пятидесяти.

– Конечно, конечно, Феликс Юльевич, – ответил Володя (какой уж там Львович в его максимум двадцать три).

И Феликс Юльевич утащил друзей к себе, причем по дороге им пришлось миновать трех или четырех вахтеров. В конце концов они оказались в большой комнате, посредине которой находилось нечто бесформенное, больше всего напоминающее сильно помятый обеденный стол, причем из столешницы – у самых краев – торчали рычаги.

Хозяин комнаты один из этих рычагов задвинул внутрь «стола», другие, наоборот, вытянул посильнее, потом «определил» каждого из «гостей» к одному из рычагов.

– Ваша задача – жать на эти милые ручки, пока вон на том экранчике в углу беленькая полоска, что сейчас сбоку, не перейдет в центр. Режим работы найдете сами. Можете сначала посоветоваться, подумать.

– Лучше сразу приступим, – объявил Тихон, – вы ведь не хотите, чтобы за полтинник в час мы еще и думали…

На перемещение белой полоски в середину экрана у тройки ушло минут десять-двенадцать. Друзья успели за это время устать и почувствовать себя разочарованными своей медлительностью. Но профессор был явно другого мнения.

А кабинет его постепенно заполнялся все новыми и новыми людьми в лабораторных халатах. Правда, процесс этот шел медленнее, чем в душевой, видимо, этим они были обязаны охране…

…Из кабинета в кабинет, от одного ученого к другому – на них смотрели, их слушали, их в буквальном смысле ощупывали во время трех подряд, все более детальных медицинских осмотров.

В этот день Трое Согласных вышли из института только поздней ночью, усталые, а главное, ошарашенные. Что же это было? Чем это могло обернуться? Их посадили в институтскую машину и развезли по домам.

А утром – не было еще и семи – у двери Тихона позвонили.

– Машина ждет, – мрачно сказал человек, в котором Фаддеев узнал одного из самых громогласных посетителей душевой и кабинета.

А в институтской проходной Тихон увидел Карла и Леонида.

– Наконец-то! Мы, ей-же-ей, не спали всю ночь, – встретил их хозяин кабинета, где стоял «стол» с рычагами.

И все началось с самого начала.

…На следующий день всех троих увезли далеко за Москву и там продолжили испытания на десятках новых странных устройств.

Были среди них и такие, с которыми каждый «встречался» наедине; с другими они работали по двое и по трое. Зажигались и гасли лампочки, звучали гудки и свистки, по циферблатам бегали стрелки, а по экранам – полоски, ходили под руками пружины, рычаги и колесики.

В понедельник их не отпустили в Москву: «с вашим начальством все улажено или будет улажено», – коротко сообщил друзьям один из их «работодателей», самый высокий по росту и, возможно, по званию.

– Прекрасно! – сказал Тихон, – Но у меня есть один вопрос.

– Вот насчет вопросов, – сморщился высокий, – не знаю. Лучше бы вы их пока не задавали.

– Этот я задам. И попрошу ответить. Судя по реакции – вашей и всех остальных, мы показываем блестящие результаты втроем. Вдвоем и по одному нет. Втроем мы согласовываем движения быстро. А когда нас объединяют по двое довольно медленно. И каждый из нас в одиночку тоже не очень блещет. Так это или нам только кажется?

– Длинный вопрос! – усмехнулся психолог. – И ответ тоже должен быть длинным. Прочту-ка я вам небольшую лекцию, вы этого стоите.

…Вся история человечества свидетельствует, что, зная жениха и невесту, никак нельзя предсказать, насколько удачным окажется брак и насколько счастливой семья. Но только в двадцатом веке под этот сугубо эмпирический факт удалось подвести хоть какую-нибудь теоретическую базу. Понимаете, оказалось, что о поведении коллектива из двух, трех, четырех и так далее человек нельзя судить по поведению каждого из них в отдельности. Нельзя – и все!

Бывает, что группа из четырех людей не справляется с задачей, которую другая такая же группа выполнила без особого труда. Причем группа-«удачница» может состоять из людей, которые – каждый в отдельности – уступают любому из членов группы-«неудачницы». Так, разумеется, бывает далеко не всегда, но бывает. Сумма людей – это не сумма цифр. При переходе от одного человека к нескольким психология как будто вторгается в совершенно новую область. Когда соединяют водород и кислород, получается вода. Группу людей надо рассматривать как некую сложную личность, как самостоятельный организм (который ведь всегда больше, чем сумма рук, ног, желудков и прочего).

Такой организм может работать хорошо или плохо. И это зависит не только от его состава, но прежде всего от того, насколько удачно оказались подобраны составные части, насколько хорошо они соединены друг с другом. В космос будут летать (да и уже летают) группами. Все аппараты, с которыми вы возились, средства для проверки, насколько хорошо люди такой группы могут сработаться.

И, скажу вам честно, такой удачной группы, как ваша, я не видел за все годы, что здесь тружусь. Вы – сравнительно – гении! Виноват, ваша тройка вместе – гений среди групп…

– Нам нужно срочно поговорить между собой, – сказал Тихон.

– То есть как? – Лектор был неприятно удивлен. – Мы должны начать новую серию экспериментов…

– Подопытным кроликам изредка требуется отдых, – хмуро ответил Леонид. Карл только кивнул. Психолог развел руками и заторопился к выходу.

За ним медленно, оглядываясь и тихо перебрасываясь-короткими фразами, потянулись прочие наблюдатели.

Когда огромный кабинет опустел, Тихон знаком заставил друзей подойти поближе.

Потом опустил левую руку на плечо Карла, правую на плечо Леонида.

– Ребятки! Этот лобастый профессор сам не понимает, что он сейчас сказал. Я до сих пор думал, что мы гении. И молчал из скромности. Вы и сами в глубине души так думаете. Ведь с Аллой удалось. И тезисы, значит, годятся. Но профессор-то прав! Я не гений, ты не гений, он, она, они. не гении. Гений мы. Трое Согласных, НИИМП – гений. А значит, из нескольких бездарностей можно сделать одного гения. Доходит? Только правильно подобрать эти бездарности. Это ж мои институтские Руднев, Зайцев да Филиппенко… Это же мастер. Перуанский… Примеры – вокруг нас! Их много.

– Так ли уж много? – скептически заметил Карл.

– Да вокруг же, вокруг! – Тихон был необыкновенно счастлив. – Помнишь, мы как-то слышали о школе, из одного выпуска которой половина за пятнадцать лет стала кандидатами и докторами наук? Причем разных наук, значит дело не в одном каком-то гениальном преподавателе. Просто из нескольких заурядных учителей получился один гениальный коллективный педагог.

– Это как у фантастов, – возбужденно засмеялся Леонид, – на Земле требуются два пола для воспроизводства жизни. А на других планетах, по Лему, где четыре пола, где пять, а где и целые сотни. А чтобы родить великую мысль, нужны тоже дополняющие друг друга люди, только дополняющие по интеллектуальности. А?!

– Ну, а гении-одиночки? – хмыкнул Карл. – Всякие там Бальзаки и Менделеевы?

– Подумаешь! – вмешался Леонид. – Сколько их, этих гениев, набралось за тысячи лет? Случайность это, отклонение от нормы?..

– Хуже – гермафродитизм духа! Теперь у нас на ближайшее время одна задача: найти, каких именно людей и по скольку надо соединять. Нужен принцип подбора. Хватит нам быть предметом исследований, – Тихон говорил совершенно категорически, уверенный, что возражений не будет. – Делом надо заняться. Пусть эти профессора заплатят нам сверхурочные – и могут считать себя свободными.

– Торопишься, Тихон, – Карл говорил не менее уверенно, – нам нужно сначала изучить всю эту аппаратуру. Худо-бедно уйдет неделя – даже с учетом нашей коллективной гениальности.

– Эх, ребята! – Леонид восторженно закатил глаза. – Значит, по миру бродят кусочки талантов, обломки гениев, осколки великих людей. Бродят, тоскуя друг по другу… И мы сможем их соединить: из четырех оболтусов – одного трудягу, из двух дураков – одного умного. Из трех разгильдяев, – он обвел друзей глазами, – одного гения.