Текст книги "Журнал «Если», 2001 № 02"

Автор книги: Владислав Крапивин

Соавторы: Олег Дивов,Евгений Лукин,Любовь Лукина,Дмитрий Володихин,Лоуренс Уотт-Эванс,Андрей Синицын,Маргарет Болл,Брайан Уилсон Олдисс,Дмитрий Байкалов,Евгений Харитонов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

Увы, в Доме журналистов встреча была почти такой же, как и в ЦДЛ. Не помню официальных объяснений привратника, но на его лице читалось явно: «Ходят тут всякие…

– Мы, друзья, изначально взяли неправильный курс, – заявил Тимур Аркадьевич. – Надо было сразу ехать в Дом актера, где меня знает каждый таракан. Уж там-то…

Читатель, без сомнения, уже догадался, что «там-то» все повторилось по прежнему сценарию.

Наши попытки сунуться еще в несколько «творческих» забегаловок тоже кончились ничем. Куда было податься? Даже ресторан Савеловского вокзала (именуемый знатоками «У деда Савелия») оказался переполнен. Не в «Националь» же толкаться (да и туда небось не пустили бы). Возвращаться в редакцию было не с руки: «борьба с алкоголизмом» тогда уже слегка ослабела, но все-таки… Устраивать посиделки у себя дома мои спутники тоже почему-то не хотели. И тогда я сказал:

– Ребята… – Это была как строчка из песни: «Ребята, – сказал, обращаясь к отряду, матрос-партизан Железняк. – Пробьемся гранатой…

– Я знаю, куда идти! – И позвонил из автомата своей сестре Людмиле Петровне, которая жила в ту пору на юго-западе Москвы, в Воронцово. Объяснил ей, что три не самых далеких от литературы человека мотаются по холодной негостеприимной столице, безуспешно вопрошая, почти как барон Пампа у братьев Стругацких: «Есть ли где-нибудь место, в котором три благородных дона могут прилично и скромно провести время…

Моя милая, все понимающая сестрица тут же сообщила, что такое место есть у нее на кухне и что найдется даже кое-какая закуска, только пусть благородные доны «все остальное» прихватят с собой.

Мы купили в ближнем магазинчике бутылку «Столичной» (или две, не помню). Тимур Аркадьевич бросил свою «Волгу» в каком-то переулке (я подивился его беспечности). Мы пересели в такси и вскоре предстали пред очи моих родственников. Родственников, кроме сестры и ее мужа, было еще немало – две дочки и два сына моей племянницы Иринки (сама она была на работе, ибо занимала пост не то в «Пионерской правде», не то в «Учительской газете»). Присутствовал также молодой, ласковый и крайне любопытный кот Дымок.

Мои внучатые племянники во все глаза глядели на «настоящего Тимура Гайдара». Вернее, осознанно глядели племянницы. Племянник Никитка был еще кроха, а шестилетнего Алешку поразила прежде всего блистательная внешность знаменитого гостя. Ибо, когда Тимур Аркадьевич скинул потертое штатское пальтецо, он оказался в ослепительной адмиральской форме с золотыми погонами. Увидев Алешкино почтительное изумление, он подмигнул и пообещал:

– Учись, расти, и я возьму тебя на свой пароход.

Вполне справедливо Тимур Аркадьевич полагал, что малыш еще не знает разницы между адмиралами и капитанами торговых судов…

Кот Дымок потерся об адмиральские брюки и одобрительно муркнул.

Наша неспешная беседа в уютной московской кухне получилась весьма теплой и полной дружеского понимания. Мы говорили о книжках, о детских журналах и писателях, о Свердловске и Павле Петровиче Бажове, о поганых порядках в столице, о глупых критиках (чьих имен приводить не буду, чтобы не делать им рекламу), о грядущих изменениях в политике, о сравнительных качествах московской и уральской водки и, конечно же, о Кубе.

Тогда-то я и спросил, правда ли, что у кубинских мальчишек была игра в стеклянные шарики от пробок. И Тимур Аркадьевич подтвердил, что да, была. И добавил, что большинство шариков были прозрачно-бесцветными, но изредка встречались рубиновые, изумрудные, янтарные, аквамариновые. Мальчишка, ставший обладателем такого сокровища, обретал в своем квартале шумную известность и почитался, как знаменитость…

Я слегка разоткровенничался и поведал, что в шариках и шарах разного размера мне порой чудится мистическая сила (видимо, бутылок было все-таки две). И что у меня дома есть немало шариков, подаренных юными и взрослыми друзьями – стеклянных, металлических, янтарных, каменных… Рассказал о своей новой повести «Застава на Якорном поле», где мальчишки играют стеклянными шарами. И еще об одной повести – «Белый шарик Матроса Вильсона», в которой шары совсем уже громадные – настоящие космические звезды…

Родственники деликатно оставили нас втроем, не мешали «писательской беседе». Только Дымок время от времени подходил и трогал то одного, то другого лапой за колено – просился на руки. Я наконец взял его, и он благодарно заурчал, не переставая слушать разговор о заморской стране, в котором, кстати, речь шла и о гаванских котах – личностях самостоятельных и гордых («и которые мяукают совсем по-русски»). Возможно, Дымок завидовал вольной жизни кошачьих обитателей экзотического города. Он не ведал своего будущего…

* * *

Здесь уместно небольшое отступление – о судьбе московского кота по имени Дымок.

Кот как кот, безвылазный житель квартиры на пятнадцатом этаже столичного «спального» корпуса. Там и оттрубил он лет десять своей жизни. О подобной кошачьей судьбе (правда, не Дымка, а своего рыжего любимца Макса) я даже как-то сочинил стихи:

 
…Хорошо уснувшему коту —
Существу, чей мир одна квартира.
Сон, еда, прогулки до сортира —
Все его проблемы без потуг…
 

В девяносто пятом, когда мы с сыном Алексеем долго жили у сестры (работали над книгой «Фрегат «Звенящий»), Дым очень полюбил нас. Вечером, дождавшись нашего возвращения из редакции, лез на руки и ждал, когда ему почешут за ухом и поскребут пузо. И мы привязались к нему, тем более, что скучали по нашим Максу и Тяпе. И в дальнейшем всегда интересовались: «Как там наш Дым?»

А с ним было вот как. В середине девяностых семейство моей племянницы оказалось в Штатах, поскольку ее муж – физик-теоретик – в соответствии со всякими контрактами работал параллельно в России и Америке, все более прибиваясь к американским берегам. Такова наша нынешняя действительность… Там же, в маленьком городке штата Флорида, оказались и все мои внучатые племянники-племянницы. И заявили родителям: «Хотим Дымка, не можем без него».

Попробуй устоять перед оравой из четырех деток (которых к тому же любишь). Их папа Михаил потратил немало времени, долларов (совсем не лишних), одолел массу российских и американских бюрократических барьеров, оформил кучу документов и пару лет назад вывез-таки в Западное полушарие весьма уже пожилого (чтобы не сказать престарелого) кота.

Вначале климат Флориды не пошел московскому животному на пользу. Бедняга стал чахнуть, облысел. Его пришлось таскать к ветеринарам, что опять же влетело в копеечку (а точнее – в немалые доллары, это вам не Россия). Однако же доллары американские ветеринары брали не зря. Кот оправился, привык гулять по окрестным садовым участкам и вскоре осознал все преимущества американского образа жизни и тропической природы. Лучшие качества российского характера – храбрость и умение утвердить себя в нестандартных обстоятельствах – расцвели в московском коте под солнцем Флориды. Помолодевший Дымок «дал прикурить» всем окрестным котам и вскоре стал кошачьим королем квартала. Местные кошки вмиг презрели прежних кавалеров и сделались преданными подругами иммигранта. Говорят, молодое поколение потомков Дымка в том американском городке уже не поддается учету…

Когда мой американский родственник Миша оказывается в России и заходит в гости, я с тревогой (кошачий век не так уж долог) интересуюсь: «Дымок в порядке?». И Миша каждый раз (тьфу-тьфу) отвечает, что в порядке.

– Я приезжаю с работы, а он выходит из дома, брякается спиной на газон и катается по травке, демонстрируя полное удовлетворение окружающей средой, кошками, консервированной пищей и американской демократией…

Не правда ли, сюжет, достойный если не Киплинга, то по крайней мере Сетон-Томпсона?

Я рассказываю своим котам про Дымка, и они тихо завидуют. Я, кстати, тоже, потому что хочу в тропики. Чтобы утешить котов, я открываю им банку консервированной снеди, а себе… но это не важно.

Говорят, любовь к кошачьему племени смягчает человеческие души. Даже Стругацкие писали об этом. Отпетый злодей Вага Колесо в их романе «Трудно быть богом» делался добрее, когда ласкал своих кошек, которых была у него целая стая. Чтобы ухаживать за ними, он держал специального человека и даже платил ему, хотя был скуп и мог просто пригрозить…

Но я отвлекся…

* * *

С Тимуром Аркадьевичем я встречался потом еще не раз, большей частью в редакции или на всяких собраниях в Союзе писателей. А такой вот «неофициальной» и продолжительной встречи, как у сестры на кухне, больше не случалось. Ну и понятно: не такие уж мы были близкие знакомые. И я не удивлялся и не обижался, когда он, приезжая в Екатеринбург, не вспоминал обо мне. Здесь и без меня у него хватало встреч.

Если не ошибаюсь, последний раз Тимур Гайдар приезжал в наш город на бажовский юбилей, в январе девяносто девятого года. Могу и ошибиться, потому что сужу об этом, вспоминая теле– и радионовости. Возможно, это был не Тимур, а самый младший из знаменитых Гайдаров – Егор (а может быть, и оба). Зато отчетливо помню хамское высказывание одного знаменитого (в областном масштабе) телеведущего. Вечером двадцать восьмого января, в своих новостях, он говорил о посещении могилы Павла Петровича его родственниками, упомянул и Гайдаров, причем основателя этой фамилии назвал «пламенным вешателем времен гражданской войны – детским писателем Аркадием Гайдаром».

На следующий день я долго пытался дозвониться до автора этой фразы, чтобы договориться о встрече. Даже специально отремонтировал и надел на пиджак старенький «Знак Гайдара», врученный мне в давние времена ЦК комсомола за книжки и за работу с моим ребячьим отрядом. Дозвониться не удалось. Может, и к лучшему. Едва ли во время объяснения я уложился бы в протокольные рамки, а журналисты подобного плана – люди тертые. Готовы поливать помоями кого угодно, а задень их самих – сразу вопли о «защите чести и достоинства». Так что ограничился я несколькими высказываниями на разных литературных собраниях. А маленькую медаль с барельефом Аркадия Петровича с тех пор так и не снимаю.

* * *

Сейчас на писателя Гайдара принято «вешать всяких собак». И будто воспитывал он «послушных режиму пионерчиков», и был он «певцом большевистского официоза», и творил он, будучи красным командиром, «невиданные жестокости». А он писал о крепкой дружбе, о любви к своей стране, о верности слову и о том, как важно делать в жизни добро. А жестокости… Да, есть свидетельства, что расстрелял не то взятых в плен бандитов, не то заложников. И поплатился за это – вылетел из партии и из армии, чуть не угодил под суд. А сколько лет ему тогда было, кто-нибудь из обличителей помнит?

Он был такой же, как нынешние пацаны, которых сейчас тысячами отправляют на Кавказ – умирать и убивать. Посмотрите, какими они возвращаются. А ведь Аркадий начал воевать не в пример раньше и к восемнадцати годам был измотан многолетними боями и болезнью, доведен до отчаяния гибелью близких друзей, кровавыми делами и неуловимостью бандита Соловьева, чьи бойцы сродни нынешним чеченским боевикам-профессионалам… И каким идиотам пришло в голову сделать мальчишку командиром карательного полка? Никто из них, истинных виновников, за это, конечно, не ответил…

Я давно знал о трудной жизни Аркадия Гайдара. Не о той слащавой и парадной биографии, рассказами из которой в советские времена принято было пичкать школьников, а о его настоящей – горькой и трудной – судьбе. О его срывах, болезнях, неудачах, о тех муках, с которыми он писал свои книги. Ведь ясность и свет его повестей и рассказов – результат именно этих мук… И такое знание позволяло мне еще больше уважать писателя и любить его книги.

Мне кажется, за одну повесть «Судьба барабанщика» Гайдар заслуживает звания классика детской литературы и честнейшего писателя. В страшные тридцатые годы он один из всех рискнул написать о трагической доле ребятишек, оставшихся беспризорными из-за диких сталинских репрессий. Написал со всей откровенностью, какая только была возможна в те жуткие годы. Чудо, что повесть тогда пробилась в печать. Чудо, что автор уцелел, он был совсем близок к тому, чтобы, подобно сотням других писателей, сгинуть в подвалах Лубянки…

«Судьбу барабанщика» я перечитывал в детстве десятки раз. Моя собственная судьба тоже разделила меня с отцом, хотя и не столь трагически, как гайдаровского Сережу. И я видел, что эта книжка не о борьбе храброго советского пионера с нехорошими дядями-шпионами, а о нестерпимом одиночестве мальчишки, которого всякие сволочи и просто равнодушные люди опутывают цепями лжи и толкают к пропасти. И о том, как маленький барабанщик последним отчаянным усилием воли рвет эти цепи. Рвет, зная, что это может стоить ему жизни.

«Выпрямляйся, барабанщик!.. Выпрямляйся, пока не поздно…

Я открыл глаза и потянулся к браунингу.

И только я до него дотронулся, как стало тихо-тихо. Воздух замер. И раздался звук, ясный, ровный, как будто бы кто-то задел большую певучую струну…

Я и сейчас не могу читать эти строки без растущего сердцебиения. И слышу звук той струны. И слышал не раз – когда маленькие барабанщики моей «Каравеллы» вступали в схватки со всякой подлостью и нечистью. Они, эти мальчики, тоже хорошо помнили о судьбе барабанщика Сережки. Помнили и отрядную песню:

 
Сколько легло нас, мальчики,
В травах и узких улицах,
Маленьких барабанщиков,
Рыцарей ярых атак…
 

Впрочем, барабанщикам «Каравеллы» повезло – их, маленьких, враги все же не достали. Их стали убивать позже, когда они выросли. Убивать подло, бандитски, из-за угла. Володю Глотова, Диму Демина, Вову Фалалеева, Женю Боярских… Впрочем, эта горькая тема – для отдельной повести…

А гайдаровский Сережка – он всегда помогал нам. Потому что оказался сильнее страха.

«Выпрямляйся, барабанщик!.. Встань и не гнись! Пришла пора!

И я сжал браунинг Встал и выпрямился».

Это непедагогичный финал. Уже из-за одного этого эпизода книгу следовало запретить. Мальчики не должны стрелять во взрослых. Взрослые-то могут стрелять в мальчиков, а те не имеют права. Потому что шпионы и бандиты – они хотя и нехорошие, но все-таки взрослые. И что будет, если…

Возможно, именно так рассуждали дяди и тети на Одесской студии в семидесятых годах, когда снимали трехсерийный фильм «Судьба барабанщика». Там в финале мальчик Сережа не стреляет, не убивает старика Якова. Он просто выбегает на аллею с пистолетом в руке и картинно падает под метким выстрелом врага. Ну что же, у каждого режиссера, как говорится, свое видение текста…

Но есть другой фильм, он снят на студии Горького по собственному гайдаровскому сценарию. И там все по правде, все, как у Гайдара.

Этот фильм вышел на экраны весной пятьдесят шестого года. Я был тогда десятиклассником, возраст не совсем пионерский. Наоборот, такой, когда полагается вспоминать свои «красногалстучные» годы со скептической усмешкой. Но эту «Судьбу барабанщика» я смотрел несколько раз подряд, и всегда меня охватывала тоска по чистоте и ясности человеческих отношений, которые были в этой кинокартине. А еще – резкое сожаление, вина даже, что я не могу оказаться рядом с одиноким барабанщиком и уберечь его от беды…

Но я мог уберечь других. И много лет потом старался делать это, насколько хватало умения и сил. Конечно, не всегда хватало, далеко не всегда. Но порой помогало то, что в трудные минуты я, взрослый дядька, повторял про себя слова барабанщика Сережки: «Выпрямляйся барабанщик!.. Встань и не гнись!» Увы, гнуться в жизни приходилось все же немало, так, что и сейчас тошно вспоминать. Но порой Сережкино заклинание добавляло сил…

Извините за излишнюю, быть может, патетику. Стучал по клавишам «без передыху», как душа подсказала…

А «Судьбу барабанщика» перечитываю до сих пор. Слова ее героя взял эпиграфом для своей большой повести «Рассекающий пенные гребни»: «Выпрямляйся, барабанщик!.. Выпрямляйся, пока не поздно». И ничего, напечатали. Может, и поморщились в редакциях, но напечатали. Даже в нынешней «Пионерской правде»…

Но вернусь к фильму.

Его долго не показывали, но однажды «Судьбу барабанщика» решил представить зрителям канал REN-TV Однако не просто так, а в передаче «Советские сказки детям до шестнадцати». Этот цикл был, видимо, задуман как аналог взрослой передачи «Киноправда?». С неким разоблачительным акцентом. Слово «сказки» употреблялось не в его благородном смысле, а в том плане, что «неправда». Очевидно, к подобного рода сказкам решено было приписать и гайдаровский фильм. В студии, насмешливо украшенной изображениями гипсовых горнистов и пионерским знаменем, молодой ведущий живо настраивал на соответствующий лад присутствующих на просмотре мальчиков и девочек.

Затея не удалась. Выступивший после фильма Тимур Гайдар заявил, что объявлять «Судьбу барабанщика» сказкой нельзя. Рассказал нынешним деткам о репрессиях тридцатых годов. И все же… все же его выступление оставило у меня досадливое несогласие.

Один из сидевших в студии юных зрителей, симпатичный интеллигентный мальчик, слегка красуясь, спросил:

– Актуально ли произведение вашего отца в наше время? Как вы думаете?

Тимур Аркадьевич чуть-чуть оживился:

– Ну, смотрите, какой хороший вопрос!.. Понимаешь, я думаю, время само отбирает актуальные книги и неактуальные. Бывает время, когда книжка уходит куда-то с книжных полок и от читателей и вдруг неожиданно возвращается… Я не думаю, что «Судьба барабанщика» сейчас уж такая самая актуальная книжка…

Вопрос мальчика в самом деле был неплох. А вот ответ Тимура Аркадьевича… И дело не только в его словах, но и в какой-то утомленно-равнодушной интонации (как мне показалось), которая зазвучала в конце ответа.

Так захотелось мне тогда встретиться с ним и сказать: «Ну, что же вы, Тимур Аркадьевич!.. Помните, как вы в своем письме заступились за отца, когда вам показалось, что газета и я обидели его тем, что забыли упомянуть в статье? А теперь вы будто сами согласились на забвение его лучшей книжки, хотя и в обтекаемых выражениях…

А ведь «Судьба барабанщика» очень актуальна! Именно сейчас! Разве мало в наши дни ребятишек, брошенных взрослыми? Сотни тысяч беспризорных обитают в люках, подвалах и на вокзалах! Разве не гибнут дети в кровавых конфликтах, в этих так называемых «горячих точках»? Разве мало случаев, когда всякие сволочи заманивают их в свои сети, как заманили брошенного Сережку добренькие «дядя» и старик Яков? И, увы, далеко не у всякого хватает сил сказать себе слова маленького барабанщика: «Встань и не гнись!»

Я пишу эти строчки в мае двухтысячного года. Тимур Гайдар умер полгода назад. И я чувствую себя виноватым: наверное, не полагается спорить с тем, кого уже нет, он ведь не может возразить. Но и не написать всего этого я не мог. Потому что тогда чувствовал бы вину перед его отцом – одним из тех, кто помог мне стать человеком…

И опять хочу повторить: писать воспоминания – грустное дело. Все время приходится рассказывать о тех, кого уже нет. А про иных просто и не знаешь: живы ли? Что с ними стало?

Какова судьба моего попутчика Вовки? Маленькой кубинской Ассоль? Даже про свою давнюю подружку Галку не знаю ничего… Да и многих из тех, кто прошел через отряд «Каравелла», затерялись следы. Немудрено. Ведь в первом году наступающего века «Каравелле» будет сорок лет… Одно утешает – многие (я думаю, что большинство) сохранят добрую память об отряде, который носил имя Аркадия Гайдара. И о его книжках. Как и о книжках Стругацких и «странного сказочника» Грина – тех, которые они «утягивали» с полок моей домашней библиотеки и очень часто забывали возвращать. Ладно. Главное, что читали… Гайдар – это высокая романтика барабанщиков и вера в нерушимую дружбу. Стругацкие – зов далеких пространств, в которых, несмотря на все расстояния, главной ценностью остается человечность. Грин – блеск дальних морей, яркие, как заря, паруса «Секрета», благородство и бескорыстие чистых душ…

(Окончание следует)

Вернисаж

Дмитрий Байкалов
Рисующий читатель

Она живет на Урале, не входит в около-фантастические тусовки и потому не избалована премиями. Хотя порой многие из лауреатов-иллюстраторов не годятся ей даже в ученики. Ведь редкий из современных художников может похвастаться тем, что его иллюстрации узнают даже без подписи.

Давайте послушаем мысли тех, чьи книги иллюстрировала Евгения Ивановна Стерлигова.

Владислав Крапивин: Наша творческая дружба продолжается уже 30 лет. И это хороший и поучительный пример для любого художника и писателя – такое творческое содружество двух людей, когда они понимают друг друга, доверяют друг другу, чувствуют, что нужно друг другу. Тогда и возникает такой вот литературно-художественный симбиоз, родство душ. И главное, что, по мнению читателей, – это весьма результативное родство.

Кир Булычев: Евгения Ивановна – настоящий романтик в изобразительном искусстве, хранительница романтических традиций «Уральского следопыта», а также милейший, обаятельнейший и интеллигентнейший человек!

Евгения Ивановна Стерлигова родилась в 1939 году в Свердловске. Когда пишешь о женщинах, год рождения указывать не принято, однако Евгения Ивановна отнюдь не скрывает эту дату, гордясь тем, что принадлежит к «довоенному поколению». В детстве никаких мыслей о том, чтобы стать художником, у нее не было. Засмеяла бы коммуналка: «Художником… Ты еще артистом скажи!» Вот потому и пошла Евгения Ивановна по проторенной учительской стезе, поступив на биологический факультет УрГУ и закончив его с дипломом преподавателя биологии и химии. И по распределению попала в среднюю школу в Верхний Тагил. Там и произошел случай, один из тех, которые зачастую полностью определяют всю дальнейшую жизнь.

Однажды после очередного педсовета пожилой учитель рисования со странной фамилией Живило заметил на столе в учительской нарисованные ручкой «почеркушки». «Кто рисовал?» – грозно спросил он у трех молоденьких учительниц. «Я… – робко ответствовала Евгения Ивановна. «Что преподаешь?» – «Биологию…» – «Ну и дура!» – прокомментировал чуть подвыпивший художник.

Он рассказал, что неподалеку, в Нижнем Тагиле, в педагогическом открылся художественно-графический факультет, и посоветовал подать заявление. Вскоре, приехав с классом на экскурсию в Нижний Тагил, Евгения Ивановна неожиданно выяснила, что заявление принято и экзамен – завтра. И все же она рискнула.

Закончив нижнетагильский «пед», Стерлигова стала «дважды педагогом Советского Союза». Стерлигова была заядлым читателем.

И ее совсем не устраивали серенькие и невыразительные иллюстрации к выходившим тогда книжкам. Хотелось попробовать самой.

Поначалу – исключительно для себя. До сих пор Евгения Ивановна невольно морщится, когда ее называют художником. «Я не художник! Я рисующий читатель!» – заявляет она. И иллюстрирует, как правило, только те тексты, которые ей нравятся.

Из Нижнего Тагила Стерлигова вернулась в Свердловск и попыталась совместить две специальности – биологию и рисунок. Она стала художником-дендрологом, своеобразным архитектором, чей строительный материал – деревья и цветы. Но кто-то, узнав о ее страсти рисовать картинки к понравившимся книжкам, посоветовал ей обратиться в «Уральский следопыт». И в 1967 году произошло «эпохальное» событие – первая публикация. Тогда еще «Следопыт» печатал фантастику спорадически и был, скорее, краеведческим журналом (этот статус он, кстати, сохраняет до сих пор – несмотря на то, что общенациональную известность он получил именно благодаря фантастике). И первая опубликованная иллюстрация Евгении Ивановны была соответствующей воробей размером сантиметр на сантиметр к маленькой заметочке о природе. Тем не менее ее приметил тогдашний худ-ред журнала Александр Соломонович Асс. Замечательный художник и редактор, он обладал к тому же редким качеством – умел покритиковать художника так, что тот не чувствовал себя ничтожеством, а даже несколько вырастал в собственных глазах и рвался исправлять недостатки. Поначалу Стерлиговой, уже показавшей Ассу свои иллюстрации к книгам Дюма, Ростана и прочим романтико-приключенческим романам, приходилось рисовать все, что угодно, зверушек, людей и даже пулемет «максим» (этот рисунок к циклу статей о гражданской войне Евгения Ивановна до сих пор вспоминает с содроганием). Примерно в это же время редактор «Следопыта», будущий патриарх нашей фантастики, Виталий Иванович Бугров уже начал целенаправленные боевые действия за фантастику на страницах журнала – стали появляться рассказы, статьи и даже переводные повести.

Кроме того, сам Бугров публиковал цикл очерков по истории жанра от Древней Греции до наших дней. Художником этого цикла и стала Евгения Стерлигова.

С тех пор Евгения Ивановна иллюстрировала в журнале в основном фантастику.

Первая крупная работа в фантастической прозе – рисунки к малоизвестному роману Жюля Верна «Школа робинзонов», печатавшемуся на рубеже 60-х и 70-х годов в «Следопыте». Первый советский автор – Аэлита Ассовская. И когда наконец фантастика завоевала «место под солнцем» на страницах журнала, «Уральский следопыт» уже сложно было представить без Стерлиговой. Ее рисунки отличались неповторимым стилем, своеобразием пропорций, придающих предметам и людям легкость, воздушность, романтичность. А что еще нужно фантастике, как не полет фантазии художника? А так как через опекающие руки Бугрова прошли почти все сегодняшние «мэтры» (многим он просто дал «путевку в жизнь»), можно смело назвать Евгению Ивановну ведущим иллюстратором-фантастом того времени. И это в тот момент, когда художнику, тем более провинциальному, в издательства пробиться было почти невозможно! Конечно, у художницы есть свои любимые авторы. Для многих поклонников творчества Владислава Крапивина рисунки Стерлиговой стали неотъемлемым элементом его прозы. Романтическая манера рисунка Стерлиговой как нельзя лучше соответствует стилю писателя. Впрочем, об этом сам писатель высказался вполне определенно. Однако, возможно, именно поэтому широкая столичная публика воспринимает Евгению Ивановну исключительно как «персонального иллюстратора» Владислава Петровича.

Сотрудничество с еще одним любимым автором Стерлиговой – Киром Булычевым – началось, как ни странно, довольно поздно (в 1981 году журнал напечатал рассказ «Упрямый Марсий») и продолжается до сих пор. Тогда же на первой «Аэлите» Евгения Ивановна познакомилась с Аркадием Натановичем Стругацким. Впоследствии иллюстрации Стерлиговой к повести С.Ярославцева (А.Стругацкого) «Экспедиция в преисподнюю», заключительную часть которой печатал «Следопыт» в середине восьмидесятых, будут признаны одним из лучших художественных воплощений творчества Стругацких. Кстати, один из рисунков запечатлел самого Аркадия Натановича в качестве персонажа (см. рис. на с. 146). Первая «Аэлита» ознаменовалась еще одним событием: «благодарные» фэны украли почти все оригиналы рисунков с выставки любимой художницы. А там ведь были великолепные иллюстрации к Гофману, Крапивину, Булычеву, Саймаку… Это был настоящий шок.

Но жизнь продолжалась. Иллюстрации Стерлиговой уже становились своеобразным знаком качества произведения – как только любители фантастики открывали журнал, они в первую очередь набрасывались на то, что отметила своим вниманием Стерлигова. Сама же художница продолжала рисовать, причем иногда даже без прицела на публикацию. Например, ее цикл рисунков к повести Стругацких «Трудно быть богом» никогда не публиковался вместе с повестью, однако настолько понравился, что его напечатали отдельно на страницах «Следопыта», и это вызвало весьма благожелательный отклик у читателей. На одном из рисунков рукой А.Стругацкого написано:

«Храню как реликвию».

Но иллюстрировать книжки Стерлиговой показалось уже мало. И она, вспомнив мечту детства, принялась за работу над циклом мультфильмов по знаменитым сказкам Туве Янссон о мумми-троллях. Мало кто обращает внимание на титры, и когда я говорил многим, даже хорошо знающим творчество Стерлиговой, что тех самых симпатичных мумми-троллей из популярных мультфильмов Свердловской киностудии придумала и нарисовала Евгения Ивановна, они не верили. Тем не менее это так. Мультфильмы эти созданы небольшой (всего в шесть человек) группой единомышленников, и Стерлиговой, художнику-постановщику, на съемках зачастую приходилось заниматься самой черной работой по раскадровке. Несмотря на скепсис московских мэтров от анимации, мультфильмы были приняты зрителями «на ура».

…Евгения Ивановна по-прежнему живет в Екатеринбурге, работает и преподает в Уральской Государственной архитектурно-художественной академии. Среди ее учеников – один из лучших иллюстраторов Толкина Александр Коротич и популярная режиссер-аниматор, архитектор, иллюстратор детских книжек Евгения Нетылкина. И у самой Стерлиговой регулярно появляются работы в различных изданиях. Правда, из фантастов она сегодня иллюстрирует только Крапивина и Булычева. Любовь на всю жизнь.

Дмитрий БАЙКАЛОВ

В тексте использованы иллюстрации к сборнику фантастики, трилогии С.Ярославцева «Экспедиция в преисподнюю» и повести Кира Булычева «Царицын ключ».

На второй странице обложки илл. к роману К. Саймака «Заповедник гоблинов», повестям В.Крапивина «Взрыв Генерального штаба» и «Полосатый жираф Алик».