Текст книги "Повесть о Сергее Непейцыне"
Автор книги: Владислав Глинка
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
К этому сопернику Осип не испытывал враждебности. Стоять в списках после давно признанного классом «первача» – ладно, куда ни шло. Но еще внимательней и враждебней, чем до болезни, наблюдал он Аракчеева, просиживавшего за книгами все время, кроме еды и сна. Однако в этом соревновании у Непейцына 2-го было важное преимущество – приятная наружность. После болезни стало ясно, что этот подросток скоро превратится в красивого юношу. Стройный, с мягкими манерами, сероглазый, белолицый, он был полной противоположностью приземистого, неуклюжего, на редкость не располагавшего к себе Аракчеева, которого кадеты накрепко прозвали Аркащеем. Бывают такие черты, в которых улыбка неестественна, такие губы, которые, кажется, не могут произнести приветливое слово, такие глаза, что навряд ли засветятся когда добротой, – так выглядел Аракчеев.
Отлично понял свои преимущества и сам Осип. Когда меняли форму, из которой вырос, дал целый рубль в швальню, чтобы «пригнали» все получше. К морозам Ненила, испуганная болезнью Осипа, выстегала на пуху две легкие телогрейки-безрукавки, чтобы братья поддевали под камзолы. Но Осип отказался надеть свою.
– Первое – мне не холодно, второе – военному человеку надобно закаляться, а третье – не хочу быть неуклюжим. Подари фуфайку дурацкую хоть Аркащею своему любезному. Под кафтаном у него места много и безобразней стать не может.
– Неладно так про товарища говорить, – сказал Сергей.
– Какой он мне, к черту, товарищ!
– Такой же, как все кадеты, – возразил Сергей. – А по успехам, может, всеми нами еще командовать будет.
– Не может такая образина вышнего чина достичь.
– Думаешь, только красавчики в генералы выходят?.. Не больно хорош лицом наш генерал, а «Георгия» на шее носит.
– Сравнил навоз с гранатой!
Осипу правильнее было бы сказать, что брат любезен его сопернику. После того как защитил от Зыбина, Аракчеев относился к Сергею дружелюбнее, чем к другим кадетам. Когда отстал от класса из-за болезни Осипа, предложил свою образцовую тетрадку по арифметике и геометрии, а однажды подсунул под подушку две большие медовые коврижки – часть гостинцев, привезенных с оказией из Бежецкого уезда.
Прерванная карцером, болезнью Осипа и усиленными занятиями дружба с греками возобновилась, когда началось катание с горы. Непейцын с удовольствием сказал им, что знает теперь много о прошлом их родины, об ее прославленных героях.
– То давно было, а теперь мы нахлебники России, – грустно ответил Никола. – На родине нам негде учиться военным паукам. Там греку позволено только быть крестьянином, рыбачить да, если сумел скопить деньги, еще торговать, но всегда низко кланяться магометанину.
Вскоре Адрианопуло не пришел на гору – простудился, как сказал Властос.
– Слушай, отнеси ему, Егор, в подарок телогрейку хорошую, чистую, на пуху. Разом мерзнуть перестанет.
– Отнести можно, только не возьмет.
– Из гордости?
Властос кивнул.
– Так ведь от друга!
– А чем отдарит? Ничего у нас нет. – Егор потупился. – Но неси завтра, попробую. И еще напиши подушевней, как брату.
Сергей написал письмо и приложил пару пирогов, принесенных в то утро Филей. А назавтра Егор вручил ему небольшой пакет.
– Никола велел благодарить. Он сразу теплушку твою надел, сказал: «Какой друг!» А тебе вот послал.
– Скажи, что тут. При ребятах развертывать не хочу.
– Раковина из нашего края… С родины. Ты, когда будет тихо, приложи к уху, в ней всегда волны шумят. Они у нас голубые, таких тут никогда не бывает.
– И Никола отдал? Разве я могу взять ее…
– Можешь. У него еще одна есть. Поменьше.
Раковина оказалась красивая – розовая и глянцевитая изнутри, коричневая, шершавая снаружи. Шумело в ней ровным тихим гулом. Сергей слушал в каморе перед сном и думал: «Хорошо бы побывать на греческом море, на берегах, где стояли акрополи, храмы, где сверкали доспехи, горели пурпуром диматии, неслись колесницы…»
Когда Никола вышел на воздух, он при первой встрече сказал:
– Твоя одежда спасла меня, право… Ты брат мне, Сергей.
На апрельских экзаменах Осип оказался по среднему баллу вровень с Захаром Ляховым, и генерал приказал выдать обоим медали.
Аракчеев не добрал отметок по фехтованию и французскому. После раздачи наград Сергей застал его в каморе смотрящим на двор. Непейцын положил руку на костистое плечо. Аракчеев обернулся. Слезы проложили на щеках мокрые борозды.
– Ничего, поглядишь, Славянин, я ему себя покажу! – пролаял он. – Узнает красавчик Аркащея!..
Пасхальные каникулы Осин опять провел у Занковского, а Сергей ходил на 3-ю линию, наедался, отсыпался и носил гостинцы приятелям русским и грекам. Филя по-прежнему работал на немца, но теперь уже с оплатой, как подмастерье.
– К вашей свадьбе, Сергей Васильевич, я невесте столик рукодельный сготовлю – не стыдно и княжне подарить будет, – говорил он. – А пока Семену Степановичу, чтоб с Моргуном играть, вот что сделал, – и показал раскладной ящик-шашечницу. – Черное дерево, эбен зовется, растет в заморских странах, а белое – наша береза родимая. На бордюрчик клен с персидским орехом пущены. Рисунок сам сочинил, даже Август Иванович «зер шён» [6]6
Sehr schon – очень красиво (нем.).
[Закрыть]сказал…
Весной генерал получил приказ готовить желающих к выпуску в морскую артиллерию и гребной флот. Вскоре на Ждановке рядом с корпусной купальней появился плот с домиком-будкой, к которому причалили четыре шлюпки. В старшем возрасте один день в неделю отвели на морскую практику. А в среднем было сказано, что могут после строевых занятий «ходить» на веслах, но под присмотром одного из флотских унтеров – «морских дядек», поселившихся в служительской роте.
Теперь вечером до лагеря доносилось протяжное: «Р-р-раз!» И через полминуты снова: «Р-р-раз!..» То кадеты выгребали к взморью, собрав в складчину несколько копеек «морскому дядьке», чтоб командовал ими в неслужебное время.
Но в шлюпку старые матросы пускали только тех, кто умел плавать. Так распорядился начальник морской практики отставной лейтенант флота, которою все называли Дмитрием Ивановичем.
– Воды бояться – на флоте не служить, – говорил этот крепкий старик. – Ты, баринок, мне перво покажи, что ежели снадобится, то до берега доплывешь, тогда и морской науке обучать стану.
Он называл всех кадетов ласково «баринок», но не разлучался с линьком – куском толстого смоляного каната, которым стегал по плечам при обучении гребле. Если кадет кричал: «Больно, Дмитрий Иванович!» – он отвечал: «Затем и бью». А когда говорили, что генерал запретил побои корпусным офицерам, уверенно возражал: «То сухопутные, а я корабельного флота лейтенант. Коли не по ндраву, так лезь, баринок, на бережок, там таким молодцам – паркетным гребцам куда вольготней».
Реже доставалось грекам, многие из которых также проходили морскую практику.
«Грекос на море подрос, – говаривал Дмитрий Иванович. – Ему палуба ноги не мозолит и в воде ровно утка. Опять же сироты, а за них на том свете знаешь что?» И взмахивал линьком.
Действительно, почти все греки плавали и гребли мастерски. А юноши старшего класса лихо ходили на шлюпке под парусами. Сергей умел плавать еще в Ступине, прошлое лето переплывал Ждановку перед корпусом, а в этом году Никола и Егор учили его нырять и прыгать головой вниз с крыши будки.
Сидя после вечернего купания на чуть зыблющихся бревнах плота, Сергей слушал рассказы о развалинах древних храмов, о находках в полях и виноградниках статуй древних божеств, о том, как покупают их иностранные путешественники, чтоб, увезя в свое отечество, ставить во дворцах и кунсткамерах.
Такие рассказы были полезны грекам. Сергей поправлял их ошибки в русском языке. А они учили его греческим словам, целым фразам. Скоро при встрече он бросал дружески: «Кали мера» (Добрый день) или: «Кали спера» (Добрый вечер).
Однажды за разговором на плоту не заметили набежавшей тучи и промокли до нитки – будка с веслами и прочей морской снастью была уже заперта на замок. Назавтра Никола опять закашлял и через несколько дней слег. Непейцын навещал его в лазарете, носил Филины гостинцы. А потом Мелиссино увез больного в свой летний дом на Петергофскую дорогу.
– Генерал не первый раз берет наших на поправку, – сказал Властос. – У него сын – кадет Сухопутного корпуса, и Николе скучно не будет. Рассказывали, там коров целое стадо, сливок пей сколько захочешь, – мечтательно закончил он.
Прошло две недели, и Егор принес на пристань письмо от Адрианопуло.
– Писано по-гречески, чтоб родную грамоту не забыть, я тебе переводить стану… Пишет, что может уже петь, что кафтан не сходится и что ты ему родной стал, как я. А потом, что решил окончательно во флоте служить, потому что без кораблей Грецию не освободить, и чтоб я тоже во флот пошел.
– А ты?
– Не знаю. Понимаешь, Славянин, я лошадей очень люблю. Ведь не все в Греции моряки. Наша семья искони виноград растила да турок резала. Даже песню в наших местах сложили: «Что, Властос, ты молодым виноградом забрызгай? Сладок он в этом году?» – «Чем я забрызган, еще слаще – то кровь злого турка. Его зарубил я сегодня и закопал в виноградинке, чтоб удобрял мои лозы…» Хороша песня? По-гречески оно складнее, чем я поревел.
– Хороша, – подтвердил Сергей, испытывая неловкость за Непейцыных, которые никого не закапывали на своих полях. – У нас в роду тоже все сухопутные. Мне бы в драгуны, как мой крестный.
– Так и решим, – сказал Егор. – Но воды все-таки нельзя бояться. Переправа, брод, товарищ тонуть стал. Потом надо закаляться, чтобы, как Никола, от дождя не заболевать. Я вот решил до заморозков каждое утро купаться.
– А мне можно с тобой?
– Конечно, вдвоем веселее…
Но выкупались вместе всего несколько раз – в начале августа генерал увез и Егора на Петергофскую дорогу.
«Все равно буду купаться каждое утро, – решил Сергей. – Попробую Осипа уговорить».
До сих пор Непейцын 2-й лишь иногда наведывался на реку, чтобы отмыться от пыли строевых занятий.
– Тебе надобно закалять здоровье, – начал Сергей. – Смотри, какой ты бледный…
Но Осип перебил насмешливо:
– Не прикажешь ли нырять у греков учиться? А то весла ворочать да линьки получать?.. Нет, меня во флот палкой не загонишь. Солонина, морская болезнь – фи!.. А вот фехтованием я заняться готов.
– На что летом фехтование? Оно и зимой надоест.
– На что? – удивился Осип. – Ты забыл, что за него отметки ставят, а у меня Кащей, как бог свят, медаль будет отбивать. И потом, – он недобро усмехнулся, – придет же время, когда подобных мужланов колоть на поединках стану, чтоб не зазнавались… Шучу, шучу, братец. Не стану я такими шпагу марать…
Сергей не захотел заниматься с братом, но ротмистр Мертич разрешил Осипу упражняться в манеже «а la muraille» [7]7
В стену (франц.).
[Закрыть]. Встав перед небольшим начерченным на стене кругом, он без конца садился «en garde» и делал прямой выпад. Рапира, коля в центр круга, изгибалась дугой, и Осип, если к нему подходил старший брат, обязательно приговаривал, озорно улыбаясь;
– В самое сердце их, Кащеев проклятых, в подлое сердце!
От роста или от таких занятий, только Осип был действительно худей и бледней, чем весной. Сергей снова звал его к Филе – все-таки поел бы не один раз досыта. Но Осип отказался, правда помягче прежнего:
– Не стоит. И мне там не по себе, и они стесняться станут.
– Почему же меня не стесняются?..
– Ты как дядюшка – Pater familias [8]8
Отец семейства (лат.).
[Закрыть]. А у меня вкусы иные. Тебе и герои, заметь, нравятся, которые для других из кожи лезут, – Аристиды, Катоны… Мне же Алкивиады милей, со всеми недостатками.
Для себя Сергей не желал лучшего отдыха, чем на 3-й линии, где было спокойно и мирно. Только раз, задремав после обеда, услышал, что Филя в сенцах повышенным тоном спорит с хозяином.
– Опять про то? – спросила вполголоса Ненила, когда муж вошел в комнату.
– Угу, – хмыкнул Филя.
– О чем вы? – поинтересовался Сергей.
– Велит Август Иванович нищих во двор не пускать, все воры, говорит. Мы с Ненилой того не нарушаем, хотя подавали, пока не запретил. Но все же долблю ему, что не всяк вор, кто побирается, особливо старые. Ежели работать не в силу да детей нету, долго ль с сумой пойти?
– А как-то Ефимыч!? – вспомнил Сергей.
Он слышал от кадетов, что в коноплевском саду это лето опять бегает такой злой кобелище, что и думать нельзя туда лезть, а про сторожа ничего не говорили.
На неделе вечером Сергей подошел к забору и заглянул в щель. Совсем близко высокий, благообразный, долгобородый старик в коротком и узком тулупе собирал опадыши в корзину.
– Дед, а Ефимыч где же? – спросил Непейцын.
– Ефимыч? А чего тебе, барин? Опадышей купить? На сколько?
– Нет, просто хочу знать, жив ли, здоров?
– Помер под самую пасху. Хорошо под пасху помереть. Сказывают, в рай прямиком пойдешь.
– Отчего помер? Болел?
– Вестимо. Перхал всю зиму. Хоть в тулупе новом да в валенках – мерзнул все. Пошел Степка, конюх хозяйский, его проведать в светлый праздник – отчего разговляться к хозяину не пришел? – а он под образ в караулке легши и еще теплый. Вот хозяин мне и тулуп его отдал – все равно, говорит, с краденых яблок моих нажит – что Ефим вам, значит, опадыши продавал…
– Не продавал он, а деньги я ему дал. Подарил то есть…
– Право? – Старик подошел и посмотрел сквозь щель на Сергея. – Говорил Ефимыч, будто дарил его барчук, так не верили. Ну, царство ему небесное, коли так… – Старик перекрестился. – А теперь я тут доживать стану. Самому не надо, так товарищи пусть приходят, я на грош десять отборных дам. Да под вечер пусть, когда от хозяина никто не придет и кобель еще не спущен.
«Как странно, – думал Сергей, идя в лагерь. – Ефимычу от души помог, и его в воровстве подозревать начали. А новый на вид, как угодник, да тайком от хозяина опадыши продает…»
Начались классные занятия, Сергей ждал дяденькиного приезда к своему рождению – сколько лет уже не видались. Но вместо того пришло письмо с вестью, что Семен Степанович вновь определился в службу – городничим в Великие Луки. Там упразднили крепость и власть коменданта заменили обыкновенным гражданским управлением.
– Не могут без дела сидеть, – сказал Филя. – Усадьба обстроена, хозяйство само идет, мужики в силу вошли – что там зимой делать? А оно удобно – тридцать верст всего, вотчина из-под глаз не уходит, и барыня, простите, сударь, не насвоевольничают: чуть что – мужики к дяденьке…
Сергей расспросил Криштафовича, отец которого был городничим, о службе этих чиновников.
– Охотников на те места тьма, – сказал Андрей. – В Военной коллегии, отец сказывал, пороги обивают, увечья выказывают, потому та должность заслуженным офицерам по закону назначена. А заполучил ее, то и стал в уездном городе разом всей властью – ты и суд, и полиция, военный постой распредели и рекрутов сдай. Зато почет велик: первым в соборе к кресту подходишь и взятки сами в руку лезут. Однако есть и такие, как отец мой. «Не положу страму на фамилию», – говорит. Ну и живут с матушкой с хлеба на квас…
Когда передал услышанное Филе, тот заметил:
– В аккурат место по Семену Степановичу. Они порядок везде наведут. Только навряд стали сами о себе хлопотать. Не иначе, как Алексей Иванович во Пскове начальству их отрекомендовал.
Как-то утром в начале октября Сергею особенно захотелось есть – не почувствовал сытости от казенной булки. Опередив капральство, шедшее в класс, побежал к воротам – там обычно сидели торговки с пирогами. На этот раз никого под воротами не было. Дневальный отошел, калитка полуоткрыта. Думая, нет ли демиургов за воротами, Сергей выглянул на улицу. И в этот момент его чуть не сбил с ног пробегавший мимо Властос. После лета они еще не виделись.
– Ты откуда такую рань? – спросил Непейцын.
– С реки. Помнишь, обещался до холодов купаться. Только не здесь, у начальства под носом, а за рощей на Петровском.
– Не врешь?
– Честное слово. И не кашляю, не чихаю. Ну, прощай. Надо бы повидаться, мы расскажем, как у генерала жили…
«Молодец Егор! – думал Сергей в классе. – А мне стыдно, право. Сговорился и забыл, будто нахвастал. Завтра же докажу, что могу в холод купаться».
Назавтра сбежать на Неву не удалось – дежурный офицер торчал при роте с подъема до классов. Но на третий день Непейцын вскочил проворнее обычного, сказал Апрелеву, будто сходит в швальню. Чтоб не задержали в воротах, пролез в дыру забора за сараями. На Петровском острове на дорожке к Неве все стало мокро, голо, на земле – бурые скользкие листья. Вот и плот, с которого, наверно, Егор купается.
Оглянул серую реку, тот берег, под которым причалены финские лайбы, баржи. Торопливо скинул чулки вместе с башмаками, одежду, белье и махом в воду. Ох, как обожгло разгоряченное тело, даже дух перехватило! Да, тут надо спартанскую выдержку! Вперед, еще несколько аршин… А теперь скорей обратно. Кажись, едва доплыл, такая холодина! Вот железное кольцо, за которое удобно схватиться. Скорей, скорей одеваться! Ветер так и прохватывает, не знаешь, куда отворачиваться…
– Кали мера! – Егор сзади, уже на плоту. – Холодная вода?
Неужто видел, как недалеко плавал? Нет, говорит без насмешки.
– Ничего, терпеть можно, – ответил Сергей. А у самого едва рот разжимается – так трясет всего.
– Я вчера едва стерпел. Последние разы купаюсь, только до ровной даты, до пятнадцатого дотянуть, – рассказывал, расстегиваясь, Властос.
Под его спокойным взглядом Непейцын старался сдержать дрожь и торопливость движений. А Егор, раздевшись, подвернул вверх косу, подвязал шнурочком через лоб. Ловко придумал – у Сергея-то коса вся мокрая. Присел, схватился за кольцо и, чтобы не замочить голову, мягко скользнул в воду.
Ох и плавает! Что ни махнет рукой, то полспины выскочит, капли с ладоней гроздьями. Ждать его или бежать в корпус? Камзол скорей надеть, от сукна сразу теплее…
Непейцын отвернулся от реки, от ветра, застегиваясь. «Сейчас – кафтан, и согреюсь окончательно».
– Сергей! – хриплый крик сзади.
Обернулся. Саженях в пяти Егор не плывет, а бьется – брызги летят. И вдруг пропал. Шутка? Нет, греки с водой не шутят… Вынырнул, плеснул руками.
– Помоги! – и опять скрылся.
Непейцын рванул борт камзола, горохом посыпались на плот пуговицы. Скинул штаны, рубаху, чулки – бултых! Ох, скорей, скорей! На боку, на боку… Не ошибиться бы направлением… Станет хватать за руку – в зубы его, как учили морские дядьки, да за волосы, и рот чтоб над водой… Сбоку плеснуло. Он! Лицо зеленое, глаза выкатились…
– Охвати сзади шею! Руки не тронь!
Слушает команду Егор, хоть глаза безумные, белые какие-то. И рукой гребет. Но как же тяжело его тащить… Вон еще плот-то где…
– Помогите! – Это Властос закричал.
А Сергей гребет рукой. Толкает воду ногами, отворачивает рот от воды, а она так и лезет туда, в ноздри. Ох, не доплыть…
Громко хлюпают бревна под чьими-то прыжками, кто-то вертится там, рвет с себя одежду. Подмога! Бросился, плывет навстречу…
– Держитесь, дети!
Мелькнуло длинноносое лицо, ровные букли над ушами. Рядом. Перехватил Егора. Но и на себя сил нет… Еще, еще, еще. Только бы до кольца. А те уже вылезают… Вот оно, кольцо, наконец, но на плот не подняться. Сердце как молоток, в ушах шумит. Кто-то хватает под мышку, рука как железная. Да это мосье Шалье! Здоровый, жилистый, волосатый, весь красный, а нос лиловый. Присел над лежащим навзничь Егором, вертит ему голову, приподнимает плечи, а теперь сгибает ногу, бьет по икре ладонью. Судорога, значит! А Егор охает, всхлипывает, плюет, откашливается…
– Скорее одеваться! Объяснения и благодарности после!.. – командует француз и, сделав смешное антраша, хватается за свою одежду. – Oh, mon Dieu! [9]9
Ох, боже мой! (франц.).
[Закрыть]Как я разорвал батистовую рубаху!
Егор поднимается, топает ногами, тоже берется за белье. Сергей делает над собой усилие – надо скорее покрыть стынущее на ветру тело. Руки не слушаются, сердце колотится, во рту мерзкий вкус речной воды.
– Plus vite, plus vite! [10]10
Скорее, скорее! (франц.).
[Закрыть]– торопит Шалье.
Через несколько минут, кое-как одетые, полузастегнутые, они бредут между деревьев.
– Courrons, vite! Le course Marathon! [11]11
Бегом, живо! Марафонский бег! (франц.).
[Закрыть]– кричит француз.
– Я не могу! – говорит Властос. Лицо у него как у покойника. Вот схватился за ствол дерева, и его стошнило водой.
– Eh bien! A present ce sera plus facile! [12]12
Вот и хорошо! Теперь будет легче! (франц.).
[Закрыть]
– И я не могу. – Сергея тоже мутило.
– О дети! Так нельзя! Одержав победу, надо ее закрепить! – воскликнул Шалье с пафосом и вдруг высморкался с помощью пальцев. Он передал Сергею трость, накинул на обоих кадетов полы своего плаща, подхватил под руки и повлек скорым шагом, рассказывая: – Что привело вам на помощь? Почему я в этих глухих местах? О! Только воспоминания! Я шел в корпус на уроки и по пути завернул сюда, под эти деревья. Здесь прошлым летом я прогуливался с одной дамой… Она уехала, ее увезли насильно! Вы поймете мое горе, дети, у вас благородные сердца! Я шел такой грустный, когда что-то мелькнуло на плоту. Потом услышал крик и бросился к вам.
– Я кричал, потому что думал – он меня не бросит и мы оба потонем, – сказал Егор.
– Oh! Mon brave! [13]13
Мой храбрец! (франц.).
[Закрыть]– Шалье сжал локоть Сергея. – Но почему, черт возьми, вы оба вздумали купаться так поздно?
– Решили закаляться, как спартанцы! – ответил Сергей.
Француз по очереди посмотрел на обоих:
– О! Достойный пример! Но вы забыли русский холод! В Элладе не бывает такого. Я, который был моряком королевского флота, плавал под командой великого Сюфрена, купался в двух океанах и семи морях, бился в Каддалорском сражении и тонул в тот день, – я едва не умер сегодня от ледяной воды.
Они подошли к мостику через Ждановку. Еще двести шагов – и ворота.
– Мне нельзя идти таким в класс, – сказал Сергей, останавливаясь. – Спросят, зачем оказался на реке, и накажут…
– И меня тоже, – уныло присоединился Властос.
– Вздор! – закричал Шалье. – Идите по каморам, там сейчас топят печи, и грейтесь, грейтесь, грейтесь. А я направлюсь прямо к генералу рассказать о вашей дружбе…
Мальчики никогда не узнали, как представил директору события мосье Шалье, но о наказании не было и речи. Наоборот, француз, Егор и Сергей стали героями. Через четверть часа в каморы прибежали вестовые с приказом тотчас идти в лазарет. Там ожидали уже лекарь, фельдшер и Шалье. Пловцов раздели, натерли душистым «аподельдоком», уложили под множество одеял и напоили горячим питьем из вина, сахару и гвоздики.
– Это должно нас подкрепить, – глубокомысленно говорил Шалье, смакуя вторую кружку вкусного снадобья.
От такого лечения все трое вспотели и, сменив рубахи, начали впадать в сладкую дремоту, из которой их вывел приход генерала. Подойдя к Сергею, Мелиссино сказал:
– Твой поступок прекрасен, мой друг. Благодарю тебя как старый артиллерист – красный мундир ты носишь с честью! – Генерал поцеловал Непейцына в лоб. Губы у него были теплые, мягкие, пахли кофеем и духами. Потом повернулся к Властосу: – Ты, Егор, умеешь выбирать друзей! – и тоже поцеловал его. Наконец к французу: – А о вас, сударь мой, я завтра доложу самому генералу-инспектору. Его высокопревосходительство, полагаю, не оставит того без внимания. – Генерал раскланялся, поставив ноги «уголком», и вышел, сказав с порога: – Помните, что сон – лучшее лекарство!
Они последовали этому совету: Шалье захрапел тотчас, а Сергей с Егором после того, как грек сказал шепотом:
– Ты, как Сократ – Алкивиада, спас меня от гибели. Клянусь, и я не пожалею для тебя жизни!
