Текст книги "Магический Театр"

Автор книги: Владислав Лебедько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

1

Владислав Лебедько, Евгений Найденов

Магический Театр

Методология становления души

2

Магический Театр – уникальный метод, рожденный Владиславом Лебедько в 1992

году, дающий шанс окунуться в переживание таинств души – является важным элементом

работы человека на пути самопознания, индивидуации и реализации своего потенциала.

Является также мощным методом краткосрочной глубинной психотерапии.

Магический Театр– это не психодрама и не «расстановки», это действительно

Магический и действительно Театр, где Вы сможете стать актером, режиссером и

зрителем мистерии Вашей судьбы. Здесь исследуются и проживаются архетипические

сюжеты; здесь происходит таинство превращения внутреннего мира во внешний и

обратно с помощью "Зеркала"; Исцеление и трансформация, развязывание кармических

узлов, встреча с архетипами и богами, алхимическими потоками, арканными

субстанциями; Осознание и преображение фигур Игры Вашей жизни, Импровизация, смех

и слезы, прикосновение к Настоящему...

Оглавление:

Глава 1. Первое знакомство с Магическим Театром. История его

возникновения и развития.

Глава 2. Некоторые теоретические модели.

– Цели и задачи;

– Драматизация и Работа Души;

– Жизненный путь, как совокупность нелинейных сюжетов;

– Культурно-информационная матрица личности;

– Лестница мотивации;

– Вспоминание Силы;

– Архетипотерапия;

– Мифологическое Сознание.

Глава 3. Примеры Магических Театров.

Глава 4. Обучение.

Глава 5. Раскрытие смысла русских народных сказок с помощью

Магического Театра.

– Русские волшебные сказки и Магический Театр;

– Исследование сказки «По щучьему велению»;

– Исследование сказки «Елена Премудрая»;

– Исследование сказки «Пойди туда – не знаю куда».

Послесловие.

3

Глава 1.

Первое знакомство с Магическим Театром. История его

возникновения и развития.

(Эта глава написана В.Лебедько)

«Я оказался в сумрачной, тихой комнате, где без стула, на восточный манер, сидел на

полу человек, а перед ним лежало что-то вроде большой шахматной доски…

– Вы Пабло?

– Я никто, – объяснил он приветливо. – У нас здесь нет имен, мы здесь не личности. Я

шахматист. Желаете взять урок построения личности?

– Да, пожалуйста.

– Тогда, будьте добры, дайте мне десяток-другой ваших фигур.

– Моих фигур?..

– Фигур, на которые распалась ваша так называемая личность. Ведь без фигур я не

могу играть.

Он поднес к моим глазам зеркало, я снова увидел, как единство моей личности

распадается в нем на множество «я», число которых, кажется, еще выросло…

– Тому, кто изведал распад своего «я», мы показываем, что куски его он всегда

может в любом порядке составить заново и добиться тем самым бесконечного

разнообразия в игре жизни. Как писатель создает драму из горстки фигур, так и мы

строим из фигур нашего расщепленного «я» все новые группы с новыми играми и

напряженностями, с вечно новыми ситуациями. Смотрите!

Тихими, умными пальцами он взял мои фигуры, всех этих стариков, юношей, детей,

женщин, все эти веселые и грустные, сильные и нежные, ловкие и неуклюжие фигуры, и

быстро расставил из них на своей доске партию, где они тотчас построились в группы и

семьи для игр и борьбы, для дружбы и вражды, образуя мир в миниатюре. Перед моими

восхищенными глазами он заставил этот живой, но упорядоченный маленький мир

двигаться, играть и бороться, заключать союзы и вести сражения, осаждать любовью,

вступать в браки и размножаться; это была и правда многоперсонажная, бурная и

увлекательная драма…

И вот так этот умный строитель строил из фигур, каждая из которых была

частью меня самого, одну партию за другой, все они отдаленно походили друг на друга,

все явно принадлежали к одному и тому же миру, имели одно и то же происхождение, но

каждая была целиком новой.

– Это и есть искусство жить, – говорил он поучающе. – Вы сами вольны впредь на все

лады развивать и оживлять, усложнять и обогащать игру своей жизни, это в ваших

руках…»

Герман Гессе «Степной волк»

Мой Магический Театр появился на свет в январе 1992 года.

А началось все с детства. Пожалуй, одно из первых сознательных воспоминаний

детства связано с осознанным сновидением. У многих детей, осознанное сновидение -

отнюдь не редкое явление, хотя, вырастая, большинство забывает об этом. А у меня, где-

то в возрасте трех лет стали очень часто случаться сны, в которых я просыпался внутри

сна и начинал понимать, что я сплю. Длилась такая ситуация достаточно долго: с трех до

пяти лет я очень часто попадал в осознанное сновидение, потом это стало случаться все

реже, хотя лет до двенадцати отдельные случаи происходили. Это потом уже, занимаясь

практикой внутренней работы, годам к двадцати пяти – тридцати я стал сознательно

обращаться к теме осознанного сновидения. Так вот, если вернуться к периоду трех – пяти

лет, то именно тогда впервые проявились два мотива, которые и стали движущей силой

4

для внутренней работы. Это были, на первый взгляд, совершенно противоположные

мотивы: страх и интерес. Страх перед Неизвестным и благоговейный, трепетный интерес

к Неизвестному. Эти два состояния сопровождали меня очень долго, можно сказать, до

сих пор. Интерес направлял меня к Неизвестному самым непосредственным образом. Но,

чем больше я входил в Неизвестное, тем сильнее становился страх. Страх, в свою очередь,

послужил толчком для внутренней работы опосредованно – превратившись в проблему. Я

стал искать пути избавления от страха или преодоления его, что привело к необходимости

заниматься различными психотехниками, анализом своей личности. Через это я пришел к

психологии.

Следующий фрагмент, который всплывает в памяти, тоже относится к возрасту трех –

четырех лет. Дело было летом в Репино. Как то я с дедушкой шел к морю и по улице

проехала очень интересная машина: с разными шлангами, ведрами, приспособлениями

какими-то. Я спросил, кто это поехал. Дед ответил, что это ассенизатор. Естественно, у

меня, как у юного любителя техники появилась навязчивая мечта стать ассенизатором,

когда я вырасту. О чем я всем и говорил тогда. Взрослые удивлялись. А я вот вырос и эту

самую мечту в метафорической форме осуществляю… Детской мечте я остался верен…

Среди воспоминаний раннего детства – частые эпизоды связанные с небом. Я очень

любил смотреть на небо, и почти растворялся в нем. И всякий раз, когда растворение вот-

вот должно было произойти, я опять таки пугался исчезнуть в нем и даже упасть в небо.

То есть, возникало совершенно отчетливое ощущение, что все переворачивается вверх

ногами и я вот-вот буквально упаду в небо. Я хватался за траву, вскакивал на ноги и

пугался. Это опять проявление двух ведущих противоречивых мотивов – страха и

захватывающего интереса… Опять «хочу и боюсь».

Дальше вокруг этого «хочу и боюсь» складывались самые разнообразные сюжеты.

Вот, например, такой. Я очень рано научился читать. А дома у нас была хорошая

библиотека, в том числе с большим количеством старых огромных томов, энциклопедий,

специальной литературы – научно-технической и медицинской… Так вот, кроме сказок и

детских книжек повадился я в шесть-семь лет читать энциклопедию. И особенно меня

интересовали почему-то древние греки. Помню, был период, когда я выискивал именно

их, читал о них и наполнялся каким-то чувством, которое сейчас можно обозначить, как

нечто мистическое, сюрреалистичное, манящее и пугающее. Я читал про Гераклита,

Демокрита, Пифагора, а они были изображены не в виде портретов, как, например,

знаменитые деятели более поздних эпох, а в виде скульптурных бюстов с пустыми

глазницами, – от них веяло какой-то магией времени, древности, вечности. Тем более, что

и в статьях про них говорилось о взглядах на устройство мира, пространства, времени…

Это влекло, как что-то грандиозное и непостижимое, но одновременно и страшило.

Через эти вещи я впервые стал задумываться об устройстве мира в самом широком

смысле, стал пытаться проникнуть в такие категории, как Время, Вечность, Смерть…

Сейчас я могу сказать, что это были стихийные попытки медитативно войти в эти

категории. Я очень часто, буквально по несколько раз на дню, делал попытки постигнуть,

охватить эти невероятные понятия. Я не мог успокоиться, – так сильно волновали меня эти

темы. И, опять же, каждый раз, через несколько минут сосредоточения на этих вещах,

меня охватывало ощущение чего-то столь грандиозного, чего-то такого, что мое сознание

никак не могло вместить, и возникал острый, леденящий страх, – я покрывался холодным

потом. Тем не менее, я снова и снова возвращался к попыткам осознать эти категории и

вместить их в себя, хоть это так и не удавалось…

Особенно сильный интерес и страх вызывала тема смерти. Помню эпизод, когда я

впервые понял, что когда-нибудь умру, и еще не осознавая глубины этого понимания –

мне было четыре года, – забрался под стол и долго горько и безнадежно плакал…

В тот же период впервые возникли вопросы и попытки понять, что такое «я». Что это

за «я», где оно размещается, как это так вообще – «я»? Почему именно я родился и вот

5

сейчас живу? Я не в смысле что – Владик или там тело мое, а что-то неназываемое,

неуловимое…

Все эти вопросы: о времени, о смерти, о бесконечности, о «я», были и остаются для

меня ключевыми до сих пор. Ключевыми и открытыми, хотя ежедневно, – в детстве

стихийно, а сейчас сознательно я стараюсь проникнуть в их природу, – не построить

теорию, а именно проникнуть в самую суть, в глубину чувственного постижения. Это

являлось и является и источником страха и, одновременно, источником благоговейного

трепета перед Неведомым, желания его постичь.

И так уж получилось, что страх привлек меня к познанию себя через психологию и

психотерапию, а интерес и благоговейный трепет – к мистическому пути познания.

Страх, который был поначалу абстрактным и возникал только в моменты

размышлений над понятиями бесконечности и смерти, воплотился в одиннадцать лет в

сильное невротическое состояние. Стали возникать необъяснимые ощущения в теле,

которых я панически боялся. Возникли совершенно неописуемые состояния и ощущения.

Первый такой невротический период был у меня с одиннадцати до двенадцати лет, а

второй, более мощный, уже с семнадцати до двадцати трех. И вот, с семнадцати лет начал

я изучать и теоретически, и практически психологию и психотерапию. Сначала с чисто

прагматической целью – избавиться от мучавших психофизических состояний. Потом

уже подключился исследовательский интерес. Опять же, я прочитал все, что мог достать

по психологии и психотерапии, – а это происходило в самом начале восьмидесятых, и книг

было не так уж много. Уже тогда просачивались какие-то перепечатки по отдельным

йогическим техникам, которыми я постепенно начал заниматься, сначала эпизодически, а

потом регулярно. Года четыре я занимался по какой-то перепечатке, где излагались идеи

нидра-йоги, то есть методике релаксации и погружения в образные миры на грани сна и

бодрствования. За время этих занятий я научился достаточно хорошо расслабляться,

концентрировать внимание на предлагаемых в программке специальных образах, типа

звездного неба, огня, природных ландшафтов, некоторых архетипических символах…

Хорошо также получалось свободное путешествие сознания по мирам спонтанно

возникающих образов на грани сна и яви.

Начиная с семнадцати лет я погрузился в мир подпольной советской психологии, куда

просочился психоанализ и другие иноземные направления. Злые, напряженные пульсы в

самых разных частях тела, упорно подогревали нетерпеливое желание разобраться во всех

терзавших меня вопросах и недугах, обрести Правду и гармонию. И вот, наконец, желание

это сформировалось и стало настолько сильным и однонаправленным, что в орбиту моей

жизни стали попадать один за другим люди все более и более уникальные и самобытные

(или это я стал попадать в орбиты их жизней, – смотря с какой позиции смотреть).

Каждый из них был по-своему замечателен, каждый все более и более разжигал мой

интерес к самопознанию, так что я позволю себе потратить некоторое время на небольшие

истории про этих людей.

Жора Бурковский был подпольным психоаналитиком (шел 1984-85 год), на квартире у

которого в течение года, по два раза в неделю, я погружался в мир своих снов и фантазий,

анальных фиксаций, эдипова комплекса и еще очень многого. Воспоминания детства, все

что казалось, уже навсегда стерто и забыто, – нахлынули так стремительно, что я чуть не

утонул в этом заново раскрывшемся для меня мире. Бурковский пробудил во мне

буквально страсть к исследованию внутреннего мира, его лабиринтов и тончайших

взаимосвязей. В перерывах между нашими встречами я исписал несколько пухлых

тетрадей воспоминаниями и попытками установить между ними связь; большое

количество бумаги было изведено на картинки с изображениями снов, в обилии

посещавших меня в тот период.

Это не был классический психоанализ. Я не лежал на кушетке, – мы сидели на диване,

было только условие, чтобы я не поворачивался к Жоре и не смотрел на него. О, сколько

было тогда тупиков, преодолений и маленьких побед! Мне нужно было говорить все: и то,

6

что хотелось, и то, что казалось совсем невозможно произнести вслух, – буря самых

противоречивых чувств разливалась в те дни по маленькой комнате. Сколько раз я давал

себе зарок, что больше ноги моей не будет у Георгия Васильевича, но каждый раз,

угрюмый и мрачный, заставлял я себя тащиться через силу к назначенному времени. Мне

казалось, что Бурковский раздевал меня всякий раз донага, доставал из меня все

возможные и невозможные грехи и грешки и тихонько себе потешался над бедным

пациентом. Но Жора был поистине безупречен. Я не знаю, где он учился, слышал только,

что несколько месяцев он стажировался в Венгрии. Он был первым, в ком я увидел

пример Созерцающего Свидетеля. Не знаю и не берусь судить, что происходило у него

внутри, но внешне он всегда, во все время нашего общения был безупречно спокоен и, как

мне кажется, не просто отстранен, как учат психоаналитические трактаты, а постоянно и

ровно позитивен.

Это был, слава Богу, не классический психоанализ с игрой в интерпретации, переносы

и тому подобное, – все эти формы, конечно, присутствовали, но за ними стояло главное,

то главное, что теряют обычные психоаналитики, закопавшиеся по уши в бессмысленной

(на мой взгляд) игре в символы и схемы. Это главное – уроки мотивации; уроки

отношения к жизни, как к удивительному путешествию, где не самым важным является

то, комфортно тебе или не очень; уроки, позволившие отойти от позиции «сделайте со

мной что-нибудь». И возможно получилось так потому, что хотя внешне Жора был для

меня, как и подобает психоаналитику – загадочной личностью, интуитивно я чувствовал,

что ему самому интересны не столько символы и психоаналитические концепции, сколько

сама Жизнь. Так что, знал он сам о том или нет, но, по сути, учил он меня исследовать

Жизнь, только думали мы при этом, что психоанализом занимаемся…

После мы встречались еще пару раз, уже через несколько лет. Помню, как в 1991 году,

когда я учился на психолога в Университете, я приехал в Бехтеревку

(Психоневрологический институт им. Бехтерева) на какой-то семинар. Жора работал в

Бехтеревке, мы не виделись уже лет пять, и я решил перед семинаром зайти к нему на

отделение. Я был переполнен восторженной гордостью, предвкушая его реакцию на то,

что я стал психологом. – «Ну, вот мы и коллеги», – протягивая руку, сказал я нарочито

небрежно, стараясь не показать никаких эмоций. Жора как-то очень внимательно

посмотрел на меня поверх очков, затем тихо и совершенно серьезно произнес: – «Вот

сейчас позвольте действительно выразить вам свое сочувствие, которое гораздо больше

теперь, чем когда вы были пациентом и мучались какими-то там надуманными

проблемами». Понадобилось года три, чтобы осознать глубину этой фразы, хотя и тогда,

признаюсь, она меня озадачила, и я даже не нашелся, что и сказать для продолжения

беседы.

С Бурковским у нас была договоренность, что вместе мы работаем ровно девять

месяцев. По окончании этого срока я спросил, нет ли каких-нибудь групп, где люди

занимались бы чем-то похожим на психоанализ, но не по одному, а вместе. Он

посоветовал мне обратиться к Александру Эткинду – молодому психологу, набиравшему

как раз в то время какую-то группу. Через три или четыре месяца я уже постигал, под его

руководством, групповые процессы и их отражение в моем сознании. Эткинд был тогда

выразителем революционных, по отношению к «застойной» советской психологии,

взглядов. Это, по слухам, послужило поводом для каких-то скандалов в Бехтеревском

институте, где он, как и Бурковский работал и откуда, после этих скандалов его не то

уволили, не то он сам ушел. Не знаю, как там было на самом деле, но слухи такие ходили.

Сейчас Эткинд – солидный ученый, авторитет в области психоанализа и

психоаналитической философии, я не знаю, – сохранил ли он те качества энтузиазма и

подвижничества, которые мы – участники его группы в 1986 году чувствовали, и чем, в

частности я от него заразился. Если попытаться описать то, чему я у него научился в двух

словах, – то, во-первых, – это некое настроение неуспокоенности, пробуждающее жажду

поиска и действия, а во-вторых – осознание, что кроме меня самого никто и никогда за

7

меня ничего не решит (это трудно переоценить, – иллюзия, что кто-то за тебя должен что-

то сделать или что все должно произойти само собой, неким чудесным образом, – одна из

самых стойких человеческих бед). Научение это, как и в случае с Бурковским, не было

прямым, – по форме мы занимались в психоаналитически ориентированной группе,

которая для конспирации называлась «группой общения» при одном из Домов Культуры.

В групповом процессе ощущался аромат таинственности и «подпольности»

происходящего и это было дополнительным стимулом для вдохновения. Был в нашем

взаимодействии еще ряд важных моментов, которые я не буду называть просто потому,

что они потребуют длительных и пространных объяснений, в которые мне очень не

хочется пускаться.

Скажу лишь о результате: очень многие факторы, сведенные вместе Александром

Марковичем (скорее всего – неосознанно, хотя может я и ошибаюсь), и создали почву для

«магического» научения тем двум простым и очень важным вещам. Жизнь и я сам стали

для меня еще более интересны, причем интересны непосредственно. Обычно человек все

равно занимается только этими двумя вещами – Жизнью и собой, но опосредованно –

через какой-то вспомогательный интерес, связанный с работой, межличностными

взаимоотношениями, в конце концов, через ту же психологию, экстрасенсорику, магию

или религию. Проявление непосредственного интереса – редкость; этому невозможно

научить при помощи психологических методик, произойти это может только при

совмещении определенных факторов, которые не вычислить умом и не выстроить

логически. Тем не менее, Бурковский, а за ним и Эткинд сделали это для меня, хотя,

может быть и не ставили сознательно таких задач.

Еще двум замечательным людям я обязан повороту моей жизни в совершенно новое

русло. И, опять таки, осознавать это я начал не сразу, ведь поворот этот происходил

плавно и медленно, в течении нескольких лет. Но основные вехи в моем новом жизненном

русле были расставлены как раз при помощи Александра Павловича Марьяненко и

Георгия Владимировича Гальдинова.

Работали они совершенно по-разному, непохожими были методы, противоположными

были стиль и манеры поведения. Вообще работали они оба очень ярко и самобытно, – я

никогда после не встречал ничего похожего. Насколько я понял из намеков Георгия

Владимировича, оба они были из одной команды и какими только вопросами в разное

время не занимались. Это были исследовательские и образовательные программы,

серьезное лечение онкологических и других больных, психотерапия. Георгий

Владимирович, на момент нашей с ним встречи, вел какие-то исследования на базе

Института Экспериментальной Медицины по изучению паранормальных явлений. Кроме

того, у этих людей были потрясающие наработки по вопросам развития личности.

Несколько лет (опять же по намекам – они не любили говорить о себе) они работали с

космонавтами, разведчиками, и другими, весьма серьезными людьми. Информация по

этим вопросам до сих пор засекречена, но тот ее срез, с которым меня знакомил, в

основном, Георгий Владимирович, и сейчас производит на меня мощное впечатление, так

что, когда кто-то начинает вдохновенно говорить о разных новомодных «грандиозных»

психотерапиях, я лишь тихонько улыбаюсь.

Итак, шел 1987 год. За три года, которые были посвящены индивидуальному и

групповому психоанализу, я существенно изменился, появилось главное – устремление к

самопознанию и самоизменению. Но я, хотя и умудрился к тому времени жениться,

оставался этаким домашним – тепличным мальчиком, которому еще очень не хватало

многих мужских и человеческих качеств. Это меня удручало, и я пробовал делать какие-то

самостоятельные усилия к изменению, которые возможно, так ни к чему бы и не привели,

если бы зов Реальности еще раз достаточно громко не напомнил о себе. Где-то в конце

зимы меня вдруг начали регулярно посещать мысли о смерти и вообще всякие

инфернальные настроения. Такое у меня было несколько раз в детстве (кстати, многим в

8

детстве знакомы подобные переживания), обычно ночью, когда перед самым засыпанием

вдруг насквозь, как ледяным ножом пронзает мысль, что вот однажды, неизбежно

наступит время когда я, тот самый единственный и неповторимый я – умру, исчезну

навсегда, никто и ничто не поможет избежать этого непостижимого и неотвратимого,

бесконечного нуля, который все равно наступит, – и бежать некуда, хоть головой о стенку

бейся. Леденящий ужас, холодный пот, мелкая дрожь, – и крикнуть бы «Помогите!», – да

что толку; в общем, – постучав часик – другой зубами, проваливаешься в зыбкий сон. Так

вот, в детстве было такое несколько раз, а тут вдруг каждую ночь стала происходить

подобная канитель. Промаялся я так пару месяцев, а потом случился в моей жизни

Александр Павлович…

Маленькая комнатка в квартире на Обводном канале. Крепкий седой бородатый

мужик (именно так я его воспринял) лет сорока пяти. Несколько секунд – пристальный,

изучающий взгляд поверх очков.

– «Проходи, ложись на диван», – достает из ящика какие-то странные приборы,

надевает на меня резиновую шапочку как для энцефалографии, закрепляет два электрода

на правой стороне головы – один на лбу, другой на затылке. Все это без объяснений и без

вопросов. Я ничего не понимаю. Начинает бешено колотиться сердце.

– «Чего испугался –то?», – с презрительной интонацией.

Не зная, чего ответить, бормочу чего-то вроде:

– «Неужели я теперь изменюсь?»

У Александра Павловича аж провод выпадает из рук:

– «Да пошел ты на х..й! Ты зачем сюда пришел?», – берет меня за руку и

присвистывает, нащупав пульс:

– «Ишь ты! Ну ты и мудак! Редко такого встретишь. Ну да ладно, – хер с тобой (лицо

его принимает скучное выражение – мол придется теперь нянчиться с этим идиотиком), –

рассказывай, что пожрать любишь».

– ???

– «Ну представь, что накрываешь себе праздничный стол и можешь поставить туда

все, что пожелаешь. Осетринку, да? Поросеночка подрумяненного, так, чего еще?»

Неожиданный поворот темы и все манеры поведения Александра Павловича

производят на меня отрезвляющее действие. Неожиданно я полностью расслабляюсь и,

входя во вкус, накрываю воображаемый стол.

Он тем временем включает прибор, устанавливает стрелку на какой-то отметке, затем

несколько секунд внимательно смотрит на меня. Под электродами появляется ощущение

пощипывания, к которому я скоро привыкаю; больше ничего особенного не происходит.

Принцип действия прибора мне объяснил через год Георгий Владимирович. Я не буду

подробно его описывать, так как это потребует углубления в нейрофизиологию. А, если в

нескольких словах, то подбирается определенная частота тока низкого напряжения, для

стимуляции определенных зон правого полушария мозга. Это дает одновременно

несколько эффектов. Во-первых, выравнивается активность работы полушарий (в

частности, в моем случае правое полушарие было заторможенным, именно поэтому

работа шла с ним); во-вторых, происходит позитивизация эмоционального фона; в

третьих, все, что происходит во время работы с прибором, закрепляется и усиливается, –

вся информация мгновенно попадает в долгосрочную память, а это – важнейшее условие

для мощного научения, – удается за короткий срок усвоить очень большой объем

информации, которая будет обрабатываться еще несколько лет.

Включив прибор, Александр Павлович заметно подобрел, – то прохаживаясь по

комнатке, то усаживаясь на край стола или в кресло, он поминутно потягивался,

позевывал, кряхтел, посмеивался, почесывался, что называется, во всех местах и все это

время рассказывал пикантные истории из своей жизни, периодически намекая мне, что я

редкостный мудак. Я уже совершенно расслабился и, спустя несколько времени, весело

смеялся. С тем, что я мудак, я был полностью согласен, более того, я вдруг почувствовал,

9

что Александр Павлович ни о чем не расспрашивает меня, потому что каким-то образом

знает все, что я мог бы ему о себе рассказать, знает даже больше того. Как бы вдруг

прочитав мои мысли, он посерьезнел и сказал, тыча в мою сторону пальцем:

– «Ты – как раз мой случай. Я уже несколько лет в основном с такими п…здюками –

маменькиными сыночками работаю. Боишься, наверное, всего на свете, верно? Короче –

полный пердомонокль! Ладно, будем делать из тебя мужика!»

В тот раз он дал мне задание выбрать любую сложную ситуацию, которую мне надо

решить и сделать из нее «мультик с изюминкой», а затем несколько раз «прогнать» этот

мультик, сначала здесь, с прибором, а потом дома.

– «Представь, к примеру, что тебе нужно попросить что-то, а то и потребовать у

человека, которого ты стесняешься, боишься, у какого-то там авторитета. Ну и вложи этот

сюжет в мультик, типа ты – Красная Шапочка, идешь по лесу с корзинкой пирожков и

кузовком масла (на этом месте он хитро прищурился, а я затрясся от хохота: этот «кузовок

масла» оказался действительно «изюминкой»!), навстречу тебе Серый Волк, – ну как образ

того, кого ты стесняешься и боишься, и вот тебе нужно что-то от него, – короче сочиняй

сам».

Было символично и забавно, что он предложил мне образ Красной Шапочки. С

течением времени я перешел от него к образу Иванушки Дурачка и другим, более

мужественным персонажам. В качестве «изюминки» выступали то расстегнутая ширинка,

то дрочильная машинка, то еще что-нибудь, что пускалось в ход в самый ответственный

момент и полностью обесценивало страх, тревогу или стеснение.

Мы встречались раз десять за два месяца. Каждый раз какая-то тема прорабатывалась

с прибором, потом следовало задание на дом, с возрастающей раз от раза степенью

сложности. Все, что происходило при встрече, сопровождалось неизменными приколами,

как правило, с отборным и очень сочным матом. Довольно много времени мы посвятили

страхам и теме смерти. Излюбленным приемом Александра Павловича было что-то типа:

– «Ну вот представь, идешь ты где-то в незнакомом угрюмом месте. Представил? Ну

вот. И вдруг тебе становится страшно. Так страшно, что не приведи Господь». –

Дождавшись, когда я войду в переживание и меня слегка затрясет, он продолжал – «И вот

тебе уже полная хана, и тут у тебя бах – …эрекция, – аж ширинка лопается. И ты как

побежишь, как побежишь! А член-то из штанов выскочил и болтается – туда-сюда, туда-

сюда…» – К этому моменту меня уже скручивали спазмы хохота.

Или:

– «Ну вот, наконец таки, помер ты, – что называется преставился. И лежишь, как

подобает покойнику, в церкви, а вокруг поп ходит и кадилом машет. Но ведь ты,

мерзавец, перед смертью, со страху-то обосрался, – и вонища стоит такая, что хоть вон

выбегай!» – Тут он демонстративно морщится, затыкает нос, машет рукой, как бы

отбиваясь от запаха – «Фу, блин, фу, ну и вонь, брррр…, да ну тебя на х…й!» – Александр

Павлович даже отпрыгивает в сторону, как будто это все и впрямь происходит, а я хохочу

до слез.

Последние домашние задания были для меня на самом деле серьезными испытаниями.

Будучи учеником нерадивым я в некоторых случаях умудрился схалтурить. Так, одно из

заданий было – изменить жене. Мотивировал он это тем, что такие мальчики, как я, лет до

тридцати сидят себе возле юбки жены, а потом глядишь, – начинают из своего «окопчика»

высовываться, да как осмелеют, да как загуляют… А жене то уже некуда деться, – тут и

ребенок и проблемы всякие. Вот и получаются различные драмы. Так что нужно это все

пройти сейчас, пока дело еще поправимо.

Затем мне нужно было выделить целый день на то, чтобы посетить крематорий,

поприсутствовать на нескольких церемониях прощания с покойным, пристраиваясь то к

одной, то к другой процессии, вообще побыть несколько часов в тамошней атмосфере,

прочувствовать настроение, погулять по колумбарию, размышляя о жизни и смерти, и не

уходить, пока не попривыкну. Переживание тогда было для меня потрясающим.

10

Сейчас, вспоминая все это, я вдруг понял основную стратегию его работы со мной. С

точки зрения энергетики, все что он делал, было направлено на расслабление «низа».

Нижние энергетические структуры (центры) – мочеполовая и копчиковая области были у

меня здорово деформированы, напряжены, что и выражалось во всех моих страхах,

стеснительности, недостатке мужских качеств. Все задания, «мультики», мат и сальности,

стиль общения со мной, а главное – все поведение Александра Павловича, которым он

демонстрировал прямо противоположное моему состояние: предельное расслабление

«низа», – это и было основой работы, сами же техники и задания – второстепенны.

Кстати, часто во время моих визитов ему звонили женщины, или же кто-то из них

оказывался в этот момент у него в гостях, и пока шли приготовления к сеансу, он очень

вальяжно и даже как бы развязно общался с ними, а телефонные разговоры заканчивал

фразами типа: «Целую во все места» и тому подобное.

Далеко не сразу, но все это возымело свое действие. Чтобы произошло расслабление

этих самых нижних энергоструктур, понадобилось несколько лет и дополнительные

усилия, но общее направление и стиль были заданы Александром Павловичем еще тогда.

Месяцев через десять после окончания наших встреч я позвонил ему, сообщить как

идут дела и сказал, что в принципе есть еще с чем работать. Он помолчал немного в

телефонную трубку, а затем сказал:

– «Ладно, запиши такой-то телефон, позвони и спроси Георгия Владимировича. Скажи

что от меня, а там он сам разберется, что с тобой делать».

Через неделю Георгий Владимирович – очень солидный, представительный мужчина,