Текст книги "Солдаты невидимых сражений. Рассказы о подвигах чекистов"

Автор книги: Владимир Востоков

Соавторы: Дмитрий Медведев,Олег Шмелев,Михаил Смирнов,Михаил Колесников,Анатолий Марченко,Михаил Козаков,Виктор Егоров,Иван Лебедев,Альберт Цессарский,Рудольф Абель
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)

А. Марченко
СПРАВЕДЛИВОСТЬ

1

Дзержинский отложил в сторону папку, встал из-за стола и подошел к окну. Над Москвой тихо опускались сумерки, сливаясь с клубящимися над крышами домов дымками. Подслеповатые огоньки изредка вспыхивали в черных проемах окон. Полуголые деревья в сквере роняли на землю последние листья.

Феликс Эдмундович закрыл утомленные глаза, и тотчас возникла перед ним западная застава.

Трудно, невыносимо трудно там сейчас… Замучили дожди. Дырявые крыши землянок протекают. На десятки километров в лесную глухомань уходят ночью всего три пары пограничников. Председатель ВЧК представил себе, как скакал и ту ночь по черному лесу начальник заставы Соболь…

Дзержинский провел ладонью по щеке, словно пытаясь отогнать усталость, и, подойдя к столу, нажал кнопку звонка. Появился секретарь.

– Пригласите ко мне Орленко.

Почти сейчас же в кабинет вошел следователь Орленко, высокий, плотный мужчина с зелеными, как малахит, глазами, бывший моряк-балтиец.

– Я уезжаю в командировку и хочу поручить вам одно дело, – сказал Дзержинский. – Слушайте.

Председатель ВЧК говорил лаконично, чуть торопливо, высоким, суховатым голосом. И Орленко, словно наяву, увидел все, что произошло на заставе.

…Соболь, стараясь сохранить равновесие, схватился за угол землянки. У входа были разбросаны ветки орешника, и все же удержаться на ногах удавалось с трудом: глинистая почва раскисла от непрерывных дождей.

Хмурый боец держал коней в поводу. Кони прядали ушами, стремясь стряхнуть с них воду. Боец прислонился к скользкому стволу осины и стоял неподвижно, надвинув на самые брови промокшую буденовку.

Соболь занес ногу в стремя и опустился в седло.

Ехали молча. Соболь не терпел болтовни. Хотелось пить, и он злился на самого себя: перед тем как ехать на участок, забыл напиться. Третий день повар потчевал их селедкой и цвелыми сухарями.

Но это было не столь важно. Один из бойцов – Гречихин – на пару с местным охотником Василием Игнатьевичем был отряжен на отстрел дичи, и Соболь несколько дней томительно ждал их возвращения. Совсем туго было с патронами, и надеяться на то, что боезапас в ближайшее время будет пополнен, не приходилось.

Вечерело. Угрюмые тучи неподвижно лежали над лесом, сгущая раннюю темноту. Водяная пыль беспрерывно сыпалась сверху.

Всадники въехали в косматую, набухшую влагой чащу. И тут Соболь резко натянул повод: впереди глухо пророкотало эхо выстрела. Боец тут же пришпорил коня и поехал рядом с командиром.

– Из ружья, – предположил боец, прислушиваясь. – Может, Гречихин? Нет, Гречихин на дальних болотах…

– Может, и Гречихин, – сказал Соболь. – Вперед!

Кони рванули по размытой дороге, стреляя ошметками грязи. Выстрел не удивил Соболя: граница есть граница, время – тревожней некуда. Его охватило предчувствие схватки.

С широкой просеки вскоре пришлось съехать. Кони перешли на шаг. Соболя так и подмывало выстрелить, но он сдерживался: а вдруг не свои? Да и каждый патрон, как драгоценный камень, даже дороже.

Пограничники останавливались, прослушивали притихший лес. Неожиданно Рокот – конь Соболя – заржал, весело и отчаянно. И едва смолкло ржание, как совсем неподалеку послышался знакомый голос:

– Товарищ начальник!

«Гречихин!» – узнал Соболь.

Всадники выехали на поляну. Здесь было чуть светлее. Гречихин, нескладный парень, с трудом передвигая длинные ноги, брел навстречу.

Соболь спешился, не останавливая коня. Боец на лету подхватил повод.

– Что с тобой, Гречихин?

– Ушел, гад, – выдохнул Гречихин, хватаясь за ветку. – И Василия – наповал…

– Один? – отрывисто пробасил Соболь. – Где?

– Один… В Тарасовом овраге. Три пистолета имеет… гадюка.

– Ночью не вылезет, – убежденно сказал Соболь. – Трясина.

– Один патрон остался, – сокрушенно продолжал Гречихин, поправляя за спиной старенькое ружье.

– Садись на коня и веди, – приказал Соболь.

Выходы из Тарасова оврага знали только местные жители и пограничники. Одна из троп вела через густой ельник к крутому склону. Здесь Соболь и решил подождать, пока рассветет.

Всю ночь они сидели в засаде. Дождь не переставал ни на один миг. Одежда промокла насквозь. Зверски хотелось курить, но спички в кармане промокли. Гречихина знобило – разгоряченный, потный, он вынужден был сидеть на трухлявом пне почти без движения.

Ночь показалась вечностью. Было тихо, лишь изредка проголодавшиеся кони позвякивали удилами.

Рассвет пробирался в лес боязливо, будто на цыпочках. Деревья дремали, смирившись с дождем. Ночная мгла еще не рассеялась, как Соболь с Гречихиным спустились в овраг, оставив коней с бойцом.

Они долго кружили по оврагу, пока не наткнулись на едва приметный след – вмятины резиновых сапог на прелых листьях. Еще несколько шагов – и из кустов метнулось в сторону что-то серое, гибкое, упругое, как рысь.

– Он! – чуть не задохнулся от волнения Гречихин.

– Только живьем, – прохрипел Соболь.

Прячась за стволами деревьев, пограничники ринулись в чащу. Нарушитель огрызался: пули, противно взвизгивая, впивались в мокрые ветки. Соболь не отвечал.

Погоня продолжалась долго. Стало светло. Соболь выскочил из-за дерева и тут же, пошатываясь, прислонился к нему спиной. Левая рука стала непослушной, вялой. По шинели, смешиваясь с водой, потекла извилистая струйка крови. Соболь нажал на спуск. Нарушитель упал, но стремительно приподнялся, что-то отшвырнув в сторону. Гречихин подбежал к нему, навалился всем телом.

– Что он бросил? Что? – напрягая силы, спросил Соболь и опустился на землю.

– Портсигар, – ответил Гречихин, связывая нарушителя.

– Смотри… Сохрани портсигар… – совсем тихо сказал Соболь.

…Дзержинский раскрыл папку. Орленко придвинулся к нему.

– Нарушитель пойман с поличным, – сказал Феликс Эдмундович. – В мундштуке папиросы найдено шифрованное письмо. В подобных случаях, спасая собственную шкуру, диверсанты чаще всего бывают болтливы. Однако не все. Я думаю, что арестованный шел на связь с контрреволюционной организацией в Москве. Но это надо еще установить. Возьмите адреса явок. Его фамилия Эрни. Вот все материалы по делу.

– Ясно, Феликс Эдмундович, – сказал Орленко. – Я из него все выжму…

– Подождите, – перебил его Дзержинский, слегка откинувшись в кресле. – За время работы у нас вы неплохо зарекомендовали себя. Но вам еще мешает излишняя горячность. Задержанный может оказаться человеком с крепкой волей. Помните, что вы победите его лишь в том случае, если на следствии будете владеть собой лучше, чем он.

2

Через несколько дней арестованного привели на допрос. Наружность его на первый взгляд была ничем не примечательна. Средний рост, круглое, с дряблой желтоватой кожей лицо, острый, словно заточенный, нос. Одежда поношенная, и выглядел он в ней самым обычным человеком. «Удалось бы такому уйти от границы километров на двадцать, – подумал Орленко, – потом никто и внимания на него не обратил бы».

Маленькие, в белесых ресницах глаза Эрни смотрели напряженно и испуганно.

– Вы признаете, что незаконно нарушили границу? – спросил следователь.

– Да, признаю.

– И что стреляли в советский пограничный наряд?

– Стрелял. Но был убежден, что обороняюсь от бандитов.

– Между прочим, – заметил чекист, – начальник заставы, которого вы ранили, был в красноармейской шинели… С какой целью вы пришли из-за кордона?

– Странно, – тут же откликнулся Эрни. – Откуда вы взяли, что я из-за кордона?

– Это вы сами признали.

– Плод богатой фантазии, – фыркнул арестованный.

– Короче… – нахмурился Орленко. – Отвечайте на вопрос. Нам все известно.

– Тогда к чему весь этот бессодержательный диалог?

– Вот что, – сказал Орленко, чувствуя, что начинает злиться, – бросьте валять дурака. Вам это не поможет.

Но нарушитель был невозмутим. Только в глазах его промелькнули насмешливые, издевательские искорки.

И так повторялось изо дня в день. Эрни входил в кабинет покорный, испуганный, но, когда разговор заходил о людях, на связь с которыми он шел, превращался в ничего не понимающего простачка.

На одном из допросов Эрни неожиданно сказал Орленко:

– Давайте бросим эту забаву. Карьеры вы на мне не сделаете… В одном заграничном банке есть счет на мое имя. Золота вам хватит до гробовой доски. Давайте договариваться.

Сдерживая закипевшую в нем ярость, следователь как можно спокойнее спросил:

– Сколько?

Арестованный назвал крупную сумму.

– Мало! – равнодушно бросил чекист.

– Могу прибавить… – обещающе протянул Эрни, но тут Орленко не выдержал:

– Каракатица! Морское дно по тебе плачет!

– К чему эмоции? Вы же не младенец. Не я, так другой купит вас…

Голос диверсанта звучал уже зло и жестко. На следователя смотрели глаза, полные нескрываемой бешеной ненависти, – глаза врага.

Орленко едва не задохнулся от гнева. Сжав кулаки, он рванулся из-за стола. Эрни попытался уклониться, но сильный удар тяжелой матросской руки сбил его на пол.

К полудню на Большую Лубянку вернулся Дзержинский. Узнав о случившемся, он вызвал Орленко.

Следователь вошел в кабинет Председателя ВЧК. Феликс Эдмундович обедал. Увидев вошедшего, отодвинул в сторону миску с супом, поправил сползшую с плеча шинель. Сузившиеся продолговатые глаза его нацелились на Орленко.

– Рассказывайте, – потребовал он.

Следователь говорил долго и сбивчиво.

– …Когда же этот гад сказал, что чекиста можно купить, я хотел его тут же прихлопнуть, – признался он, заканчивая свой рассказ.

– А вы, – слегка усмехнулся Дзержинский, – ждали, что он начнет превозносить заслуги ВЧК и восторгаться нами? И знаете, кого вы обрадовали? Прежде всего врага. Значит, не так уж сильны чекисты, если поступают подобным образом.

– Феликс Эдмундович! Он же контра. Стоит ли с ним антимонию разводить?

– Да, он из породы шакалов. Но и враги, и друзья должны знать, что ВЧК рождена Октябрем. Это – закон. Это – правый пролетарский суд. Мы не царская охранка. Ни в мире врагов, ни в мире друзей мы не можем, не имеем права компрометировать себя.

Орленко потупил глаза.

– И еще. Посудите сами. Сегодня вы ударили диверсанта. А завтра? Вы убеждены, что не ударите под горячую руку невиновного человека? Идите и подумайте об этом.

Вслед за Орленко к Дзержинскому вошел Михайлов – опытный чекист, старый революционер, товарищ Дзержинского по сибирской ссылке. Орленко был подчиненным Михайлова.

– Что нового на заставе Соболя?

– Пока спокойно, Феликс Эдмундович.

– Соболь поправился?

– Еще лежит. Но рвется в строй.

– Заставе надо помочь, – озабоченно сказал Дзержинский.

– Кое-что уже сделали. – Михайлов перелистал свой блокнот. – Подбросили патронов, продуктов…

– Хорошо, – удовлетворенно сказал Дзержинский. – А что будем делать с Орленко?

Михайлов молчал.

– Что, трудная задача?

– Трудная, Феликс Эдмундович.

– И неразрешимая?

Михайлов пожал плечами.

– Человек он честный, – убежденно сказал Михайлов. – И безусловно, преданный нашему делу.

– Значит, оправдать?

– Вообще-то, – начал было Михайлов, но Дзержинский не дал ему договорить:

– Будем судить!

– Судить? – удивленно переспросил Михайлов.

Морщинистые щеки его раскраснелись, и на них явственно выступили отметинки оспы.

– За Орленко я тоже ручаюсь, – уже спокойнее продолжал Дзержинский. – Думаешь, мне он не дорог? Но ради чистоты нашего общего дела надо судить. Эту болезнь нужно лечить в зародыше, чтобы не перекинулась дальше. – Дзержинский замолчал, потом добавил: – Да что я тебя убеждаю? Ты же и сам так думаешь. Верно?

– Верно, – негромко ответил Михайлов.

Оставшись один, Дзержинский долго ходил по кабинету, размышлял. А вечером зашел к Орленко. Тот сидел мрачный. Не ожидая вопросов, заговорил:

– Все продумал, Феликс Эдмундович. Погорячился, конечно…

– Вести следствие поручено другому следователю, – медленно и раздельно, стараясь пересилить в своем голосе участливые нотки, сказал Дзержинский. – А вас я решил посадить под арест. На пять суток с исполнением служебных обязанностей. А потом предать товарищескому суду.

– Феликс Эдмундович, как же это? Да я всю жизнь за Советскую власть…

– И знаете что, Орленко? – не отвечая на вопрос, добавил Дзержинский. – Обвинителем на этом суде буду выступать я. – Он тяжело поднялся со стула и заходил по кабинету.

Орленко, не отрываясь, смотрел на его слегка сгорбленную спину: он чувствовал, что Дзержинский разволновался и теперь будет долго и мучительно кашлять.

3

На товарищеский суд пришли все сотрудники ВЧК. Сначала говорил Орленко.

– Я виноват… Но не пойму одного. Как же это? Они в нас стреляют, а мы их и пальчиком не тронь?

В зале зашумели.

– Логика! – воскликнул молодой чекист Максимович, вскакивая с места, и заговорил горячо, отчаянно жестикулируя. – Лично я не стал бы наказывать нашего товарища из-за диверсанта. Прочь гуманизм, когда передо мной враг!

– Не слыхал я такого слова… – неуклюже поднялся со стула чекист Голубев. Он незадолго до этого пришел работать в ВЧК прямо с завода, и было заметно, что все еще не может привыкнуть к окружающей обстановке. – Заковыристое такое… Максимович тут сказал…

– Гуманизм! – весело крикнул кто-то.

– Во-во, – обрадовался Голубев, – гуманизм. Ну а вот что такое закон – знаю. Советская власть его утвердила? Точно! И сам Владимир Ильич как учит? От закона – ни на шаг. Правильно я рассуждаю?

– Правильно! – раздались голоса.

– Ну так чего еще надо? – почувствовав поддержку товарищей, продолжал Голубев. – По закону поступил Орленко? В глаза ему скажу: не по закону, хоть он самый мне лучший друг. Вот и весь гуманизм…

К столу быстрыми шагами подошел Дзержинский. Глаза его горели, худые щеки запали еще сильней, от больших выпуклых надбровий к носу спустились жесткие, упрямые складки.

– Товарищи! – начал он глуховато. – Конечно, границу перешел враг. Стрелял, сопротивлялся. И мы вправе обрушить на него наш пролетарский меч. Мы не слюнявые интеллигентики, не толстовские непротивленцы. Изменников, диверсантов, вражеских лазутчиков будем уничтожать беспощадно. Но, – Феликс Эдмундович сделал резкий жест, как бы подводя итог сказанному, – незаконных методов следствия не допустим. Добиваться правдивых показаний нужно неумолимой логикой, неопровержимыми фактами и уликами. Истеричности и издевательским хитросплетениям врага мы должны противопоставить стальные нервы и искусство наших чекистов. – Голос Председателя ВЧК звенел. – Наш следователь нарушил социалистическую законность. Поэтому мы и судим его сегодня. Орленко – боевой товарищ, верно. И я его не просто уважаю – люблю. Но мы должны помочь ему стать настоящим чекистом.

Дзержинский снова передохнул. Он слегка притронулся длинными тонкими пальцами к левой стороне груди, словно пытаясь сдержать учащенное биение сердца, и закончил:

– Помните, товарищи, каждого, кто нарушит советскую законность, добытую в огне революции, мы будем рассматривать как человека, посягнувшего на основы нового общественного строя!

Феликс Эдмундович сел, но тут же снова встал. Чувствовалось: он не сказал еще самого главного.

– Я должен подчеркнуть вот что. – Глаза Дзержинского загорелись ярче, что-то орлиное и вместе с тем доброе и чистое было в них. – Законность – это директива нашей партии, товарища Ленина. ВЧК никогда не нарушала партийных директив, она всегда была, есть и будет слугой и бойцом партии! И работать здесь может лишь тот, у кого холодная голова, горячее сердце и чистые руки!

– Правильно! Верно, Феликс Эдмундович! – взорвался гулом одобрения переполненный зал.

Слово предоставили Орленко. Он шел к столу и почему-то именно сейчас с особой болью вспомнил, как долго и надрывно кашлял Дзержинский тогда, в кабинете, и нестерпимая досада охватила его…

Когда Михайлов поставил на голосование предложение Голубева: вынести Орленко суровое порицание, взметнулся лес рук.

…Между тем события шли своим чередом. После тщательного расследования Эрни раскрыл все карты. За тяжкие преступления перед Советской властью по приговору трибунала он был расстрелян. Ядро контрреволюционной организации, с которой диверсант должен был установить связь, арестовано.

Орленко долго еще продолжал работать в ВЧК и всегда с гордостью говорил о себе:

– Прошел школу Дзержинского.

М. Смирнов
ОСОБОУПОЛНОМОЧЕННЫЙ

1

Близилась осень 1919 года. Вячеслава Менжинского неожиданно вызвали в Москву. О причине вызова он мог только догадываться. Еще на апрельском Пленуме ЦК при обсуждении вопроса об организации обороны Советской России было признано необходимым укрепить политорганы фронтов и Реввоенсовета. Пленум тогда принял решение направить Менжинского в политотдел Реввоенсовета Республики. Но начавшееся наступление Деникина задержало Менжинского на Украине.

На четвертые сутки поезд, до отказа набитый беженцами и мешочниками – пассажиры сидели не только на подножках, но и на крышах вагонов, – медленно подходил к Москве. Натужно пыхтя, старенький паровозик подтащил состав из трех классных вагонов и нескольких теплушек к платформе Брянского вокзала. Скупые лучи сентябрьского солнца почти не пробивались через закопченную крышу дебаркадера. Скрипнули тормоза, и тотчас из вагонов и теплушек высыпали пассажиры с корзинами и мешками и устремились к выходу.

– Приготовить документы! – Зычный окрик матроса с колодкой маузера на ремне через плечо осадил толпу, устремившуюся к выходу в город.

Из вагона второго класса в это время сошли на перрон два пассажира в гражданском платье. Медленно обойдя столпившихся у выхода пассажиров, они прошли к служебному входу в вокзал. Один из них шел неуверенной походкой, тяжело опираясь на палку. В левой руке он держал дорожный саквояж. На его бледном, осунувшемся лице резко выделялись черные усы. Патрульный с винтовкой потребовал предъявить документы.

В. Р. Менжинский.

– Покорнейше прошу, – проговорил пассажир с палкой в руке и, передав спутнику саквояж, достал из внутреннего кармана документ.

– Мандат, – прочел вслух патрульный. – Дан сей тов. Менжинскому в том, что он командируется Советом Обороны в качестве особоуполномоченного… Извиняйте, товарищ Менжинский. Иначе нельзя. Приказано проверять документы у всех приезжающих. Как там на фронте-то? Прет Деникин?

– Пока прет, товарищ…

– Казанин моя фамилия. Товарищ Менжинский, а вы в Петрограде в ЧК служили?

– Это что – любопытство или тоже входит в ваши обязанности, товарищ Казанин? – улыбнувшись, спросил Менжинский. – Деникин пострашней саботажников, которых вы приводили в январе на Гороховую. Не забыли?

– Вы уж извините, товарищ Менжинский, что я вас сразу не признал. Изменились вы очень, похудели, побледнели, – смутившись, сказал патрульный, возвращая мандат.

– Болезнь не красит. Но вам незачем извиняться. Проверка документов – ваша обязанность. До свидания, товарищ Казанин.

– Светлов! – позвал Казанин другого патрульного. – Организуй, пожалуйста, извозчика для товарища… – И затем тихо добавил: – Народного комиссара!

Москва за те месяцы, что Менжинский пробыл в Белоруссии и на Украине, заметно обезлюдела. По улицам, несмотря на полуденное время, шли редкие прохожие, главным образом женщины. Почти не было видно красноармейцев, которых так много было осенью прошлого года, молодых рабочих. Они ушли на фронт: на Колчака и Деникина, на Миллера и Петлюру.

Каурая лошадка с впалыми боками, запряженная в извозчичью пролетку, медленно тащилась по улицам Москвы. Изредка встречались вооруженные патрули рабочих. На Смоленской площади маршировал отряд Всевобуча. На Арбате встретилась группа мужчин и женщин с лопатами и ломами. Москвичи отправлялись на строительство оборонительных сооружений. На афишных тумбах и заборах белели листки с обращением Московского Совета к трудящимся столицы:

«Попытка генерала Мамонтова – агента Деникина – внести расстройство в тылу Красной Армии еще не ликвидирована… Тыл, и в первую очередь пролетариат Москвы, должен показать образец пролетарской дисциплины и революционного порядка…»

Партия большевиков готовила трудящихся столицы к отпору врагу.

2

Примерно в тот же день, когда Менжинский приехал в Москву, в квартире директора одной из московских школ, любителя выпить и сыграть в карты, собралось несколько человек, в основном военных людей. Всем им было сказано:

– Дмитрий Яковлевич с супругой приглашают на чашку чаю по случаю тезоименитства.

Гости, приходившие по одному, прежде чем войти в ворота дома № 4 по Малой Дмитровке, боязливо озирались по сторонам и, лишь убедившись, что поблизости никого нет, быстро проходили на черную лестницу. Поднявшись на второй этаж, каждый, несмотря на торчавшую черную кнопку звонка, стучался в квартиру № 44. Три частых, два с паузами удара. Дверь открывал сам хозяин – Дмитрий Яковлевич. Сначала только на длину цепочки и лишь после обмена словами «Дон – Волга» полностью, быстро пропуская гостя в квартиру.

Первым пришел тучный человек в черной кожаной тужурке. Обменявшись рукопожатием с хозяином, он, не снимая тужурки, прошел в столовую, выходившую окнами во двор. Окна были занавешены тяжелыми темно-коричневого цвета шторами. Это был начальник окружных курсов артиллерии Миллер. Обменявшись с ним несколькими фразами, хозяин вышел в соседнюю комнату и возвратился с большим тяжелым свертком, который отдал Миллеру со словами:

– Здесь миллион. Надеюсь, хватит.

– Оружие очень дорого…

Их разговор прервал очередной стук в дверь. Вместе с хозяином квартиры в столовую вошел человек в желтой кожаной тужурке. Здороваясь с ним, Миллер назвал его Василием Васильевичем. Через несколько минут пришли еще двое. Это были Тихомиров и Талыпин.

Хозяин квартиры, сухонький старичок, собирал на стол: поставил несколько бутылок с вином, хлеб, закуски. Приняв очередного посетителя, а им был помощник командира 35-го Тверского полка Лейе, он принес кипящий самовар. Поставив на конфорку заварной чайник, старичок побежал на очередной стук в дверь и возвратился в зал с родственником Миллера, служащим Высшей школы военной маскировки Николаем Сучковым. Последним явился бывший полковник Генштаба царской армии Ступин.

Разлив вино по стаканам, хозяин квартиры Алферов информировал собравшихся:

– У Николая Николаевича Щепкина был обыск. Но компрометирующие организацию документы удалось спасти. Находившийся в это время в квартире Щепкиных наш человек, Василий Васильевич, – продолжал хозяин, – успел убежать через забор в соседний двор. Ему удалось скрыться, несмотря на стрельбу. Чрезвычайка захватила семьсот тысяч из миллиона, доставленного Василием Васильевичем от Колчака.

– Проворонили денежки, – зло бросил Тихомиров, занимавший в организации положение кассира. – Ведь говорил я вам, Василий Васильевич, отдайте мне деньги.

– Деньги предназначались Щепкину, – парировал оскорбленный курьер Колчака.

– А на что будем закупать оружие? – процедил сквозь зубы Миллер.

– Не горячитесь, Василий Александрович. Деньги будут, – ответил ему Тихомиров. – Получим от англичан через Петербург.

– В Петербурге тоже провалы, – вновь заговорил Алферов – секретарь-информатор организации. Под видом рабочих фиктивной артели «Маяк» он рассылал агентов по всей России с целью сбора шпионских сведений. К его информации члены штаба относились с доверием, и сообщение о провалах в Петербурге их не на шутку встревожило.

– Сейчас, – вступил в разговор Ступин, – надо печалиться не о деньгах. Чрезвычайка напала на след организации, и важно форсировать подготовку выступления.

– Да, да, господа, мы отвлеклись от цели нашего собрания. Нам надо обсудить план подготовки и проведения выступления в Москве, – вновь заговорил Алферов. – Начальник штаба полковник Ступин доложит нам план и сроки восстания.

– Выступление намечается ориентировочно через две недели, – начал Ступин. – Его окончательный срок определится в связи с положением на фронте. Но не позднее конца сентября. Боевой приказ каждый получит накануне восстания. Выступление должно начаться около шести вечера в нескольких пунктах одновременно, в городе и за городом. Город делится на два боевых сектора: восточный и западный. Центр первого – Лефортово, его тыл – Вешняки. Второй сектор: центр – Ходынка, тыл – прилегающие местности. Первым сектором, первой дивизией командует полковник Миллер. Вот вам, Василий Александрович, карта Москвы, – обращаясь к Миллеру и протягивая ему развернутую карту, говорил Ступин. – На ней обозначен ваш район и план действий. Вторым сектором командует полковник Генштаба Талыпин. Карта и план действий у вас, Сергей Иванович, – сказал он Талыпину. – Командиров полков предупредить не ранее чем за день до выступления. Ваш полк, господин Лейе, – ударная сила восточного сектора. Главная задача – захватить и удержать вокзалы Курский и на Каланчевской площади. Первоначальная задача дивизий – овладеть кольцом трамвая «Б». Здесь полки обоих секторов соединяются и ведут наступление на центр с целью овладеть Кремлем.

– Надо захватить Ленина, увезти его из города и держать в загородном имении как заложника на случай неудачи восстания, – добавил Алферов.

– Кремль так хорошо укреплен, что взять его никак нельзя, – сказал Тихомиров. – Одних пулеметов в Кремле двадцать семь…

– У страха глаза велики, – пробурчал Ступин. – Важно вызвать в городе и на фронте панику. Вам, Сергей Иванович, надо будет прежде всего овладеть радиостанцией на Ходынке и оповестить весь мир о падении Советской власти в Москве.

– Как обстоит с резервами? – спросил его Алферов. – Удалось ли вам, Всеволод Васильевич, связаться с зелеными?

– Связь с Волоколамском и Троице-Сергиевом установлена, – ответил Ступин. – Они выступят одновременно. Из Сергиева должен подойти отряд в 400—500 человек. Вам, полковник Миллер, поручается закупить оружие. Господин Алферов, вы передали Миллеру миллион на закупку оружия?

– Так точно-с!

– Кроме того, Миллер должен до начала выступления организовать взрыв мостов в районе Пенза – Рузаевка – Саратов и Сызрань.

– Хорошо бы иметь своих людей в ЧК, – мечтательно сказал Алферов. – Надо постараться провести за это время своих людей на командные должности отрядов особого назначения.

– Вряд ли это возможно, – усомнился Сучков.

– Кстати, Сучков, как обстоит дело с типографией? – спросил Ступин. – К моменту выступления надо отпечатать «Приказ № 1» и «Воззвание», которые мы отредактировали с Щепкиным.

– Типографию брать на себя отказываюсь, – упрямо заявил Сучков. – Устройство типографии в квартире может вызвать подозрение.

– Нехорошо так колебаться, – упрекнул его Миллер. – Игра стоит свеч.

– Может, Сучковы снова решили переметнуться к товарищам? – криво усмехнулся Ступин. – В таком случае… – он сделал жест, ни у кого не вызывающий сомнения в его значении.

– Как вы могли подумать такое? – воскликнул Сучков. – Хорошо, я согласен взяться за типографию.

– Если вздумаете нас предать, – жестко процедил Алферов, – смерть вас настигнет быстрее, чем вы успеете это сделать.

В дверь раздался условный стук. Алферов пошел открывать, а Ступин тем временем сказал:

– Таков, господа, общий план. А теперь можно расходиться.

В дверях показался Алферов.

– Спасибо, Дмитрий Яковлевич, за чай, – сказал Миллер и, захватив тяжелый сверток, первым покинул квартиру. За ним поодиночке разошлись и остальные. Задержался только Ступин. Обменявшись с ним взглядом, Алферов через боковую дверь ввел в столовую Роменского – помощника управляющего делами Военно-законодательного совета.

Роменский сообщил последние сведения о положении частей Красной Армии на фронтах. Ступин, выслушав сообщение Роменского, приказал ему готовиться к переходу линии фронта.

– Задание и дополнительный пароль получите лично от меня или по моему поручению. Связь через Дмитрия Яковлевича. А теперь идите, – и, взяв молодого человека под руку, проводил его до двери.

После ухода Роменского Ступин осведомился у Алферова: случаен ли провал Щепкина или ЧК напала на след организации?

Алферов заверил, что арест Щепкина случайность, что он, Щепкин, мужик крепкий и организацию не выдаст.

– Но вам, как начальнику штаба, нельзя ночевать в городе. Что касается меня, – продолжал Алферов, – то я уже принял кое-какие меры предосторожности.

На этом они расстались.

3

Сентябрьский день угасал. Густая сетка дождя за окном еще больше сгущала сумерки. Секретарь президиума ВЧК, сорокалетний мужчина в косоворотке, с лохматыми бровями и большими черными усами, сложил в папку бумаги для доклада Дзержинскому, поднялся из-за стола и повернул выключатель. Красноватый свет горевшей в полнакала лампочки скупо осветил просторную комнату, стоявший в простенке между двумя большими окнами письменный стол, вешалку в углу, на которой висели габардиновое пальто заграничного покроя и светлая фетровая шляпа.

В открытую дверь приемной заглянул сотрудник Особого отдела, одетый в гимнастерку и шаровары защитного цвета, заправленные в яловые, пахнущие дегтем сапоги.

– Кто у Феликса Эдмундовича? Все еще этот, – показал он на пальто и шляпу, – недорезанный буржуй?

– Какой же это буржуй? – с удивлением отозвался секретарь. – Это старый большевик Менжинский. ЦК партии прислал его на работу к вам, в Особый отдел, с особыми полномочиями, – подчеркнул он.

– Интеллигент, значит? – переспросил сотрудник. – Наши все больше ходят в кожанках да шинелях. А тут шик-модерн.

– В народе говорят: человека по одежде встречают, да по уму провожают. Вячеслав Рудольфович – старый чекист. Он еще в Петрограде, в начале восемнадцатого входил в состав ВЧК.

– Да слышал я о Менжинском от Казанина. Он рассказывал о какой-то операции против саботажников и все твердил: мы пришли к Менжинскому, мы пошли с Менжинским. Так это тот, значит, первый Наркомфин?

– Тот, тот. А ты говоришь: недорезанный буржуй.

– Да я пошутил, – рассмеявшись, сказал сотрудник, одергивая гимнастерку. – Разговор, вероятно, надолго. Не буду вам мешать, пойду.

Когда особист вышел, секретарь взглянул на часы и, как бы продолжая начатый с ним разговор, вслух сказал:

– Затянулась беседа…

Дзержинский и Менжинский встретились как давние хорошие друзья-единомышленники и вели неторопливый разговор.

Осведомившись о состоянии здоровья Менжинского и выслушав его краткий рассказ о положении на Украине, о разгуле анархо-кулацкой контрреволюции, Дзержинский спросил, не удивлен ли Вячеслав Рудольфович его предложением, точнее, просьбой в ЦК: направить Менжинского на работу в Особый отдел.

– А чему удивляться? – сняв пенсне, ответил Менжинский. – Ни один настоящий коммунист не может отказаться от работы в ЧК.

– Это вы хорошо сказали, Вячеслав Рудольфович. Нам нужны в ЧК только настоящие коммунисты. Владимир Ильич мне как-то говорил, что хорошим чекистом может быть только хороший коммунист. Да не все коммунисты соглашаются к нам идти. Кое-кто считает нашу работу грязной и боится испачкаться.