Текст книги "Солдаты невидимых сражений. Рассказы о подвигах чекистов"
Автор книги: Владимир Востоков
Соавторы: Дмитрий Медведев,Олег Шмелев,Михаил Смирнов,Михаил Колесников,Анатолий Марченко,Михаил Козаков,Виктор Егоров,Иван Лебедев,Альберт Цессарский,Рудольф Абель
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)
Допрос скорее был похож на беседу. Невыспавшийся человек не проявлял раздражения, в его голосе не чувствовалось неприязни. Были интерес и терпеливое внимание.
Первые вопросы носили формальный характер, но, когда дело дошло до истории с фальшивым бриллиантом, официальность исчезла, и Алику сразу стало легче. Его собственная персона как бы отодвинулась на второй план, а в фокусе оказался Кока.
Давно ли Алик его знает? Часто ли виделись? Где он живет? Какова у него семья? Когда он ждет Алика? И последний вопрос:
– Встречали вы у него кого-нибудь, знакомил ли он вас с кем-нибудь?
– Нет.
Алик не хотел врать ни в чем и ответил правду.
– Это очень важно. Вспомните хорошенько. Может быть, вы с кем-нибудь его видели?
Алик никогда ни с кем Коку не видел, но он стал перебирать в уме свои встречи с Кокой и вдруг вспомнил, что в тот несчастный вечер у него сидел гость. Алик был тогда в таком состоянии, что не мудрено и не запомнить постороннего.
– Да, простите, – сказал он. – В тот раз, когда Кока взял с меня расписку, он был дома не один.
– А с кем?
– Такой старый, седой. Лицо красное. В очках.
– Кто он, чем занимается, не знаете?
– Мне показалось, что он похож на антиквара. Может, на старого учителя…
– Вы ничего не убавили?
– Можете верить.
Алика попросили побыть в другой комнате, где стоял большой диван. Он провел там несколько часов. Два раза ему приносили поесть, но он выпил лишь компот. А вечером произошла сцена, которая одновременно и ободрила его и потрясла, так как он неожиданно понял, что оказался в самом центре каких-то неведомых ему, но, безусловно, очень серьезных событий.
Когда Алика снова пригласили в кабинет, где его допрашивали, он увидел на столе свой рюкзак и чехол с ружьем. А тот, кто допрашивал, сказал:
– Сейчас вы отправитесь домой. Но прежде садитесь и выслушайте меня.
Алик повиновался. Он был оглушен.
– Я не буду читать вам мораль. – Пожилой человек, стоявший перед ним, секунду подумал, отвернулся к окну и продолжал ровным голосом, очень внятно выговаривая каждое слово, как будто диктовал текст машинистке: – Вы не юноша. Вы должны отдавать себе ясный отчет в каждом шаге, в каждом поступке. Вся ваша прошлая жизнь, исключая, разумеется, школу, – дрянь. Вы идете по пути предательства и дошли до крайней черты. Вы не переступили ее не по своей воле. Вас вовремя удержали. Это самое главное, что вы должны отныне знать и помнить. Вас следует привлечь к ответственности. Пока этого не будут делать, но не потому, что вы заслуживаете какого-то особого отношения или снисхождения. Вы их не достойны. Вам дается возможность решительно изменить образ жизни – используйте ее. Дальше все будет зависеть от вас.
Он снова повернулся лицом к Алику.
– Это были советы. То, что я скажу дальше… Но сначала один вопрос. Если вы прекратите всякие отношения с вашим Кокой, это его не удивит?
Спокойствие и серьезность этого человека делали все простым и ясным, снимали нервозность.
– Я собирался с ним порвать. По-моему, он об этом догадывается, – сказал Алик.
– Но вы еще останетесь должны?
– Отдам. – Алик опять опустил голову.
– Не забудьте взять расписку. Не захочет вернуть – погрозите, что пожалуетесь куда надо.
– Пожаловаться… – Алик не знал, как выразиться. – Он не поверит. Так отдаст, думаю.
– Ну, слушайте, Ступин. – Пожилой человек сел напротив, облокотился о стол. – Сегодня же вечером или завтра – как вам удобней – вы отнесете Коке мыльницу и флягу. Надо, чтобы он по вашему состоянию не догадался о происшедших с вами неприятностях. Это не значит, что вы должны изображать восторг и умиление. Будьте самим собой. И запомните крепко: не болтать. Ни с кем, ни с одним человеком, кто бы он вам ни был. И порвите с Кокой.
– Понятно.
– А теперь идите. Вас проводят…
Алик, очутившись на улице, отправился не к себе домой. Он поехал на Большую Полянку.
Кока был дома, очень обрадовался. Обратил внимание на усталый вид, посочувствовал, советовал теперь отдохнуть, предлагал посидеть, выпить чаю.
Алик держал себя с ним не более вежливо, чем тогда на Петровке, при последнем свидании. Чай пить он отказался, а выложив из рюкзака мыльницу и флягу, сказал решительно и мрачно.
– Не рассчитывайте, что я поеду куда-нибудь еще раз. Завтра принесу деньги.
Кока развел руками.
– Ну что вы, Алик! Куда ехать, зачем ехать?
– Завтра я отдам деньги, а вы вернете мне расписку.
– Ну хорошо, хорошо, – согласился снисходительный Кока. – Только не надо приходить сюда, милый мой, меня завтра трудно застать. Приходите после пяти на почтамт.
На том и порешили. Алик ушел.
…На следующий день полковнику Маркову стало известно, что так называемого Коку посетил некий иностранец, по приметам похожий на того Кокиного гостя, которого Алик принял за антиквара. При проверке выяснилось, что антиквар – атташе по вопросам культуры одного из посольств, аккредитованных в Москве.
Не составляло труда установить, что пробы воды и земли, доставленные Аликом, были переданы Антиквару, – эта личность теперь фигурировала в деле и величалась с большой буквы, – потому что после его визита мыльница и фляга исчезли из комнаты Коки.
У генерала Сергеева собралось небольшое совещание, обсуждались вопросы, возникшие в связи с появлением на арене новых лиц. Решено было, что Кока и Антиквар не должны ощущать на себе пристального внимания.
Глава XIV
АГЕНТ С ОГРАНИЧЕННЫМИ ПОЛНОМОЧИЯМИ
Павла продержали в подземной тюрьме больше месяца. Себастьян еще дважды допрашивал его. В последний раз Павел бросился на Себастьяна с кулаками, но был сбит коротким точным ударом в подбородок, а когда поднялся с пола, Себастьян уже ушел. Бунт выглядел несерьезно – слишком много сил потерял Павел за это время.
Освобождение произошло таким же будничным порядком, как и арест. Тот же молодой широкоплечий гигант однажды открыл дверь, кивком приказал Павлу выйти и, следуя впереди, вывел его на поверхность. Павлу сделалось плохо, закружилась голова, он вынужден был присесть на ступеньке крыльца, а тюремщик – или кто он там был – терпеливо ждал, стоя рядом.
Дорога показалась Павлу короткой. Слава богу, думал он, что везут в легковой машине, а не в том ящике, в котором доставили сюда. Он принял такую дозу замкнутого пространства, что даже небольшая добавка могла натворить с ним беды. Контроль над собой – похвальная вещь, но наступает такой момент, когда и железным нервам нужна разрядка.
Когда Павел начал узнавать знакомые места и понял, что его везут домой, к Кругу, все опасения окончательно развеялись. Уже давно, с той поры, как сделался Бекасом, он отучил себя загадывать вперед хотя бы на день и незаметно научился радоваться благополучию сиюминутного бытия. В его положении невозможно было строить какие-либо планы, заранее рассчитывать ход события. Встреча с Леонидом была трогательной. Круг даже прослезился, хотя не был пьян. Приспособление для перебитой ноги уже убрали, и их комната перестала походить на госпитальную палату. Леониду выдали пару костылей, скоро он начнет вставать.
По испуганному лицу Круга в первую минуту Павел мог догадаться, что выглядит после подземной тюрьмы не лучшим образом. И зеркало подтвердило это. Борода какая-то сивая, виски и щеки ввалились, волосы косматые. Такими показывают в кино беглых каторжников.
Клара разговаривала с ним так, словно он никуда не отлучался. Франц посочувствовал и успокоил: мол, ничего, все пройдет, бывает и хуже.
Франц, между прочим, оказался заправским парикмахером. Он с помощью расчески и ножниц подстриг Павла под польку. Бороду Павел сбрил сам. И без бороды показался себе еще более изможденным.
Леонид и Павел проговорили весь вечер, часов до одиннадцати. Оказывается, Леонид тоже допрашивался на детекторе. Специально привозили аппарат сюда. И Леонид тоже был поражен, как точно могут они определять задуманную цифру. Результатов допроса Леониду, само собой, не докладывали, но после Виктор сообщил, что, кажется, все в порядке. Да Леониду и не пришлось врать ни в чем, кроме истории с телеграммой.
Леонид приблизительно знал, что произошло с Павлом. Виктор называл это строгой изоляцией. И это тоже входило в систему специальной проверки.
Леонид склонен был полагать, что содержание в тюрьме преследовало не одну только эту цель. Вероятно, Павла испытывали, так сказать, на прочность. Выдержав испытание, можно считать себя не просто свободным от подозрений. Виктор дал понять, что прошедший через строгую изоляцию может пользоваться доверием в самом широком смысле слова.
Павел рассказал Кругу о разговоре с Себастьяном по поводу поездки за пробами. Но Леонид насчет повторных проб ничего не знал. Нужно будет закинуть удочку Виктору.
Нетрудно было заметить, что Леонид искренне соболезнует Павлу, удручен из-за того, что ему пришлось принять столько лиха. Круг как будто бы считал себя отчасти повинным в этом. В речах его проскальзывали такие нотки, что, мол, старший брат делал все, что мог, но раньше у него были связаны руки. Он не имел права открыто проявлять но отношению к Павлу покровительства. Ему и за одного Леонида пришлось проглотить немало упреков.
Теперь – другое дело. Теперь никто не мешает. Кстати, самый активный враг Виктора, тот старый хрыч из бывших, вышиблен окончательно и бесповоротно. Кажется, убрался в Париж.
Леонид распространялся бы и дальше, но Павла сморило как-то вмиг, и он уснул, не дослушав фразы…
Наутро он испытал такую острую радость пробуждения, какая бывает только в юности. У этой радости нет видимых причин. Просто открывает человек глаза, вздыхает полной грудью, и у него такое настроение, что хочется подкинуть на ладони земной шарик.
Потекли безмятежные дни. Павел отъедался на Клариных харчах, а готовила она очень хорошо. Поговорка «не в коня корм» к нему явно не относилась. Уже через неделю ремень застегивался на старую дырочку.
Виктор Круг, навестивший их как-то под вечер, нашел Павла посвежевшим, а они не виделись с конца июля.
Старший брат привез младшему добрые вести. Леониду после выздоровления дадут должность инструктора по диверсионной подготовке. Судьба Павла пока не определена, но он может рассчитывать на самые благоприятные перспективы. В доказательство того, что отношение к Павлу в корне изменилось, Виктор Круг сказал, что тот может, когда пожелает, съездить в город. Одному будет с непривычки трудно, поэтому лучше взять Франца гидом. У него есть малолитражный «фольксваген», и вдвоем они отлично прокатятся.
Виктор оставил немного денег и пожелал Павлу повеселиться как следует.
Из солидарности с прикованным к постели Леонидом Павел заявил, что не имеет желания развлекаться, но Леонид сам настоял, чтобы его друг не упускал такой приятной возможности. «Поезжай, поезжай, – сказал он. – Потом расскажешь – мне легче станет».
Франц идею поездки приветствовал. Выбрали день среди недели, потому что, объяснил садовник, по субботам и воскресеньям в городе бывает такая бестолковщина – ничего, кроме головной боли, не добьешься. Особенно теперь, в сентябре, когда все только что съехались после дачного сезона.
Ранним утром, позавтракав на скорую руку, Франц вывел из жестяного гаража свой вишневый маленький «фольксваген» – словно извлек ягоду из консервной банки, залил бак бензином и после этого покричал Павлу в окно.
Они ехали не спеша. Практичный садовник вообще не торопился жить. Он как бы смаковал каждую переживаемую минуту. И от этого рядом с ним было очень уютно. Вот и сейчас Павел смотрел, как спокойно лежат его узловатые длинные пальцы на баранке, и испытывал невольное уважение к этому уравновешенному долговязому садовнику. Если бы еще не знать, что кроме основных у него есть и побочные обязанности, было бы совсем хорошо…
Город, особенно центр, сразу поправился Павлу. Чисто, много стекла и алюминия. Ультрасовременные здания не задавили своими многоэтажными громадами домов старинной архитектуры. Все это разностилье как-то уживалось в гармонии.
Оставив машину на платной стоянке в центре большой площади, они отправились в недорогой ресторан пообедать.
По пути оказался газетный киоск. Павел бросил беглый взгляд на широкий прилавок и неожиданно для себя остановился, словно его что-то зацепило, а что именно, он не сразу сообразил. Окинув глазами пестрые ряды газетных заголовков, он увидел короткое русское слово и, как ему показалось, покраснел. На прилавке среди английских, немецких, французских газет лежала «Правда».
Странное ощущение испытывал Павел, взяв ее в руки. Словно встретил в чужой разноплеменной толпе старого друга, который все про него знал, знал да помалкивал. Павлу казалось, что «Правду» положили на прилавок специально для него, только его она и дожидалась, хотя было ясно, что это обычный киоск с обычным набором изданий.
Газета была вчерашняя. Франц, улыбаясь, глядел на него добродушно. Павел еще раз оглядел прилавок, заметил две газеты, напечатанные по-русски, взял и их. Эти оказались эмигрантскими листками из Парижа. У Павла не было мелочи, поэтому расплатился Франц. Он взял себе какую-то немецкую газету.
За обедом Павел прочел «Правду» насквозь, от передовицы до радиопрограммы, потом принялся за парижские газеты. Франц читал свою.
После обеда погуляли по старым улицам, а затем Франц предложил зайти посидеть в пивную. Пиво было свежее и прохладное.
Они уже собирались уходить, когда в пивную ввалилась шумная компания, человек пять. Двое из них, как оказалось, знакомы Францу.
Сдвинули столы, заказали дюжину пива. Франц, улучив минуту, спросил Павла, помнит ли тот, как он, Франц, рассказывал о своих друзьях, которые, может быть, и не коммунисты, но… Так это они и есть.
Друзья Франца, раскрасневшись от пива, несли такую околесицу, а Франц, переводя ее, так неудачно старался подправить, что эта беседа сразу приобрела вид откровенной и неумной провокации. Павлу было как-то неудобно – неужели, думал он, считают его настолько глупым, что не нашли другого способа? В разговор он не вступал, а только слушал. Под конец стало совсем противно, и он потянул Франца на улицу, чему садовник не сопротивлялся.
Погуляли, заглянули в кинотеатр, но попали на какой-то нудный фильм, в котором актеры были наряжены в пышные одежды восемнадцатого века и все время пели очень громко, поэтому Павел с Францем быстро ушли. Гулять было интереснее.
Павел купил у уличного торговца для прозябавшего в одиночестве Леонида Круга игрушку. Это была трубочка, устроенная по принципу калейдоскопа, но вместо причудливых цветных орнаментов она показывала женские фигуры.
Довольные проведенным днем и друг другом, слегка уставшие, но веселые, они вернулись, когда совсем стемнело. Павел описал Кругу поездку в город самыми яркими красками. Игрушка понравилась. «Правду» Круг читал потом целый день, а эмигрантские газеты просмотрел с пятого на десятое.
Больше никаких выдающихся событий в их жизни не происходило до октября.
Круг понемногу начал вставать. Он в буквальном смысле слова учился ходить заново.
Октябрь принес крупные перемены. В первых числах дачу посетил Себастьян. Он приехал не один. Павел был представлен пожилому господину с карими внимательными глазами. Этот господин поселился в комнате на первом этаже и прожил на даче две недели. Каждый день Павел являлся к нему утром, как на службу, и рассказывал обо всех городах и селах Советского Союза, где ему удалось побывать за тридцать с лишним лет жизни. От Павла требовалось вспомнить топографию виденных им мест как можно детальнее. Особенно интересовали господина состояние дорог и приметы расположения воинских частей.
Павел мешал истину с ложью, не очень-то беспокоясь о правдоподобии.
Наконец достойный господин исчез со своим магнитофоном.
После него Себастьян познакомил Павла с инструктором парашютного дела. Это был парень, постоянно пребывавший в отличном расположении духа. По-видимому, он расценивал жизнь как один долгий затяжной прыжок без раскрытия парашюта в конце и поэтому смотрел на вещи философски. В нем не было той фанаберии, которой в избытке обладал модный Себастьян.
Инструктор, как всякий человек дела, иронически относился к теории, поэтому теоретические занятия продолжались всего три дня. Переводчиком служил Франц. Хотя Павел прежде подозревал, что садовник знает русский язык лучше, чем демонстрирует, все же переводил он плохо. Например, заключительную фразу теоретического курса, которая звучала в устах инструктора так: «Вообще же нормальному человеку лучше с парашютом не прыгать, а если уж ему приспичило сломать себе ноги или шею, то для этого есть более простые способы», Франц перевел в крайне невыразительной форме.
Практикой занимались на летном поле, расположенном далеко в стороне от больших дорог. Они прожили там полмесяца. Павел прыгал трижды из спортивного самолета, пилотируемого самим инструктором, с высоты полторы тысячи метров и приземлялся на ровном поле. Затем были два прыжка с приземлением на смешанный лес. А после этого – серия ночных прыжков из военного транспортного самолета на неизвестную заранее местность. Старая практика сослужила Павлу службу, и все сошло благополучно. Лишь однажды при ночном прыжке он немного не рассчитал момент соприкосновения с землей и вывихнул левую ногу в голеностопном суставе. Но инструктор оказался мастером и в этом деле, он быстренько вправил сустав, так что помощи врача не понадобилось.
Когда вернулись на дачу, инструктор преподал урок, как лучше и быстрее спрятать парашют после приземления. Это у Павла получалось хуже, но инструктор сказал: ничего, нужда научит. Он заполнил какой-то длинный формуляр, попрощался и уехал, пожелав напоследок Павлу, чтобы ему не пришлось воспользоваться приобретенными знаниями.
Из всех, с кем судьба сталкивала Павла на чужой земле, этот остряк-парашютист был единственным симпатичным парнем, хотя его можно было считать циником. О нем у Павла остались приятные воспоминания.
Следующим был инструктор по подводному плаванию, человек лет тридцати, но уже лысый. Он приехал с аквалангом, привез резиновый костюм и прочие необходимые принадлежности. Прежде всего он спросил, умеет ли Павел плавать, и, получив утвердительный ответ, велел закаляться, то есть обтираться холодной водой по утрам, постепенно приучить себя к холодным душам. Павел сказал, что давно так и делает.
Павлу раньше не приходилось держать в руках акваланг, и занятия были ему интересны. Леонид Круг, ставший наконец мобильным, принимал в них участие, и надобность во Франце, как переводчике, отпала. Круг успел отвыкнуть от немецкого, однако его знаний хоть с грехом пополам, но хватало.
Седьмое ноября, годовщину Октябрьской революции, Павел отметил крещением в ледяной воде. Лысый инструктор привез его и Круга на берег знакомой им бухты, велел Павлу надеть резиновый костюм, маску, акваланг, ласты и мановением руки двинул его в море. Если бы не новизна впечатлений, от такого купания удовольствия было мало.
Тренировки продолжались в течение недели ежедневно. Было бы преувеличением сказать, что Павел научился чувствовать себя в воде как рыба, но кое-чего он все же достиг. Он мог плавать с грузом и без груза на нужной глубине и с нужной скоростью. Большего от него не требовалось.
Когда подводник убрался с дачи, приехал специалист по тайнописи, его сменил радист, а затем наступило затишье, и Круг организовал экскурсию в город. Франц сопровождал их.
Эта поездка была похожа на предыдущую, с той лишь разницей, что в пивной не оказалось провокаторов. Круг был возбужден, порывался кутнуть на всю катушку, но Павел сдерживал его напоминаниями, что у них нет для этого денег.
Как и прошлый раз, Павел купил в киоске газеты. Вечером, читая их в постели, он обратил внимание на некролог, помещенный парижской эмигрантской газетой. Фамилия усопшего была ему известна из дела резидента Михаила Зарокова. В некрологе сообщалось о кончине на семидесятом году жизни Александра Николаевича Тульева, «верного сына России».
За завтраком газеты просматривал Леонид Круг. Павел ожидал, что он как-то среагирует на это сообщение, и не ошибся. Увидев некролог, Леонид сказал: «Отлетался, божий одуванчик. Вечная память!» И объяснил Павлу, кто такой этот Тульев. У Павла мелькнула мысль сохранить газету, может быть, вырезать некролог. Но это было рискованно. Как он объяснит свою прихоть, если она обнаружится?
Подошло рождество. Клара испекла огромный пирог, но сама уехала на целый день, и они выпили под пирог втроем.
Минул Новый год, а затишье все продолжалось. Погода на дворе стояла отвратительная. Заморозки бывали только по утрам, днем земля расквашивалась. Снег падал редко, а выпав, тут же таял. Ветер с моря дул влажный, зябкий.
Однажды за Леонидом приехал брат и увез его на три дня. С тех пор отлучки Круга стали повторяться все чаще, и жизнь Павла сделалась совсем тоскливой. Куда ездит и что делает, Круг не рассказывал.
Задумываясь о дальнейшей своей судьбе, Павел терялся в предположениях.
Появление инструкторов позволяло догадываться, если не о цели, ради которой с ним возятся, то по крайней мере о способах доставки. Но последовавшее затем бездействие его хозяев все опять затуманило. Вряд ли в этом был какой-то умысел.
Скорее, им попросту не до него…
Однако всему приходит конец.
В один прекрасный день явился давно не показывавшийся Себастьян. Он изъяснялся в обычной своей бесцеремонной манере, но содержание беседы было необыкновенно ново.
Для приличия был задан вопрос, не желает ли Павел вернуться в Советский Союз, на что последовал ответ: хоть к черту на рога, лишь бы не торчать больше на этой опостылевшей даче. Себастьян сказал, что у Павла будет относительно легкое задание. Ему дадут маленькую рацию и немного денег. Он должен найти одного человека, передать ему рацию и деньги. Разумеется, его снабдят безупречными документами. А способ засылки будет не трудным.
Павел был согласен на все, и Себастьян уехал, сказав, что ждать теперь недолго.
Это произошло в начале марта. А через месяц Павла перевезли в другое место. Он покинул дачу, ни с кем не простившись, так как думал, что еще вернется. Однако не вернулся.
Ему выдали костюм, туфли, белье – все советского производства, велели сразу надеть, чтобы обносились. Вручили паспорт на имя Павла Ивановича Потапова. Затем показали «Спидолу» – рижский транзисторный приемник. Но это не «Спидола», хотя может служить и обычным приемником, – в корпусе смонтирована портативная рация. Павлу объяснили, как настраивать ее на передачу. Дали подержать в руках микрокатушку. Он вставит эту катушку в гнездо рации и проведет краткий сеанс передачи, о дате которого ему скажут перед отправкой.
А задание предельно простое, обязанности его ограниченны и необременительны.
В городе К. или в городе Я. Павел разыщет человека, которого зовут Станислав Курнаков. Паролем послужат советские денежные знаки – он предъявит Курнакову вот эти две бумажки: пятерку и трешницу. Они не поддельные, Дальше Павел должен исполнять приказания Курнакова.
Может случиться, что Павел его не найдет. Тогда-то и следует воспользоваться передатчиком. После этого рацию надежно спрятать. Павлу обосноваться в городе К., устроиться на работу и жить мирно, ни о чем не думай. Когда понадобится, его найдут.
Глава XV
ВОЗВРАЩЕНИЕ БЕКАСА
Теплым и дождливым майским вечером новенький сухогрузный теплоход под иностранным флагом отдал якоря на внешнем рейде Батумского порта.
В ожидании таможенного досмотра капитан и его помощники собрались в офицерской кают-компании, а команде было разрешено заняться личными делами.
Капитанская каюта не пустовала в это время. В ней сидели Себастьян и Павел. Света не зажигали.
Когда совсем стемнело, Себастьян приказал готовиться.
Павел разделся, остался в плавках, застегнул на груди пряжки акваланга, приладил маску. Себастьян достал из шкафа резиновый мешок, чемоданчик со «Спидолой» и деньгами. Сунув в мешок одежду Павла, Себастьян туго перетянул резиновым жгутом горловину, сделал на жгуте две петли, чтобы можно было продеть в них руки, и помог Павлу закинуть мешок за спину, поверх акваланга.
Павел взял в руки ласты, но Себастьян попросил не спешить. Он один вышел из каюты.
Минут через десять вернулся и приказал следовать за собой. Они быстро достигли кормы, никто не встретился им по пути.
С кормы свисал веревочный трап. На море был полный штиль.
– Давай! – шепнул Себастьян и хлопнул Павла по плечу.
Павел спустился по трапу до последней перекладины, вдел ноги в ласты и окунулся в теплую, темную, плотную воду.
Под водой он услышал тихий мелодичный звон – это дождь заставлял звенеть задумавшееся в штиле сонное море.
Плыл медленно. Это было очень странно, но теперь, когда желанный миг возвращения на родную землю оказался так близок, хотелось продлить неповторимое ощущение…
Раньше всего поутру прибегают на берег моря мальчишки. Нахватавшиеся солнца, шоколадные, они презирают благоустройство цивилизованных пляжей, они выбирают для купания такие местечки, которые рассудительным взрослым представляются не только неудобными, но даже опасными. Если из воды торчит причудливый, похожий на горный пик, обомшелый у подножия огромный камень, окруженный камнями поменьше, а берег в этом месте обрывистый и море выточило в нем грот, – тут-то и самое раздолье.
Вот в таком укромном уголке ребята, ныряя на спор – кто глубже, и обнаружили необыкновенный клад. Под большим выщербленным камнем, увязанные резиновым жгутом в одну охапку, были спрятаны доспехи аквалангиста. Полный комплект!
После того как были высказаны самые фантастические предположения, летучее совещание на берегу вынесло деловое решение. Конечно, ребята, обитающие на морском берегу, – романтики и фантасты, но это не мешает им быть реалистами до мозга костей, ибо берег моря – государственная граница и они дышат воздухом границы.
Раз человек спрятал такие бесценные сокровища под водой, значит, он не хотел, чтобы его видели выходящим на берег с аквалангом, он хотел притвориться обыкновенным купальщиком. А зачем ему было притворяться? Да очень просто: это шпион!
И ребята, по очереди взваливая на плечо важный груз, отправились к пограничникам…
А Павел в это время ехал в поезде, глядел в окно и думал об удивительных совпадениях, происходящих в жизни.
Он начал эту операцию в поезде № 52 «Сухуми – Ленинград» и сейчас, завершая большой этап, попал в этот же – № 52. Отправлялся за кордон, можно сказать, прямо с пляжа и вот вернулся в страну через пляж.
…Павел сидел, облокотившись о столик и подперев подбородок кулаками. Так и задремал.
Проснувшись вскоре, Павел понял, что тащиться поездом будет невмоготу. В Адлере он сошел и поехал в аэропорт…
Во Внукове хотелось позвонить своим из автомата, но он решил на вокзале не мельтешить, сразу поехал на такси в город. На Калужской площади, отпустив машину, зашел в телефонную будку.
Сначала позвонил домой матери. Затаив дыхание, считал редкие гудки – долго не подходили. Услышал родной голос, сказал:
– Здравствуй, мама! Как поживаешь?
– Жив, здоров? – Она волновалась, но не хотела этого показать. – Здравствуй, сынок мой!
– Как твои дела? Здоровье как?
– Да какие у пенсионеров дела! Мы народ бодрый. Ты-то как?
– Я постараюсь заехать хоть на минутку, тогда поговорим.
– Не передумаешь?
– Нет, родная, подожди немного, скоро буду…
Потом он набрал номер Маркова. Когда полковник поднял трубку, Павел сказал, изменив голос на солидный руководящий баритон:
– Здравствуйте, Владимир Гаврилович. Как поживаете?
– Не обманешь… – Полковник вздохнул с облегчением. – Мне же пограничники сказали…
– Ну, значит, не вышло! – Павел рассмеялся.
– Когда?
– Только что.
– Ты где?
– На Калужской площади.
– Спускайся к парку Горького, ко входу. Я сейчас за тобой приеду…
Марков повез его домой, на Садово-Кудринскую, повидаться с матерью.
Павел посидел дома минут тридцать, а потом спустился к машине. Марков сказал тихо:
– Вот такая у наших матерей судьба. Полчаса в год сына видит.
– И то хорошо, – откликнулся Павел.
– Ну ладно, у тебя все же несколько дней свободных будет. Порадуй ее…
Они поехали за город, на ту самую дачу, где беседовали в последний раз перед расставанием.
Павел принял душ, а потом сели обедать. Владимир Гаврилович не спрашивал у Павла, как он себя чувствует, только поглядывал на него украдкой, стараясь, вероятно, подметить перемены. Но их не было. Перед ним сидел тот же Павел, серьезный, но всегда готовый пошутить человек. Разве что появилась некая задумчивость, мимолетная, легкая, едва уловимая. Но так, может быть, кажется оттого, что не виделись давно, да и устал ведь он.
Марков не собирался с места в карьер требовать от Павла полного отчета. Наоборот, полковник ждал, не попросит ли он сам о чем-нибудь, что необходимо сделать немедля, что не может быть отложено на завтра.
Вкратце изложив суть полученного задания, Павел сказал:
– Время у нас есть. Если б я сам искал Станислава Курнакова, сколько б мне потребовалось? Минимум дней десять. И сроков они не устанавливали.
Марков согласился, что не меньше, и спросил:
– А тебе не приходило в голову, что Курнаков – это Зароков?
– Была такая мысль.
– Зароков-то исчез, – сказал Марков. – А твой друг Дембович, он же Куртис, к сожалению, помер. Сгорел в собственном доме. И как говорится, унес с собой в могилу все, что знал. А знал он немало.
Владимир Гаврилович встал, поправил съехавший набок галстук.
– Ладно, я ушел. Отдыхай. Завтра приедем с Иваном Алексеевичем. – И вместо «до свидания» сказал свою любимую поговорку: – На неделю не напьешься, а на год не насмотришься…
– Между прочим, – остановил его Павел, – все хотел вас спросить: чемоданчик-то тем моим симпатичным вагонным жертвам вы вернули?
– Что, совесть мучает? – с шутливой суровостью спросил Марков и успокоил: – Давно. Не мы вернули – милиция. Теперь органы охраны общественного порядка имеют в лице пострадавших супругов самых горячих почитателей.
Они посмеялись от души, и Марков уехал, захватив с собой «Спидолу».
Оставшись один, Павел вышел побродить, но скоро захотелось спать, и он лег, распахнув перед этим все четыре окна в комнате.
Иван Алексеевич Сергеев и Марков приехали на следующий день в обед. Генерал побыл часок и уехал, а Владимир Гаврилович остался до утра.
Полковник сказал, что Станислав Курнаков, он же Михаил Зароков, он же Тульев, обнаружен в городе К. Работает мастером в ремонтной радиомастерской.
Специалисты, тщательно изучив содержимое «Спидолы», установили, что заключенные в ней таблицы являются только частью шифра. Ясно, что ключ к шифру надо искать у Курнакова.
Павел подробно рассказал о своих закордонных днях. Магнитофон терпеливо фиксировал его повествование. Потом подытожили.
