Текст книги "Солдаты невидимых сражений. Рассказы о подвигах чекистов"
Автор книги: Владимир Востоков
Соавторы: Дмитрий Медведев,Олег Шмелев,Михаил Смирнов,Михаил Колесников,Анатолий Марченко,Михаил Козаков,Виктор Егоров,Иван Лебедев,Альберт Цессарский,Рудольф Абель
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)
В то время как командование уточняло вопросы взаимодействия, Набатов то и дело выходил из блиндажа. Ему хотелось в беспорядочной автоматной трескотне услышать ответ на вопрос, который не давал ему покоя. Ему казалось, что на переднем крае сегодня все так же, как было вчера и неделю назад. «Может быть, немцы и не помышляют ни о каком наступлении? Вдруг я недостаточно проверил? – думал он. – А как еще проверять? Показал один, подтвердил другой».
Стрелки часов разделили циферблат пополам: шесть часов. Но противник молчал.
Набатов слышал, как стучит его сердце. Он уже не смотрел на часы, как все находившиеся тут, в блиндаже.
– Где же хваленая немецкая точность? – сказал командующий, глядя на часы.
Все молчали. В этом молчании Набатов видел нестерпимый укор. Он ждал, что вот-вот прорвется, но не там, на земле, а здесь, в блиндаже, когда кто-нибудь скажет: «А кто, собственно, доложил, что немцы будут наступать?»
И только в шесть семнадцать дрогнула земля. Загремели сотни вражеских орудий, шестиствольные минометы. Тонны металла взрывали передний край нашей обороны, откуда еще три часа назад были отведены все наши части, а полчаса тому назад – те бойцы, что имитировали оборону.
Слушая адский грохот, командующий сказал:
– Хорошо, хорошо… А что же мы не поблагодарим капитана Набатова, наших контрразведчиков?
Набатов выпрямился, хотел что-то ответить, но не находил слов.
К нему подошел член Военного совета армии генерал-майор Тройников.
– Знаешь, что я тебе скажу, капитан? – обнял он Набатова. – Спасибо. Это от меня. Еще одно – от всех бойцов и командиров. И еще одно – от их отцов, матерей, жен и детишек. А теперь иди отдыхай…
И когда Набатов удалился, генерал Тройников сказал, улыбаясь:
– Придет время, вернется боец этой дивизии домой с победой, а какая-нибудь бабушка скажет: «Бог спас тебя, сынок». Никакой бы бог не спас его сегодня, если бы не контрразведчики.
– И об этом не будут знать ни те, кто выведен из-под огня, ни те, кто ждет их домой с победой, – заметил командующий.
– А не зря ли мы это засекречиваем? – сказал Тройников. – Говорят, что один вражеский шпион может помочь выиграть сражение и погубить тысячи людей. А наши контрразведчики задерживают вражеского шпиона, помогают войскам выиграть сражение и спасти жизни многих тысяч бойцов. Почему же мы не показываем их так, как героев – летчиков и танкистов?
Еще до конца артиллерийской подготовки волна за волной пролетали вражеские бомбардировщики. Более сотни машин сбросили тонны своего груза в лес, в котором в то время уже не было ни одного танка. Вместе с землей взлетали деревья.
Когда с гулом и лязгом рванулись вражеские танки, а за ними двинулась пехота, наши все еще молчали, заманивая врага в ловушку. И он лез очертя голову.
– Хорошо, хорошо, – повторял командующий.
А потом заработали наши «катюши» и «андрюши», наша артиллерия, преградившая своим огнем путь к отступлению противника. Назад – ни шагу. Вперед – пожалуйста, сколько угодно. Но там только смерть. Расстрел в упор… А потом началась работа наших летчиков, танкистов, пехотинцев…
Набатов этого не видел. Не знал, когда наши перешли в контрнаступление и двинулись вперед.
Он в той же землянке допрашивал «Клеща». Лишь в четырнадцать часов пришлось сделать перерыв. Поступил приказ переехать на 28 километров вперед. Наши части успешно продвигались на запад, освобождая населенные пункты, вырывая у фашистских захватчиков новые и новые районы своей родной земли. Стремясь предупредить наше наступление, враг лишь ускорил и облегчил его.
Д. Медведев
ПОДВИГИ НИКОЛАЯ КУЗНЕЦОВА
Еще при первой встрече с Кузнецовым меня поразила спокойная решимость, чувствовавшаяся в каждом слове, в каждом движении этого малоразговорчивого, спокойного, но внутренне страстного человека. Помню, он вошел в номер и начал прямо с того, что заявил о желании лететь в тыл врага.
– Я в совершенстве знаю немецкий язык, – сказал он. – Думаю, что сумею хорошо использовать это оружие.
– Где вы учились языку? – спросил я.
Вопрос был не праздный. Мне приходилось встречать немало людей, владевших иностранными языками. Это было книжное знание, достаточное для научной работы, но едва ли могущее служить оружием, выражаясь словами моего собеседника.
Кузнецов, очевидно, поняв мои сомнения, объяснил:
– Видите ли, я не только читаю и пишу по-немецки. Я хорошо знаю немецкий разговорный язык. Я много бывал среди немцев…
– Вы жили в Германии? – заинтересовался я.
– Нет, не жил, – улыбнулся Кузнецов. – Я окончил заочный институт иностранных языков. Вообще же по профессии я инженер. Когда работал на Уралмашзаводе, немецкие специалисты не хотели верить, что я русский. Они считали меня немцем, даже спрашивали, почему я скрываю свою национальность…
Глядя на него, я подумал, что он действительно похож на немца: блондин с серыми глазами.
– Мало ли людей знают немецкий язык! По-вашему, все они должны лететь за линию фронта?
– Я знаю не только язык, – возразил Кузнецов. – Я вообще интересовался Германией, читал немецких классиков… – И, помолчав, добавил: – Я немцев знаю.
– Хорошо, а представляете ли вы себе, с какими опасностями связана работа разведчика?
– Я готов умереть, если понадобится, – сказал Кузнецов. – Не ошибетесь!
Н. И. Кузнецов.
Я согласился.
Через несколько дней Кузнецов был освобожден с завода, на котором работал, и приступил к подготовке.
Он ежедневно беседовал с пленными немецкими солдатами, офицерами и генералами. Ему предстояла задача детально ознакомиться со структурой гитлеровской армии, с нравами фашистской военщины, а главное, в совершенстве изучить какую-либо местность Германии, за уроженца которой он смог бы себя выдавать.
Подготовка эта велась в строгой тайне. Не только рядовые бойцы, но даже руководители отряда – Стехов, Пашун, Лукин – не знали о Кузнецове.
* * *
Эрих Кох… Пауль Даргель… Альфред Функ… Герман Кнут… Эти имена были хорошо известны на захваченной гитлеровцами территории Украины. Главари гитлеровской шайки со своими подручными грабили, душили, уничтожали все живое на украинской земле. Одно упоминание этих имен вызывало у людей содрогание и ненависть. За ними вставали застенки и виселицы, рвы с заживо погребенными, грабежи и убийства, тысячи и тысячи погибших, ни в чем не повинных людей.
«Пусть знают эти палачи, что им не уйти от ответственности за свои преступления и не миновать карающей руки замученных народов».
Эти слова мы знали наизусть. Они напоминали нам о нашем патриотическом долге, о долге перед теми, чья кровь вопиет о возмездии. Они служили нам программой нашей боевой работы. Настала нора переходить к активным действиям.
И когда Николай Иванович Кузнецов, снова по собственной воле, без вызова, явился в лагерь и стал просить нашей санкции на совершение акта возмездия над заместителем гаулейтера Паулем Даргелем, мы не стали его дольше удерживать.
Если Эрих Кох, являясь одновременно имперским комиссаром Украины и гаулейтером Восточной Пруссии, в Ровно бывал только наездами, то Пауль Даргель, правительственный президент, заместитель Коха по политическим делам, находился в «столице» почти безвыездно. Лишь время от времени он вылетал в Киев, Николаев, Днепропетровск или другие города, чтобы на месте направлять «деятельность» своры гитлеровских комендантов и губернаторов. Руководство бандами националистов исходило тоже от Даргеля.
В отряде Кузнецов пробыл несколько дней. Он подробно обсуждал с нами план ликвидации Даргеля. К этому времени Валя Довгер, работавшая в экспедиции рейхскомиссариата, успела хорошо изучить распорядок дня правительственного президента. Ни Валя, ни Кузнецов еще не знали, разрешим ли мы операцию, но уже готовились к ней. Валя сообщила Николаю Ивановичу о маршруте, которым обычно шел Даргель, она рассказала, что ежедневно в четырнадцать часов тридцать минут Даргель выходит из рейхскомиссариата и направляется к себе в особняк обедать. При этом его сопровождает адъютант в чине майора, который обычно носит под мышкой кожаную папку красного цвета. Самого Даргеля Николай Иванович видел только однажды на параде. Но Кузнецов был твердо уверен, что узнает его.
Даргель занимал особняк на одной из главных улиц Ровно, которую фашисты назвали «Шлоссштрассе». На этой улице жили только высшие гитлеровские чиновники. Никто из местных жителей не имел права там появляться.
Двадцатого сентября шофер ровенского гебитскомиссариата, военнопленный Калинин, предоставил Николаю Ивановичу личную машину гебитскомиссара – новенький стального цвета «оппель-капитан».
В машину за шофера сел Николай Струтинский, одетый в форму немецкого солдата. Рядом с ним – Кузнецов в форме лейтенанта, с накинутой поверх кителя резиновой офицерской пелериной. Они поехали по маршруту, указанному Валей. Время приближалось к тому моменту, когда Даргель должен был показаться из рейхскомиссариата и идти в свой особняк. Кузнецов и Струтинский были уверены, что операция им удастся.
Стоять на улице с машиной и ждать было рискованно. На улице дежурили фельджандармы, один из них постоянно находился у особняка Даргеля.
Кузнецов и Струтинский остановили автомобиль в переулке так, чтобы из-за угла им был виден подъезд рейхскомиссариата.
Стрелка часов приближалась к половине третьего, когда из подъезда рейхскомиссариата появился жандармский фельдфебель, а следом за ним человек в штатском, очевидно агент гестапо. Об этих охранниках Валя предупреждала Кузнецова. И жандарм, и гестаповец выходили обычно на одну-две минуты раньше Даргеля, чтобы осмотреть дорогу, по которой должен пройти правительственный президент.
Точно в 14.30 из того же подъезда вышел генерал, которого сопровождал майор. Последний нес под мышкой красный портфель.
– Они, – сказал Кузнецов. – Коля, газ!
Машина быстро настигла гитлеровцев. Кузнецов выскочил из кабины с пистолетом в руке и в упор выстрелил в генерала, а потом в адъютанта. От первой же пули Даргель покачнулся и упал навзничь. Кузнецов выстрелил еще по разу в обоих фашистов.
Он ни о чем не успел подумать, заметил только, что лицо генерала сегодня как будто выглядело смуглее, чем тогда, на параде.
Кузнецов прыгнул в машину и уже на ходу захлопнул дверцу. В тот момент, когда он подбежал к машине, из кармана его выпал бумажник.
Было время обеденного перерыва. На улице находилось много прохожих. Услышав выстрелы, люди бросились врассыпную. Захлопнулись окна. Недавно еще шумная, улица притихла. Когда к убитым подбежали жандармы, машины и след простыл.
Несколько дней мы не имели никаких сведений о последствиях совершенного Кузнецовым акта возмездия. Обычно не проходило дня, чтобы в лагере не появлялись два-три связных из Ровно. Теперь же, когда так хотелось знать обстановку в городе, как назло, никто из них не приходил. Было ясно, что эсэсовцы и жандармы оцепили город, и оттуда невозможно выбраться.
Больше всех мучился неизвестностью Кузнецов. Когда наконец двое разведчиков – Куликов и Галузо – пришли в лагерь, Николай Иванович первым набросился на них, схватил принесенные ими немецкие и украинские газеты, начал читать и… обомлел.
«Убийство имперского советника финансов д-ра Геля и его адъютанта», – прочел он на первой странице. Тут же, в траурной рамке, был портрет Геля. Одутловатое лицо, чуб по-гитлеровски.
Гель совсем недавно, всего за несколько дней до того, как был убит, приехал в Ровно выкачивать налоги из населения. Правительственный президент Даргель гостеприимно приютил его в своем особняке.
– Ай, Николай Иванович, как же это вы опростоволосились? – сказал я Кузнецову.
– Не знаю. Это наваждение какое-то! Я хорошо запомнил лицо Даргеля. Оно только показалось мне смуглее, чем на параде. И адъютант шел с красным портфелем! Ничего не понимаю, что это значит? – удивлялся Кузнецов, обескураженный ошибкой.
В то время мы не знали, что Гель был очень похож на Даргеля.
Вслед за Куликовым и Галузо пришел в лагерь Коля Маленький. Он принес письмо от Вали. Валя тоже писала об ошибке Кузнецова.
– Мне ничего не передавала? – спросил Кузнецов.
– Ни, – отвечал Коля, отрицательно качнув головой.
– Черт бы взял этого Геля! – и сокрушался, и сердился Кузнецов. – В следующий раз, перед тем как стрелять, придется фамилию спрашивать!..
Он никак не мог простить себе этой ошибки. Особенно мучился тем, что и Валя – он это знал – тоже не простит ему ее. Ведь она сделала все возможное, «разжевала» операцию так, что ему оставалось только проглотить, а он…
– Разрешите мне вторично стрелять в Даргеля! – настаивал он.
– Успокойтесь, Николай Иванович! Ошибка не так уж значительна. Вы знаете, кто такой Гель и зачем он сюда приехал!
Мы принялись читать все газеты, какие принесли Куликов и Галузо. Все они выражали глубочайшую скорбь по поводу смерти имперского советника финансов. В сообщении об этой смерти, между прочим, говорилось, что хотя убийца и был в форме немецкого офицера, но властям доподлинно известно, кто он.
Мы поняли, что гитлеровцы «напали на след». Поняли – и обрадовались. Мы боялись, как бы не остался незамеченным «оброненный» Кузнецовым бумажник.
Бумажник этот имел свою небольшую историю.
В одной из стычек с бандой националистов к нам в плен попал один из эмиссаров Степана Бандеры, прибывший из Берлина. Он рассказал, что в гестапо недовольны украинскими националистами, которые перепуганы разросшимся партизанским движением и не только не ведут с ним борьбы, но и попрятались под крылышко крупных немецких гарнизонов.
– Гестапо приказало немедленно бросить все наши силы на борьбу с партизанами, – показал пленный. – Я прибыл сюда по личному приказанию атамана Бандеры.
У него-то, у этого эмиссара, и был нами взят бумажник – новенький, хорошей кожи, с клеймом берлинской фирмы. Содержимое бумажника полностью подтверждало показания пленного: паспорт с визой на право въезда на территорию Западной Украины; членский билет берлинской организации украинских националистов и директива за подписью «руководства», требовавшая немедленно обратить все силы на поголовное истребление советских партизан…
Мы начали с того, что пополнили бумажник. Положили в него примерно то, что обыкновенно находили у каждого взятого в плен или убитого в бою националиста: десятка полтора рейхсмарок, столько же американских долларов, купюру в пять фунтов стерлингов, советские деньги. Положили также несколько золотых коронок от зубов. Расстреливая мирных людей, националисты вырывали у своих жертв эти «ценности» и прятали по бумажникам и карманам; одними золотыми коронками мы набрали у бандеровцев, мельниковцев и бульбашей несколько килограммов золота.
Бумажник был наполнен. В последний момент, стараясь предусмотреть все, чтобы гитлеровцы этот фокус приняли за чистую монету, мы прибавили к содержимому бумажника три золотые десятки царской чеканки.
Что же касается директивы, то ее мы заменили новой, написанной тем же почерком и гласившей:
«Дорогой друже! Мы очень удивлены, что ты до сих пор не выполнил нашего поручения. Немцы войну проиграли, это ясно теперь всем. Нам надо срочно переориентироваться, а мы скомпрометированы связью с гитлеровцами. Батько не сомневается, что задание будет тобой выполнено в самое ближайшее время. Эта акция послужит сигналом для дальнейших действий против швабов».
Следовала неразборчивая подпись.
Просматривая газеты, мы убедились, что бумажник свою роль сыграл.
На похоронах Геля в своей надгробной речи правительственный президент Даргель гневно обрушился на «господ атаманов», упрекая их в неблагодарности по отношению к Германии, которая их кормит, одевает и дает средства на борьбу с большевиками.
Стало известно также, что в Ровно по подозрению в убийстве Геля арестовано и расстреляно 38 виднейших украинско-немецких националистов, в том числе 13 работников так называемого «всеукраинского гестапо»; был арестован редактор газеты «Волынь», издававшейся на украинском языке под диктовку гитлеровцев, и некоторые другие «деятели». Аресты не ограничились только Ровно.
Подобные вести не могли не вызывать в нас чувства удовлетворения. Но они не приносили облегчения Кузнецову.
– Как это со мной случилось?! – продолжал он возмущаться. – Неужели надо и впрямь фамилию спрашивать?
– Какая, в сущности, разница – Даргель или Гель? – успокаивали мы Николая Ивановича.
К тому времени мы знали из газет, что Гель – видный фашист, что в национал-социалистской партии он с 1926 года, что сам фюрер прислал ему на могилу свою высшую награду – рыцарский крест.
Было, однако, серьезное обстоятельство, в равной степени тревожившее всех нас. Об убийстве Даргеля в тот же день, по докладу Кузнецова, было сообщено в Москву. Хорошо, что у товарищей в Москве оказались не такие горячие головы, как у нас в лесу, и они до проверки не стали информировать Главное командование. Но так или иначе мы оказались в смешном положении, да и в большом долгу перед командованием.
И Кузнецову было разрешено совершить покушение вторично.
Всю ночь шла работа над серым «оппелем» ровенского гебитскомиссара. Машину перекрашивали в черный цвет: поставили другой номер, снабдили новыми документами.
И тридцатого сентября, на том же месте, где и прежде, Кузнецов метнул гранату в Даргеля и его адъютанта. Оба фашиста упали. Небольшой осколок гранаты попал в левую руку Николая Ивановича. Это не помешало ему быстро сесть в машину.
На этот раз опасность была большая. Недалеко от места взрыва стояла немецкая дежурная машина типа «пикап». Струтинскому пришлось проехать мимо нее. Гестаповцы метнулись к «пикапу», но замешкался шофер. Насмерть перепуганный, он никак не мог завести мотор. Когда же наконец «пикап» тронулся с места, черный «оппель» был уже далеко.
Началась погоня.
На окраине города Кузнецов увидел гнавшийся за ними «пикап» с гестаповцами. Впереди, метрах в ста, был виден такой же, черного цвета «оппель», как у Кузнецова, идущий в том же направлении.
– Сворачивай влево! – крикнул Кузнецов Струтинскому.
Струтинский так круто повернул машину, что она чуть не опрокинулась. Переулком они вылетели на параллельную улицу и помчались уже в обратном направлении – прямо к лесу.
Гестаповцы продолжали гнаться за «оппелем». За городом, на шоссе, они открыли по нему огонь. Пуля попала в покрышку, и «оппель» на полном ходу занесло в кювет. Из машины гестаповцы вытащили полуживого от страха немецкого майора, избили его, связали и увезли в гестапо. Кузнецов и Струтинский благополучно прибыли на «зеленый маяк», а оттуда – в лагерь.
Весь вечер в штабном чуме не прекращался оживленный разговор. Кузнецов и Струтинский возбужденно рассказывали о том, как они убили Даргеля и его адъютанта, как оказавшийся впереди похожий на их машину «оппель» помог им улизнуть из-под носа карателей. Их возбуждение передалось и нам, штабным работникам. Мы переспрашивали, стараясь вникнуть во все подробности совершенного акта возмездия. Так и не ложились спать – проговорили до утра. А наутро пришел Коля Маленький, усталый, измученный, весь в пыли. Он принес письмо от Вали. Оказывается, вопреки всем инструкциям, Валя не сидела у себя в экспедиции и из подъезда рейхскомиссариата наблюдала картину покушения. На этот раз Кузнецов не ошибся: перед ним был действительно Даргель.
Но и на этот раз Даргель не был убит. Граната разорвалась на мостовой, у самой бровки тротуара, и взрывная волна ударила в противоположную сторону. На другой стороне улицы ручкой от гранаты был убит какой-то немецкий подполковник.
Даргель упал на тротуар тяжело раненный и оглушенный. Подоспевшие охранники унесли его в особняк.
Вот все, что сообщала в своем письме Валя. По письму чувствовалось, что и на этот раз она невысоко оценивает действия Кузнецова. Да и сам Кузнецов был вновь глубоко разочарован исходом операции.
Вероятно, он потребовал бы, чтобы ему разрешили в третий раз стрелять в Даргеля, если бы на следующий день не пришло сообщение, что Даргель вылетел в Берлин.
Карьера правительственного президента окончилась.
Вскоре из Берлина прибыли крупные «деятели» гестапо и фельджандармерии. Они заменили прежних руководителей этих учреждений в Ровно: те были разжалованы и отправлены на фронт. Очевидно, произведя эту замену, гитлеровцы надеялись, что им удастся установить в городе ту тишину, о которой они мечтали…
Шум, поднявшийся в связи с этими актами возмездия, радовал советских людей. Не только на фронте, но и здесь, в глубоком тылу врага, гитлеровские захватчики получали расплату за свои злодеяния.
А на «зеленом маяке» вновь началась подготовка. Здесь только что перекрасили машину «мерседес», уведенную из гаража рейхскомиссариата. Краска еще не просохла, когда Кузнецов и Струтинский усаживались в машину, чтобы ехать в Ровно.
– Смотрите, краска свежая, попадетесь, – предупреждал Коля Маленький, наблюдавший за приготовлениями.
– Ничего, – весело отвечал Струтинский, – мы ее против ветра погоним, просохнет!
У заставы их остановили:
– Хальт! Ваши документы!
Кузнецов предъявил документы на себя, на Струтинского и на автомашину. Их пропустили. Проехали квартал, снова застава:
– Хальт! Ваши документы!
Кузнецов возмутился:
– Позвольте, у нас только что проверяли!
– Извините, но сегодня на каждом шагу будет проверка, господин лейтенант, – доверительно пояснил жандарм. – Мы ловим бандитов, одетых в немецкую форму. – И, просмотрев документы Кузнецова, откозырял: – Пожалуйста, проезжайте.
– Коля, сворачивай в переулок, а не то можем нарваться, – сказал Кузнецов Струтинскому.
– Не беспокойтесь, Николай Иванович, – ответил тот. – Документы у нас крепкие.
– Документы хорошие, знаю, но мы все же не имеем права ехать к Вале. А вдруг за нами следят? Лучше переждем.
Струтинский свернул в переулок.
На углу Николай Иванович остановил «мерседес» и вышел на мостовую.
– Коля, ты наблюдай за главной улицей, а я буду помогать немцам.
Через несколько минут Кузнецов остановил проезжавшую машину:
– Хальт! Ваши документы!
– Господин лейтенант, у нас уже три раза проверяли.
– Извините, но сегодня на каждом шагу будут проверять.
Не успела отъехать эта машина, показалась вторая.
– Хальт! Ваши документы! – приказал Кузнецов.
– Не беспокойтесь, лейтенант, – сказал один из пассажиров, показывая гестаповский жетон. – Мы ловим того же бандита…
Два часа проверял Кузнецов документы, пока Коля Струтинский не сказал ему, что на других улицах заставы уже сняты. Тогда они сели в машину и спокойно поехали.
В свое время, на параде, Кузнецов и Валя видели на трибуне человека необыкновенной толщины. Это был генерал Герман Кнут, заместитель имперского комиссара Украины по общим вопросам и глава конторы «Пакетаукцион».
Основной специальностью Германа Кнута был грабеж. Все достояние конторы «Пакетаукцион» состояло из имущества советских граждан, приобретенного с помощью автомата и резиновой дубинки. Сам Кнут нередко наведывался на склады своей конторы. Осматривал свезенные туда вещи, каждую, которая ему приглянется, он молча трогал пальцем. Помощники Кнута по грабежу знали этот жест заместителя гаулейтера. Кнут указывал, что вещь, к которой он прикоснулся, принадлежит ему и что ее нужно отправить на его личный склад. Зная это, нетрудно было понять, с чего так разжирел заместитель имперского комиссара.
Контора «Пакетаукцион» помещалась на улице Легиона, близ железной дороги. Здесь и остановили свою машину Кузнецов, Николай Струтинский и Ян Каминский, за которым они заехали, уезжая от Вали. Ждать им пришлось недолго. С немецкой точностью, ровно в шесть часов, Кнут выехал из конторы.
Каминский приоткрыл дверцу машины, привстал и в тот момент, когда машина Кнута поравнялась с ними, бросил в нее гранату.
Переднюю часть машины разнесло; потеряв управление, она ударилась о противоположный забор.
Кузнецов и Струтинский открыли огонь из автоматов. И когда увидели, что стрелять больше не в кого, так же спокойно умчались, как и приехали.
У конторы «Пакетаукцион» под обломками автомобиля валялась туша Германа Кнута. Рядом лежал труп его личного шофера.
Геля фашисты хоронили пышно: с венками, с ораторами, с некрологами в газетах. О покушении на Даргеля гитлеровцы много шумели, а вот о Кнуте в газетах не было написано ни единого адова.
Кнут был убит, но гитлеровцы решили об этом молчать. В самом деле: они «хозяева», они установили «новый порядок», они «победители», а их главарей среди бела дня на улицах Ровно, в их «столице», убивают неизвестные лица. Поиски виновников ни к чему не приводят. Лучше уж молчать, не позорить себя.
Вскоре после убийства Кнута до нас стали доходить слухи о каком-то необыкновенном, богатырской силы человеке, который разъезжает по городам и селам и открыто убивает гитлеровцев. Говорилось, что вот наконец явился мститель, карающий оккупантов за все их злодеяния, за горе и слезы людей. Из уст в уста передавались подробности покушения на Даргеля и убийства Кнута. Эти «подробности», правда, имели мало общего с истиной, но они рисовали мстителя как человека необыкновенной силы и бесстрашия.
Именно такие сведения услышал от крестьян и передал нам Казимир Домбровский, а вслед за ним и многие другие хозяева явочных квартир, городские разведчики. Наш новый партизан Константин Сергеевич Владимирский, бывший секретарь Алтайского обкома комсомола но школам, тяжело раненный в боях, взятый в плен, бежавший из лагеря и вот наконец нашедший нас, первое, о чем сообщил по приходе в отряд, – это о народном мстителе, рассказы о котором он слышал повсюду на своем долгом пути. Владимирский перечислил с десяток наших диверсий, и все эти патриотические дела народной молвой приписывались одному и тому же лицу, стрелявшему в Геля, Даргеля и Кнута. Тому же народному мстителю приписывались и другие дела, которых он еще не совершал, – например, убийство главного судьи Адольфа Функа, мучителя советских людей, палача Украины. Рассказывали, что Мститель ворвался ночью в квартиру Функа, вытащил его на улицу и повесил на той же самой виселице, где накануне висели тела советских патриотов.
И многое еще в этих из уст в уста передававшихся рассказах было так же малодостоверно, как и убийство главного судьи, который, к сожалению, пока здравствовал и подписывал приказы о расстрелах заложников. Нередко желаемое выдавалось за действительное.
…И вдруг с той стороны, с какой стреляли вражеские пушки и минометы, отчетливо послышалось «ура».
Еще не смолкло «ура», как орудийная стрельба прекратилась.
Через пять минут снова заговорили вражеские минометы, но теперь они били уже по гитлеровцам… Растерянность и паника охватили карателей. Побросав оружие, они стали разбегаться. Партизаны устремились в погоню.
Что за чудо?
Чуда, конечно, не было. Это вступила в бой рота Семенова. Зайдя в тыл противнику, Семенов произвел тщательную разведку. Роту он поделил на две группы. Одна навалилась на артиллерию и минометы врага, сразу же после их захвата повернув стволы на гитлеровцев. Другая овладела командным пунктом и радиостанцией, через которую шло управление боем. Девятнадцать офицеров штаба, в том числе и командующий экспедицией генерал Пиппер, были убиты. Это и решило дело.
Батальон Карасева тоже успел включиться в бой. Он удачно зашел во фланг карателям и крепко ударил по ним.
Лишь к одиннадцати часам вечера партизаны собрались в лагерь. Они преследовали в лесу разрозненные группы врага.
Сотни полторы гитлеровцев укрылись в Берестянах, ожидая нашего нападения. Но нам не было смысла связываться с ними.
Я был уверен, что каратели завтра с новыми силами пойдут на нас и начнут бомбить лагерь с воздуха. Стало известно, что со станции Киверцы продвигается новая фашистская колонна. Было принято решение: до рассвета уйти на новое место.
В бою мы потеряли двенадцать человек убитыми и тридцать ранеными. Похоронив убитых, стали собираться в поход.
Я послал связных к Балицкому и Карасеву с извещением, что с рассветом мы уйдем и что они могут взять часть наших боевых трофеев.
Трофеи были огромные. Мы отбили у карателей весь их обоз из ста двадцати повозок, груженных оружием, снарядами, минами и обмундированием. Были взяты три пушки, три миномета, много автоматов, винтовок, патронов.
По захваченным штабным документам удалось установить, что в карательную экспедицию генерала Пиппера входили три с лишним полицейских батальона СС, около двух с половиной тысяч человек.
Судя по документам, карательной деятельностью генерал Пиппер занимался с первых дней войны. Со своими эсэсовскими батальонами он побывал во всех оккупированных гитлеровцами странах. На Украине пипперовцы свирепствовали месяцев пять.
На штабной карте генерала Пиппера красной точкой был обозначен квартал леса, где мы находились. Это явилось делом рук Наумова-Науменко, но место предатель указал не совсем точно. Поэтому-то вражеские мины и снаряды долго разрывались в стороне от лагеря.
В два часа ночи партизаны впервые за сутки поели. А в три часа отряд уже покинул лагерь. Жаль было оставлять такое хорошее жилье, не хотелось снова мерзнуть на холоде и мокнуть под дождем. Но делать было нечего.
Мы решили отойти к северной границе Ровенской области, чтобы здесь привести в порядок отряд и попытаться самолетом отправить в Москву раненых. В Цуманских лесах осталась небольшая группа под командованием Бориса Черного. Ему вменялось в обязанность маневрировать, скрываться от карателей и принимать наших людей, которые будут приходить из Ровно.
Через день после нашего ухода гитлеровцы принялись бомбить с самолета и обстреливать артиллерией теперь уже пустой квартал леса. После мощной артиллерийской подготовки они бросились в наступление на лагерь. Что их ждало? Из лагеря каратели волокли «трофеи» – трупы своих же бандитов. Накануне в бою партизаны уложили не менее шестисот фашистов.
Мертвую тушу генерала Пиппера гитлеровцы отправили самолетом в Берлин. Фашистские газеты, оплакивая этого бандита, писали, что он был надежной опорой оккупационных властей, но больше уже не называли его «мейстер тодт» – «мастер смерти».
Генерал фон Ильген с приближением линии фронта всерьез забеспокоился о ценностях, которые он «приобрел» на Украине. Опасаясь, как бы эти ценности не вернулись к их законным хозяевам, генерал решил отправить их в Берлин.
Ценности занимали двадцать чемоданов, поэтому пришлось для отправки сформировать целую бригаду во главе с адъютантом генерала, гауптманом. Под его началом поехали немец-денщик и четверо солдат, которые постоянно жили при генеральском доме и несли здесь охрану. Вместо этих «чистокровных арийцев» генерал временно приблизил к себе в качестве прислуги «казаков».
