Текст книги "Солдаты невидимых сражений. Рассказы о подвигах чекистов"
Автор книги: Владимир Востоков
Соавторы: Дмитрий Медведев,Олег Шмелев,Михаил Смирнов,Михаил Колесников,Анатолий Марченко,Михаил Козаков,Виктор Егоров,Иван Лебедев,Альберт Цессарский,Рудольф Абель
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)
Я. Цветов
СИНЬ-ОЗЕРЫ
Посвящается Герою Советского Союза, Герою Социалистического Труда Орловскому Кириллу Петровичу
– Здесь бросим якорь, – сказал Кирилл, командир отряда, и, словно вправду якорь бросал, кинул на траву вещевой мешок. – Наш лес.
– Наш, – подтвердил комиссар Григорий Ивашкевич. – А тут все леса наши, – улыбнулся он.
В этом месте деревья отступили на десяток шагов в стороны, и получился пятачок, поросший «кукушкиными слезками».
– Поосмотримся давай, – сказал Кирилл.
Руками, головой, грудью прокладывая себе путь, шли Кирилл, Ивашкевич и пожилой колхозник, житель Полесья, Михась. Они двигались еловым лесом, потом грабовым, потом свернули в березовый лес. Лес, лес, без конца, без просвета. Такая чащоба – и птице отсюда не выбраться!
Отряд, выбросившийся с парашютами в глубоком тылу противника, прибыл к месту назначения – в Синь-озеры.
Шел октябрь сорок второго года.
* * *
Всю ночь Кирилл, Якубовский и Толя Дуник провели на Журавлиных кочках. А под утро вышли к Шахоркину мосту. Притаились в молодом разросшемся ельнике. Они доели картофелины, разделили оставшуюся краюху хлеба, опорожнили фляги – у воды был затхлый и слишком пресный вкус. Из ельника следили они, как охраняли немцы железную дорогу, как шел патруль от бункера до переезда и обратно, замечали, сколько времени шел патруль от бункера до будки у переезда – километра два, чуть больше, и обратно, через какие интервалы следовали поезда, – все сходилось с той схемой, которую передал Иван, стрелочник, служивший в комендатуре.
Теперь можно было возвращаться в лагерь.
Кирилл увидел трех ремонтных рабочих, они несли лапчатые ломы, гаечные ключи и шли мимо ельника. «На работу, видно, – подумал он. – Странно: дорога-то лежит ниже ельника, за ручьем…» Он выглянул из-за скрывавших его деревьев.
– Здорово, братки́.
Ремонтники встревоженно повернулись на голос Кирилла.
– Здорово, – сдержанно обронили они и покосились на него.
– Э, братки, – сделал он вид, что не заметил этого, – хотел спросить, как на дорогу выбраться, да сами, вижу, без пути топаете. Что так?
Они не откликнулись. Один был седой и длинный, со шрамом через всю щеку, шел он посередине.
– Мне-то сбиться не хитро, – насмешливо продолжал Кирилл. – А вот вы, видать, местные, а тоже пробираетесь где придется.
– Так вот, бра́тка… – приблизился седой к Кириллу. Лицо его уже не выражало тревоги. – Так вот… По обе стороны железной дороги немцы запрещают подходить к полотну. Вот и жмемся сторонкой.
– А!..
– Есть лужки, недалеко от станции, и тоже не разрешают ходить и пасти скот, – добавил седой. Он оглянулся и, притронувшись пальцем к плечу Кирилла, быстрым шепотом сказал: – Ты, братка, поостерегись, не ходи там. Понял? Каб лиха не было…
Все трое торопливо зашагали к едва видневшейся за поворотом железнодорожной будке.
Кирилл внимательно смотрел, как ремонтники шли, какие выбирали тропки, где вышли к насыпи, куда повернули, весь их путь до будки проследил. Он вспомнил, что и Петро из Теплых Криниц как-то говорил ему об этих запретах немцев, но тогда он не придал этому значения.
«Эту штуку надо расшифровать, – подумал он. – И, кажется, ключ в руках».
– Якубовский, – сказал он, – мы с Толей – в лагерь, а ты сверни в Криницы, передай Петру вот эту карту. Вместе с Иваном пусть нанесут на нее все участки, на которых немцы запрещают ходить и пасти скот. И как можно точнее. И чтоб завтра – на «почту» за Ведьминым омутом, в старое дупло. Давай…
Якубовский сунул карту за пазуху, раскурил трубку и направился но лесу наискось.
Кирилл кивнул Толе Дунику: пошли.
Кирилл достал под нарами консервную банку с отрезанной крышкой, наполовину наполненную растопленным свиным жиром, зажег матерчатый фитилек и с минуту задумчиво смотрел, как крошечная золотисто-багровая корона окладывает фитилек. В оконную щель землянки дул ветер. Было холодно.
– Танки шли всю ночь, – рассказывал Ивашкевич.
– Сообщили Москве? – взглянул на него Кирилл.
Сообщили. А как же! И самолеты прибыли с запада. Сорок два самолета. Приземлились за городом. Об этом тоже радировали.
– Радировали… – Кирилл забарабанил пальцами по столу. – Так-так… Постой-ка, а число-то сегодня какое? Ну да, шестое же ноября. Значит, радировали. Принимайте, мол, меры, дорогие сограждане, собираются праздник революции вам испортить… – И, помолчав: – Послушай, Гриша. Я думаю ускорить дело. Вполне реально. Отметим и мы праздник Октября, а?
– Что ж, праздник любит фейерверки. – Ивашкевич прикрыл ладонью рот и подбородок, и только по глазам можно было видеть, что он улыбается.
– Праздничный фейерверк, говоришь? – Кирилл поправил зачадивший фитилек, и слабое пламя, потрескивая, выровнялось и отбросило радужный круг на стол.
Вошел Якубовский:
– Карту Петро завтра в дупло положит. – Он стоял у двери. – Алесь, шофер, передал через Петра вот что: на аэродроме завтрашней ночью ждут состав с бензином.
– Состав с бензином? – переспросил Кирилл и взглянул на Ивашкевича. Тот понимающе кивнул. Оба, видно, подумали о самолетах, прилетевших вчера с запада.
– И еще вот: какая-то эсэсовская часть должна проследовать на восток. Два эшелона. – Губы Якубовского тронула ухмылка.
Кирилл заметил это: тот что-то недосказал – что-то несущественное, но все же…
– Давай, давай, – подталкивал Кирилл.
– Петро рассказывал… Ехать с начальством на аэродром должен был шофер-немец. А он, Алесь, взял да с вечера и напоил шофера. Утром тот голову не смог поднять. Ну и пришлось везти начальство ему, Алесю. Там, на аэродроме, про бензин и дознался. И про эсэсовскую часть…
– Все? – Кирилл посмотрел на Якубовского.
– Все.
Якубовский вышел.
– Ясно, – перевел Кирилл глаза на Ивашкевича.
– Вполне, – подтвердил тот.
– Времени немного. Завтра в полдень надо выходить.
Шахоркин мост и Журавлиные кочки – самые подходящие места для взрыва. Шахорка возле железнодорожной станции. «Там уклон, и машинисту никак не остановить поезд, даже если что и заметит, это уж точно», – вспоминает Кирилл. Все утро осматривал он ту выемку и подходы к ней. А Журавлиные кочки в пятнадцати километрах от Шахорки. «Высокая насыпь на повороте, внизу кустарник – во! Он скроет подрывников…» Значит, решено: Шахорка и Журавлиные кочки. Взрывы должны произойти одновременно, в ноль часов двадцать три минуты, когда один состав окажется в выемке возле Шахорки, а другой, по выверенной схеме, выйдет на поворот у Журавлиных кочек.
Все было продумано и предусмотрено, конечно, насколько возможно все предусмотреть на войне.
– А что за карта будет в дупле? – спросил Ивашкевич.
Кирилл рассказал о встрече возле Шахорки с ремонтниками, шедшими без пути-дороги, и о запретах немцев.
– А тут, братец, догадаться несложно: участки те, возле полотна, и лужайки, где не разрешается пасти скот, – минные поля. И предназначены они для таких, как мы. Вот, братец, как иногда выявляются важные штуки! Завтра посмотрим на карту – и нам будет известно, где они, эти минные поля. Уж мы на них не наткнемся.
Фитилек опять черно задышал. Кирилл пальцами снял нагар. Стало немного светлее, и Ивашкевич увидел, какое у Кирилла веселое лицо.
Уже смеркалось, когда они миновали лощину, ту, что возле «почты». Отсюда Ивашкевич, Якубовский и испанец Хусто Лопес – вместе с Кириллом воевали они под Мадридом в тридцать шестом году – направятся к Журавлиным кочкам, а сам Кирилл, Алеша Блинов и Толя Дуник двинутся на север, к Шахоркину мосту.
Кирилл свернул к белевшим поодаль березам, ель с дуплом была не видна и открылась ему, когда подошел совсем близко. Он нащупал в дупле свернутую трубкой карту. Больше там ничего не было. «Значит, все в порядке. Значит, никаких предупреждений, и события произойдут так, как было задумано», – обрадовался Кирилл.
– Видишь? – развернул он карту и показал Ивашкевичу вычерченные и заштрихованные синим карандашом квадратики и прямоугольники.
Они лежали на холодной и сырой траве, лицом вниз.
– Видишь, возле Шахорки, как раз перед ельником и почти до полотна, три квадратика. Три минных поля. С одной и с другой стороны насыпи. И между станцией и лесом тоже. Там, где и показывал седой ремонтник. Соображают немцы, что место это специально для диверсий богом придумано. В общем, здорово получается, – доволен Кирилл.
– Почему же здорово? – не мог Ивашкевич понять. Он достал свою карту и стал переносить на нее синие квадратики и прямоугольники. – Черт-те что… Понапихали по всей дороге мин, почему же здорово?
– Раз тут минные поля, то и не очень охраняют Шахорку. Вот почему здорово. В ельнике выждем, понаблюдаем: подойдет время – проберемся повыше этих квадратиков и ползком по насыпи вернемся к выемке у моста. А у Журавлиных кочек как? Посмотрим давай…
Журавлиные кочки подковой изогнулись внизу, в самом углу карты. А между этой подковой и железной дорогой – заштрихованный прямоугольник. Справа извивалась голубая нитка речушки. Приблизившись к подкове, нитка круто поворачивала обратно.
– Придется перейти речушку вброд и обогнуть минное поле. Иначе не подступиться, – сказал Ивашкевич.
– А после?.. – размышлял Кирилл.
– А после только в этот перелесок кинуться, – ткнул Ивашкевич пальцем в зеленое пятно на карте. – Но сначала метров двести по лугу проползти. Да ничего, на лугу кочки. Вроде укрытия, – пожал он плечами: так сказать, и то хорошо… – Кочки там подходящие, я видел их, когда ходил туда с Якубовским.
– Ладно. На месте еще присмотримся. Будем двигаться, – сказал Кирилл. Все поднялись. – Пошли. Ни пуха ни пера, – махнул он рукой Ивашкевичу.
– И вам ни пуха…
В ноль часов двадцать три минуты все должно быть кончено. «Осталось четыре с половиной часа», – посмотрел Кирилл на светящийся циферблат. Он осторожно раздвинул ветви ельника и всматривался в темноту. Но только темноту и видел. Настороженно прислушивался к каждому шороху. Что-то хрустнуло – треснул сучок: шум был не больший, чем от прошмыгнувшей мыши, но казалось – весь лес загудел, и Кирилл, Блинов и Толя Дуник вздрогнули и повернули голову: опасность? Нервы напряжены до предела, и слух воспринимал все, даже неслышное в обычное время. Минута тревожного выжидания кажется слишком долгой. Нельзя же, в самом деле, за минуту столько передумать, столько страху натерпеться.
«Тш-ш-ш…» Донеслось шарканье сапог по гравию – сначала глухо, потом все явственней и явственней. Сомнения не было: по насыпи шли. Шли от бункера в сторону железнодорожной будки. Кирилл зажал в кулаке колкие и шелковистые еловые крылья и, не дыша, вглядывался – должен же он хоть что-нибудь различить! Но он ничего не различил, только слышал, как, поддетая сапогами, со стеклянным звуком катилась галька с насыпи вниз. «Кажется, трое». Шаги постепенно затихали. Кирилл взглянул на яркие стрелки часов, засек время.
Теперь надо высчитывать минуты и ждать.
«Тш-ш-ш!..» Те же шаги но насыпи. Патруль возвращался. Тридцать восемь минут. «Значит, туда и обратно тридцать восемь минут». Где-то на усохшие листья упала шишка. Кирилл обернулся на звук, и под ногами раздался легкий треск. «А, черт! Место же выбрал травянистое, никаких сучьев не было…»
В эту минуту патруль поравнялся с ельником. До Кирилла донесся встревоженный голос.
– Что говорит? – коснулся Кирилл губами уха Алеши Блинова. Тот знал немецкий язык. – Переведи.
– Там кто-то есть, – шепотом перевел Блинов, – я уловил шорох. Там кто-то есть…
Их обнаружили, это ясно…
Кирилл услышал другой голос.
– Что? Быстрее! – торопил он Блинова.
– Курт, тебе всегда кажется, – шептал тот.
Третий заговорил со смехом.
– Если и есть, – переводил Блинов, – то можно поздравить его со скорым путешествием в царство небесное. Под ногами зажгутся спички, как только попробует перебраться сюда. Без паники, Курт.
Отлегло от сердца.
«Трое, это уже не догадка. Трое». Кирилл слышал их голоса, они шагали к бункеру, в котором – он знал – находилась охрана железной дороги.
Опять ждать… Он услышал, что скрипнул зубами. Это отвлекло его от размышлений, и он заметил, что одной рукой держит оттянутую в сторону ветку, а другой опирается о спину Блинова. Тот лежал лицом к земле.
Ага, снова шаги… Галька слышно сыпалась вниз, гул шагов был тяжелый, наверное, шли уже не трое. Кирилл угадал – сначала прошли те, трое, а за ними следовали еще. Двое. Он понял это по топоту сапог – один ступал грузно, второй семенил часто-часто. «Значит, усилили охрану», – кусал Кирилл губы.
– Хлопцы, внимание! Сейчас, может, придется отбиваться.
Но патруль прошел мимо.
«Хоть и минные поля, а все равно охрану у Шахорки усилили, – размышлял Кирилл. – С чего бы? Нас не обнаружили, это ясно. Конечно, эсэсовская часть, бензин для бомбардировщиков сто́ят усиленной охраны».
Тишину снова прошил четкий переступ десяти солдатских ног. Темнота непроницаемая, ни звезды в небе. Пятеро канули в бездну, и тишина сомкнулась за ними, как вода. «На этот раз сорок две минуты – на четыре минуты больше», – заметил Кирилл.
Он прикидывал в уме, сколько минут должно занять передвижение к мосту и сколько времени понадобится на все остальное. Он даже представил себе, как идут они, трое, как затаиваются у насыпи, пока мимо них пройдет патруль, как закладывают взрывчатку…
– Выходим, – шепотом сказал Кирилл.
Осторожно выбрались из ельника. Но простора по-прежнему не было, все кончалось у самых глаз. Впереди шел Кирилл, за ним Блинов, последним Дуник. Мысленно следовал Кирилл за ремонтниками, которых встретил здесь вчера утром. «Вот тут они повернули, – припоминал он. – Тут вышли на тропу». Он разглядел тропу – она слабо белела в темноте. Вот и кусты. Внезапно позади затрещал автомат. Они припали к земле. Видно, стреляли в ельник. Еще одна короткая очередь – и все стихло. Потревоженный гравий предупреждал, что патруль приближается.
Они лежали в кустах шагах в десяти от насыпи, плотно прикрытые тьмой, и Кирилл благодарно думал теперь об этой темной ночи. Ему казалось, что слышит дыхание немцев, проходивших возле него. Он прижался к земле, напряженными пальцами вцепился в траву, как в детстве, бывало, в гриву коня, чтоб не свалиться. Холодный запах земли бил в нос, заполнил всего, и он стал ее неотъемлемой частью. А немцы все еще шли вдоль кустов и никак не могли пройти расстояние менее чем два метра, которое занимало его измученное тревогой тело.
Кирилл стоял у столба, готовый нажать на спуск автомата. Он повернул голову в сторону железнодорожной будки. Девять минут назад за поворотом стихли шаги пятерых гитлеровцев.
На рельсах, как раз против столба, плашмя лежал Блинов и руками разгребал под шпалами песок, перемешанный с галькой. Острые камешки врезались в ладони, и ладони становились липкими от проступившей крови. Потом пальцы онемели и уже ни к чему не были чувствительны. Он нервничал. Наконец в вырытую ямку положил взрывчатку, присыпал песком и пополз дальше между рельсами, волоча за собой тол. В пальцы снова впивалась боль. Рядом с собой слышал он неровное дыхание ветра. Ветер прохладно касался его вытянутых рук, и тогда боль утихала.
Дуник был внизу, на мосту, переброшенном через стоячее болото, он подкладывал толовые шашки, и это надо было выполнить в четыре минуты. Он не торопился. Самый молодой в отряде – Толе Дунику едва сравнялось двадцать, – крепкий и плотный, как глыба, он еще не представлял себе в полной мере, что такое настоящая опасность. «Плевать! Ничего не случится. Надо сделать честь честью. Плевать! А они – ни в Москву, ни в Берлин!» – Он хмыкнул. Рельсы были настужены полуночным ветром, и, когда руки прикасались к холодной стали, казалось, что они прилипают к ней. Дуник пропустил провод между тесными железными подпорками моста и продел под рельс, потом отмотал немного проволоки, потянул ее за собой, снова ткнул под рельс, еще раз… Привстав на колено, повел вокруг глазами, будто что-нибудь видел, наклонился, нащупал костыль и провод и довольно вздохнул.
– Кажется, все.
Кирилл, Блинов и Толя Дуник сползли с насыпи и снова залегли за кустами. И вовремя! За поворотом по скрежещущему гравию послышались шаги. До того четкие, что заполнили все. «Идут. Только бы не задели провод!» Провод тянулся по бороздке, прорезанной финками и присыпанной землей. «Только бы не задели! Только бы не выдернули чеку из механического взрывателя! Выдернут – тогда все! Заряды соединены детонирующим шнуром и взорвутся мгновенно…»
Прошли. Не задели.
Издалека донесся гудок паровоза. Словно нехотя, с опозданием откликнулся ему лес. Кирилл повернул голову, он хотел определить, как далеко поезд, но ничего не увидел. «Такая тьма, что и солнце утром ее не одолеет».
Он почувствовал локоть Толи, в локте билась дрожь. Кирилл понял: не от страха это – от нетерпения.
Наконец за поворотом блеснул свет, словно занялась слабая заря. Свет паровозных фар, нарастая, устремился в глубину ночи. Дорога теперь ровная, прямая, и ничто не мешало широким, длинным, совсем белым лучам, все сминая, нестись дальше и дальше. Синий блеск рельсов впереди исчезал во тьме, которой лучи еще не достигли. Но через минуту тьма распалась и там, и свет гремел уже почти у самых глаз Кирилла. Фары высветлили все, до самого неба. Показались облака. Они вдруг задвигались, словно свет и гул мчавшегося поезда разбудили их, и лениво потянулись навстречу.
Кирилл удивился спокойствию, которое вдруг охватило его. Он уже видел то, что вот сейчас произойдет.
Паровоз тяжело громыхал на ближних стыках рельсов и катил в Шахоркину выемку. Секунда… Секунда… Секунда… Еще секунда… И Кирилл дернул провод.
Небо загорелось, и тотчас раскололся мир. Кирилл еще не слыхал такого грохота, он придавил его к земле. Шахоркина выемка гремела, как тысяча гроз.
В несколько мгновений небо будто сгорело дотла, и все снова стало черно.
Кирилл, Блинов и Дуник вскочили и, не видя друг друга, побежали.
Они не спустились в ельник. И хорошо. Кирилл услышал, как по ельнику открыли сильный огонь. Конечно же, только там, в чаще, могли скрыться партизаны…
Потом тягучий свист пуль пронесся над ними, над поляной, ушел в сторону и вернулся. И опять, пробежав немного, трое прильнули к земле. «Вперед, хлопцы! Выбираться отсюда…» – задыхался Кирилл. Они ползли по черному пространству, и все в них дрожало и билось. Никогда еще тело их не было таким живым.
Взвились ракеты и выбелили небо и землю. Все вокруг ужасающе приблизилось – насыпь, мост, железнодорожная будка, переезд за ней, даже лес по ту сторону насыпи вплотную подошел к ним. Шахорка, вся в движении, была перед глазами, вагон громоздился на вагон и со скрежетом валился под откос. Они замерли на месте. Но Кириллу казалось, что не улежит. Он не мог понять: это в нем все колотится или то земля передает судорогу Шахорки?..
Наконец зеленоватый свет ракеты иссяк и ненадолго пришло успокоение. То бешеными скачками, то ползком Кирилл, Блинов и Дуник пробирались через поляну, чтоб обогнуть минное поле и войти в лес, выступавший клином впереди. А ноги стали тяжелыми. А до леса так далеко! Поляна, совсем небольшая при свете дня, сейчас растянулась и ей конца нет. Их настигали крики, похожие на вопль и ругань одновременно, в них не было слов, так могли реветь и звери. Лихорадочно бил пулемет. В воздух пронзительно впивались пули. Проклятая поляна, хоть бы чуть больше кустов!..
Они уже достигли опушки, когда в той стороне, где находились Журавлиные кочки, вдруг озарилось полнеба. «Ивашкевич! Ивашкевич!» – застучало в груди. Кирилл коротко засмеялся. Он даже не заметил, что засмеялся, слишком далек был он сейчас от всего, что могло вызвать смех.
– Смотрите, хлопцы, праздничный фейерверк. Да какой! Выходит, и мы как следует отметили седьмое ноября. – Кирилл, не в силах оторваться, радостно смотрел туда, где ночь горела, как солома.
Чувство опасности исчезло. То, что вызывало это чувство – и Шахорка, и все остальное, – было позади, гораздо дальше, чем на самом деле. И связь между ним, Кириллом, и всем этим распалась.
– Постоят теперь самолеты на приколе, – проговорил Блинов. – Бензин горит. Наверное, и Гитлеру в Берлине факел этот виден. Ох и разгорается же!..
Кирилл взглянул на часы – лишь теперь до него дошло, что взрыв на Журавлиных кочках опоздал на двадцать семь минут.
* * *
Под вечер в Синь-озеры прибрел старый лесник. Он торопился и был взволнован. Его небритые щеки подергивались. Левенцов провел лесника в командирскую землянку. На мешке, набитом соломой, укрытый тулупом, весь в поту, лежал Кирилл. Он заболел.
Лесник остановился возле нар. Вдруг отяжелевший, он никак не мог отдышаться после трудной дороги по зимнему лесу.
– Ай не время, товарищ Кирила, – бросил лесник встревоженный взгляд на больного. – Ай не время, – повторил он. – Утром гости прибудут. Мне приказано на досвитку встретить их в урочище. За Черным бродом. Ну там, куда они и собирались.
Кирилл приподнял голову, облизал губы, горячие и шершавые, смятенно вглядывался в лесника – он ли перед ним?
– Утром, говоришь? – спросил Кирилл. Он хотел еще раз услышать его голос, чтоб совсем убедиться, что это лесник, тот самый, которого давно знает.
– Утром, – подтвердил лесник.
– Эх, проклятье! – Кирилл чуть не взвыл от досады. Рука его упала с нар и коснулась холодной земли. «Значит, гаулейтер Фридрих Фенц утром прибудет в Черный брод охотиться на кабанов…»
– Ну, буду возвращаться, – заторопился лесник. Он похлопал варежкой о варежку. – Каб лишние глаза не увидели меня тут… – Уже открыв дверь, напомнил: – Так урочище за Черным бродом.
Кирилл почувствовал, что жар охватил все тело, ослабевшее и тяжелое, и голова снова потянулась вниз, на мешок. Сухо зашуршала солома. «Ай не время, – морщась, как от боли, самому себе сказал Кирилл и шевельнул пересохшим языком. – Да вот еще… Часть отряда, вместе с Ивашкевичем, занята крупной операцией. Вернутся через два дня. Не раньше. Но упустить такой случай… Столько ждал он встречи с гаулейтером! Нет, он не упустит эту возможность. Ни за что!»
Многое было в жизни отряда – и разгром комендатур и постерунков, и взрывы воинских эшелонов, баз, складов, и поимка и отправка в Москву особо важных «языков». Покончить с одним из самых свирепых гитлеровских гаулейтеров – этого ждали тысячи советских людей.
Кирилл обдумывал сложившуюся обстановку. Собственно, обо всем этом размышлял он не раз, и картина нападения на охотящихся генералов и офицеров была ему в общих чертах ясна. Но сейчас, когда это приблизилось, не хватало подробностей. Кирилл перебирал положения, в которых может оказаться, и убеждался, что они и раньше приходили ему в голову. Наконец махнул рукой: на месте будет видней.
– Зови всех, кто остался в лагере, – сказал он Левенцову.
Собрались на пятачке. Небо, наполненное тьмой, лежало на вершинах деревьев. Бойцы стояли точно на дне глубокого и холодного колодца, и над ними висели ледяные капли звезд.
Кирилл вышел из землянки. Узкая полоска света вырвалась из открывшейся двери, как ножом рассекла темноту, давившую со всех сторон, и легла бойцам под ноги. Она погасла прежде, чем Кирилл остановился перед ними.
– Хлопцы, – сказал он и умолк – так трудно было ему говорить. – Дело опасное. Но очень нужное. Операция «Кабан»…
Он рассказал о том, чего до сих пор никто, кроме него, Ивашкевича и лейтенанта Левенцова, не знал, – о готовившемся нападении на Фенца.
– Но сами видите, нас мало. Их будет много. Я не приказываю на этот раз, я спрашиваю: пойдем?
Кто-то переступил с ноги на ногу, кто-то кашлянул, лиц не было видно.
– Как не пойти, если прямо в руки лезут, – услышал он голос Паши. – Самый раз генерала этого прихлопнуть!
– Надо идти, – твердо сказал Захарыч, – надо идти!
– Да, – сказал Халецкий.
Приглушенные, слившиеся голоса соглашались, поддерживали, настаивали: надо идти…
– Нас, правда, маловато…
Кирилл изумленно повернулся на голос.
– Блинов? – удивился он.
– Я.
– А тебе ведь не идти. Ты же знаешь.
– Товарищ командир! – Это был уже не спокойный и ровный голос Блинова. – Разрешите на этот раз идти. Нас же мало осталось, сами говорите. Ходил же на Шахоркин мост. Позвольте, товарищ командир!
Ах, Алеша! Ах, Блинов! Как мог Кирилл усомниться в нем! Он всегда сердился, когда Блинов, радист, просился участвовать в боевых операциях. «А если с тобой что случится в бою, тогда как? Отряд же без тебя – как граната без запала. Брось, Алеша!..» Блинов понимал, что командир прав, но правота эта разрушала его собственную правоту, которую чувствовал в себе, как, наверное, чувствует живой колос налившееся в нем зерно.
– Возьмешь пулемет, – сказал Кирилл.
Жар бросился Кириллу в голову, в сердце, потом, словно поземка побежала по спине, его охватил озноб. Хотелось сесть, хотелось лечь. На лбу выступил обильный пот, широким взмахом ладони стер его, но лоб по-прежнему был мокрый.
– Всем отдыхать! – приказал Кирилл. – В три ноль-ноль выступаем. Коротыш!
– Я! – подбежал к Кириллу Коротыш – прибившийся к отряду тринадцатилетний хлопчик, прозванный так за малый рост.
– Двигай к Сухому логу. Передай, чтоб комиссар вернулся. Там Лещев с группой и без него справится. Повтори, что я сказал.
Коротыш повторил.
– Одна нога здесь, другая там. Ясно?
– Ясно.
Кирилл повернулся и шаткой походкой направился в землянку. «В три ноль-ноль, – подумал он. – Ивашкевич успеет вернуться».
В три ноль-ноль мир казался огромной черной пещерой, только березы, словно белые свечки, проступали, почти нетронутые темнотой. А мороз такой, что стволы трещат. Постепенно лес редел, и там, где деревья были реже, ветер настроил длинные высокие наметы, они лежали спокойные и пышные, их надо было обходить.
– Столько лишнего из-за этого шагать! – сказал кто-то, ступавший рядом с Кириллом.
– У зимы, братец, дороги кривые, – откликнулся он.
Кирилл чувствовал, как борются в нем жар и озноб.
Показалась опушка. За опушкой проступал день. Но здесь, в лесу, еще клубились остатки ночи. Впереди, как белые скирды, стояли сугробы. Еще ни одного следа на сверкающей белизне – ни птицы, ни зверя, ни человека.
Потом в высоком небе, затянутом синим льдом, показалось багровое дымное солнце, и воздух и снег стали малиновыми. Словно бьющие из-под снега лучи, вспыхнули молодые сосенки. У ног зажигались мгновенные искристые огоньки, и можно было рассмотреть каждую снежинку в отдельности – сухую, звездчатую.
Здесь было место засады.
В белых маскировочных халатах врылись бойцы в снег, словно растворились в нем. Высокий кустарник отделял их от большака, покрытого, как голубоватой жестью, передувами. По ту сторону дороги виднелся сосняк. Сосны гордо держали свои бело-розовые купола и отбрасывали на снег четкие черные тени, будто траншеи тянулись от сосен.
День выдался ясный, ветер раздувал серебряный огонь мороза. Мороз пробирал до костей. С трудом шевелили люди задубевшими пальцами в рукавицах. Из глаз выступали слезы и тут же, не успев скатиться, замерзали. Стужа забивала дыхание, игольчатый иней белым венчиком обметал окаменевшие рты. Потому, наверное, и казалось, что лежат долго, слишком долго…
А может, лесник ошибся?
Наконец вдалеке показались всадники, те, которых они ждали. Копыта слышно постукивали о смороженный снег, поднимая белую пыль и отбрасывая ее назад. Затем по большаку поплыли устланные коврами и дохами сани, много саней; в них, развалясь, сидели генералы и офицеры. Бойцы хорошо видели их осанистые фигуры, протянутые вперед ноги, покрытые пледами, даже струйки пара, выбивавшиеся из-под меховых воротников, в которые генералы уронили подбородки.
Вот-вот командир даст сигнал…
Но сигнала не было. Всадники и сани шумно прокатили мимо.
«Рыба крупная, – размышлял Кирилл, – и сети надо расставить разумно. Когда будут возвращаться с охоты, вот тогда…»
И опять мучительно долго тянулось время. По очереди выбегали в лес погреться. И снова – лежать, лежать, терпеливо ожидая. Кириллу казалось, что и сосны по ту сторону дороги окоченели: стволы их были уже не светло-ржавого цвета, а какие-то сизые. Тени удлинялись и удлинялись, и давно пересекли большак, и ползли дальше. Кирилл, чтобы отвлечься, стал следить за ними, он ждал, пока тени дотянутся до кустарника, потом до того сугроба, потом вон до того перемета у елей, – это шло время. «Самое неприятное, в конце концов, не опасность, которая подстерегает тебя, а ожидание этой опасности, – переживал Кирилл. – Это расслабляет волю, внушает страх и еще черт знает что!..»
Смеркалось, когда послышались пьяные веселые голоса, – должно быть, гитлеровцы удачно поохотились. Все ближе и ближе голоса, все отчетливее конский топот, скрип полозьев.
Мимо Ивашкевича и Хусто, лежавших в начале цепи, проскользнули первые сани, и вторые, и третьи, и четвертые. Приблизились пятые сани, высокие и широкие, в них развалился генерал, рядом с ним – два офицера. В ногах генерала сидит собака. «Сани-козырь», – понял Ивашкевич. Он увидел: собака подняла голову и насторожилась. Ивашкевич перестал дышать. Вдруг залает? А сигнала нет. Открыть огонь должен Блинов, как только до него дойдут передние сани. Блинов с пулеметом укрылся под высоким кустом в самом конце линии.
Потом сани эти шли мимо Халецкого и Захарыча, мимо Михася и Натана, мимо Толи Дуника, подходили к середине цепи – там лежали Кирилл, Коротыш, Тюлькин. Сани с собакой плыли дальше.
Дальше были Левенцов и Паша. Собака поводила ушами. Вот кинется!.. «Эх», – проглотил Паша тихий стон нетерпения. Левенцову показалось, что тот чуточку улыбается – улыбка выражала презрение к страху. Левенцов знал: острая опасность зажигала неистового Пашу, и он ощущал тогда подъем сил, желанную напряженность нервов.
Немцы, радостно-возбужденные, не заметили, что собака заволновалась, и продолжали путь…
Пулемет застучал настойчиво и гулко. Кирилл вздрогнул, как от чего-то внезапного, будто не он только что подал сигнал и ожидал этого. В сознание врезалось: пулеметная очередь. И пулеметная очередь прозвучала, как голос самого Блинова, словно это он, захлебываясь, во все горло грохотал: та-та-та-та-та… В то же мгновение Кирилл услышал, что из кустарника справа, пулемету в лад, густо откликнулись автоматы, это ударили Ивашкевич и Хусто. «Задним уже не повернуть обратно…» А в упор палили Халецкий, Захарыч и еще Михась и Натан. Автоматными очередями Толя Дуник, Левенцов и Паша отрезали дорогу передним. «Хорошо начали…»
Кирилл и не заметил, как из глубины леса надвинулся мрак и сгладил все, что полчаса назад делало сосны соснами, кусты кустами, сугробы сугробами, – все пропало, только черная пустота на пепельном снегу.
Ярко взлетела ракета, вычерчивая в темной высоте бледно-зеленую дугу, и небо залилось лунным светом, и верхушки сосен, и снег на них. Свет этот, как из бездны, выхватил осатанелых лошадей, разрывавших постромки. Лошади вздымались на дыбы и, выворачивая оглобли, опрокидывали сани и грузно валились на большак. Судорожно брыкали они в воздухе ногами, будто искали опору, чтобы уцепиться и встать. Немцы неуклюже выскакивали из саней и в замешательстве бросались к сосняку. Все пришло в яростное движение, и все это виделось Кириллу одну минуту, может быть, полторы, пока ракета стояла в воздухе. «Началось как надо», – билось сердце.
