Текст книги "Букварь"

Автор книги: Владимир Лорченков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

Гармония

– Что есть гармония?

Учитель отнял пятку от носа, и положил ее себе на затылок. Все пятьдесят учеников

заерзали на своих ковриках, пытаясь повторить этот подвиг. Сверху они были похожи

на стайку муравьев, пострадавших в результате газовой атаки и потерявших

ориентацию и способность контролировать конечности. Многие, не удержавшись,

падали. Учитель тихо дышал через нос, и глядел куда-то в пространство. Ира

равновесие удержала, но все-таки мышцу потянула, и тихо охнула. Но, видно,

недостаточно тихо. Учитель зыркнул на нее осуждающе, и стал медленно, – будто

гвозди вбивал, – проговаривать.

– Когда жизнь человека течет в совершенной гармонии, – когда он произнес эту

фразу, в зале заиграла музыка, – это означает, с точки зрения Аюрведы… Что это

означает, Ира?

– Это, – пытаясь дышать как можно естественнее, ответила Ира, – означает, что

жизнь естественно выражает себя через гармонично функционирующие Вату, Питту и

Капху…

Когда зал для занятий йогой и беседы их преподавателя с учениками увидала и

послушала мать Ирины, – пожилая, суровая женщина с 9 классами образования, – то

решила было, что дочь попала в лапы сектантов. Больших трудов и много энергии, – а

особенно энергии Агни, – стоило Ире объяснить матери, что йога, это спорт такой. Ну,

а то, что еще и лекции читают со словами непонятными, так это всегда и везде бывает.

– Даже борец Карелин, – обиженно объясняла Ира, когда они в ее просторной

однокомнатной квартире пили чай перед сном, – пишет диссертацию на тему

"Физические нагрузки как средство предотвращения изнашиваемости мышечных

тканей". Ну, или что-то в этом роде. У нас тоже самое, просто спорт иностранный,

поэтому термины заимствованные.

– Чего? – не понимала мать.

– Ну, – страдала Ира, – спорт иностранный, значит, и приемы по-иностранному

называются. Не "Голова за спину, ноги к пояснице" а, к примеру, "Аюга-веды-пракити-

викрити".

– Как-как?

– "Аюга-веды-пракити-викрити".

– И что это значит?

– То и значит, – злилась Ира. – "Голова за спину, ноги к пояснице".

– Понятно, – деликатно соглашалась мать, и осторожно, как ей казалось, подходила

к главной теме разговора, ради которого из села и приехала, – а ты дочь, случайно,

замуж не собираешься?

Ира тяжело вздыхала, и шла в ванную, снимать с себя красивое ожерелье, подаренное

матерью на 16-летие. Украшение это она очень любила и носила его практически

постоянно. Пальцы Иры, когда она сдвигала застежку, чуть дрожали. Вечный дурацкий

вопрос матери…

Правда, вопрос был, – и раздосадованная Ира не могла этого не признать, – довольно

актуальный. Проблема была даже не в замужестве. Она, 32-летняя консультант по

дизайну, довольно высокооплачиваемая, жила без мужчины. Некоторое время назад

Ирина решила, что дело в полноте, хотя при своих метре шестидесяти весила

пятьдесят два, что многие мужчины находили вполне нормальным. Волосы у нее были

мягкие, глаза – зеленые, грудь – упругая, и в постели она была очень даже.

Чего уж там, она была красива.

Опять же, это не сама Ира придумала, это мужчины находили. Но между словом

"находили" и непосредственным переходом к делу – такая большая разница… Нет, раз-

другой в месяц какой – никакой мужчина да перепадал, но ах, как этого было

недостаточно…

Ира подумала, что вся ее жизнь, по сути, есть не что иное, как забавная

(исключительно для юмориста, который ее читает) сценка из омерзительной передачи

"Аншлаг". Которую так любит смотреть по вечерам мать, когда приезжает из села в

Кишинев погостить у дочери.

Дешевые страстишка, дешевая проблема…

Ира вытерла слезу, и умылась. Почистила зубы, и стала собираться на работу. А после

нее, не заходя домой, отправилась на тренировку по йоге. Этим спортом она занялась,

когда решила, что все дело в весе, и надо похудеть. Когда оказалось, что вес в полном

порядке, и худеть не нужно, без ежевечерних занятий в спортзале городской школы

Ира уже не могла…

Учитель положил на затылок обе пятки, и закачался. Зал горестно вздохнул: ученикам

необходимо было повторять все движения. Ира сумела таки закинуть пятки за голову, -

йогой она занималась уже год, растяжка соответствовала, – и почувствовала вдруг, что

немножко возбудилась…

– Вата, – продолжила она, чтобы отвлечься, – дает энтузиазм, уравновешенный

вдох и выдох, правильно развитые ткани тела и чистые выведения отходов…

– Питта? – спрашивал довольный учитель.

– Питта дает хорошее зрение, пищеварение, телосложение, естественные чувства

жажды и голода, мягкость тела, сияние глаз и кожи, хорошее настроение и

пробужденный интеллект.

– Наконец, Капха…

– Капха, – припомнила Ира, – дает маслянистость в теле и связанность его частей,

твердость и тяжесть тела, потенцию, силу, выдержку, сдержанность и отсутствие

жадности.

Учитель довольно кивнул. Те, кто попытались кивнуть вслед за ним, смешно попадали

лицами в коврики, и без посторонней помощь встать уже не смогли. Ноги

придавливали голову. А поскольку до конца занятий помогать кому либо было

запрещено, бедняги просто валялись в неудобной позе. К счастью, занятия уже

заканчивались.

– Да, – учитель, наконец, сел как нормальный человек, кивком разрешил поднять

тех, кто сам подняться не смог. – Спасибо вам. Ирина. Вот что есть гармония, и вот, что

дает нам занятия йогой. На сегодня все. Всем спасибо.

Вечером, возвращаясь домой через парк Пушкина прямо навстречу ехидному

ноябрьскому ветру, Ира думала о том, что Гармония, возможно, это не только Капха,

Питта, и Вата. Что Гармония это имя прекрасной женщины. Дочери Арея и Афродиты,

супруги Кадма, который подарил ей на свадьбу ожерелье, приносившее Гармонии одни

несчастья. А еще гармония, – стискивала Ира посиневшие на ветру губы, – это

сочетание цветных поверхностей, приятно воздействующих на глаз. А еще…

Определений было жуть как много. И перечислять их Ира, – выпускница двух вузов, -

могла бы долго.

В подъезде, как обычно, была не заперта железная дверь с кодовым замком. Ира

выругалась про себя, захлопнула дверь, и поднялась на третий этаж. Лифтом она не

пользовалась. Не потому, чтобы она чего-то боялась, – в конце концов, в тридцать лет

комплексы старой девы женщин еще не постигают, – просто предпочитала подвижный

образ жизни. У двери квартиры Ира вдруг остановилась на несколько минут. Просто

стояла и думала: а вдруг это все ее ожерелье? Вдруг оно, как у той самой мифической

Гармонии, заколдованно? Вдруг?.. В общем, мрачно пофантазировала, а потом

встряхнула головой, и вошла в дом.

Мысли о том, что ей не везет из-за ожерелья, потом приходили ей в голову, но как-то

редко. Последний раз – когда Ира отпраздновала свое сорокалетие, и бросила работу в

дизайнерской конторе, чтобы полностью посвятить себя йоге. Ира понимала, что все

это суеверие, и вряд ли что-то в ее жизни изменится, если она вдруг перестанет носить

старое ожерелье. Тем не менее…

Украшение было, хоть и любимым, но недорогим. Может, поэтому Ира решилась его

выбросить.

И через две недели вышла замуж за учителя йоги.

Дамба

Дамба у водохранилища Гидигич построена была в 1946 году, спустя год после

разгрома немецко-фашистской Германии и ее сателлитов. Что и было, – не победа, а

строительство, – отмечено праздничным салютом, устроенным в селе Гидигич

(одноименном водохранилищу) артиллеристами. Часть их была расквартирована в

поселке временно, военные даже и не пытались обживаться, но глава местной

администрации Василий Руснак общий язык с ними нашел. Потому, когда он попросил

командира артиллеристов помочь устроить праздник для местного населения,

начальник военных, старенький, седой майор не стал отказывать. И вечером, после

торжественного открытия дамбы, над Гидигичем в первый, – слава Богу, не в

последний, – раз поднялись в небо снаряды салюта. И разорвались они, и осветили

синюшное небо над поселком, и расцветили сумерки желтыми, зелеными и

оранжевыми огнями. А куски парашютной ткани, на которых медленно спускаются с

неба осветительные снаряды, местные пацаны еще не один год собирали. И матери

шили мальчикам из этой прочной и легкой ткани, – чистый шелк, пропитанный чем-то

секретным, – шейные платки.

Но это было позже. А 23 августа 1946 года седенький майор артиллерии, Петр Иванов,

чистый русак, со слезами глядел на салют, который устроили его молодцы для

освобожденных молдаван, и вспоминал дом. Вернее, дом, которого уже не было: семью

Петра Георгиевича немцы расстреляли в 1942 году. И ладно бы еще жену, – сварливую,

легкомысленную женщину, с которой Петр все равно собрался разводиться, да война

настала, – но еще и двух сыновей. Оттого на груди майора всегда была печать, снять

которую никто не мог, и губы его не улыбались. Артиллерист поежился, и накинул на

плечи худенькую шинель. Август 46-го года выдался холодным.

Холода, впрочем, не мешали местным жителям второй раз в этом году ловить судака,

который на Гидигиче идет на мелкую рыбешку в августе и в мае, когда цветет акация.

Ловить рыбу в этом водохранилище, вырытом всего за пару месяцев, было запрещено, -

ее запустили уже большой для высокого начальства, которое ожидалось чуть позже, -

но майор Иванов на нарушения смотрел сквозь пальцы. Уж очень нравилось ему

глядеть на берег свежевырытого котлована, заполненного водой, и окруженного

удочками, как глаз поверху – ресницами.

– Спасибо тебе, Петро, – густым басом прогудел глава местной администрации

Василий Руснак, – за понимание, за помощь. Людям сейчас тяжело. Людям праздник

нужен.

– Брось, Вася, – махнул рукой Петр, – разве советский артиллерист не поможет

советскому колхознику?!

– Знаю, – глотнул едкого дыма махорки Василий, и скупо улыбнулся, – что тебя за

это по голове не погладят. Ну, да председатель колхоза Василий Руснак тебя, друже,

всегда прикроет. О салюте и не узнает никто. А если и узнают, объясним начальству.

– Да все в порядке, друг, – смущенно ответил Петр, – не стоит оно тех

благодарностей. Что ты, как граф на балу, ими рассыпаешься…

После чего закурил "Беломорину", и, прищурившись, выпустил дым. Мужчины

посидели на корточках, прислушиваясь к радостным голосам танцевавшей молодежи.

Вдалеке послышался всплеск. Слышно было, судак играет…

Утром за майором артиллерии Петром Ивановым приехали из "особого" отдела, увезли

в Кишинев, где судили, и на третий день расстреляли. В обвинении было сказано: "За

развертывание боевой части в мирное время без приказа вышестоящего начальства… За

стрельбу боевыми…По сообщению местных жителей..". Кто написал донос на

расстрелянного майора, стало известно только в 199о году, когда демонстранты

разгромили здание МВД, и выбросили на улицы архивы.

Иудой оказался глава местной администрации Василий Руснак.

Как он сам позже, на смертном одре, признался зятю, Георгице Йову, заложил он

майора не по злому умыслу. Просто через два дня после открытия дамбы в Гидигич

должно было прибыть руководство республики. В программе пребывания гостей был и

пункт "рыбалка". К сожалению, всю рыбу, которую запустили в водохранилище для

начальства, выловили сельчане. Запретить им это Василий просто не мог: в 46 году в

Молдавии свирепствовал голод. И вот, Василий специально попросил артиллеристов

устроить салют, чтобы написать потом донос на майора, и заодно обвинить его в том,

что его солдаты и рыбу глушили. Время было смутное. Разбираться никто не стал, и

Петр Иванов лег костьми в расстрельном подвале НКВД, что у кладбища Армянского.

Так седенький майор Петров выкупил ценой себя полторы тысячи жизней жителей

Гидигича. И, конечно, жизнь самого Василий Руснака. Но не душу. Потому что Руснак,

плакавший перед смертью, и рассказавший зятю красивую историю о том, как он не

мог не пожертвовать другом майором, не рассказал одного.

В пункте доноса было обвинение в краже средств, предназначенных для строительства

дамбы.

Деньги на самом деле украл Василий, потому дамба получилась не прочной. И селяне,

занятые на строительстве дамбы, получили за работу в 1947 году не по 300 рублей, как

им обещал председатель, а по 100. Из-за этого даже старик Пынтя, потрясая вилами у

председателева дома, кричал:

– Горе вам, богатые, ибо плата, удержанная вами работникам, вопиет, и поля ваши

вопиют, и вот, гнев Божий настает, и срежет вас серпом острым!!!

Само собой, Пынтю расстреляли, после чего недовольных в поселке не осталось.

Водохранилище постепенно обрастало с берегов ивами и травами, рощицами, и

душистым вереском. Зеленело и цвело, как молодая перспективная республика -

Молдавская СССР, – как сады ее, и колхозы, и пашни. Стрекозы скользили по

зеркальной глади Гидигича, плотва шастала у камышовых зарослей, судаки шныряли в

глубине у дамбы… Покоем и силой дышал Гидигич – водохранилище протяженностью

30 километров, и шириной в 15 километров. Воды, – с гордостью говорили

экскурсоводы гостям из братских республик, – в этом водохранилище хватит на то,

чтобы затопить Кишинев. А ведь это большой и развивающийся город. Ног вы не

беспокойтесь. Сила стихии прочно окольцована берегами и дамбой, выстроенной

советскими тружениками в рекордные сроки.

И только редкие утопленники, которых течение волокло по дну к основанию дамбы,

могли видеть: основание ее разрушается. И зыбко оно, как богатство, которое Бог вот-

вот пожнет острым серпом.

Дочь иуды, председателя колхоза Гидигич Василий Руснака, Мария Руснак, замуж

должна была выйти в 1978 году, 20 октября. Потому 19 октября она с женихом,

перспективным кишиневским инженером, приехавшим в МССР по распределению,

Никитой Зверевым, пошла в поле, набрать цветов для венка.

– Ты погляди, милая, – поправлял очки в роговой оправе импозантный Никита, и

Мария со стыдом чувствовала, как в паху у нее намокает, – какой размах… И это только

лопатами да кирками. Каковы, черти! Гвозди бы делать из этих людей! Вот что значит,

наша, Советская власть…

Мария опускала глаза. Во всем этом она, – студентка филфака МолдГУ, – не

разбиралась. Девушка просто хотела замуж, чтобы растить детей и слушаться мужа.

Она и учиться-то поехала только чтобы мужа себе в городе найти. Замуж Мария очень

хотела. В общежитии она то и дело падала в обморок, и чувствовала порой в себе жар,

что врач "Скорой", приехавший по вызову, объяснил коротко и грубо. "Жеребца тебе

надо, кобылка". И жеребец нашелся. Да еще какой… Никита, хоть с виду и был

мужчиной субтильным, мог делать это по шесть раз на дню. И порядочным оказался,

жениться вот собираются.

– Эта дамба, – восторженно сказал Никита, – такая же прочная и нерушимая, как

наша любовь!

Мария улыбнулась, почувствовала себя счастливой, и решила: да, любовь наша это

дамба. Прочная, на века. И пусть отец ворчит, и говорит, что она за Никиту

выскакивает, лишь бы в постели резвиться, пусть. Любовь их построена прочно.

Никита снова поправил очки, и повернулся к дамбе спиной. Тут-то Мария и увидала

трещину, из которой тоненькой струйкой сильно забила вода… Никита увидел лицо

невесты, обернулся, и бросился к дыре, заткнуть ее ладонью. В это время из дамбы

рвануло еще несколько ручейков.

– Беги, любимая, – крикнул Никита, пытаясь заткнуть дыры еще и ногами, – беги!

Мария покорно улыбнулась, подошла к дамбе, и прислонилась спиной к одной, самой

большой дыре…

Об этом случае позже писали в газете "Комсомолец Молдавии". Статья называлась

"Герои нашего времени". Молодые люди сдерживали своими телами напор воды из

трещин до самого вечера. Никита поседел, и спустя год покончил с собой от тоски,

потому что Мария погибла. Слишком уж велика была сила давления воды на хрупкое

девичье тело. После трагической гибели дочери и ее жениха председатель местного

колхоза Василий Руснак, не без оснований считавший себя виновником всего

случившегося, выпил литр средства для мытья окон, и умер в страшных мучениях.

Перед смертью он рассказал обо всем мужу своей старшей дочери, Натальи.

А когда в поселке Гидигич читали статью о влюбленных, то все плакали. Там было

написано: "Дамба Гидигича выстояла благодаря любви Никиты и Марии. Говорят,

дамба была непрочна. Нет. Дамба была прочна".

И потом, после чего уж все рыдали взахлеб:

"Любовь скрепила ее прочнее цемента".

Дамбу отреставрировали, и прямо возле нее похоронили, под прекрасной надгробной

плитой, Марию Руснак и, через год, Никиту Зверева. Очень часто здесь сидят

влюбленные парочки, из уст в уста передающие историю о юноше и девушке, спасших

ценой собственных жизней город Кишинев. Иногда влюбленные часто мечтают о том,

что дамба снова даст течь, и они тоже спасут город, но, конечно, оба выживут и будут

счастливы. Они подходят к дамбе, – теперь она бетонная, – и гладят ее шероховатую

поверхность.

Но дамба всегда сухая.

Егерь

Дикая охота короля Стаха держала в страхе молдавское село Калараш больше

четырехсот лет.

– Место это проклятое, – честно предупреждали покупателя каларашские

домопродавцы, – знайте, если что…

Признавались они не из честности, а просто потому, что дикую охоту короля Стаха

скрыть было нельзя. И каждый, кто только подъезжал к Каларашу, уже ежился, и с

тревогой глядел на краснеющее над соломенными крышами закатное небо. Дикая охота

короля Стаха не пропала даже после того, как человечество познало прогресс. Дикая

охота короля Стаха мчалась в лесах под Каларашом, даже когда над верхушками

деревьев пролетел первый аэроплан Бессарабии, управляемый сыном еврейского купца

Аарона Шмоиля. Дикая охота короля Стаха неслась, гикая и визжа, как тысяча чертей, -

а там, говорили очевидцы, и была тысяча чертей, – даже когда в Калараше рвались

снаряды, и из села, ставшего к середине 20 века городом, советские военные выбивали

немцев, и наоборот. Дикая охота короля Стаха вытаптывала поля, сбрызнутые

купоросом, дикая охота короля Стаха похищала пригожих селянок прямо с тропинки,

где встречала этих селянок, и не возвращала их никогда…

В общем, дикая охота короля Стаха была проклятьем Каларашского района.

– Проклятье Калараша, – сказал старенький и слепой Мойше Шмоиль, когда-то

первым из бессарабцев пролетевший над краем в аэроплане, – это дикая охота короля

Стаха…

Напротив маленького, будто гном, еврея, сидел усатый молодой гигант со смешно

вздернутым носом. Старшина милиции, рослый белорус Тимофей Лорченков,

оставшийся в Молдавии после того, как был ранен в боях под Кишиневом в 1944 году,

демобилизовавшийся и призванный во внутренние органы, пил чай. Делал он это, в

отличие от многих своих коллег, аккуратно и не шумно. Видно, кровь сказывалась.

Несмотря на то, что писал в графе "происхождение" Тимофей всегда "потомственный

рабочий", мать его была польской дворянкой захудалого рода Шафранских. Об этом

старшина никому не рассказывал, намекнул только маленькому еврею из Калараша, что

у него, Тимофея Лорченкова, есть далекие польские корни. Рабочие, конечно.

– Рабочие, – недоверчиво смерил взглядом голубоглазого белоруса чудом

выживший при немцах Мойше, – ну, пусть будут рабочие…

Встреча между старшиной милиции, присланным раз и навсегда разобраться с какой-то

там "дикой охотой короля Стаха" (какие-то местные суеверия, морщась, сказал

начальник Тимофея, ты там разберись…) и Мойше Шмоилем проходила, как пишут в

газетах, в обстановке секретности. Все знали, что Мойше был сыном купца, но

красные его не расстреляли, потому что чудаковатый еврей еще до революции, после

смерти батюшки, деньги раздал нищим. Но все-таки Мойше был сыном купца. И

встречаться с ним старшина советской молдавской милиции должен был тайком.

Избежать встречи не получалось: Мойше был образованный старожил Калараша, и

знал о дикой охоте короля Стаха все.

– В 1346 году, – объяснял он Тимофею, – когда эта земля, я говорю о Молдавии,

принадлежала королевству Польскому, здесь проезжал король Стах. В Калараше он

остановился буквально на денек, чтобы передохнуть. А целью его поездки было

побережье Черного моря….

Ну, а чтобы королю не было скучно, пусть даже он и отдыхал, местные дворяне

решили устроить для короля охоту. Ведь в 14 веке здесь были на пашни, как сейчас, а

дикие леса. Кодры. Стах с удовольствием согласился. Он, и человек 50 его знати,

поехали в лес, и стали загонять зубра. Но когда король увлекся охотой, его фаворитка,

подкупленная изменником, пронзила Стаха кинжалом, и отрезал у мертвого короля

голову. Из 50 человек тридцать оказались заговорщиками. Они перебили оставшихся

20 преданных вельмож Стаха, и покинула Калараш. А король Стах и 20 его верных

слуг с тех пор несутся по лесам Кодр, убивая всех, кто попадется им на пути. Они

мстят всему человечеству за измену. Женщин убивают, потому что в каждой из них

Стаху мерещится изменница, а мужчин – за то, что не знают, где ее, изменницу, искать.

И исчезнет дикая охота короля Стаха только после того, как найдется смельчак, что

возьмет себе в жены изменницу короля…

– Глупости какие, – вежливо сказал Тимофей Лорченков, отставил чашку, и встал. -

Но за чай спасибо. Я все-таки думаю, что в лесу орудует шайка кулаков и фашистских

оборотней. А легендой про этого Стаха они пользуются, как прикрытием. Ну, мы

разберемся… Вы, дедушка, не волнуйтесь.

– Я не дедушка, – проскрипел беззубый Мойше, – не дедушка. Мне в будущем году

50 лет стукнет…

Тимофей Лорченков взглянул на семидесятилетнее лицо Мойше, – единственного еврея

Калараша, из 40 тысяч выжившего при румынах, – и передумал спрашивать еще что-то.

Просто выложил из кармана шинели буханку хлеба, – свое довольствие на день, – и

молча отдал еврею. Тот, прикрыв глаза, что-то бормотал, и старшина стал собираться.

– У вас, – не открывая глаз, сказал еврей, – доброе сердце, старшина.

– Нет, – подумав, намотал портянку и надел сапог Тимофей, – я не жалостливый.

Просто порядок люблю.

– Вы бы смогли пожертвовать жизнью ради любви? Ради женщины? – спросил

Мойше, и голова у него затряслась еще сильнее.

– Нет, – просто и четко ответил старшина. – Блажь все это. Старорежимная блажь.

Жизнью, товарищ Мойше, надо жертвовать за счастье людей. За справедливость. Вот

за это – пожалуйста. Берите.

– Ясно, – попытался кивнуть Мойше, но не смог, потому что голова у него будто

прыгала.

Старшина обулся, постоял немного, и неожиданно мягко спросил:

– Как вы выжили, Мойше?

– Мы, – так же просто, как ему чуть раньше старшина, ответил еврей старшине, -

прятались в подвале. Я и еще десять человек. Двое молдаване. Коммунисты, что ли.

Одна девушка. Признаю, она мне нравилась. Очень. Более того, я был в нее влюблен.

Да и сейчас влюблен. Родственников у меня нет. А деньги, признаюсь, были. Я в 17-м

не все роздал.

– Зачем вам в подвале деньги-то нужны были?

– Я платил за каждый день за каждого человека. А когда денег стало меньше,

платил сначала за девятерых, потом за восьмерых… Ну, и так до конца, когда денег

только на одного хватало.

– То есть, хозяин дома вас обманул? – уточнил старшина.

– Нет, – удивился еврей, – почему обманул? Он все делал по договору.

– Фамилия? – спросил старшина.

– Шмоиль, – растерянно ответил еврей.

– Не ваша, – улыбнулся старшина, – хозяина дома?

– Титулеску, – сказал еврей, и заплакал. – Вы бы видели, как она плакала, когда он

сказал, что к ней пришла подружка, и просит выйти в дом, поговорить. А она ведь все

понимала. Знала, что тех, за кого не платят, выдают. Вы бы видели. Как она… Как

смотрела… На…

Еврей захлебнулся в рыданиях. Старшина кивнул, и похлопал его по плечу:

– Вот за то, чтобы такого больше никогда не было, мы, советские милиционеры, и

готовы жертвовать жизнью. Спокойной ночи, Мойше.

На следующий вечер старшина советской молдавской милиции Тимофей Лорченков,

расстрелял за селом кулака Титулеску. Потом, припрятав под сеном в телеге винтовку,

два обреза, и револьвер, поехал в лес. Форму, так хорошо оттенявшую его синие глаза,

он не надел. За свои 28 лет двухметровый старшина не выпил и стакана водки, и ни

разу не курил. Потому сердце его билось ровно, и был старшина весел. До самого

поворота в лес.

– Дяденька, – вышла на поворот девчушка лет семнадцати, местная, судя по всему,

– не подвезете до Пырлицы?

– Садись, – недовольно ответил Тимофей, – только по быстрому, тороплюсь я. Как

звать-то тебя?

– Ирина, а фамилия моя будет Пяст. Из поляков мы.

Тимофей подумал, что, когда встретится с шайкой, выдающей себя за "охоту короля

Стаха", спрячет девушку в сене, пока с бандитами разберется. А в том, что разберется,

старшина не сомневался. Потому, когда повозка была уже в лесу, на узкой дороге, и в

километре от них послышался шальной свист, Тимофей не испугался. Спросил лишь:

– Парни, небось, местные озоруют?

– Ой, – прикрыла лицо руками девушка, – нет, дяденька, то не парни. То дикая

охота короля Стаха!

Тимофей Лорченков улыбнулся, и на всякий случай вынул из кармана пистолет. В это

время из-за дерева появился конь, вставший на дыбы, и безголовый всадник

прокричал:

– Выдай нам эту девушку, мужлан, и ступай с миром. Я, король Стах, хочу

покарать изменницу.

Вслед за ним появились и другие всадники. Глядя на них, Тимофей Лорченков понял,

что легенда о дикой охоте короля Стаха – не сказки, записанные в хрониках

фольклорного отдела Национального архива МССР, а быль. Всадники светились

желтым, нехорошим, светом. И были кто без головы, кто без руки, а у кого зубы

торчали на полметра вперед…

Но в 1944 году, во время Ясско-Кишиневской операции, лейтенант черноморской

морской пехоты Тимофей Лорченков видел вещи и пострашнее.

– Отдай девушку, – верещали мертвяки, – отдай ее и сту…

Старшина хладнокровно выстрелил в коня, бросил в упавшего всадника гранату,

соскочил с телеги, и перевернул ее, защитив девушку. Сам перебежал за дуб, и открыл

меткий огонь по противнику. Когда патроны кончились, пришлось применить кое какие

приемы самбо.

Спустя двадцать минут с легендарной дикой охотой короля Стаха было покончено.

И сам король, и двадцать его приближенных, наконец-то умерли навсегда. Девушка

Ирина и впрямь оказалась той самой наложницей Стаха, что предала его. В ходе

короткого допроса Ирина показала следующее:

– Мне 15 лет было, когда он меня у папеньки-крестьянина купил. Не любила я его

никогда. А он еще дрался, и пьяный постоянно ночевать приходил, бугай этакий! Вот я,

когда мне кошелек золотых дали, и убила его. О чем не жалею. И хвати мне ухо

выкручивать, дяденька, больно же, ай!

Через год Тимофей и Анна поженились. Несмотря на разницу в возрасте, жили хорошо

и счастливо. Вскоре после свадьбы Тимофей уволился из милиции.

Устроился егерем.