355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Владимир Шигин » Битва за Дарданеллы » Текст книги (страница 8)
Битва за Дарданеллы
  • Текст добавлен: 12 октября 2016, 05:10

Текст книги "Битва за Дарданеллы"


Автор книги: Владимир Шигин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 34 страниц)

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Большая европейская политика в те дни совершала новый головокружительный поворот. Померившись силой на полях войны, Париж и Петербург определили себе новую арену непрекращающегося соперничества. Этой ареной предстояло стать Адриатике. Из вспомогательной силы сенявинская эскадра в надвигающемся противоборстве внезапно становилась силой решающей. Именно Сенявину, по замыслу императора Александра, предстояло избавить общественность от аустерлицкого синдрома. Ныне России, как никогда ранее, нужны были победы. Их ждали в Петербурге от Сенявина. Для французского императора контроль над Адриатикой, помимо всех выгод, был еще и делом чести. О владении здешними берегами Наполеон мечтал еще в Египетском походе, для этого захватывал Ионические острова и Корфу. Тогда его затея провалилась – Ушаков отнял все завоеванное и вышвырнул французов прочь. Теперь же, когда под пятой Парижа была уже половина Европы, вопрос захвата Балкан снова стал для Наполеона на повестку дня. Для этого он, казалось, предусмотрел все. Заключил договор с турками, гарантировавший поддержку султана. Поверженная Австрия уже клятвенно уступила все свои земли по западному побережью Балкан, включая Триест. Со строптивой Черногорией Наполеон предполагал покончить внезапным нападением или подкупом. На всем Адриатическом побережье оставалось теперь лишь два стратегически важных пункта, судьба которых еще не была решена: старый славянский Дубровник, именуемый австрийцами на свой лад Рагу-зой, и Бокко-ди-Катторо.

– У нас с французской империей мир, и мы уже передали ей свои средиземноморские области! – едва не рыдал австрийский посол в Петербурге. – Но ваш Сенявин творит полнейшее беззаконие и провоцирует Наполеона на новую войну! Уймите наглеца! Остановите безумца!

Российское Министерство иностранных дел оказалось в весьма щекотливом положении. Австрия, пусть и крепко битая, по-прежнему оставалась, по существу, единственным реальным союзником России по антифранцузской коалиции. Новой ее войны с Францией допускать было сейчас никак нельзя. Наполеон раздавил бы Вену в считаные дни. Но и убирать Сенявина из Адриатики сейчас тоже было невозможно – он был последней козырной картой Петербурга в сложнейшей политической партии. Терять этот козырь в угоду кому бы то ни было было никак нельзя. А потому, отпаивая австрийского посла валерьянкой, император Александр отправил Сенявину новое письмо. Он велел вице-адмиралу самому выбирать образ действий, исходя из местной обстановки, беря при этом на себя всю ответственность за последствия.

Отряд Сенявина по пути в Катторо завернул в Рагузу. Последняя была старой колонией Республики святого Марка, а потому, несмотря на славянско-православное население, правили ею исстари вельможи-католики. Именно поэтому Сенявин отказался от варианта здесь ставить свой десант. Естественно, что корабли под косыми Андреевскими флагами не могли вызывать у католиков даже доли той любви, которую они испытывали к своим единоверцам австрийцам. Впрочем, пока рагуз-ский сенат держал нейтралитет и присматривался, к кому выгодней примкнуть, чтобы не прогадать. История республики насчитывала без малого девять веков. Удивления достойно, как могло уцелеть это маленькое государство среди множества войн и завоеваний. Спасало Рагузу прежде всего главное правило ее политики: со всеми торговать и ни с кем не ссориться. Но сейчас, похоже, ссоры с одной из воюющих сторон было не миновать, и сенат республики метался, не зная, к кому бы примк-нуть. Ситуацию осложняло и то, что со дня на день должна была произойти ежегодная смена правителя – ректора. Процедура эта была весьма впечатляюща. Коллеги правителя заявлялись к старому ректору и со словами: «Именем республики объявляем тебе, что если сейчас же не оставишь дворец через дверь, то вылетишь через окно!», вселяли новоизбранного. Этой процедурой рагузцы весьма гордились и почитали ее основой своей демократии. В настоящее время Рагуза находилась под защитой Порты. Однако, помимо податей, посылаемых в Константинополь, дары регулярно слались в Вену и Ватикан. Теперь же весь старый уклад летел вверх тормашками, и никто толком не знал, что надо делать.

Рагуза открылась морякам внезапно. Обнесенный каменной стеной с круглыми башнями город лежал на берегу залива у подножия Баргаторской горы. Узкие и чистые улицы. Всюду странное сочетание азиатского и итальянского архитектурных стилей, дворец же правителя-ректора в стиле мрачном готическом. Гавань Ра-гузская годилась лишь для малых судов, а потому в полумиле от города был выстроен прекрасный порт Святого Креста, где и стоял весь огромный торговый флот республики. Сейчас в порту царило большое оживление. Последняя война турок с французами весьма обогатила местных торговцев.

С крепостных стен русских моряков встретили приветственным залпом. Толпы ликующих людей кричали «ура». Несколько застигнутых в гавани французских приватиров тут же, без долгих раздумий, спустили свои флаги. Городской сенат, состоявший еще из старых венецианских дожей, был, впрочем, настроен к прибывшим весьма прохладно.

Дожи встречали русского главнокомандующего со всею важностью в длиннополых черных мантиях и в длиннейших старомодных париках. Вице-адмирал говорил с ними напрямую:

– Французы непременно решатся на захват Рагузы, а потому пока не поздно я предлагаю вам союз и взаимную помощь! Поймите, что у Наполеона нет морской силы, а у России она есть! Если вы примете сторону нашего неприятеля, то мы лишим вас морской торговли, без которой вы погибнете!

– А нельзя ли нам остаться нейтральными? – спросили озадаченные таким оборотом дела дожи.

– Нельзя быть наполовину беременными! – ответил русский командующий. Вельможи переглянулись.

– Мы готовы к союзу с вами! – сказали они, но голоса при этом прозвучали без особой радости.

На стене парадного зала в золотой рамке висел лист хартии, данной некогда Рагузе султаном Османом, о ее неприкосновенности. Султан был неграмотен, а потому вместо подписи приложил к бумаге свою ладонь, вымазанную чернилами. Нобили глядели на чернильную султанскую пятерню и вздыхали о счастливом времени. Что то будет теперь?

Настроение, с которым встречали русских моряков в Катторо, в корне отличалось от приема, оказанного ра-гузским сенатом. Если православная беднота встречала прибывших как своих, то католическая аристократия настороженно, враждебно. В конце концов, стороны договорились, что в случае опасности, по просьбе сената в Рагузу прибудет отряд русских кораблей и солдаты десанта для совместных действий против французов. Однако кислый вид венецианских нобилей Сенявину особой уверенности в их искренности не внушил. Отказался рагузский сенат и от помощи постоянного русского гарнизона.

– Что ж, дело ваше! – пожал плечами Сенявин. – Однако как бы не пришлось в скором времени раскаиваться!

Выбирать, однако, было не из чего, и приходилось довольствоваться хотя бы достигнутым соглашением. Вежливо откланявшись, Сенявин вернулся к себе на «Елену», и отряд кораблей немедленно взял курс на Триест.

– Чует мое сердце: добром в Рагузе дело не кончится! Это не Катторо с Черной Горой! – поделился он своими мыслями с каперангом Быченским. – Может, нам следует еще что-либо предпринять?

– Что могли, мы уже сделали. Теперь остается надеяться лишь на голос разума рагузских правителей!

В Триесте командующего должны были ждать последние свежие новости из Петербурга, в которых он так сейчас нуждался. К тому же судам отряда требовалась немедленная починка, и вице-адмирал хотел использовать время пребывания в Триесте с максимальной пользой для себя. Едва суда втянулись в гавань самого северного из адриатических морских портов, Сенявина известили, что никаких известий для него пока нет…

А 15 мая 1806 года на борт неожиданно прибыл австрийский главнокомандующий в Далмации и одновременно комендант Триеста фельдмаршал Цах. Неоднократно битый французами, он старался теперь предупредить все их желания. Фельдмаршал был озабочен, но при этом, как всегда, исключительно надменен и нагл.

– Вам надлежит немедленно покинуть Триест! – без обиняков заявил он, даже не удосужившись поприветствовать русского командующего, что было вопиющим нарушением элементарного этикета. Сенявин поморщился:

– В излишнем гостеприимстве вас не заподозришь! Разумеется, я покину ваш порт, но не раньше чем починю здесь свои суда!

Отвернувшись к окну, командующий дал понять, что разговор исчерпан. Гремя по трапам огромными ботфортами, звеня не менее чудовищной саблей, Цах проследовал в свою шлюпку.

– Скатертью дорога! – улыбаясь, проводил его вахтенный офицер.

Русские корабли по-прежнему недвижимо стояли на рейде Триеста. Днем и ночью стучали топоры и визжали пилы. Не желая отправлять «Святую Елену» в Севастополь и еще более ослаблять эскадру, Сенявин решил её хоть как-то привести в порядок прямо на плаву. Да и торопиться с оставлением Триеста у командующего тоже особых причин не было. Мало ли что могло еще измениться в Европе в ближайшие дни! Спустя пару дней на «Елену» прибыл офицер от Цаха. Посланец был не менее надменен, чем его начальник. В ослепительно белом мундире, надушенный и напудренный, он свысока поглядывал на сидевшего за столом русского адмирала.

– Мой фельдмаршал передает, что французы требуют от него вашего немедленного удаления! Его высокопревосходительство ждет!

Сенявин печально глядел на австрийца. В глазах его читались сочувствие и усталость.

– Передайте его высокопревосходительству, что я понимаю всю трудность и щекотливость его положения, – сказал он. – Но и мое положение пока не оставляет мне ни малейшего повода колебаться в правильности выбора своих действий. Мы с фельдмаршалом не политики, а воины, а потому его нынешнее нетерпение не соответствует той дружбе, в которой вы нас повсеместно заверяете. Подождите еще немного, мы решим здесь все свои дела и уйдем на Корфу. Угроз же я ничьих не боюсь и за честь своего флага постоять всегда смогу! Честь имею!

Уже проходя по палубе, посланец Цаха внезапно запнулся о бухту троса и растянулся во всем своем великолепии. Вскочив, красный как рак, он начал озираться в ожидании улыбок. Но ничего этого не случилось. Стоявшие поодаль матросы даже деликатно отвернулись, чтобы не конфузить неловкого «союзника». Лишь один из них, пожилой рябой канонир, процедил сквозь зубы:

– Уж до чего никчемный народ, эти австрияки, даже по палубам бегать не могут!

– Что да, то да! – согласились остальные. – Зато гонору хоть отбавляй!

А на рейд Триеста уже входил, брасопя паруса, фрегат «Автроил». Кавторанг Бакман привез известия весьма и весьма тревожные: французы на подходе к Рагузе, а кроме того, деятельно готовятся к нападению и на Бок-ко-ди-Катторо.

– Надо спешить! – выслушав, решил Сенявин. – Сворачиваем все ремонтные работы и готовимся к уходу! Но не тут-то было! Мстительный Цах решил напоследок преподнести русским хорошую пилюлю. По его приказу солдаты внезапно захватили несколько стоящих у берега под погрузкой российских транспортов.

– Если вы не сниметесь с якоря в течение часа, я тотчас отдам все ваши суда французам! – передал он на «Елену». Это была уже самая настоящая подлость!

Современник писал об этом историческом эпизоде словами выспренными, но верными: «Напрасно австрийские политики вооружали батареи хитрой дипломатии и коварства: Сенявин отразил их благоразумием, правотой и твердостью; напрасно старались оправдать поступок свой – правами, дружбою: Сенявин был решителен!»

На самом деле, узнав о действиях австрийцев, вице-адмирал возмутился:

– Трусость и раболепство австрийцев перед Наполеоном не имеют границ! Но мерзость и гнусность в отношении своих же союзников вообще не поддаются пониманию! Передать Цаху, что я готов поглядеть, где упадут ядра от его пушек и где мне должно стоять!

К Цаху был послан парламентер. На российских кораблях разом открылись порты, и в них появились черные жерла корабельных пушек. Со спущенных на воду шлюпок деловито завезли шпринги, чтобы сподручнее было, подтягиваясь на якорях, бить береговые батареи. Канониры встали подле пушек. Фитили курились. Сенявин наскоро составил диспозицию, распределив корабли обстреливать находящиеся против них форты. Себе оставил главную и сильнейшую цитадель.

Посланный вице-адмиралом лейтенант был с австрийским фельдмаршалом предельно лаконичен:

– Переговоров более никаких не будет! Если же вы через час не вернете нам с извинениями и в целости все суда, мы отобьем их у вас огнем своих пушек, а заодно и все ваши суда в порту! Если вы, господин фельдмаршал, хотите померяться с нами силой, то мой адмирал готов вам предоставить такую возможность! Лейтенант вытащил из кармана часы-луковицу.

– Осталось уже пятьдесят девять минут! – сказал он со значением и удалился.

На австрийского фельдмаршала было страшно смотреть. Только теперь он понял, какую яму сам себе выкопал! Первые же залпы Сенявина означают полный крах и без того уже изрядно подмоченной карьеры. Вена прямого столкновения с Россией ему не простит. Тут уж было не до сантиментов. Время не ждало!

– Быстрее, ради всего святого, освободите все русские суда! – закричал Цах своим перепуганным адъютантам. – Известите Сенявина о моем нижайшем к нему почтении и сожалении о происшедшей несуразности! И ради бога, быстрее!

Спустя час над всеми ранее захваченными транспортами вновь взвились российские флаги, а городская цитадель разразилась подобострастной салютациеи в двадцать один залп, что на языке тогдашней дипломатии означало уважение наивысшего предела. Вместо ответа на «Елене» немедленно подняли отменительный сигнал боя и велели готовиться сняться с якоря. В комендантском дворце адъютанты приводили в чувство своего престарелого фельдмаршала, которому от всех треволнений вдруг стало дурно.

Утром 27 мая корабли Сенявина навсегда покинули Триест, покинули под музыку оркестров, как победители. Следом за боевыми кораблями выходили из гавани и освобожденные транспорты. Собранные в караван под охраной «Венуса», они были направлены в Катторо. Туда же был проложен курс и отряда Сенявина.

Корабли уже выходили в море, когда с берега на лодке местные рыбаки привезли еще одно неожиданное известие. Назначенный вместо нерешительного Молитора командующим генерал Лористон без боя только что занял Рагузу! Рассказали рыбаки и то, что уже день спустя французы попытались покуситься на Катторо, но были остановлены, а потом и обращены вспять черногорцами и бокезцами, подкрепленными некоторой частью российских войск.

В Катторо спешили на всех парусах. Весь переход Сенявин мрачнее тучи просидел в своем салоне, лишь изредка показываясь на шканцах.

– Ну как он там? – интересовались у заглядывавшего иногда к командующему денщика корабельные офицеры.

– А никак, – отвечал, пожимая плечами, тот. – Сидит не емши и все в оконце кормовое смотрит.

Весть о предательской сдаче Рагузы потрясла Сеня-вина до глубины души. Уже, наверное, в сотый раз вице-адмирал задавал себе один и тот же вопрос: в чем передоверился он рагузским нобилям и в чем его обманул Лористон? Ведь местные сенаторы имели полную возможность предупредить его о приближении французских войск, и тогда все было бы иначе!

Подробности падения Рагузы стали известны Сеняви-ну несколько позднее. Как оказалось, к моменту переговоров с сенатом тот давным-давно уже был с потрохами куплен Лористоном. А потому, когда передовой батальон французов подошел к городу, там его уже ждали, широко раскрыв ворота. Впрочем, для начала Лористон разыграл настоящий спектакль. Требования французского генерала к сенату Рагузы были более чем скромными. Он просил разрешения переночевать и пятьсот бутылок вина для своих солдат. Едва вступив в город, Лористон сразу же заявил, что покидать Рагузу вовсе не намерен и напрочь отверг все требования нобилей о сохранении старых свобод и привилегий, что так клятвенно обещал ранее.

– Но вы же дали нам свое генеральское слово! – наивно вздумали было призвать Лористона к совести сенаторы. Генерал рассмеялся им прямо в лицо:

– Какие могут быть сомнения! Слово было мое, а потому я его забираю обратно! Отныне я объявляю Рагузу французской провинцией и всякий из вас, кто нарушит наши законы, будет расстрелян мною лично! В ближайшее воскресенье я посажу на центральной площади дерево свободы, а потом мы все вместе станцуем «Карманьолу»… Поверьте, это будет очень весело!

А чтобы сенат понял, что он шутить не намерен, Ло-ристон тут же опустошил не только республиканскую казну, но и забрал все серебро из местных церквей, не гнушаясь даже окладами. Впрочем, Лористон публично заявил о своем миролюбии.

– Я готов хоть завтра покинуть Рагузу, если Сенявин навсегда покинет Адриатику и передаст мне Катторос… Корфу! – Но ведь русские на это никогда не пойдут!

– Тогда мне придется их выбивать, а вам оплачивать мои издержки!

– Но ведь мы об этом не договаривались! – побледнели нобели.

– Примите мои извинения, господа, но я вас тогда обманул!


***

Сдав суда в комиссию и ожидая прибытия «Венуса» с Корфу, мичман Броневский решил не терять время даром, а побродить по окрестностям Черной Горы и посмотреть, как живут черногорцы. В самом городе делать было нечего, ничего в нем не было достойного внимания, лишь одна лавка, да порядком замызганный трактир с изорванным биллиардным столом. Общества интересного тоже не было. В городе обитало несколько армейских офицеров, которые по приказу Сенявина занимались восстановлением и укреплением городской цитадели Эспаньолы, но те были заняты на работах с утра до вечера и компании составить не могли. Пойти потанцевать тоже было некуда. Бокезцы вообще не любили танцев, говоря, что не понимают, как можно платить деньги для того, чтобы вспотеть! Вся жизнь сосредотачивалась в выходные дни у ворот Фьюммьеры, где собиралось на базар множество черногорцев. Залив, где размещался порт и город Катторо, со всех сторон окружали хребты высоких, обнаженных гор, переходящие у самого берега в густую зелень бесчисленных садов, между которыми раскиданы были выбеленные домики с крышами из красной черепицы. Стояла весна – самое прекрасное время на земле. Каждый день Владимир менял места своих прогулок и спустя некоторое время уже довольно неплохо знал окрестности Катторо. Остановился он в семействе Бело-диновичей, живших в доме на берегу, неподалеку от приведенных Броневским судов. Русскому офицеру отвели лучшую комнату, у них же и столовался. Хозяева кормили без особых изысков, зато сытно.

В соседнем доме проживала почтенная старушка, вдова Протопопа Петровича, известного в свое время правителя Катторо. Старушка жила умеренно и уединенно, несмотря на то, что пользовалась всеобщим уважением и ни в чем не нуждалась. Умеренность – вообще характерная черта приморских славян. К русскому офицеру старушка отнеслась с особым уважением. Все началось с того, что однажды она получила письмо от сына из Смирны, где тот жил, занимаясь торговыми делами, и стала терпеливо ждать времени, когда можно будет сходить к местному батюшке, который бы ей то письмо прочитал.

– Зачем же ждать? – удивился Броневский, когда услышал от своих хозяев о письме, пришедшем к соседке. – Давайте я и прочту!

Спустя несколько минут вокруг мичмана собрались сразу две семьи: многочисленные Белодиновичи и старушка Петровича со своей младшей дочерью Марией.

– Неужели вы, господин, разумеете по-славянски? – никак не могла поверить старушка, протягивая Броневскому свернутое в несколько раз письмо. – Вы великий человек, коль знаете грамоту!

Письмо, разумеется, Володя прочитал, хотя, за исключением нескольких слов, ничего из прочитанного не понял. Но это было и не важно, потому что мать писавшего, понявшая все, что ей было надо, уже спешила накрыть стол в честь уважаемого гостя.

Там, за столом, сидя в красном углу, он смог лучше разглядеть младшую дочку хозяйки Марию.

– Можно я буду называть тебя просто Машей, как принято у нас в России? – спросил он ее. – Можно! – отвечала та, потупя глаза.

В своих дневниках Броневский оставил о знакомстве краткую, но красноречивую запись: «…Дочь ее, Мария, с которой познакомился я еще прежде в доме Кас-телъ-Новского, моего знакомца, отправляла все должности и расторопностью своею удивляла меня более, нежели слуги в английских трактирах: она прибирала комнаты, стряпала на кухне, подавала кофе, успевала к обеду, как можно лучше нарядится и, будучи очень пригожа, находила время уделять мне часть своего внимания».

Кто может ответить на вопрос: как рождается любовь? Никто! Настоящие чувства всегда рождаются исподволь, не завися от наших помыслов и желаний. Молодость есть молодость, а потому юному мичману было приятно проводить хотя бы немного времени в обществе красивой девушки. Вечерами они играли в любимое бо-кезцами лото, а иногда вдвоем гуляли по городской набережной.


***

Со взятием французами Рагузы расклад военных сил в Далмации резко изменился, причем, увы, не в пользу России. Дело в том, что генерал Лористон помимо то, что занял один из лучших стратегических пунктов, имел под своим началом полнокровный двадцатитысячный корпус. У Сенявина было по-прежнему всего лишь несколько неполных полков да малоорганизованные, хотя и храбрые отряды черногорских и бокезских ополченцев. Но война продолжалась, а потому российскому командующему надо было думать, что делать дальше.

– Что ж, – рассуждал он, сидя в каюте «Святой Елены». – Из Триеста нас вышибли «друзья», из Рагузы – враги. Что у нас теперь? Корфу, но этот остров далеко от побережья и годится лишь как тыловая база. Бокко-ди-Катторо, но Лористон уже, наверняка, примеривается и к ней! Что же тогда остается нам? А остается одно: драться до последнего за Катторо! Иного просто уже не дано! Единственно, в чем мы превосходим французов, так это во флоте, а потому войну с Лористоном и начнем с самой тесной морской блокады Рагузы. Посмотрим, у кого крепче нервы и больше терпения!

Опасался не без оснований Сенявин и новых политических колебаний Петербурга. Это тоже заставляло его действовать быстро и решительно. А потому, еще не дойдя до Катторо, вице-адмирал завернул несколько фрегатов и бригов к Рагузе.

– И чтобы мышь туда не проскочила! – велел командирам.

– Уж в этом будьте уверены, ваше превосходительство! – заверили те своего командующего. – Придется французам попоститься изрядно!

Едва Сенявин прибыл в Катторо и сошел на берег, как ему вручили гневное послание Лористона. Французский генерал упрекал Сенявина в жестокости русских солдат! Вице-адмирал был просто ошарашен посланием:

– Ничего не понимаю! Какие русские солдаты? Какая еще к черту жестокость? Ведь в Рагузе отродясь не было ни одного нашего солдата, что там французам мерещится?

Когда разобрались, то оказалось, что Лористон в своем письме вел речь о черногорцах, которые где-то в горах подстерегли и полностью перебили, не беря пленных, довольно внушительный французский отряд. Для французского генерала все славяне были на одно лицо! Что же касается черногорцев, то они и вправду никакого снисхождения к завоевателям своей земли никогда не проявляли.

– Не мы в город Париж с ружьями пожаловали, а они к нам в горы заявились. Мы звали кого? Нет! А потому и получи тогда нашу пулю! – отвечали они, когда кто-то их упрекал в смертоубийстве.

Сенявинские офицеры еще долго говорили меж собой по этому поводу, удивляясь непониманию Лористоном народного характера. Сам же вице-адмирал написал ответное послание французскому генералу, где доходчиво разъяснил все его заблуждения: «О черногорцах и при-морцах считаю нужным дать Вам некоторое понятие. Сии воинственные народы очень мало еще просвещены. Однако же никогда не нападают на дружественные и нейтральные земли, особенно бессильные. Но когда увидели они, что неприятель приближается к их границам с намерением внестъ огонь и меч в их доселе мирные хижины, то их справедливое негодование, их ожесточение простерлось до той степени, что ни моя власть, ни внушения самого митрополита не в состоянии были удержать их от азиатского обычая: не просить и не давать пощады, резать головы взятым ими пленникам. По их воинским правилам, оставляют они жизнь только тем, кои, не вступая в бой, отдаются добровольно в плен, что многие из Ваших солдат, взятых ими, могут засвидетельствовать. Впрочем, и рагузцы, служащие под Вашими знаменами, поступают точно так же, как и черногорцы. Признаюсь, г. генерал, я не вижу конца несчастиям, которые нанесли Вы области Рагуз-ской, и тем еще более, что бы, принуждая жителей сражаться противу нас, подвергаете их двойному бедствию… Одно средство прекратить сии несчастия – оставьте крепость, освободите народ, кот.орый до Вашего прибытия пользовался нейтралитетом и наслаждался спокойствием, и тогда только можете Вы предположить, чтобы черногорцы возвратились в домы».

Увы, как показала история, генерал Лористон не понял из сенявинского послания ровным счетом ничего. Спустя шесть лет, в холодном октябре 1812 года, он будет жаловаться в Тарутине Кутузову уже на ожесточение русских крестьян. Ответ от Кутузова он получит такой же, как в свое время и от Сенявина. Все вернулось на круги своя, и посеявший ветер пожал бурю…

А пока же сенявинские капитаны рьяно взялись за дело морской блокады Рагузы. Прошло всего несколько недель, и Лористон возопил в Париж, прося о немедленной помощи. Лишенный всякого подвоза припасов морем из Италии, он вынужден был теперь доставлять их исключительно через австрийские горы по почти непроходимым тропам. При этом австрийцы, оставшись верными себе, при каждом удобном случае пакостили французам, как, впрочем, и всем остальным. Естественно, что не привыкшие голодать французы первым делом начали грабить своих же союзников. Теперь по ночам улицы Рагузы оглашались воплями. Это «реквизировали» хлеб, мясо и вино целые роты французов. Чтобы не слышать истошных воплей обывателей, Лористон на ночь закрывал все окна. Когда же утром к нему прибывали местные депутаты и, причитали о творимом беззаконии, генерал заходился в гневе:

– Это безобразие и мародерство! Я немедленно положу всему конец! Отныне ночью по городу будут ходить специальные патрули и искать негодяев!

Весь день на улицах и площадях читали воззвание генерала: «Рагузинцы! Ваши претерпения кончились… Я исполню свой долг, милый моему сердцу, представить его величеству о всех потерях вами понесенных. Его отеческое сердце тронется и отрет слезы ваши… История мало представляет нам примеров варварства и ужасов, каковые русские учинили… Многочисленные войска прибыли, другие в марше, они сделают наши силы, страшными и заставят русских трепетать нас… Рагузинцы! Да возвратятся теперь у вас порядок и спокойствие! Обратитесь к вашим работам, учтите, что французы будут всегдашними вашими друзьями, а император Наполеон отцом вашим!»

– Чем иметь такого папашу, лучше быть круглым сиротой! – плевались обыватели, слушая генеральских глашатаев.

На ночь Лористон загодя велел вновь затворять все ставни. Деныцикам он говорил:

– Торопитесь, сейчас опять начнутся вопли ограбленных. Наши караулы уже пошли обходить улицы!

Что ж, так было и будет во все времена: победители диктуют свою волю всем, даже тем, кто вчера ради них предал свой народ.

– Бездельники из Сен-Клу думают, что мы здесь греемся на солнце! – жаловался Лористон офицерам своего штаба в минуты откровения. – Слепцы, глупцы и негодяи! Они не понимают своими курьими мозгами, что мы здесь в огненном кольце, отрезанные от всех и вся! Далмация – раскаленная сковорода, на которую нас усадили! Император мечтает о Греции и Албании! Пустое дело! Пусть попытается для начала удержаться хотя бы здесь!

Пока французский генерал занимался перетаскиванием припасов через перевалы, русский вице-адмирал занимался местной политикой, поощряя рвение преданных и привлекая колеблющихся. В этом он начисто переиграл своего «визави», добившись за короткий срок многого!

Первым делом Сенявин поддержал независимость Катторской области. Отныне Катторо решением местного сената стало именоваться Новой Рагузой, в отличие от Дубровника, который в просторечье звался уже Рагузой Старой. Вместе с Черногорией Новая Рагуза сразу же стала верным союзником Сенявина. Помимо военной поддержки, этот союз давал и стратегическую выгоду. Территории и Черногории, и Новой Рагузы буквально нависали над областью, захваченной французами. Да и двенадцать тысяч вставших под ружье черногорцев и бокезцев были весомым аргументом в предстоящем раскладе сил. В планах Сенявина было изгнание французов из Далмации. План этот вовсе не был утопией. Прикинув все «за» и «против», командующий эскадрой решил напасть на неприятеля.

Первым понял изменившуюся ситуацию хитрый правитель Албании и Эпира Али-паша Янинский. Номинальный вассал Константинополя, он давно и демонстративно вел собственную политику, нисколько не боясь султанского гнева. Вот и сейчас, увидев в Сенявине реальную силу и узнав о занятии им Катторо, паша сам стал искать знакомства и дружбы с русскими.

– Русский Сенявин отныне не только наш сосед, но и добрый приятель! – объявил Али-паша своим подданным. – А потому русским при встрече головы не резать и никаких иных препятствий не чинить!

– Якши! – сказали головорезы. – Будем теперь любить гяур-собака!

Разумеется, в искренность Янинского правителя Сенявин ни на минуту не верил, но и то, что Али-паша хотя бы временно переметнулся от французов к нему, тоже было немалым успехом. По крайней мере пока можно быть спокойным за Корфу.

После дел политических необходимо было приниматься за дела военные. Лазутчики известили командующего, что в австрийском порту Превеза находится французский корсар, захвативший и приведший туда русское торговое судно. Простить подобное было нельзя. Сенявин вызвал к себе командира брига «Летун» лейтенанта Бутакова.

– Ваня, – сказал просто. – Верни судно и проучи наглеца!

– О чем речь, Дмитрий Николаевич! – вскинул тот голову. – И вернем и накажем, все, как полагается! – Ну тогда с Богом!

Проводив «Летун», свое внимание Сенявин обратил на острова Корцула, Хвар и Брач, лежащие у берегов Далмации. Острова эти были столь малы, что и не на всех картах их рисовали, однако при этом были важны стратегически, ибо контролировали подходы к побережью. Для захвата островов был определен капитан 1-го ранга Белли с отрядом кораблей.'

Одновременно на совете старейшин Катторо и Черногории было решено идти всеми силами к Старой Рагузе-Дубровнику и попытаться выбить оттуда французов. По сведениям лазутчиков, Лористон, вынужденный охранять все горные тропы, по которым везли ему на муллах припасы, держал в городе не так уж много войск. Не теряя времени, с Корфу перевезли еще несколько батальонов с пушками. А накануне самого выступления к Сенявину пришел статский советник Санковский – глава русской дипломатии в Далмации.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю