Текст книги "Битва за Дарданеллы"

Автор книги: Владимир Шигин

Остальные корабли левой колонны, сблизившись вплотную с врагом, привелись на курс, параллельный неприятелю, и быстро выстроили на правом галсе свой боевой порядок. Сделано это было столь мастерски, что бушприты задних мателотов лежали на корме передних. Столь тесный строй превратил русскую колонну в единый огромный и подвижный бастион. Головным теперь был «Селафиил», за ним следом «Уриил», потом «Сильный», «Мощный» и замыкал строй «Ярослав». Они обрушили свой огонь на три турецких флагмана, как и было задумано Сенявиным. На неприятельские адмиральские корабли было страшно смотреть. Палубы их буквально вымело картечным градом, а борта и рангоут разнесло ядрами.

Из хроники сражения: «…Пять наших кораблей, по-дошед на пистолетный выстрел, привели к ветру, сомкнули линию так тесно, что бушприты задних лежали на корме передних и атаковали трех неприятельских флагманов…»

В эти же минуты колонна, ведомая самим Сенявиным, напала на турецкий авангард. Велев Грейгу с «Рет-визаном» и «Еленой» атаковать авангард борт в борт, сам вице-адмирал с «Твердым» и «Скорым», повернул прямо на головной турецкий линкор. Но и турки даром время не теряли! Поняв всю опасность сенявинского маневра, Сеид-Али немедленно бросил ему навстречу все находившиеся за авангардом фрегаты.

План этот был неплох, но невыполним. Не выдержав точных залпов «Твердого» и «Сильного», фрегаты, почти сразу увалились под ветер и, туша пожары, выскочили из боя. Сенявин же пересек курс головному турку и принялся расстреливать бедолагу продольным огнем. Над палубой линейного корабля почти сразу взметнулись костры пожаров. Не сумев прорваться мимо «Твердого», турок лег в дрейф. Продвижение неприятельского флота было остановлено.

А сзади уже напирали следом идущие. Будучи не в силах быстро остановить свои разогнавшиеся корабли, турецкие капитаны отворачивали от передового дрейфующего собрата в разные стороны. Возникла страшная неразбериха. Строй турецкого флота полностью нарушился, и каждый теперь был предоставлен уже сам себе. А наши все наращивали и наращивали огонь. Со шканцев «Твердого» Сенявин вызвал в рупор командира «Скорого».

– Держись вблизи меня, чтобы я мог до тебя докричаться! – Понял! – махал в ответ Шельтинг. – Исполним!

Сойдясь вплотную с «Твердым», «Скорый» тоже сосредоточил весь свой огонь по лежащему в дрейфе передовому турецкому линкору. Над тем уже стоял сплошной столб пламени и дыма.

– Смотрите, ваше превосходительство, никак наш объявился?– закричал кто-то на Сенявина. – Где? – обернулся вице-адмирал. – Вон! Вон! По траверзу!

И точно: с зюйда из недр турецкого флота в сплошных клубах порохового дыма отчетливо проступали мачты, увенчанные Андреевскими флагами.

– Кто же это может быть? Кого занесло в такое пекло? Уж не «Рафаил» ли? – скорее догадался, чем определил Сенявин. – Никак Лукина там вовсю молотят!

– А нашему Митрию все нипочем! Ему, где б не драться, лишь бы драться, надо ж куда залез! – искренне восхитился товарищем каперанг Малеев.

Никто из стоящих в те минуты на шканцах «Твердого» еще не знал, что из вражеских тылов выводит сейчас избитый «Рафаил» старший офицер линкора капитан-лейтенант Быченский-второй. А тело доблестного командира давно снесено в каюту…

Но «Рафаил» не спасался бегством! Напротив, исправив понесенные повреждения, он с честью завершал свой беспримерный рейд по неприятельским тылам. И хотя паруса корабля были в клочьях, а корпус зиял дырами, огонь рафаильцев был по-прежнему силен и точен. Едва возвращающийся «партизан» поравнялся с передовым турецким линкором, как тот внезапно прибавил парусов, надеясь вырваться из-под русских ядер.

– Даниил Иванович! – велел командиру «Твердого» Сенявин. – Прикрой Лукина от супостата!

– Понял, Дмитрий Николаич! Враз прикроем! – отозвался Малеев. – На брасы! К повороту!

Повинуясь рулю, «Твердый» резко подвернул турку под самый нос и, описав полукруг, вновь преградил ему путь. А новый продольный залп в нос вообще прекратил какие-либо поползновения со стороны строптивого капитана. Теперь турку ничего не оставалось, как, гася пожары, кинуться под ветер и покинуть поле боя.

Из воспоминаний Павла Панафидина: «В половину 12 часа увидели вице-адмиральский флаг. «Твердый» и «Скорый» так сильно атаковали авангард турецкий, что он побежал и тем самым освободил нас от сомнительного положения. 3 с половиной часа мы не видели своего флота и почти все это время дрались на оба борта и даже с кормы».

«Твердый» с «Сильным», поддержанные уже подходившими к ним «Ретвизаном» и «Еленой», вовсю громили в два огня следующие турецкие корабли. «Скорый» тоже не оставался в стороне, а, выполняя приказание командующего, по-прежнему висел на корме у флагмана, прикрывая его сзади. Тем временем корабли, дравшиеся с турецкими адмиралами, начали одерживать верх. «Се-лафиил» и «Уриил» вовсю били «Сидель-Бахри». «Мес-судие», правда, с трудом, но еще держался, храбро пытаясь противостоять сразу трем русским линкорам! Но храбрость турецкого флагмана была не поддержана его подчиненными. Ни проклятья и угрозы капудан-паши, ни страх казни, ничто не могло заставить капитанов кидаться под русские ядра. И первым оставил Сеид-Али младший флагман Чугук-Гассан. Несмотря на все призывы, его «Анкей-Бахри», внезапно вильнул в сторону и поспешно убрался подальше, оставив капудан-пашу один на один с русскими пушками.

– Проклятый трус! – в бессилии кричал Сеид-Али. – Я своими руками вырву твое жалкое сердце!

Из хроники сражения: «Главнокомандующий с кораблем «Скорый», спускаясь на передовые турецкие корабли и фрегат, приказал контр-адмиралу Грейгу с кораблем «Еленой» напасть на авангард неприятельский, где были еще один корабль и два больших фрегата. «Твердый», пришед перед линией, скоро сбил фрегат, потом, напав на следовавший за ним корабль, принудил его лечь в дрейф и сим движением остановил всю неприятельскую линию; тогда «Рафаил» показался проходящим из подветра, и хотя паруса у него много были обиты, но весьма исправно действовал своей артиллериею. Когда «Рафаил» прошел передовой турецкий корабль, то сей, будучи сильно избит, начал спускаться, чтобы действовать вдоль по «Рафаилу», но адмирал наш, успев прийти перед неприятельской линией, остановил сие движение его и начал действовать левым бортом вдоль всей их линии. Когда первые два корабля, лежащие в дрейфе, стали от него спускаться, тогда корабль капитан-бея пришелся носом против борта «Твердого» и в самое короткое время был сбит и лишен остальных парусов и реев».

Минуло еще четверть часа, и еще два турецких корабля спустились под ветер, постыдно бросая поле брани. То были «Таусу-Бахри» (что значит «Величество моря») и «Тефик-Нюма» (что значит «Указатель доброго пути»). По воде за собой они волочили обрывки сбитого такелажа.

– Порадуйте капитанов, – велел передать беглецам капудан-паша. – Я уже смазал для них свиным жиром колья.

В баталии наступал тот перелом, после которого обычно начинается настоящий разгром. Это одновременно почувствовали и Сенявин и Сеид-Али. Один с чувством удовлетворения, второй с не менее сильным чувством печали…

Полыхали костры горевшего флота султана. Над волнами стелилась пороховая мгла. Все еще безостановочно гремели залпы. Пахло гарью, порохом и кровью.

Четвертым в турецкой линии все еще держался 90-пушечный «Седель-Бахри» под флагом храброго Бе-кир-бея. Капитанствовал на нем известный своей дерзостью араб Ибрагим, никогда не расстававшийся с огромным кривым мечом. В самом начале схватки «Седель-Бахри» хорошо досталось от «Селафиила» с «Уриилом». Теперь же он повстречался с самим Сенявиным.

Неподалеку «Твердый» со «Скорым», словно два страшных жернова, методично перемалывали турецкий флот…

Бекир-бей, впрочем, присутствия духа не терял. Невозмутимо попивая под ядрами обжигающий кофе, он был настроен философски:

– Будущее уже предначертано Аллахом в великой книге судеб, а потому положимся во всем на волю рока!

Приводившийся к ветру «Твердый» надвигался на «Седель-Бахри» быстро и неотвратимо. Перегородив путь спускающемуся линкору Бекир-бея, Сенявин дал ему под нос столь мощный залп, что у турка в одно мгновение полетели за борт последние реи и паруса.

«Скорый» в эти минуты вплотную дрался сразу с тремя турецкими линейными кораблями. Последних пытался выстроить в какое-то подобие боевого порядка опытный капитан «Таусу-Бахри» Гуссейн-бей. Ядра «Скорого» не дали ему исполнить желаемое, и все три корабля единой кучей увалились под ветер. Вскоре к трем неприятельским линкорам присоединился невесть откуда появившийся фрегат.

– Ого, уже четверо! – обрадовался Роман Шельтинг.– Вот ужо мы вас всех за раз, мерзавцев! Целься, ребята, проворней!

Из хроники сражения: «Корабль «Скорый», преследуя сбитые «Твердым» корабли, став между ими, вступил с тремя кораблями и фрегатом в неравный бой. Один из них показал желание идти на абордаж, но «Скорый» картечным и ружейным огнем столь много побил у него людей, что неприятельский корабль принужден был отступить и думать о своей безопасности. Потом бывшие в арьергарде два турецких корабля и фрегат обошли с подветра защитить бывшие в деле передовые корабли; наш. адмирал немедленно привел свой корабль несколько к ветру, напал на передовой корабль с носу, скоро остановил его и все другие за ним следовавшие. Сими смелыми подвигами адмиральского корабля неприятель, сверх того сильно теснимый с ветру прочими нашими кораблями, на расстоянии самом решительном с половины 10-го начал уклоняться от сражения и направил путь прямо на берег к Афонской горе, конечно, с тем предположением, чтобы, спасая токмо себя, корабли предать огню. В10 часов адмирал сделал сигнал всей эскадре еще ближе спуститься на неприятеля и преследовать его неослабно. Корабль «Рафаил», бывший в опасности, сражаясь за турецкой линиею, когда оная была остановлена, вышел на ветер и начал исправлять верхние повреждения».

Постепенно, благодаря разгрому турецкого авангарда, наши корабли стали продвигаться вперед турецкого флота. К десяти с половиной утра с «Мессудие» поравнялся и концевой «Ярослав». Однако тут же с перебитым рулем увалился в сторону. Каперанг Федор Мить-ков был вне себя. Но что поделать, когда перебитыми сразу оказались брасы и контр-брасы, да еще повалило на стеньгу грот-марсель.

– Держать на контр-курсе сколь возможно! – велел он вахтенному начальнику. – Выходить из боя нам никак нельзя!

Так, спускаясь на контр-курсе, «Ярослав» принял бой с турецким арьергардом, вступая в поединки поочередно со всеми линкорами и фрегатами противника. Ядра прыгали по палубным доскам, словно мячи. Все было в сплошном дыму. Залп… Тут же ответный… Залп… Ответный… Боже, когда все это кончится?!

Турки, видя, что линейный корабль несколько оторвался от остальных, кинулись на него скопом. К этому времени «Ярослав» толком не управлялся. Турецкий арьергард засыпал палубу нашего корабля каменными ядрами. Матросы их пинали ногами:

– Ишь ты, мусору понакидали нехристи, а мы тут убирай за вами!

«Ярослав» сорвал замысел неприятеля, собиравшегося атаковать его из-под ветра. Командир линкора старался придерживаться к наветренным кораблям и, ведя огонь картечью из пушек правого борта, заставил турок в конце концов отойти.

– Ничего, братцы, еще немножко продержимся, а там, глядишь, и легче пойдет! – пытался перекричать в рупор пушечную пальбу Митьков.

Когда ж разминулись с последним турком и немного привелись в порядок, Митьков немедленно повернул оверштаг и снова лег на правый галс, догоняя ушедший далеко вперед «Сильный», торопясь занять потерянное место в общем строю.

А турки, потеряв всякое управление, поворачивали свои форштевни к Афону, в надежде хоть там найти спасение от русских ядер. Корабли, шатаясь, словно пьяные, то и дело стакивались между собой. Даже издали были слышны вопли турок. Только теперь, когда изменить что-либо было уже нельзя, дотоле раздумывающий над превратностями судьбы младший флагман Чугук-Гассан, решился все же помочь капудан-паше. Его отряд, менее других участвовавший в бою, еще был управляем. По команде Чугук-Гассана сразу три корабля прибавили парусов и поспешили к избиваемому со всех сторон «Седель-Бах-ри». Но тут же, как и их предшественники, нарвались на огонь «Твердого» и отпрянули прочь. Более желания сражаться с русскими не было уже ни у кого.

К началу полудня дистанция между противниками несколько увеличилась. Это не ускользнуло от внимания Сенявина.

– Поднять сигнал «Спуститься на неприятеля и сократить дистанцию до крайнего предела!» – распорядился он. – Мы еще не закончили!

Приказ главнокомандующего, несмотря на сутолоку и неразбериху боя, был исполнен почти мгновенно. Выучка на российской эскадре была отменная. Стихшая было пальба вновь продолжилась.

– Хорошо! – удовлетворенно потер руки вице-адмирал.– Теперь дело пойдет гораздо живее!

«Мощный», как цепной пес, вцепился в корму «Мес-судие» и не отставал от него ни на шаг. Так, следуя за турецким флагманом, он вскоре оказался в самом центре турецкой армады. Схватка была яростной.

Несколько севернее по-прежнему бился со своими тремя противниками «Скорый». Неподалеку громил приблизившийся к нему турецкий арьергард «Твердый». Вдалеке белел парусами «Рафаил», выбравшийся, наконец-то, из турецкой кучи-малы. Лихорадочно исправляя повреждения, он уже вновь поворачивал к месту боя. «Ретвизан» и «Елена», используя свое наветренное положение, на всех парусах мчались на подмогу «Скорому». Чуть позади, растянувшись широкой дугой, били турецкий центр «Селафиил» и «Уриил», «Сильный» и «Ярослав».

Оглядев общую панораму сражения, Сенявин лишь удовлетворенно хмыкнул. Все были при деле!

Из хроники сражения: «Дмитрий Николаевич, поражая и прогоняя передовые неприятельские корабли, сделался нарочито под ветром обоих эскадр; корабли «Скорый» и «Мощный» дрались в середине турецкой эскадры, прочие наши корабли были в фигуре полуциркуля, некоторые, будучи обиты в парусах, переменяли их. Победа была несомненна, весь турецкий флот, несмотря на мужественное защищение, был бы взят или истреблен, но, к несчастию, около полудня ветер начал стихать; дабы не подвергнуть не столь обитые корабли быть атакованными превосходною силою, а поврежденные не оставить вне действительных выстрелов, адмирал счел за благо остановить эскадру на месте, осмотреться хорошо и потом ударить на неприятеля, почему и приказал всем придерживаться к ветру».

Турки, стремясь оторваться от преследования, спускались на фордевинд. Постепенно наши начали нагонять беглецов, тут, как назло, стих ветер. В час пополудни Сенявин поднял флаги: «Прекратить бой». Но из-за густого дыма, стелившегося над волнами, концевые корабли его смогли разобрать лишь спустя полчаса. К этому времени ветер стих совершенно и оба противника в беспорядке покачивались на пологих волнах неподалеку от Афона. Турки держались тремя стихийно образовавшимися группами. В первую, находившуюся под ветром, вошли корабли бывшего авангарда. Вторую группу пытался возглавить избитый, но все еще не утративший боевого пыла «Мессудие». Около него, зная суровый нрав капудан-паши, преданно держались три корабля и два фрегата. Позади всех дымил черный остов «Се-дель-Бахри», которого пытался буксировать подошедший «Бешарет-Нюма». Прикрывали обоих еще невредимые фрегат «Нессим-Фату» и корвет «Метелин» с командами из берберийских пиратов.

Русские к тому времени располагались так: «Твердый» под ветром у «Мессудие», «Ретвизан», наоборот, на ветре и впереди всех, «Скорый» около головных турецких кораблей, «Мощный» в самой гуще турок, «Рафаил», «Елена», «Селафиил», «Уриил», «Сильный» и «Ярослав» держали единую боевую линию на ветре у неприятеля.

Командиры оценивали результаты боя, потери и повреждения. В том, что сражение уже выиграно, никто не сомневался, но и повреждения тоже были немалые. Особенно досталось «Рафаилу», «Мощному» и «Сильному». Но и другим было ненамного легче. На том же «Ярославе» фок и бизань-мачты были разбиты в щепки, а грот, если и держался, то только на честном слове. Оценив обстановку, Сенявин велел всем придерживаться по мере возможности к ветру и побыстрей исправлять повреждения. Ветер мог усилиться в любой момент, тогда сплетать порванные снасти будет уже некогда! Настроение у вице-адмирала было не самое лучшее. Он жаждал добить турок, но почти полный штиль этому мешал.

Погода, как назло, в тот день была явно против нас. Ко второму часу пополудни заштилело окончательно. На кораблях поглядывали на обвислые паруса и сдержанно матерились. Однако затем небо все же немного смилостивилось над россиянами. Вновь задул от веста легкий верхний ветер. К восемнадцати пополудни он уже засвежел по-хорошему. Вымпела вытянулись в нитку, а паруса вздулись огромными пузырями.

– Пора догонять, пока не поразбежались! – повеселели наши.

Но турки к этому времени успели уже несколько оторваться. Видя это, Сенявин велел «Уриилу» с «Се-лафиилом» отсечь «Седель-Бахри». Догнать корабль Бекир-бея удалось лишь к ночи. Тот выпалил пару раз для очистки совести и сдался без всякого сопротивления. Ни храбрость отважного Бекир-бея, ни страшный меч араба Ибрагима, которым он сносил головы трусам направо и налево, не могли уже изменить положения дела. Остатки команды наотрез отказались драться.

– Лучше сразу убивай, но не продлевай наших мучений! – кричали галионджи Бекир-бею. – Мы сделали все, что могли, но Аллах отвернулся от нас!

Державшиеся подле младшего флагмана «Бешарет-Нюма» с фрегатом и корветом, завидя приближающихся русских, не стали ждать развязки, а, обрубив буксир и бросив на произвол судьбы своего товарища, бросились наутек.

– Снимите хоть меня! – кричал им вслед взбешенный таким вероломством Бекир-бей, но его никто неслышал.

«Селафиил» подвернул под корму беспомощного турецкого линкора, чтобы вычистить его палубы картечью. Наши были уже готовы дать залп, когда турки, побросав оружие, завопили. – Аман! Аман!

«Аман» в переводе с турецкого – пощада, бить врага после такого слова нельзя.

Первым на сдавшийся «Седель-Бахри» взошли матросы «Селафиила» под командой капитан-лейтенанта Языкова, который был определен командовать трофеем. Когда «селафиильцы» взобрались на борт сдавшегося корабля, то даже видавших виды моряков взяла оторопь. Вся палуба была залита кровью, трупы валялись штабелями, как валяются у плохого хозяина дрова. На трупах безучастно восседали немногие живые и ждали своей участи, равнодушные ко всему происходящему. Внезапно из трюма раздались крики: – Робяты! Родимыя! Никак свои!

Из люка выбрались на свет Божий одиннадцать отощавших и обросших бородами человек. Тряся кандалами, они плакали.

– Да кто вы такие и откудова? – поинтересовался недоверчиво подошедший лейтенант Титов. – Матросы мы с корвету «Флора»! – Так вы ж погибли во время бури!

– Кто погиб, а кто и цел остался! Все в тюрьме стам бульской горюют, а нас вот оттудова забрали и на кораблик посадили, чтоб по своим палить. Но мы все одно в сторону били! – А жив ли Кологривов?

– Как не жив! Вместе с нами сидел на цепи привязанный!

Это были одиннадцать матросов, отобранные турками для укомплектования своих поредевших после Дар-данелльского сражения корабельных команд. Пленников приковали цепями к пушкам, а сзади поставили янычар с саблями. Удивления достойно то, что среди всеобщей смерти ни одно ядро, выпущенное с российских кораблей, не задело пленников.

– Ну, ребятушки! – ободрил освобожденных пленников растроганный Языков. – Все напасти для вас уже кончились!

– Да мы тута не одни, с нами и английцы сидят! – забеспокоились пленники.

За ними следом вылезли английский мичман и шесть его матросов, те самые, которых столь вероломно бросил в Константинополе вице-адмирал Дукворт. Англичан турки приковали к пушкам цепями в нижнем деке.

– Отмаялись, союзнички! – хлопали наши англичан по плечам. – Теперича домой вас отправим, пудинги с кофием кушать!

Доставить захваченного пашу было велено лейтенанту Титову. Бекир-бей долго не соглашался отдать свой флаг командиру «Селафиила» капитану 1-го ранга Рож-нову, говоря, что не сдастся никому, кроме самого Сеня-вина. Бедному Титову пришлось несколько раз ездить шлюпкой на «Селафиил» и обратно. Наконец, терпение Рожнова лопнуло, и он велел Титову просто-напросто забрать у турок их флаг. Поняв, что упираться бесполезно, Бекир-бей флаг отдал, но при этом поинтересовался:

– За что русские разозлились именно на мой корабль и так сильно его били? Лейтенант Титов не растерялся:

– За то, что ваше превосходительство храбрее и лучше всех дрались!

Ответ так понравился Бекир-бею, что, погладив свою бороду, он тотчас согласился переехать на «Селафиил». Уже после сражения Бекир-бей с важностью сказал Се-нявину:

– Я видел в Гибралтаре испанские корабли, взятые при Трафальгаре, они были сильно побиты. Но «Седель-Бахри» без реев и снастей с пробитыми бортами, наполненный убитыми и ранеными, выглядит намного хуже!

– Я полностью подтверждаю ваши слова! Вы дрались, как лев! – сказал российский главнокомандующий.

Приняв от турецкого адмирала флаг, Сенявин вернул ему назад саблю и поместил в своей каюте.

Из хроники баталии: «Сражение продолжалось 4 часа; эскадра наша остановилась на месте сражения, а турецкая, уклоняясь вне пушечного выстрела, придерживалась также к ветру. Наши корабли в парусах и в вооружении потерпели много… Турецкая же эскадра, по-видимому, разбита… Более же всех корабль 2-го адмирала, на котором мачты стояли, как голые деревья, без реев и парусов. Адмирал, собрав свои корабли, приказал, как наивозможно скорее исправить повреждения и быть в состоянии того же дня сразиться еще, но в час пополуночи ветер совершенно стих, а потом сделалось переменное маловетрие от северо-запада, отчего турецкая эскадра вышла у нас на ветер и держала как можно круче».

Минула ночь. К утру следующего дня взаимное положение противников существенно не поменялось. Турецкий флот по-прежнему держался к норду от нашей эскадры и так же по-прежнему был у нее на ветре. Сенявин поднялся на шканцы. Ночь он провел в раздумьях и расчетах.

На створе Афонской горы виднелись неприятельский линкор, фрегат и бриг, так и не сумевшие догнать свои главные силы.

– Дайте сигнал Грейгу! – приказал Сенявин командиру «Твердого». – Захватить этих заблудших овец!

«Ретвизан», «Сильный», «Уриил» и «Елена», как менее иных пострадавшие, а потому и более ходкие, поспешили за беглецами. Турки попытались было уйти, но видя, что это у них не выйдет, разом повернули вглубь небольшого залива.

– Ну вот ловушка и захлопнулась! – обрадовался Грейг.

Не теряя времени, он направился туда же, но не успел. Турки, подойдя к берегу, выбросили свои суда на камни острова Никоминда и раньше, чем Грейг смог приблизиться к ним на пушечный выстрел, линкор (то был битый-перебитый «Башарет»), фрегат и бриг взлетели на воздух, всполошив грохотом дремавших на волнах чаек. Грейг был искренне раздосадован:

– И чего понапрасну добра столько портить! Нам бы сгодилось!

С «Седель-Бахри» перевозили на корабли пленных. Многие из них были обкуренные опием. Из воспоминаний Павла Панафидина: «Бывает с ними (с турками) похожее на опьянение, где они приходят в сумасшествие: это от опиума, что случилось на другой день у нас на корабле. Ночью на моей вахте, как только привезли пленных со взятого корабля, замечено часовыми, что у одного турка в кармане кремень и огниво, что им строго запрещено было иметь. Через переводчика потребовали сдачи непозволительных вещей, но никакие убеждения не могли заставить добровольно отдать эти вещи: надобно было употребить силу. Его взяли под караул на бак, где он, как собака, стал кусать всех окружающих; его связали и он, связанный, укусил некоторых неосторожных поблизости его стоящих. Можешь представить, как озлобились люди, бывшие на баке! Совет, данный одним австрийцем, служившим солдатом в морском полку, бросить его за борт, был принят, а мичман Подушкин не мог остановить сего зла; шлюпка, посланная для его спасения, не могла спасти несчастного, напившегося опиума. Совесть меня долго мучила, для чего я слишком доверял своему товарищу, а не явился сам на баке; одно меня успокаивало, что действие парусов меня удерживало на шканцах, и мог ли я не доверять равному мне по чину, а также воспитаннику одного Корпуса».

Спустя день греческие рыбаки известили Сенявина, что у острова Тассо турки сожгли еще один свой разбитый линейный корабль и начавший тонуть фрегат. Поврежденные суда не могли поспеть за торопившимся спрятаться в Дарданеллах флотом.

Из хроники сражения: «20-го поутру турецкая эскадра была у нас на ветре и держала к острову Тассо; а один корабль и два фрегата, бывшие на вспомоществовании при корабле капитан-бея, остались под ветром у мыса Святой горы. Адмирал отрядил за отрезанными в погоню контр-адмирала Грейга с тремя кораблями. 21 -го в 4-м часу пополудни турки, убегая от сего преследования, успели поставить все три оные судна на мель в заливе Святой горы за островком Ииколинда и, свезши с них людей, зажгли. Удары от взорвания были столь сильны, что корабли, бывшие в 20 верстах, весьма чувствительно потряслись. На рассвете 22 июня в неприятельском флоте усмотрен был великий и двойной дым, который, как после получено достоверное известие, произошел от сожжения еще одного корабля и фрегата».

Командиры кораблей поздравляли Сенявина с победой.

– Славный итог вашим трудам, Дмитрий Николаевич! – говорили они, прибыв шлюпками на «Твердый» и крепко пожимая ему руку. – Одолели басурман. Ни дать ни взять – вторая Чесма! Теперь осталось гнать и добивать! Прикажете поднять сигнал общей погони?

Лицо Сенявина было черным от усталости. Он кивал в ответ, но думал о своем. Вице-адмирал был очень озабочен и не скрывал того. Во-первых, теперь весьма мало надежд принудить турок к повторной драке. Для этого надо было, по крайней мере, выиграть ветер у неприятеля, а это требовало долгого и утомительного маневра. Меж тем и наши корабли нуждались хоть и в небольшой, но передышке, к тому же долго держаться в море при свежей погоде они не могли. Сеня-вин очень волновался за судьбу Тенедоса. Как там сейчас? Держатся ли еще наши? Второпях корабли успели обеспечить крепость необходимым лишь на день-два хорошего боя. А дальше? Ведь на Тенедосе по-прежнему находится многотысячный неприятельский десантный корпус с осадной артиллерией и всеми припасами. – Прикажете поднять сигнал общей погони?– еще раз обратился к вице-адмиралу капитан 1-го ранга Малеев.

Вахтенный мичман вместе с матросами-сигнальщиками уже составляли соответствующий набор флагов и вязали их к фалам.

– Погони не будет! – обернулся к командиру «Твердого» Сенявин. – Поднимайте приказ: «Курс на Тенедос!»

– Есть! – Резко приложил два пальца к концу треуголки командир «Твердого». В глазах его было полное недоумение.

– Есть курс на Те-не-дос! – повторил Малеев с явным вызовом. Сенявин молча глянул на него, но промолчал. Он спустился к себе в каюту. Денщик стащил с него полусапоги.

– Не изволите ли отзавтракать, ваше превосходительство?

Жестом Сенявин прогнал денщика. Усталость прошедших дней навалилась, не было сил даже раздеться. Мгновение спустя вице-адмирал уже провалился в сон, скорее даже не в сон, а в какое-то забытье.

Остроту споров в те дни на эскадре о решении Сеняви-на лучше всего передают записки лейтенанта Павла Па-нафидина: «Одними сутками прежде турок пришли мы. к Тенедосу, а они в пролив: мы с пленным адмиралом, а они – с остатками своего флота. Верно, причина поступка Адмирала, не преследовавшего разбитый турецкий флот, была важна, ибо храбрость Сенявина безукоризненна, что показали оба сражения, и мы особенно ему были обязаны своим спасением. Следовательно, желание спасти храбрый гарнизон, выдержавший с горстью людей ужасное нападение, была причина, что мы не преследовали турецкий флот. Турки в отсутствие флота даже так ободрились, видя слабость гарнизона, что хотели штурмовать крепость. Если эти причины были в соображении, то поступок Сенявина возвышает его еще более. Он решился лучше потерять один лавр из своего венка, чем привести в отчаянное положение гарнизон. Сенявин по опытности своей, лучше всех знал, что турецкие корабли поодиночке были бы догоняемы и взяты».

А вот мнение лейтенанта Владимира Броневского: «После столь совершенной победы, истребив у неприятеля два корабля и три фрегата и взяв в плен полного адмирала, Сенявину предстоял выбор самый затруднительный. Гнаться ли за остатками, или возвратиться в Тенедос спасти гарнизон от плена неминуемого и жестокого и отказаться от редкого случая быть истребителем всего турецкого флота. В сем случае Сенявин не усомнился пожертвовать славою и честолюбием личным спасению братии своих, оставленных и осажденных силою чрезмерно превосходною, о участи которых соболезнуя, доброе его сердце не могло чувствовать сладких ощущений победителя. Таковой выбор удивил всех тех, которые не могли быть, подобно Сенявину, в торжестве умеренными, в славе скромными и к истинной пользе Отечества ревнительными. Сие объяснить может простое рассуждение. После сражения во все дни ветры были тихие, переменные, всегда почти противные, и штили. Следственно, гнавшись за неприятелем, Тенедос был бы потерян, и тогда истребление сего неприятельского флота принесло бы нам гораздо менее пользы. Не имея столь удобного пристанища близ Дарданелл, никакого средства вознаградить потерю в людях и исправить свои поврежденные в сражении корабли, мы могли бы только сжечь турецкие и, может быть, несколько своих и принуждены были оставить блокаду Дарданелл, или, удаляясь от оных, ослабить оную и тем уничтожить главную цель: «присутствием Российского флота в Архипелаге лишить Константинополь подвозу съестных припасов с моря». Тогда слава истребителя Оттоманской морской силы была бы одно лестное для личности стяжание. Сверх того, адмирал надеялся, подав помощь крепости, упредить неприятеля, стать пред Дарданеллами или идти-таки ему навстречу».

Все последующие события показали, что Сенявин поступил именно так, как было надо для пользы общего дела. Сегодня, по прошествии двух веков, историки единодушно считают его решение единственно верным в той непростой обстановке! Человек чести и долга, Сенявин сознательно пренебрег трофеями личной победы во имя спасения своих подчиненных.

Расчищая и наскоро приводя в порядок корабли, матросы уже вовсю распевали только что сочиненную «се-нявинскую» песню:

 
Многи щепки рвутся, люди в кровь дерутся,
Хотят в крови драться, туркам не поддаться!
«Рафаил» сквозь шел, Лукин врагов прошел.
Турки в два огня высыпали ядра зря.
Так мы одолели, что своих не знали,
Турки трепетали, русский флаг подняли!
Враги покорились, русским поклонились.
Будут наших знать, плакать, вспоминать!
 

***

Турецкие корабли медленно втягивались в Дарданеллы: борта в зияющих проломах, вместо мачт – огрызки, вместо парусов – клочья. Флагманский 120-пу-шечный «Мессудие», что значит «Величество Султана», едва держался на плаву, шатаясь из стороны в сторону, как последний пьяница.