Текст книги "Битва за Дарданеллы"

Автор книги: Владимир Шигин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 34 страниц)

На шканцах «Флоры» прекрасно понимали, что за новым корветом сейчас следит весь отряд, и как мастерски станет на якорь новобранец, так к нему отныне будут и относиться. Блистая чистотой с туго обтянутым такелажем и белоснежными парусами, корвет лихо срезал корму капитан-командорского «Сильного» и кинул якорь рядом с «Рафаилом».

– С прибытием, Всеволод Семёныч! – приветствовал командира «Флоры» с палубы своего корабля Лукин. – Прошу к вечеру ко мне на чай! У меня отменнейший – ост-индский!

Между кораблей суетились датские грузовые боты. Предстояло перевести часть тяжестей с имевших большую осадку «Твердого» и «Рафаила», чтобы они могли пройти через отмели на входе в Зундский пролив.

Копенгаген выглядел уныло. Везде видны были следы недавней бомбардировки, устроенной городу Нельсоном за непослушание. Жители были хмуры и неразговорчивы. В первый же день на «Сильный» прибыл посол Лизакевич. Его встречали холостой пальбой и громким «ура». Желая сделать приятное Игнатьеву, Лизакевич сказал:

– Я признаюсь вам, что эскадра ваша – есть лучшая из всех, мною здесь виденных. Особенно прекрасна легкость вооружения!

Довольный похвалой, Игнатьев махнул рукой, и команда разразилась новым громовым «ура».

Затем капитанов русских кораблей принял у себя в загородной резиденции Фридрихсберг кронпринц Фредерик, правящий ныне королевством. Принц был худ и бледен, белокурые волосы еще больше подчеркивали его нездоровость. Во время бомбардировки Фредерик был на бастионах и самолично руководил обороной

– Я хочу поднять тост за великую Россию, которая во все времена была нашей союзницей и заступницей! – поднял кронпринц бокал с вином.

Фредерик говорил сущую правду. Он презирал шведов, боялся французов, истово ненавидел англичан и всем сердцем любил русских. Расстались дружески.

Вечером офицеры посетили столичный театр. После петербургских изысков копенгагенский театр был скромен как убранством, так и пением. А потому наши больше обращали внимания не на сцену, а на сидевшую в ложе томную аугустенбургскую принцессу Елизавету, чей жених граф Ранцау погубил несчастную своей дикой ревностью, а затем и сам сошел с ума. Ловя на себе нескромные взгляды русских офицеров, принцесса махала ответно веером.

На пристани возвращавшихся на корабли офицеров встретили несколько человек. То были русские солдаты, взятые некогда в плен французами, затем сбежавшие от них и нашедшие себе пристанище в датской армии. Плача, солдаты просили забрать их с собой.

– Но здесь вы живете в мире, а мы на войну отправляемся! Может, лучше будет остаться?

– На чужбине и мир не мил, а со своими мы хоть к черту на рога! – разом ответили солдаты. – Христом Богом заклинаем, возьмите!

– А! Семь бед – один ответ! – махнул рукой Игнатьев. – Быстро в шлюпку!

Вечером, сидя в каморке-каютке, Павел Свиньин записал в своей тетрадочке: «Непростительно было бы не сказать ни слова о прекрасном поле! Увы, единственно тогу заметить, что датчанки свежи, высоки ростом, большей частью белокуры… Судить о их любезности, добродетели, нравах, столько же имею права, как тот путешественник, который, поссорившись в Риге с хозяйкой квартиры, написал, что все женщины в России рыжи и сварливы. И притом я держусь пословицы, что нет ничего мудрее, чем узнать женщин!»

На следующий день в два часа пополудни при тихом попутном ветре эскадра снялась с якоря. Прощаясь с ней, повернул на Кронштадт сопровождавший фрегат «Тихвинская Богородица». Каюты фрегата были забиты письмами, где уходящие передавали бесконечные поклоны и поцелуи в милое Отечество.

Зунд эскадра проходила, стремясь держаться к его середине. На траверзе маленького, но чрезвычайно стратегически важного островка Вэн кто-то вспомнил легенду о Петре Великом, который якобы предлагал за этот островок датчанам столько золота, сколько уложится по острову.

За кораблями постепенно выстроилась длинная вереница купеческих судов. Побаиваясь налететь на какие-нибудь камни, практичные торговые капитаны решили довериться искусству российских военных штурманов и не ошиблись. С бесчисленных рыбачьих лодок предлагали свежую рыбу, зелень и битую птицу. Сложнейший пролив был пройден, как по нитке!

Немецкое море встретило отряд Игнатьева хорошей волной и свежим ветром. По пути на высоте Текселя встретилась английская эскадра вице-адмирала Рюссе-ля. Британцы явно сторожили французов. Наших моряков они приняли за союзную Наполеону голландскую эскадру и устремились было на перехват, но обнаружили, что обознались. Игнатьев, как младший по званию, нанес визит союзному командующему. От него узнали последнюю новость: Пруссия объявила войну Наполеону.

Старые моряки, видя обилие рыбацких лодок на кишащей рыбой Догер-банке, говорили: – Ну вот и Англией с треской пахнуло!

Во время этого перехода Кологривов наконец-то смог в полной мере оценить по достоинству все мореходные качества своего судна. В целом, «Флора» выдержала испытание с честью. Единственным недостатком новопост-роенного корвета оказались слишком длинные фок-мачта и бушприт, а потому передние паруса, площадь которых получилась несколько большей, чем расчетная, создавали излишнее рысканье по курсу. Это утомляло и рулевых, и вахтенных начальников.

Плавание прошло без особых происшествий. Если кому немного и не повезло, так это «Рафаилу». Из письма домой Павла Панафидина: «В 12 часов я сдал вахту и уже хотел предаться Морфею, как потрясение корабля заставило выбежать наверх. Громогласное командование лейтенанта, брасопка парусов, направление руля в противную сторону, пальба из пушек, делающая предостерегательный сигнал флоту, – все это показывало, что корабль коснулся мели. Искусный английский лоцман, взятый в Копенгагене, был в изумлении: по карте нет признаков мели, и Ниденский маяк, как два глаза, смотрел на наш испуг! Но все кончилось одним потрясением корабля, без малейшего вреда ему, – и мы, осмотрясь, потели, догоняя наш флот. Лоцман уверяет, что это затонувший какой-нибудь большой корабль, – и мы его коснулись. Слава Богу, что так благополучно кончилось, – а там прощай Англия, прощай Италия, и, может быть, пришлось бы проститься со всеми…»

На вторые сутки перехода на горизонте показался еще один английский фрегат, который на всех парусах кинулся навстречу отряду. Игнатьеву это не понравилось.

– Вроде мы и не враги англичанам, а он, сердешный, несется, будто на драку! – пробурчал капитан-командор и велел прибавить ход.

Вскоре английский фрегат оказался недалеко за кормой. Для выяснения ситуации к нему, немного погодя, был направлен «Рафаил».

– Я Лукин! – крикнул Лукин англичанину в рупор, – А ты кто таков?

– О, Люкин! – радостно вскинул руки тот. – Я капитан фрегата'его величества «Крессент» Генри Кенти сторожу здесь голландский флот.

Из дальнейшего разговора выяснилось, что Кент также принял русских за голландскую эскадру и спешил навести на нее свои линейные корабли, которые крейсировали где-то юго-западнее.

В Портсмуте наших встречали приветливо. На рейде, как всегда, полным-полно судов из Ост-Индии. Потрепанные штормом, приводились в порядок и ждали, когда их соберут в караван. Флаг главного командира порта адмирала, как и прежде, развевался на старом линейном корабле «Ройал-Вильям», уже давным-давно не выходящем из гавани и помнящем еще посещение молодого Петра. Английский флот встретил наших музыкой и командами, посланными по вантам. Салюта, однако, как при встрече Сенявина, не было. Зная грубость и гордость англичан, почитающих свой флаг за первый, российский флот никогда не имел с британцами никаких договоренностей относительно взаимных салютаций. Лучше уж вообще не салютовать, чем признавать первенство сынов Туманного Альбиона.

В царствование императрицы Екатерины адмирал Ханыков здесь же в Портсмуте по своей инициативе салютовал англичанам, но те ответили двумя пушками меньше. Достоинству нашего флага тогда было нанесено оскорбление, и Екатерина сделала заслуженному адмиралу строжайший выговор за умаление своей чести.

Едва корабли бросили якоря, как на «Сильный» прибыл капитан от портсмутского адмирала с поздравлениями и просьбой о салюте. Переговоры шли долго. Англичанин настаивал на большем числе выстрелов, Игнатьев только на равном. В споре победили наши, и вскоре рейд огласился пушечными выстрелами.

Англичан не могло не радовать, что Россия отправлялась воевать с французами. По этой причине в помощи Игнатьеву отказа никакого не было.

– Спасибо! – благодарил их гордый Иван Александрович.– Но в больших работах у меня пока нужды нет, а с малыми управимся и сами!

Вокруг кораблей крутилась масса лодок, с которых краснощекие англичанки продавали зелень, хлеб и масло. Наши приценивались, но покупали мало, слишком уж дорого просили «мадамы», как вежливо и уважительно именовали англичанок матросы. Англичанки звали их «дирушками». Вокруг только и слышалось: – Дирушка! – Мадам! – О, дирушка! – О, мадам!

На кораблях пополняли запасы продовольствия, освежали воду, подкупали штурманские инструменты и карты Средиземноморья. Главное внимание было обращено на только что появившиеся в употреблении новые замки к пушкам. Выдумка была, и впрямь, замечательная. Дернул за шнур, курок сам опускается с полки и подпаливает скорострельную трубку. Замки весьма ускоряли темп стрельбы, однако в долговременном сражении кремень быстро стачивался, и замок уже не высекал должного огня. По распоряжению Игнатьева замки закупали, денег не жалея.

Рядом у борта «Сильного» краснел одинокий буй. Кто-то прикрепил к бую венок железных цветов, тоже ставших красными от ржавчины. – Что это? В ответ англичане снимали шляпы:

– Два года назад на этом месте перевернулся наш стопушечный линкор «Святой Георгий». Погибло великое количество моряков, их жен и детей! – Отчего же перевернулся ваш корабль?

– Внезапный порыв ветра резко накренил его. В открытые пушечные порты устремилась вода. Никто ничего не успел понять, как все уже было кончено. Спасти удалось лишь несколько человек.

– Царство Небесное всем утонувшим и на водах сгинувшим! – крестились русские. – Вот ведь какая она, судьба наша моряцкая, не знаешь, где смерть примешь, может, даже в своей гавани!

Несмотря на то, что со времени Трафальгара прошел уже год, все разговоры у британских моряков начинались и заканчивались только им. Наших это скоро начало утомлять, но все равно приходилось из вежливости выслушивать все новые и новые истории о великом дне британского флота. В Лондоне была уже открыта и приносила немалый доход наскоро сработанная панорама Трафальгарской битвы. Во всю ширь полотна полыхали огнем французские и испанские корабли. На переднем плане тонущие французы протягивали к небу руки.

– Ишь, обезьяны французские, тоже жить хотят! – восклицали забредшие в панораму отцы провинциальных семейств.

Офицеров и матросов же более всего занимали охранявшие Портсмутскую крепость солдаты-шотландцы в их неизменных клетчатых юбках до колен.

Вот типичные картинки портсмутской жизни тех дней, записанные историком Н. Калистовым:

«При незнании английского языка нашими матросами и русского английскими общение казалось бы невозможным, если-бы и те и другие не прибегали для взаимного понимания к одному старому, ипытанному средству, которое одинаково успешно развязывало и русский, и английский, и всякие другие языки. Несколько стаканов грога или джина оказывались в таких случаях настолько полезными, что через час, много два, матросы уже так хорошо понимали друг друга, что о чем бы ни говорил англичанин на своем языке или наш на русском или даже малороссийском, для них все уже было гораздо яснее. Англичанки, которые также приветливо относились к нашим матросам, в этом смысле были не так понятливы: кто-то посоветовал им к английскому слову «дир» (дорогой, милый) прибавить русское окончание «ушка», и они так и называли наших «дирушками», считая это настоящим русским словом. Наши же в свою очередь неизменно называли их «мада-мами», полагая, что это слово звучит достаточно хорошо по-английски. Дальше этого знакомство с англичанками не шло. Все эти гулянки на берегу заканчивались обыкновенно самыми нежными прощаниями: англичане провожали наших матросов на пристань, дружески и многократно обнимались и целовались с ними, и так же, как и наши матросы, выражали надежду еще раз встретиться, но уже в море, в общем деле против французов».

Офицеры, пользуясь случаем, нашли время побывать на стоявшем в дальнем углу гавани линейном корабле «Леандр». Участник Абукира, «Леандр» был в свое время захвачен французами, затем отбит у них при Корфу адмиралом Ушаковым и возвращен англичанам.

Офицерская молодежь, как обычно, стремилась в город. Старшие предупреждали:

– Обходите дома, где горят красные фонари, и остерегайтесь дам в красных платьях! – Почему? – спрашивали мичманы заинтересованно. – Это местные вакханки!

– До чего же интересно! – сразу веселели мичманы и, ощупывая кошели, как можно быстрее съезжали на берег.

Многие из офицеров на время стоянки снимали для удобства номера в местных трактирах. Жилье стоило не дорого. В каждом номере по зеркалу, ковру, умывальнику, на постели вместо привычной подушки круглый валик. В оплату номера входил и завтрак: чай, масло, сыр, яйца и традиционный морской корн-биф – обрезанная в виде куба солонина.

Особой популярностью среди англичан, конечно же, пользовался Лукин. Его всюду принимали как самого дорогого гостя. Командиру «Рафаила» слали визитные карточки и приглашения на обеды и ужины все, от хозяев дешевых трактиров, где когда-то сиживал и показывал силу лейтенант, до капитанов линейных британских кораблей и главного командира порта, полного адмирала. Известность Лукина в Англии была поистине потрясающей! Впрочем, сам Лукин оставался верен себе: все такой же добродушный и улыбчивый:

– То они не меня, а нашу русскую силушку уважают, да боятся!

Рядом с «Рафаилом» встал британский корабль «Центавр», только что прибывший из длительного рейда к берегам Вест-Индии. Лукин тотчас пригласил офицеров с английского корабля к себе на обед. За обедом англичане рассказали, что выдержали по пути к метрополии отчаянный шторм и бой сразу с четырьмя французскими фрегатами. Сам обед прошел весело. Хлебосольный Лукин выставил на стол все, что имел. Один из его соплава-телей так описывал это застолье: «Обед был в английском вкусе: грог, перед обедом, а за столом – портвейн, херес ходили кругом стола. Только и было слышно: «Капитан такой-то, ваше здоровье!» – и мы вышли из-за стола, как говорится, с красными носами…»

Капитан-командора Игнатьева принял начальник Портсмута. Две миловидные адмиральские дочери, обходя гостей, угощади их вином. В понятии англичан – это была наивысшая из учтивостей. Взятый Игнатьевым Павел Свиньин развлекал девушек разными историями. Те жеманничали и смеялись. На следующий день прием делал Игнатьев. Монтегю со всем вниманием осмотрел «Сильный» и честно признался:

– Скажу, что не ожидал найти такого совершенства в вашем флоте, потому что привык считать его весьма посредственным!

Напоследок обед давали капитаны английских кораблей. Играли волынки, певцы пели про цветущие луга и вересковый мед. Капитаны рассказывали истории из своих плаваний. В центре всеобщего внимания за столом был, разумеется, Лукин, гнувший по просьбе хозяев в трубку серебряные тарелки.

За несколько дней до ухода из Портсмута, туда прикатил из Лондона граф Павел Строганов, исполнявший в Англии поручение Александра по сколачиванию антифранцузского союза. Приемом, который устроил ему старый знакомец Игнатьев, с песенниками и плясунами, граф остался доволен. Моряки же визитом были разочарованы. Все ждали хороших известий, а Строганов привез нескольких светских сплетен да печальную новость, что пруссаки вдребезги разбиты французами и вот-вот должен пасть Берлин.

Но вот, наконец, все гребные суда подняли на борт. Корабли один за другим снялись с якоря. Попутный зюйд-ост наполнил паруса. Мичманы и лейтенанты с неприятным удивлением обнаруживали существенные перемены в своих кошельках. Почти все были «на экваторе».

– Как же будем гулять в Италии? – сокрушались многие.

– Будет день, будет и рупь с полтиной! – утешали их друзья. – А чтоб о деньгах не плакаться, сидите лучше на корабле да на красоты заморские в трубы зрительные поглядывайте, все дешевле станется!

В один из дней курс эскадры дерзко пересекло огромное стадо китов. Боясь, что корабли могут налететь на океанских исполинов, Игнатьев приказал пальнуть по самым нахальным из них картечью. Но киты не обратили на это ровным счетом никакого внимания и величаво проследовали своим путем.

– Правду говорят, – смеялись, глядя на быстро удаляющихся гигантов моряки, – что слону дробина, то киту картечина!

Бросок Игнатьева через Атлантику был удачен. Капитаны прекрасно держали строй, не было ни поврежденных, ни отставших. Даже вечно штормящий Бискай на этот раз проскочили без всяких приключений. Если и вымотало что, то это извечные бесконечные лавиров-ки. Ветер менялся столь часто, что то и дело приходилось высвистывать наверх вахту.

– По местам стоять, поворот оверштаг! Матросы уже у фока и грот-гитовых, наветренные брасы разнесены далеко в стороны. – Лево на борт! Гика-шкоты стянуть!

Корабли один за другим начинают медленно катиться вправо.

– Фока-шкоты, кливер-шкоты раздернуть! Внезапно в самой середине маневра фок заполоскал и стал лениво ложиться на ванты. Но вахтенные начальники начеку:

– Фока и грота-галсы отдать! Бакштаги на марс! Грот-марса-булинь отдать! Прямо руль! На стопора! Фока-булинь отдай! Корабли завершают поворот. – Фока-шкоты! Кливер-шкоты вытянуть!

Вахта уже изрядно подустала. Но маневр окончен, и вахтенные лейтенанты скороговоркой выкрикивают последние команды:

– Паруса поправить! Наветренные брасы и топенан ты обтянуть! Булиня прихватить! Подвахтенные вниз!

– Подвахтенные вниз! – подхватывают с радостью десятки голосов. Измотанные матросы дружно скатываются по трапам в сырую духоту батарейных палуб, чтоб забыться там недолгим сном в ожидании следующей лавировки.

У мыса Фенистера разминулись с английской эскадрой под флагом контр-адмирала Гарви. Того самого, кто командовал в Трафальгаре «Виктори» и на чьих руках скончался Нельсон. Ныне Гарви блокировал французский порт Фероль. Гарви, сойдясь с Игнатьевым на голосовую связь, просил последние лондонские газеты.

– Мы здесь не знаем совершенно ничего! Не откажите в просьбе!

С «Сильного» перебросили пакет с газетами. Благодарные англичане долго махали руками. Чуть позже показалась еще одна большая эскадра. Эта уже была под флагом вице-адмирала лорда Коллингвуда и стерегла Кадикс, держа там взаперти десяток французских и испанских линкоров.

На каждом корабле в море, как известно, царит своя атмосфера. На «Рафаиле» атмосфера была самая доброжелательная и непринужденная. Стремясь сплотить офицеров (чтоб плавание не казалось утомительным), Лукин придумывал разные забавы. «Кают-компания приняла вид если не роскошной гостиной, то щеголеватой военной комнаты: стол сервируется хорошим стеклом, превосходною посудою и вдобавок – чистое не-мешанное вино; на стенах бронзовые гвозди, ковры на рундуках, словом, Англия преобразила кают-компанию. Забавная выдумка не класть шляп на стол, а вешать на гвозди, также неосторожность с трубкою и многие другие вещи, за неисполнение которых положен штраф, – и на штрафные-то деньги, с прибавкою с каждого, приняла наша каюта тот вид, что заметили офицеры, приезжающие с других кораблей. Любезный наш капитан участвовал в сей шутке и нарочно нарушал установленные правила, чтобы только заплатить больше штрафу. Между офицерами было сохранено вежливое и дружеское обращение. После сего можно ли было желать приятнее и веселее службы?» – вспоминал впоследствии лейтенант Павел Панафидин.

Много шуток и смеха вызывал пес Лукина – большой и добродушный ньюфаундленд. По команде, когда матросы разбирали свои койки ко сну, пес тоже прибегал на шкафут, безошибочно находил свою койку и нес в отведенное ему место, а затем также со всеми приносил ее обратно.

На подходе к Гибралтару Игнатьев подозвал сигнальной пушкой «Флору» к борту «Сильного». С линейного корабля на корвет перебрался дипломатический чиновник Свиньин.

– У меня письмо к британскому губернатору в Гибралтаре! – сказал он Кологривову.

– Есть! Поворачиваем на Гибралтар! Несколько часов спустя корвет бросил якорь в бухте Тарифа. Свиньин быстро передал отчеты и письма Игнатьева в Петербург, и «Флора» тут же снова устремилась в море догонять своих.

У африканских берегов отряд неожиданно попал в длительную штилевую полосу. Игнатьев нервничал, но ничего поделать не мог. Десять дней команды купались, ловили рыбу и устраивали шлюпочные гонки. Экономя солонину, капитан-командор велел перейти на свежую рыбу и солодовые сухари, а для поднятия духа пить ром и закупленную еще в Копенгагене французскую водку. Но вот кончился штиль, налетел шквал с градом, паруса наполнились ветром, и отряд продолжил свой путь в Адриатику.

Из письма Павла Панафидина другу в Россию: «В 10 часов налетел шквал, корабль нагнуло так, что, чтобы перейти, надобно было держаться за веревку; в эту минуту изорвало у нас грот-марсель, и чтобы его совершенпо не потерять, надобно было закрепить. Капитану показалось, что грот-марсовые оробели, и я был послан на грот-марс. Тебе нечего рассказывать, каково лазить по путен-вантам, но мне было так способно, что я шел, как по отлогой лестнице. К чести нашей команды и особенно грот-марсовых людей, я нашел их, работающих со всею смелостью отважных моряков. Только с подветренной шкаториной, закинутой на рей, не могли скоро сладить. Месяц был закрыт облаками, и со шканцев не видать было их работы, и хорошо, что капитан послал офицера: мое присутствие избавило грот-марсовых от наказания и, что еще лучше, – мнения худых матросов. Возвратясъ на шканцы, капитан был доволен моим исполнением, а я тем, что благополучно возвратился. Во все время моей службы я никогда не помню, чтобы так корабль был накренен. Утро открыло, что на многих кораблях изорваны были паруса, а на корабле «Скором» сломлена брам-стеньга».

Пока наверху боролись с ветром, внизу, в артиллерийских палубах, корабельные батюшки терпеливо разъясняли своей пастве пагубность мусульманской веры:

– Неверные величают Христа нашего простым пророком, а не Сыном Божьим! Своего ж Махмуда – посланцем Всевышнего, что есть уже само по себе богохульство величайшее!

На траверзе Сардинии над мачтами российских кораблей внезапно проследовала стая лебедей.

– На Египет зимовать подались! – решили моряки. Появление лебедей всеми было сочтено за доброе предзнаменование.

По ночам Средиземное море выглядит особо, как никакое другое. Разбуженные ветром волны отражают бледную луну. Разбегающаяся от форштевней пена светится расплавленным серебром. Ночной воздух освежающе прохладен и опьяняюще ароматен.

У Липарских островов отряд Игнатьева снова попал в штиль. Вновь замерли недвижимо линкоры, вновь обвисли тряпками их паруса. Вдали на горизонте курились дымом огнедышащие жерла Этны, Везувия и Стромболи.

Едва вытянулись вымпела, как капитан-командор повернул, как и было ему предписано, на Мессину. Однако возникла заминка: не оказалось на месте лоцманов для проводки Мессинским проливом. И вновь перед всей эскадрой проявился нетерпеливый и упрямый нрав командира «Рафаила». Прознав, что один из его корабельных лейтенантов, будучи стажером на английском флоте, уже однажды хаживал этим проливом, Лукин немедленно оповестил Игнатьева: имеется человек, способный провести эскадру. Игнатьев немедленно дал согласие – время-то дорого. Однако сам лейтенант, узнав о таком решении вопроса, пришел в ужас и наотрез отказался от столь опасного предложения.

– Что же это ты, голубчик, делал, на морях бывая? – обиженно поинтересовался Лукин у лейтенанта, узнав об отказе. – Тем настоящий моряк и отличается от пассажира, что не просто по морю катается, а делу учится и все нужное на будущее для себя примечает!

Наконец, лоцманы прибыли, и корабли взяли курс на Мессину. Пролив проходили с осторожностью.

– Здесь два спорных течения, и если вдруг заштилит, то вполне может снести на камни! – рассказывали лоцманы.

– Одно слово: Сцилла и Харибда! – говорили моряки. Несмотря на то, что отряд подошел к порту глубокой ночью, Игнатьев велел входить в мессинскую гавань немедленно, не дожидаясь утра, причем не бросая якорей посреди бухты, а швартуясь прямо у городской набережной. Маневр более чем рискованный! Но капитан-командор любил при случае шикануть, к тому же был полностью уверен в своих подчиненных:

– Мы пришли в Средиземное море, чтобы явить мощь России! А для этого должны использовать любую возможность. Мессинцы знают толк в морском деле, а потому сумеют по достоинству оценить наше мастерство!

Сверяя курс по отблескам местных маяков и брасопя паруса, линейные корабли один за другим входили в гавань. Вокруг них плескались оранжевые от апельсиновых корок волны. Спустя какой-то час все уже стояли в отведенных местах на якорях. Это был триумф морского искусства, который оценили все находившиеся в гавани! Единственным казусом уникальной мес-синской операции стал легкий навал «Рафаила» на один из стоявших на якоре купцов. Дело в том, что верный своей лихости Лукин влетел в Мессину на всех парусах.

Расчет Игнатьева оказался верен. Мастерством и умением русских мессинцы были потрясены. Немудрено, что после этого и прием, оказанный ими, был превосходен. Карантинным властям, собравшимся запретить нашим морякам из-за гуляющей по средиземноморским портам чумы сход на берег, капитан-командор заявил:

– Мы приплыли с севера и не заходили по пути ни в один из портов Леванта.

Карантинщики полистали бумаги и сход на берег разрешили. Непродолжительная Мессинская стоянка превратилась для российских моряков в сплошной праздник. Ежедневно увольняемых на берег матросов угощали так, что те зачастую не стояли на ногах. А сколько скоропалительных романов родилось в те дни!

Сам капитан-командор относился к шалостям своих подчиненных снисходительно:

– Наша служба столь каторжна, что грех осуждать кого-то за некоторые излишества нечастого отдыха!

Впрочем, и сам Игнатьев не отличался тягой к домоседству. Властный и богатый, он всегда и везде жил на широкую ногу. А потому почти каждый вечер пребывания в Мессине вместе со своим старым другом Лукиным проводил в одной из самых шикарных рестораций. Любопытные шквалом аплодисментов приветствовали двух капитанов, когда Игнатьев широким жестом велел принести все имеемые запасы вин и заваливал ими стол, а Лукин одной лишь рукой поднимал этот стол над головой. Впрочем, друзья больше хандрили, чем веселились.

– Сколько нам еще здесь загорать, Ваня? – сокрушался Лукин, выбивая в потолок очередную пробку шампанского.

– Пока не получим бумаг от Сенявина! – отвечал неизменно Игнатьев.– Такова инструкция министерства! За время нашего похода обстановка здесь могла коренным образом измениться! Лукин злился:

– Петербургские воеводы все еще пыжатся командовать из-за тридевять земель! Глупо и бестолково!

– Согласен с тобой, но что это меняет! Наберемся терпения, будем ждать и пить шампанское!

В Мессине в ту пору было полным-полно бывших мальтийских рыцарей во главе с магистром Карачиол-ли. Рыцари набивались в друзья Игнатьеву, предлагали свои шпаги. Наши относились к бывшим госпитальерам с нескрываемым презрением.

– Позорной сдачей в руки Бонапарта вы перечеркнули славу храброго Ла Валетта! – говорил назойливым рыцарям Игнатьев. – Кому ныне нужны ваши шпаги? Прощайте!

Рядом с капитан-командором находился Павел Сви-ньин. Он чрезвычайно был доволен тем, что Игнатьев не отправил его с бумагами к послу Татищеву в Палермо, а оставил пока при себе.

Пребывание в Мессине затянулось аж на две недели. Наконец, 11 декабря из Палермо прибыл посланник от Татищева.

– Вот письмо адмирала, – сказал он, подавая Игнатьеву пакет. – Что в нем, я не знаю и сам!

Содрав сургуч, Игнатьев пробежал глазами бумагу:. – Отлично! Мы снимаемся немедля! Курс на Корфу!

Наверстывая упущенное время, до Корфу шли, выжимая из ветра последнюю малость. Когда же подошли к острову, то всех ждало огромное разочарование – рейд был пуст. Лишь под самой крепостью одиноко покачивался на волнах «Ретвизан» под флагом контр-адмирала Грейга, да поодаль виднелись голые мачты фрегата «Кильдюин». Ни Сенявина, ни главных сил его эскадры на Корфу давным-давно не было.

Обменявшись салютом с «Ретвизаном», бросили якоря. Игнатьев немедленно шлюпкой отправился на доклад к Грейгу. Вместе с ним поехал и Лукин. Как-никак «Ретвизан» – его бывший корабль, а Грейг – бывший командир и старый знакомец. Контр-адмирал встретил гостей с нескрываемой радостью. Матросы «Ретвизана», завидев Лукина, кричали «ура».

Плавание отдельного отряда капитан-командора Игнатьева уже стало историей. Своеобразный итог ему подвел в своих воспоминаниях Павел Св,иньин: «Иван Александрович (Игнатьев – В. Ш.), как добрый христианин, отслужил благодарственный молебен Спасителю, под благодатною десницей Коего мы совершили плавание с необыкновенным счастием: на целой эскадре не было ни одного умершего или ушибленного и весьма мало больных, не разорвало ни единого паруса, не порвалась ни одна веревочка, согласие и тишина ничем не нарушились. Надобно отдать справедливость попечителъности и неутомимости командора; он беспрестанно наблюдал в походе движение каждого корабля эскадры своей, нередко вставал ночью и приказывал каждому поодиночке показывать места свои; при удобном случае осматривал корабли, входил в малейшие подробности, узнавал, довольны ли люди командирами и в то же время очень часто посреди похода делал экзерциции и приказывал обучать стрелять канонеров из пушек, а матросов – в цель. На гардемаринов обращал особое внимание; всем капитанам настрого приказано было наблюдать за поведением их и доставлять способы к продолжению учения. У себя, в своей каюте, учредил для них класс, в коем штурман проходил с ними математику поутру, а я после обеда французский и русский языки. Мне весьма было приятно содействовать небольшими познаниями моими благородным стараниям сего почтенного начальника. Многие называли его строптивым, беспокойным, но теперь на деле увидели плоды сих качеств».

– Уж мы вас так ждали, так ждали! – говорил Грейг, обнимая Игнатьева с Лукиным. – Теперь с вашим приходом у нас сил хоть отбавляй! Теперь уж Дмитрий Николаевич развернется во всю свою широкую натуру!