Текст книги "Лунное золото Революции (СИ)"

Автор книги: Владимир Перемолотов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

– Да. По нашим сведениям они обнаружили на луне золото и готовятся добраться до него.

– Блеф! Русские на Луне? Бред и блеф! В золото на Луне я еще могу поверить, а вот в большевиков…

Шеф Бюро откинулся в кресле и поднял руки, ограждая себя от таких предположений.

– Давайте я расскажу о том, что известно нам. Если я верно понял вашу мимику, то о русской Лунной программе у вас нет никаких сведений?

– Мы в ФБР не занимаемся фантастикой.

– Мы тоже, – в тон ему ответил мистер Линдберг. – Фантазии – удел писателей. У бизнесменов иной подход к делу. Рациональный. Как и вы, мы не верим в сказки, однако, осмелюсь напомнить, что совсем недавно сама возможность построения большевиками космических аппаратов не допускалась ни одним здравомыслящим человеком. И где теперь их пророчества?

Шеф ФБР не стал спорить, только развел руками, отдавая инициативу гостю, а мистер Линдберг рассказал ему ВСЕ. От неудачных попыток помешать большевикам выйти в космос год назад, до недавнего появления в САСШ профессора Кравченко и организации американской Лунной программы.

Гувер слушал спокойно, не перебивал и его отношение к услышанному проявилось на лице только раз, когда Линдберг упомянул о газете, в которой большевики написали о своем открытии. Он поморщился, словно хотел сказать «ну как вам не стыдно!» – но сдержался.

– Это все правда, – поспешил добавить гость.

– С чего вы взяли, что это правда?

– Но профессор Кравченко клянется….

Гувер поднял палец и остановил поток слов.

– Все, что вы говорите, по существу основано на одной газетной статье и словах одного человека. А кто вам сказал, что этому русскому можно верить? – вкрадчиво спросил он. – Он сам? Ха-ха-ха…

Это «ха-ха-ха» он даже не сказал, а прокаркал.

– Удивительная доверчивость! Вы, верно, забыли, что цена свободы – вечная бдительность.

Он качнулся вперед, сходясь лицом к лицу.

– А если я вам скажу, что я пророк Самуил? Вы мне поверите?

– Нет, -помрачнев ответил Линдберг.

–Что же вас остановит?

– Я видел табличку на двери вашего кабинета…

Мистер Гувер ухмыльнулся, оценив шутку, а гость задумался.

Хозяин по-своему был прав. Мистер Кравченко, безусловно, не большевистский агент, но возможно его информация устарела? Может быть, именно сейчас большевики завинчивают последние гайки на новой, еще более разрушительно машине, там, на орбите?

– Только Библия не нуждается в проверке, друг мой, – несколько боле назидательно, чем следовало добавил мистер Гувер. – Только она. Все остальное следует проверять и перепроверять.

– А таблица умножения? – хмуро поинтересовался летчик, поднимаясь. Разговор вообщем-то закончился. Никак и ничем.

– Её тоже. Время от времени… Вы лучше задумайтесь, что будет, если ваши сведения по станции неточны. Или неверны. Или вообще являются дезинформацией, подсунутой нам чекистами? Что будет с нашими войсками, которые мы повезем через океан?

Мистер Гувер вышел из-за стола.

– Знаете, что я вам посоветую… – протянув руку в прощальном рукопожатии, сказал шеф ФБР.

– Догадываюсь… – Пожимая руку, отозвался Чарльз. – Послать на русскую станцию американских парней, чтоб увидеть что там и как своими глазами.

Хозяин одобрительно кивнул.

– С вами, мистер Линдберг, можно иметь дело. Если мы будем точно знать, то…

– То?

– То все возможно….

САСШ. Полигон Окичоби.

Февраль 1931 года.

…Все-таки он волновался. Волновался, хотя и объяснили ему, что тут к чему. Свою-то конструкцию он мало, что мог окинуть одним взглядом, так он ее еще и знал до последнего болта и крутили эти болты свои, проверенные люди, а это все незнакомое – и конструкция и внешний вид и люди. Неожиданно он понял, что своими людьми он обозначил для себя двух большевиков… Он усмехнулся, покачал головой. Надо же как вильнуло… Только не до сантиментов сейчас.

Кто знает, как поведет себя чужая техника? Особенно такая…

Если что и напоминала ему американская разгонная ступень, так это какого-то динозавра. Ощущались в ней мощь и неуклюжесть, по мнению профессора присущие исключительно допотопным животным – громадным, сильным и неповоротливым. Только ничего другого в этот момент в их распоряжении не было.

Мистер Годдард взявшийся быть его чичероне рассказывал о своих достижениях с гордостью человека создавшего опасного монстра и радостью человека сознающего, что от его услуг он уже может отказаться. Это понимал и профессор. После его появления в Окичоби место этой технике было в музее. Не сразу, разумеется, но в самое ближайшее время эта груда железа туда и отправится. Пусть даже в виде макетов и фотографий.

Но это потом, а пока мистер Годдард посвящал его в тонкости конструкции, любезно переводя местные футы и фунты в привычные для европейца метры.

Старт запланировали на завтрашнее утро и около лежащей на пусковой платформе ракеты копошились люди. Бодрая суета наполняла пространство – катились автомобили, трещали двигатели и паровые локомотивы свистели издалека, фонтанируя кудрявыми дымками. – “Прошлый век”– снисходительно подумал профессор, в пол уха слушавший комментарии конструктора. – «Убожество…». Только ничего не поделать. Времени дожидаться появления новой модели у них не было.

Мистер Вандербильт четко увязал этот старт с дальнейшими действиями американского правительства. Помощь Америки готовой к войне Европе будет оказана только после того, как американцы убедятся, что большевистский аппарат на орбите не работоспособен. Профессор-то знал об этом, но это было его знание, его уверенность, а новым партнерам требовалась своя уверенность. Так что ждать пока создадут новую ракету или переоборудуют одну из ракет мистера Годдарда под новый двигатель, профессор не желал. Чем раньше Президент САСШ убедится, что не дамоклов меч кружит над планетой, а бесполезное пока мертвое железо, тем быстрее он решится подтолкнуть Европу к войне.

По крайней мере, так говорил мистер Вандербильт.

Прямые как стрела рельсы уводили вдаль, где километрах в трех впереди поднимались вверх, удерживаемые решетчатой фермой. При всей своей любезности мистер Годдард не повел его туда. Их прогулка закончилась около носовой части ракеты.

–Я сейчас вас познакомлю…

Он похлопал по округлому стальному боку.

– Это – «Сюзан-4». Мы привыкли называть их женскими именами.

Профессорские брови взлетели вверх, когда он подумал «Эдакого монстра и женским именем?», но воздержался от комментариев. Слишком уж нежен был взгляд конструктора.

– Неужели это приносит счастье?

– Во всяком случае, это не приносит несчастий – ответил американец. – У нас тут бывало по-разному, особенно пока не получили новый металл для дюз…

Он махнул в сторону полуразрушенного бункера, рядом с которым стояли люди в форме.

Профессор оживился. Бункер как две капли походил на его собственный, что остался в Свердловске.

– У вас это тоже было проблемой?

– Было, слава Богу…

Верно угадав настроение гостя, мистер Годдард спросил:

– Я вижу все это, – он провел рукой. – Не радует?

– Отчего же? – вежливо ответил профессор, – этой техникой вы можете гордиться. Меня тревожит другое. То, что мы сегодня планируем совершить даже не полумера а…

Он не нашел нужного слова и показал кусочек ногтя.

– Это вот что. Если б мы прямо сегодня могли стартовать к Луне!

Наблюдая, как последние рабочие по решетчатым фермам спускаются вниз и оттаскивают подальше шланги, не согласился.

– Не думаю, что это что-либо изменило бы. Мы ведь до сих пор не знаем, где лежит золото. И вообще я уверен, что то, что должно случиться, случается тогда, когда это нужно Господу! Бог любит Америку!

Профессор предпочел не спорить.

– Ну и замечательно… Вы вот что мне лучше скажите. Сегодня-завтра мы доберемся до станции и убедимся, что она не работает. Для Президентского спокойствия ваши ребята, наверное даже взорвут там чего-нибудь…

Мистер Годдард бросил быстрый взгляд на русского, но тот смотрел в сторону. Там нещадно трещащие трактора оттаскивали в сторону огромную цистерну.

– Станет в этом случае Америка воевать с СССР?

– Этот вопрос вам лучше задать мистеру Вандербильту.

– Его мнение я уже знаю. А что думаете вы?

После недолгой заминки мистер Годдард ответил.

– Не знаю.

… Чуть в стороне, перед полуразрушенным бункером – свидетелем какой-то ранней неудачи мистера Годдарда – стоял полковник Воленберг-Пихотский. Профессора, увлеченные своими химерами, не обращали на него внимания и он мог рассматривать их без опасения прослыть невежливым человеком. Ему нужно было поговорить с Годдардом, но с ним был этот чертов большевистский профессор… Вот хоть убейте – не верил полковник перебежчику. Он и сам не мог бы объяснить почему, но – не верил…

– Порридж!

– Да, сэр!

Полковник одобрительно глянул на молодцевато расправившего плечи сержанта. Парень себя показал с самой лучшей стороны. У большевиков был –не сломался, с Президентом беседовал, когда медаль получал и там не оплошал…

– Знаете его?

Он кивнул в сторону профессоров. Сержант быстро сообразил о ком идет речь.

– Конечно, сэр. Видел на станции…

Несколько секунд они наблюдали, как профессора что-то показывали друг другу, протыкая пальцами американское небо.

– Как думаете, Порридж, это большевик?

Прищурив глаз, сержант присмотрелся к профессору. Это там, на станции, когда от его слова зависела жизнь, этот русский казался страшным, а тут… Походил он больше не на злодея из комиксов, а на аптекаря, что держал аптеку на соседней улице его родного города. Порридж вспомнил вкус ванильного мороженного…

– Не знаю, сэр. Не думаю…

Полковник и сам не знал, какого ответа он ждал от сержанта, но этот его не устроил.

– «Не думаю»… Думать надо! Назначаю вас антибольшевистским шпионом!

– За что, сэр? – не понял воин.

– Станете присматривать за этим…

Полковник небрежно кивнул в сторону профессоров.

– Да и единственный вы, кто был на станции и хоть что-то видел, а значит, может что-то сообразить.

Сержант выпятил грудь.

– Сэр! Я исписал и изрисовал чертову уйму бумаги, отвечая на вопросы…

– Не беспокойтесь. Принимать решение буду все-таки я. А вы… Может быть вы что-то вспомните на месте. В этом случае разрешаю вам докладывать без субординации…

Орбита Земли. Станция «Знамя Революции».

Февраль 1931 года.

На их счастье воздух на большей части станции имелся, работало аварийное освещение, да и температура была вполне приемлемая – градусов 20 мороза. Так что пришлось им ходить в том, в чем прилетели из зимы в зиму. Это оказалось не таким удобным, как на Земле, но выхода не было – не ходить же тут, право слово, в скафандрах?

Позубоскалив немного о том, как они тут смотрятся и что хорошо, что там, внизу, зима, они вышли на поиски горючего.

Поиски начали с боевого модуля.

Сперва просто пролетев, заглядывая за каждую дверь в надежде найти стандартный контейнер, а позже, когда эта кавалерийская атака не удалась, уже более внимательно – разбирая ящики и заглядывая в каждый из них, но ничего не нашли. А вот потом…

Станцию, как оказалось, они толком-то и не видели. Их нечастые и недолгие командировки сюда, не говоря уж о коротком пленении беляками, не могли дать им точного представления о громадине, построенной советскими рабочими и инженерами, и вот теперь они бродили по переходам, удивляясь и досадуя на размеры «Знамени Революции». Тут нашлось столько комнат, коридоров и потаённых уголков, что без провожатых трудно было разобраться…

– Это как корабль, – сказал Дёготь, прислонившись к холодной стене. Изо рта коминтерновца шел парок, оседавший на промороженной переборке инеем, – а на корабле столько есть всяких потаенных уголков что…

Он вздохнул.

– Мне знакомый моряк, еще с подпольным партстажем, рассказывал, как они «Искру» в Российскую Империю ввозили… Жандармы чуяли что есть что-то, только ничего найти не могли… Не поверишь. Оказывается, хороший боцман на корабле слона может спрятать.

– Ну, так ведь мы не жандармы, -возразил Федосей, думая о чем-то своем, – чего им от нас горючее прятать? Просто лежит оно себе на виду где-то …

– Вот именно, что «где-то»…

Поиски затянулись больше чем на неделю. Час за часом они неуклюже порхали по коридорам, открывая и закрывая люки и дверцы. К усталости скоро примешалось и ощущение неясной опасности. В головы лезла всякая мистическая чушь, и приходилось делать усилие над собой, чтоб не выдать голосом свое настроение товарищу. Несколько раз Федосей останавливался, замечая краем глаза движение позади себя. Что-то первобытное, не разум, а инстинкт тихонько шептал о невидимых опасностях, заставляя вздрагивать и оглядываться.

– Чертовщина какая-то…

– Ты чего?

Он не сдержался и сказал.

– Все кажется, кто-то идет следом…

Дёготь на всякий случай оглянулся, потом постучал пальцем по лбу. Коридор как был, так и оставался безлюдным.

– Да сам знаю, – раздосадовано ответил Федосей. – Только что из того?

– Ничего, – согласился Владимир Иванович. – В следующий модуль?

К несчастью обнаружилось еще одно скверное обстоятельство.

Станцию начали ремонтировать, но ремонтные работы не довели до конца. Боевой, где когда-то стоял аппарат профессора Иоффе, и жилой модули, блистали чистотой и пустотой. Там они нашли продукты и лед, и там не было вездесущего пепла, а вот в третьем, складском…

Когда Владимир Иванович распахнул люк, из неё к ним потянулись толстые черные щупальца… От неожиданности оба шарахнулись в стороны, Малюков навалился плечом на крышку, не давая непонятно откуда взявшемуся монстру вылезти наружу. Только вот битвы с чудовищем не получилось. Сталь люка легко обрубила щупальца и только тут они сообразили, что никакого монстра нет.

Нет никакого гигантского осьминога, а есть… пепел, за время отсутствия на станции людей, отвоевавший для себя изрядное пространство.

Третий модуль стал одним огромным пыльным мешком, в котором им и предстояло копаться.

Теперь им приходилось работать в скафандрах и действовать «вслепую».

Они поочередно ныряли в темноту и, нащупав что-то похожее на ёмкость, тащили её наружу. Такая лотерея, разумеется, не всегда заканчивалась удачей. Точнее за четыре дня поисков – ни разу они не вытащили того, чего нужно.

Не то, чтоб контейнеры не попадались им… Попадались, только вот все как один – порожние, но узнать это они могли, только вытащив его туда, где не было пепла, и рассмотреть.

Несколько раз им, все же, повезло. В пустоте обнаруженных контейнеров оставались какие-то крохи, и эти крохи люди как величайшую ценность сносили к своему кораблю. Этого было мало, но все же лучше, чем ничего.

Им ничего не оставалось, кроме как не прекращать поисков, в надежде, отыскать нормальный, заполненный под крышку пятикилограммовый контейнер.

Эти дни превратились для них в череду окрашенных в цвет пепла неудач. Надежды оставалось все меньше и меньше.

На седьмой день они уже подобрались к середине третьего модуля. Оставалось обшарить шесть дверей с одной стороны и шесть с другой. Что будет после этого, они не обсуждали.

Перед тем как надеть прозрачный колпак шлема на голову и в очередной раз нырнуть в податливую черноту, Федосей замер.

– Кто-то есть…

– Опять? – удивился Дёготь. – Мы же это уже проходили…

Малюков сердито махнул ладонью около его лица, обрывая фразу.

– Слушай…

Они уже привыкли к тому, станция не безмолвна, но за эти дни они уже привыкли отделять технические шумы от шуток подсознания. Мозг сам отфильтровывал треск и пощелкивание полуживой станции, оставляя им то, что реально могло представлять опасность.

– Люди…

– Наши? – С надеждой спросил Дёготь. Он еще ничего не слышал, но так хотелось надеяться на что-то хорошее.

– А чьи ж еще?

Вспомнив, в каком он виде, Владимир Иванович машинально стал отряхиваться, добавив своего пепла к тому, что уже висело в воздухе.

Вокруг было грязно – как не береглись они, а часть пепла после их путешествий все-таки разлетелась по станции и висела в воздухе как серый туман, за которым трудно было разглядеть что-либо.

Если б те, другие, повели себя иначе они бы попались. Ничто в них не выдавало врагов – почти такие же скафандры, те же неловкие движения…

Но они говорили… По-английски.

Едва разобрав первую фразу, Федосей оттолкнулся ногой от стены и, подхватив товарища, рванулся назад. Ничего хорошего от незваных гостей он ждать не мог. Летя спиной вперед, он промахнулся, не ухватился за скобу, и влетел в стену. Его отшвырнуло в нужную сторону, но по коридору прошел звон.

– Чёрт!

Их заметили. За спиной удивленно вскрикнули, потом уже грозно заорали:

– Стой! Стой стрелять буду!

Кричали, скорее всего, по земной привычке, но, не желая рисковать и превращаться в мишень, Дёготь на лету крутанул кремальеру люка, стеной пепла отсекая преследователей от себя…

Их недавние блуждания по станции принесли свою пользу. Пока пришельцы пытались сориентироваться, они боковыми переходами перебрались в боевой модуль и рванули к кораблю.

… Незваные гости все же прорвались сквозь пепел и, подгоняемые охотничьим азартом, обогнав его, пустились в погоню.

Не догнали…

Полковник, первым, как и положено командиру, подлетевший к входному люку, дернул штурвал замка, но тот даже и не подумал сдвинуться с места. С досады полковник ударил кулаком по стене, и его отбросило назад.

Опоздали!

И конечно, у большевиков хватило ума заблокировать люк.

– Назад, полковник! Назад!

Неуклюже разворачиваясь, полковник оглянулся – кто это тут может ему приказывать, но почувствовал, что улетает в сторону.

Профессор пальцем оттолкнул его, а другой рукой начал быстро перебрасывать туда-сюда какие-то тумблеры на панели перед дверью. Полковник не успел слова сказать, как русский требовательно прикрикнул:

– Отодвиньтесь же… Неудобно!

– Что вы себе…

– Блокирую люк…

Он протиснулся мимо, не обращая внимания на выпяченную вперед полковничью челюсть.

– Не хотите же вы, чтоб они улизнули?

За стеной что-то металлически загремело, и профессор улыбнулся.

– Ничья…

– Не понял.

Полковник смял свой гнев как бумагу.

– У нас с ними ничья, – объяснил замаскировавшийся большевик. – Мы не можем к ним войти, а вот они не могут оттуда вылететь…

– Ничья нас не устраивает… Что можно сделать? Мы должны оказаться внутри.

Профессор задумался.

– Не думаю, что это возможно… Хотя нет! Кажется, там, снаружи, есть… Точно! Там есть маленький переходный шлюз на пару человек… Если через него…

– Точно! – крикнул Порридж, висевший у профессора за спиной. – Там, снаружи, есть запирающее устройство. Я за него держался!

Полковник ощутил, как удача примащивается на его плече.

– Отлично! С ними можно поговорить?

Через голову профессора полковник посмотрел на сержанта. Тот только плечами пожал, и тогда полковник переадресовал вопрос профессору. Возможно он и не красный.

– Можно?

– Скорее всего… Если в шлюзе есть воздух, то наверняка.

Овладевший полковником азарт дружески опустил руку на плечо русского профессора.

– Попробуйте, мистер профессор, попытайтесь… Задержите их разговором, а мои ребята попробуют зайти с тыла….

Перед глазами профессора, на стене, висел пульт с десятком переключателей. По прошлому визиту на станцию он помнил, что это такое. Тумблеры справа управляли створками выходного люка, а те, что слева, рядом с забранным мелкой решеткой громкоговорителем – переговорное устройство.

Он прокашлялся.

– Добрый вечер, господа… Позвольте представиться Профессор Кравченко… С кем имею честь?

…Голос профессора прозвучал в корабле как раз в тот момент, когда Малюков и Дёготь смотрели на полтора десятка контейнеров, не представляя, как они смогут достать те крошки горючей смеси, которые плавали там, внутри. Думали над этим они давно, но решения не находилось. Невесомость, черт её побери!

Деготь вертел контейнер, внутри которого с тихим шорохом скользили по стенкам невесомые частички. Нужно было выигрывать время.

– Ба! Профессор! Давно не виделись… Вы какими судьбами?

– Федосей Петрович? Вот приятная неожиданность!

Если слух его не обманывал, то в профессорском голосе и впрямь слышалась радость.

– Да чего ж тут приятного? Опять вам белогвардейщина гипнозом голову задурила…

Профессор не стал дискутировать по этому поводу.

– Товарищ Дёготь с вами, наверное? Вылезайте оттуда, друзья мои… Ей-богу ничего плохого мы вам не сделаем.

– Так ведь и хорошего тоже…

– Ну, бросьте… Неужели мы, ученые, не поймем друг друга?

– Какой же вы ученый? Вы, профессор, диверсант… Стартовая площадка ваших рук дело?

Профессор не ответил.

– А вы говорите «ученый»… Эх, Ульрих Федорович, Ульрих Федорович… Свою же работу – и все псу под хвост пустили…

– Я не Ульрих Федорович, а Владимир Валентинович, – глухо ответил профессор. Голос его стал тверже, увереннее.

Дёготь тряс контейнер и не ответил. Федосей и сам понимал, что засыпать горючее в невесомости дело не такое простое, как может показаться. Только ведь иного выбора нет, и не предвидится.

– Я их отвлеку, мозги поморочу, а уж ты постарайся…

Дёготь сунул в широкое отверстие руку, кривя лицо, попытался горстью зацепить ту малость, что еще витала там… На глазах Федосея вместе с рукой из горловины выскользнуло облачко невесомой пыли и поплыло по воздуху.

Малюков вздохнул. Без злобы. Чего уж глупее можно выдумать, чем злиться на законы физики?

Профессор, словно подсматривал, спросил:

– Выходите, поговорим. Может быть до чего-нибудь и договоримся. Какой смысл вам там сидеть?

– А какой смысл вообще в жизни человеческой? – ответил вопросом на вопрос Федосей. В голосе его звучала растерянность – отголосок того чувства, что он сейчас испытывал. – Смысл бывает только у того, кто сделан. У вещи есть смысл, у предмета… Смысл ножа – резать, револьвера – стрелять, хлеба – утолять голод. Если, конечно, допустить, что человек кем-то сделан… В этом случае, я думаю, что смысл жизни человек не узнает никогда… Просто не сможет понять. Изначально этого нам не дано.

Профессор ухватился за эту фразу. У разговоров о смысле жизни возможно когда-то и где-то имелось начало, но вот конца им не предвиделось.

– У вас, большевика, нет смысла жизни? Не поверю…

– И напрасно… Смысла жизни нет, но есть цель! За себя и товарища Дёгтя твердо могу сказать – коммунисты-большевики видят цель жизни в том, чтоб сделать мир справедливым.

– А как же «накормить голодных»?– в меру ехидно вопросил профессор.

– А это как раз следствие всеобщей справедливости.

– Справедливость?

Федосей представил, как профессор недоверчиво качает головой.

– Уж больно неощутимая материя эта справедливость… Да и какое дело высшим силам до человеческой справедливости?

Господин Кравченко хохотнул, словно в голову пришло нечто остроумное.

– Вот если б вас с Владимиром Ивановичем противоестественным образом сделали Карл Маркс и Фридрих Энгельс, то возможно это все и было бы так, как вы и говорите, а пока…

Из-за спины послышался шепот товарища.

– Есть идея.

Федосей отвел в сторону микрофон и чуть повернул голову. Не тратя время на встречные вопросы, Дёготь продолжил.

– Центробежная сила вместо силы тяжести. Вылетаем на бустере и раскручиваемся.

Федосей не понял самого главного.

– Чем раскручиваемся?

Товарищ, ухмыляясь, кивнул в сторону баллонов.

– Кислородом. Я все сделаю. Ты болтай, болтай…

Федосей, сообразив, ухмыльнулся в ответ. Как, все-таки, приятно выскакивать из западни, честно глядя в глаза беспомощным охотникам. Голос профессора вернул его к действительности.

– Создавшие нас высшие силы сделали это не просто так, а для чего-то… То, что вы считаете для себя смыслом жизни – это ваше дело. А у высших сил на нас с вами могут быть совершенно иные виды.

– Почему это вы думаете, что мое понимание жизни и понимание этих ваших «Высших сил» это не одно и тоже?

Видно было, как Дёготь плавно и обманчиво нерасторопно снимает кислородный баллон со штабеля и тащит его куда-то к кораблю.

– Очень просто. Если Разум способен понять смысл жизни, то он вполне способен не согласиться с ним и поставить новую цель. Или напрочь отказаться от неё…

Баллон выскользнул из рук товарища и плавно полетел прямо в иллюминатор. Федосей машинально загородился рукой. Опомнившись, покрутил пальцем у виска.

– Как самоубийцы?

Товарищ развел руками – мол, извини.

– Приблизительно… Я бы вообще стал искать ответ в другом месте. Есть очевидности… Если кто-то создал человека для чего-то, то Создатель должен был заложить в нас такое понимание, которое способствовало бы выполнению этих таинственных планов. Что-то такое должно быть у каждого из нас…

– Инстинкты?

– Инстинкты и чувства….

– Это все абстракции. А давайте-ка, профессор, на личности перейдем.. Вот для вас смысл слов «личное счастье»?

Из-за стены послышались удары железа по железу. Владимир Иванович занимался срочными делами.

– Чем вы там гремите? – спросил профессор.

– Мы? – не моргнув глазом, соврал Федосей. – А, по-моему, это где-то у вас…

Профессор посмотрел на полковника. Тот развел руками. Вполне возможно, что это стучат те четверо, что лезли в эти минуты по обшивке станции.

–Так как там на счет личного счастья?

– Личное счастье? – переспросил профессор. – Извольте. Я несусь на авто со скоростью 60 верст в час. Рядом красавица… Скорость и красота. Эта смесь пьянит меня как шампанское, которое также стоит рядом в серебряном ведерке….. Видимо смысл жизни в получении удовольствий. Если получаешь удовольствие – значит, Создатель дает тебе понять, что все верно делаешь. Если нет – значит, не тем занимаешься…

…Снизу из-под днища по пологой дуге взмыл какой-то кусок металла – то ли гаечный ключ, то ли молоток. Федосей не разобрал.

– Как кролик в цирке? Сделал то, что нужно дрессировщику – получи морковку. Нагадил на манеже – кнутом тебя… По-вашему выходит, что мужчина создан для того, чтоб пить водку и любить женщин?

– И кушать вкусно, – добавил профессор добродушно, – и еще чесать, где чешется….

Оба засмеялись. И с той и с другой стороны двери мир казался правильным и совершенным.

– В этом случае Богу следовало бы остановиться на животных.

Он представил свинью, выбравшуюся из грязи и ожесточенно чешущую спину о забор, и засмеялся.

– Да.. Свинья для этого в самый раз.

– Если б все было так просто, то нас бы кормили. А так приходится чёрти чем заниматься, чтоб снискать хлеб насущный.

– Значит, в труде есть смысл и удовольствие..

– Какие?

– Ну, во-первых, труд делает еду вкуснее… Вы не отмечали такой странной закономерности – чем тяжелее труд человека, тем проще его пища? У простого рабочего на столе черный хлеб да картошка с селедкой, а у адвоката или профессора – икорка с коньячком, да ситный…

– Вы, Федосей, не прибедняйтесь со своей политграмотой. Знавал я и таких рабочих, у кого стол был не хуже профессорского…

– Много знавали-то?

– Ну, хорошо, не много… А что во вторых?

– А во-вторых, труд жизнь украшает. Вот, например, актер трудится – а мы получаем удовольствие.

– А кузнец?

– Что кузнец?

– От него какое удовольствие?

– Он авто сделает, на котором вы со своей дамой на свидание помчитесь.

– Ну, к даме я могу и просто так дойти..

– Ну, тогда, – не сдавался Малюков – он обруч к той бочке с шампанским выкует, что позволит вашей даме голову вскружить. …

Дёготь уже висел перед иллюминатором, размахивая руками, вызывая его наружу.

– Профессор, погодите минутку. Тут дело неотложное…. оторое также стоит рядом в серебряном ведерке…го.

Держа в руке шлем, Федосей спрыгнул вниз. На посадочной платформе кое-как закрепленный проволокой лежал кислородный баллон.

– Готово. Покидаем Царствие Небесное!

Они закрепили шлемы, и Федосей перебросил рукоять рубильника вверх, готовясь вновь увидеть, как из тонкой щели раскрывающегося люка брызнет ярким голубым светом и в пространство улетит наполняющий шлюз воздух.

Но ничего у него не вышло. Он перебрасывал рубильник туда-сюда, только не мелькала в контактах электрическая искра.

– Ну? – Дёготь прислонился к нему шлемом. – Что там?

– Обесточили.

Понятное дело, заблокировали… Только это ничего не меняло. Показав на запорный штурвал ручного открытия, люка сказал.

– А вручную?

– Слишком долго. Если они пробираются по оболочке, то могут уже быть там.

– Рискнем… Крути. Я ему пока зубы заговорю…

Вернувшись в корабль, он взял микрофон.

– Не заскучали, профессор?

– Вы, я так чувствую, что-то там предпринимаете, – сказал профессор. – Так не стоит. Будет у вас вместо успеха разочарование..

Скрипа он не слышал, но голубоватая щель в стене уже обозначилась. Медленно расширяясь, она словно театральный занавес, открывала перед ними новый мир.

Воздух с неслышным ревом рванулся в пустоту. Из-за обреза люка неслышно мелькнула фигурка в чужом скафандре и унеслась куда-то. Они почти успели, подумал Федосей, только вот именно, что почти…

– Ничего, мы попробуем. Вы вот, Ульрих Федорович, вы мне таки объясните, как это нож поймет смысл собственного существования? Это вы знаете, что он сделан для того, чтоб резать, а для него смысл жизни, может быть в том, чтоб лежать справа от тарелки.. Или касаться наждачного круга… Или отражать в лезвии скатерть…

Рев воздуха, фонтанирующего в мировое пространство, становился все выше.

– Я серьёзно, Федосей Петрович.

– И я серьёзно, Ульрих Федорович. Поверьте, пройдет время и стыдно вам будет за недавние дела и за сегодняшний разговор.

Пауза повисла тяжелая как гиря.

– Вы же профессор Вохербрум. Ульрих Федорович Вохербрум… Шпрехен зи дойч, камрад профессор?

… Полковник вертел головой, не веря глазам.

То, что происходило, выходило за всяческие рамки. Где-то там, за стеной заскрежетало, и звук этот означал только одно. Створки люка расходились, выпуская большевиков на свободу.

Еще надеясь, что это какой-то хитроумный план, ведущий к погибели большевиков, Воленберг-Пихоцкий спросил:

– Что вы делаете профессор?

– Что я делаю? – переспросил тот. Его рука лежала на переброшенном в рабочее состояние рубильнике, а во взгляде жило тоже недоумение, что и в тоне полковника.

– Вы их отпускаете!

– Я?

– Вы! Вот этими самыми руками!

Профессор озадаченно посмотрел на него, а потом – на свои руки. Выражение мучительного недоумения несколько секунд державшееся на лице растворилось в снисходительной усмешке.

– Натюрлих. Ах, ну да… Вы же ничего не поняли… Они пригрозили, что если я этого не сделаю, то они включат двигатель и проплавят в станции дыру, величиной с корабль. Нам это нужно?

Он надеялся, что слова звучат достаточно убедительно для полковника. Тот стоял, нерешительно покусывая нижнюю губу – не знал верить или нет.

Сам-то профессор прекрасно понимал, что выпускал большевиков не он, а засевший в черепе профессор Вохербрум. Его вторая ипостась никуда не пропала. Она осталась внутри и в эти мгновения боролась с ним, стараясь взять верх.

Орбита Земли.

Февраль 1931 года.