Текст книги "Берестяга"

Автор книги: Владимир Кобликов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

«Ужо надо ему морду медом вымазать», – подумал Прошка, вслух же спросил:

– За что лупцевала Левонтия?

– За дело! – зло буркнула бабка Груня и стала дуть на руки, в кровь изодранные котом.

Она подошла к шкафчику-угольнику, где хранилась посуда, из которой никогда почти не ели и не пили, где стояли пузырьки и бутылки и лежали травы пучками. В доме запахло настойкой тополя. И этот запах напомнил Прохору фразу, которую он помнил, сколько помнил самого себя: «От срезов, порезов, от укусов злых…»

* * *

Дома Прохору не сиделось. Читать не мог: мысли путались… Дед куда-то ушел. Торчать просто так в душно натопленной хате да слушать, как бабка Груня бубнит что-то себе под нос, противно. И Прохор решил уйти в лес.

Он достал и просмотрел отцовское ружье. Ружье не новое, видавшее виды, но стволы у него отличные. Набил патронташ. На всякий случай взял ломоть хлеба и кусок сала. Оделся, а поверх легкого шубного пиджака накинул свой белый маскировочный халат и сразу стал похожим на разведчика…

За деревней повернул в заячью рощу, где всегда водилось много беляков.

Прохор увидел свежий заячий след, но былого охотничьего азарта не испытал. Глядя на чистый, пахнущий острой свежестью и солнцем снег, вспомнил приезд Самариных. Казалось, что случилось это очень давно, что Самарины всегда жили в Ягодном.

Прохор не видел Таню с того самого дня, как Самарины переехали к Марьюшке. Для Прохора это целая вечность…

Он давно уже выследил беляка, но сейчас был слишком рассеянным. Наконец Берестяга поднял зайца и удачно стал у него на кругу. Глаз у Берестяги был точен, как у индейца.

За первым беляком он подстрелил второго, потом еще и еще, но удача не радовала Прохора. Он возвращался в деревню понурым. И ему даже не хотелось, чтобы кто-нибудь встретился и удивился такой удаче. Четыре зайца. Для взрослого охотника в их местах четыре зайца не так и много. Но для мальчишки!

Возле деревни Прохор снял лыжи и повез их за собою на веревке, как это делали все здешние охотники. Только теперь он почувствовал усталость. Ноги стали тяжелыми, шаги – неторопливыми. И шел Берестяга, как матрос, вразвалочку.

Вот он прошел мимо дома слепого Филатки и только собирался свернуть на главную улицу, как его окликнули:

– Проша! Берестняков!

Прохор нехотя оглянулся и увидел Сашу Лосицкого.

– Обожди!

Берестяга остановился.

– Вот это да! – поразился Александр. – И всех сам подстрелил?

Кто же мне их еще подстрелит? – гася невольно вспыхнувшую гордость, сказал Берестняков.

– Здорово!

– Беляк что. Вот русаков столько не настреляешь. Русака без собаки трудно взять. – Прохор вспомнил, как бабка Груня продала отцовского гончара Баяна, а сказала, что собака убежала. Потом соседи уже рассказывали, что приходил какой-то мужчина и увел Баяна, а бабка Груня даже провожала мужчину до околицы. Дед, узнав правду, стал ругаться с бабушкой, а ей все нипочем. Деду же и досталось за то, что харчи переводил на собаку, какая и брехать-то «по-человечески» не могла. Прохор от этих воспоминаний тяжело вздохнул и помрачнел.

– Проша, – спросил Лосицкий, – почему ты перестал ходить в школу?

– Не хочу! – отрезал Берестяга.

Александр пристально посмотрел ему в глаза. Прохор не выдержал взгляда, но опять упрямо повторил:

– Не хочу! – И с каким-то вызовом спросил: – А тебя что, уговаривать меня подослали?

Берестяга ожидал, что Лосицкий возмутится и скажет ему что-нибудь обидное, а «иностранец» только грустно улыбнулся и сказал чуть слышно:

– Просто я полюбил тебя, Берестняков. И мне очень обидно, что ты сам себе делаешь зло. Как ты в глаза отцу посмотришь, когда тот узнает о твоем слабодушии?

– Так и посмотрю. Всыплет разок, другой, а потом отойдет.

– А жить неучем как станешь?

Прохор отвернулся, давая понять, что не собирается дальше разговаривать на эту тему.

– Я сейчас у Тани был, – сказал будто бы ненароком Лосицкий.

Прохор резко обернулся. Саша заметил в глазах его нескрываемый интерес, удивление.

– Все болеет?

– Лучше ей, – Лосицкий помедлил, а Прохор все ждал, что еще скажет о Самариной очкарик. – Привет тебе просила передать. И еще говорила… Если Прохор, сказала, не будет ходить в школу, я ему больше не друг.

– Врешь?

– Не вру. Вот записка от нее.

Прохор взял записку. Хотел тут же прочитать ее, но поспешно сунул в карман и стал прощаться.

Он сделал несколько шагов и вдруг вспомнил о зайцах. Остановился и закричал Лосицкому:

– Саня! Постой.

Лосицкий остановился. Прохор подбежал к нему. Торопливо отвязал трех зайцев и протянул их Саше.

– Два вам на всех «иностранцев», а этого отдай Тане. Ладно?

Лосицкий пытался протестовать, но Прохор и слушать его не хотел.

– Бери, говорят! Я этих беляков каждый день таскать могу. А кто у нас подарков не принимает, тот зло таит.

Удивленный и растерянный, Лосицкий остался стоять на дороге с зайцами в руках, а Берестяга побежал на главную улицу. Он торопился домой, чтобы прочитать Танину записку.

«Проша! Меня очень огорчает, что ты не ходишь в школу. Мама сказала, что о тебе говорили на педсовете. Если ты сейчас не станешь посещать школу, то тебя оставят на второй год. И тогда мы будем учиться в разных классах.

Мама говорит, что ты не ходишь в школу из-за истории с вещами. Глупенький. Ты же – не бабушка. А твоя доброта и доброта твоего дедушки всем известна. Спасибо вам. Марьюшка нам все рассказала. Все, все.

Я поправляюсь. Скоро смогу заниматься.

У нас с мамой большая радость. Мы наконец-то получили письмо от папы. Папка жив. Он был тяжело ранен. Лежал в госпитале. А сейчас снова на фронте. Я – самая счастливая на свете… Заглянул бы к нам, Проша. Очень буду тебя ждать. Придешь? Таня».

Прохор несколько раз перечитал записку, а хотелось читать еще и еще. Так и написано: «Очень буду тебя ждать».

Берестяга даже подпрыгнул от счастья. Блаженно и глупо улыбаясь, припустился он к дому.

Бросил лыжи в сенях и прямо в маскхалате, не обмахнув валенки, вбежал в хату, крикнул:

– Дед, ты дома?

Дед сидел на лежанке.

– Ослеп ты, малый, что ли?

– Дед, я завтра в школу пойду!

– Молодчина.

– Дед, а Танин отец тоже жив!

– Откуда знашь?

– Не знал бы, не говорил. Вот записка! – И Берестяга прочитал деду Танину записку.

Дед Игнат все понял. Заулыбался. А улыбку, чтобы внук, чего доброго, не обиделся, старик прикрыл рукою и сделал вид, что расправляет усы.

Давно у деда Игната не было так хорошо на душе.

– Непременно сходи к Тане. Хорошая она девонька. Чай, и не сыскать лучше-то. Сходи, Проша, сходи, внучок.

– Дед, а если сегодня?

– Что ж, можно и сегодня. Принеси водицы с колодца, дров на утро и ступай… Принарядись и ступай, – дед посмотрел на двери и поманил Прохора. – На погребице под ящиком с плотницким инструментом сало у меня припрятано. Возьми, отнеси им. И яблочек моченых расстарайся. Учить тебя не надо. Сам знаешь, как.

– Дед, ты самый лучший дед на земле.

– Ну, ладно тебе, ладно… Одного косого-ти только лупанул?

– Четырех.

– Где же они?

– Двух – «иностранцам», а одного нашим. – Прохор смутился.

– Ну, ладно, ладно, – опять повторил дед Игнат. – Ступай по воду. Не теряй время.

Прохор скинул маскхалат, забрал в чулане ведра и пошел на колодец.

Вернулся быстро. Запыхался… Вылил воду в бак и собрался выходить из дому. Тут его окликнул дед:

– Проша!

– Ау.

– Проша, а догнать-то осилишь?

– Осилю. Осилю, дед.

* * *

Таня была дома одна. Наталья Александровна еще не вернулась из школы. Марьюшка ушла к соседке разжиться закваски для хлеба.

Прошка долго стучался. Но в сени никто не вышел. Тогда он зашел в хату и остановился у порога. Таня, услышав, что кто-то вошел, спросила:

– Мамочка, это ты?

Прохор оробел.

– Кто там?

– Это я, Берестяга.

– Проша? Иди сюда!

Он разделся и осторожно, словно по стеклянному полу, прошел за перегородку, где лежала Таня.

– Здравствуй, Проша… Садись.

– Я и постою.

– Тебе надо скоро уходить?

– Нет. Сколько угодно могу побыть…

– Страшная… я стала? Да?

– И вовсе нет, – запротестовал Берестяга. – Ты всегда красивая.

Он и сам не знал, как произнес эти слова. Таня тоже смутилась.

– Ты очень добрый, Проша.

Он еще больше смутился от ее ласковых слов.

Таня стала расспрашивать об охоте.

О лесе, о зверях Берестяга знал не меньше любого опытного охотника. Его учителями были не только отец, дед Игнат, Скирлы, но и сами звери.

Он не ожидал, что Таню может так заинтересовать охота. А она слушала его внимательно-внимательно.

Пришла Марьюшка. Поздоровалась и ласково ему улыбнулась. Прохор невольно подумал: «А я, дурак, ей фиги показывал… Все из-за бабки. Темный она человек».

Прохор даже вздохнул.

– Ты что, Проша?

– Так просто… Скоро поправишься?

– Теперь скоро. Фельдшер говорит, что дней через десять можно уже будет на улицу выходить. А ты пойдешь завтра в школу?

– Пойду.

– Молодец. – Таня протянула свою худенькую, бледную, словно в ней не было ни кровиночки, руку и слабо пожала руку Прохора. – Молодец, Проша. Знаешь, что я придумала? Приходи ко мне учить уроки. Я ведь тоже отстала. Вместе и будем догонять. Хочешь?

– Я-то хочу. А Наталья Александровна не заругается?

– Мама? Что ты? Мама тебя очень любит.

Прохор засобирался домой, как только пришла из школы Наталья Александровна.

– Посиди, – попросила Наталья Александровна. – Я ведь тебя давно не видела. Как дедушка себя чувствует?

– Отпускает болезнь.

– Собираюсь все его навестить, да… да вот, ни одной минутки свободной нет. Передай, пожалуйста, дедушке мой поклон и скажи, что мы никогда не забудем того, что он для нас сделал. И тебе, мальчик мой, спасибо. – Наталья Александровна подошла к Прохору, обняла, прижала его голову к груди и стала ласково гладить по голове.

Прохору на мгновение даже показалось, что это объятие матери. Он замер и закрыл глаза. Точно так же его гладила по голове мать. Тоска холодным острым лезвием вонзилась в сердце. Словно почувствовав это, Наталья Александровна тихо заплакала.

– Не надо, мама, – попросила Таня, – не надо.

– Не буду. Это я так. – Самарина отошла от Прохора.

– Мамочка, Проша завтра в школу идет.

– Правда?.. Наконец-то, Проша. Молодец. И вот что я тебе скажу. Не обращай внимания на тех, кто станет над тобой посмеиваться и говорить всякую чепуху. Будь выше этого. Договорились?

* * *

Прохор проснулся среди ночи, а показалось что уже наступило утро. Но почему в доме так тихо? Почему не слышно едкого запаха махорки? Почему не гудит в печке огонь? Почему, наконец, не слышны бабкины шаркающие шаги и ворчание, похожее на молитву? Неужели все проспали?

Прохор встал и босиком побежал в бабкин чулан. Пошарил над челом, нашел коробок со спичками… Нашел рукой стенку, где висели ходики, чиркнул спичкой. Увидел взмахи ленивого маятника, циферблат. Было только три часа ночи.

– Ты чего? – заворчал спросонья дед.

– Время посмотреть.

– Небось, около трех. Спи, Лотоха. Разбужу.

Прохор лег, а заснуть все никак не мог. Стал представлять, как войдет в школу, как переступит порог класса. Сначала все замрут, потом, конечно, заорут все разом: «Берестяга-коряга явился!» Сестры Нырчихи зашушукаются, захихикают, начнут что-нибудь нашептывать соседям. Они уже как-то крикнули ему вдогонку: «Берестяга! Бабка невесту-то твою потурила! Смотри, не удавись с тоски!..»

Впрочем, Нырчихи меньше всего волновали Прохора. Им кулак покажи, они и язык проглотят. А вот Юрка Трус! От этого жди всякого. Этот и карикатуру намалюет. И повесит ее в коридоре. И на доске что угодно написать может. А стереть до прихода учителей никому не даст… Драться же с Трусовым не хотелось. Первый день в школе – и драка… Страшней же всего встречаться с учителями. Сначала придется идти к директору и рассказывать, почему не ходил в школу. А после каждый учитель, войдя в класс, будет обращать на него внимание. Трус же, прикинувшись дурачком, станет каждому говорить, что вот вернулся Берестняков и что его надо спросить, почему он столько дней пропустил.

Прошка как представил наигранно дураковатую физиономию Трусова, его длинную шею, лохматый затылок и огромные прозрачные уши, так у него сами собой сжались кулаки.

И Берестяга даже прошептал:

– У, Трусюга!

Прохора волновала встреча с Ксенией Васильевной. Она наверняка ни о чем не станет расспрашивать, а только внимательно посмотрит в глаза и тут же отвернется, чтобы уже больше ни разу за урок не взглянуть в его сторону. А у Ксении Васильевны такие же глаза, как были у Прошкиной матери, такие же рыжие волосы, такая же улыбка.

И ему вдруг расхотелось идти в школу. И чем ближе подходило к селу декабрьское стылое утро, тем упрямее становилось желание не ходить в школу…

* * *

Уже подоила корову бабка Груня. Уже слышно было, как по хате растеклись запахи убежавшего молока и запаренных картофельных очистков для поросят. А он все лежал на отцовской широкой кровати и мучительно думал, что же ему делать.

– Проша, вставай, – позвал с лежанки дед Игнат. – Вставай, внук, а то опоздаешь в школу.

– В какую школу? – не выдержала и спросила деда бабка Груня.

– Не твово ума дело, – отрезал дед.

И тут Прохор понял, что ему обязательно надо идти в школу. Его возвращение в школу – это не просто возвращение в школу. Это маленькая победа Самариных, деда Игната и его, Прохора, победа над бабкой Груней. Она всем уже последнее время говорила, что сама не пускает его учиться. Еще успеет, мол, «мозги вывихнуть». И еще неизвестно, что ждет ее внука впереди. Так что пусть поволюет, пока за бабкой живет.

А когда Берестяга вспомнил Таню и ее слова: «Молодец. Молодец, Проша», – то сразу же стал поспешно собираться.

Он вышел из дому вовремя, но шел так медленно, что опоздал на первый урок. И может, от этого ему так повезло в тот день.

…Воровато открыл парадную дверь и пошел к раздевалке. А там его сразу заметила уборщица Феня и заругалась на него, будто они вчера только виделись:

– Чего опаздываешь? Чай, минут десять, как на урок позвонила. Живо раздевайся, Берестяга! Дрыхнешь долго.

У Прохора от этой ругани на душе полегчало.

– Ладно, не ругайся, теть Фень, – как и всегда в таких случаях, стал он упрашивать уборщицу.

– Я те дам, не ругайся! Кто же вас и поругает? Марш в класс!

Берестняков осторожно поднялся по широким мраморным ступеням, вошел в коридор, и тут же пришло знакомое чувство, какое всегда приходило к нему, когда шел по школе, где уже начались уроки. И Берестяга вновь стал переживать необъяснимые страх и радость, снова почувствовал скованность и в то же самое время безграничную свободу и легкость… Тишина и безлюдность сделали и без того просторные коридоры огромными, бесконечными. У Прошки трепетно замерло сердце. Он прислушался. Каждый класс жил своей жизнью.

Только Прохор остановился под дверью седьмого «Б», где занимался Петька Нырков, и приложил ухо к двери, как чья-то рука легла ему на плечо. Прохор втянул голову, замер.

– Здравствуйте, Берестняков.

Прохор даже зажмурился: он узнал голос директора школы Николая Николаевича Симакова, невысокого человека с болезненным лицом, который никогда ни на кого не кричал.

В Ягодновскую школу Николай Николаевич приехал года за два перед войной. До этого он работал в Горьком, преподавал в институте. У Симакова было такое больное сердце, что врачи запретили ему работать.

Один из товарищей посоветовал Николаю Николаевичу поехать в Ягодное, где леса и целебный воздух. И правда, в Ягодном Симакову стало гораздо лучше. Он, как говорится, поднялся на ноги и стал даже подумывать о возвращении в институт. А тут война. Директора Ягодновской школы мобилизовали. Тогда-то Николаю Николаевичу и предложили стать директором…

– Здравствуйте, Берестняков, – повторил приветствие Николай Николаевич.

– Здравствуйте, – оробело ответил Берестяга.

– Давно хотел вас попросить, Прохор, чтобы вы взяли меня с собой на охоту… А?

Прохор подумал, что ослышался. Он украдкой взглянул на директора. Нет, тот и не собирался над ним смеяться. Глаза за стеклами очков усталые и серьезные, улыбка открытая, добрая.

– Так как насчет охоты? Возьмете меня как-нибудь с собой в лес?

– А пойдете?

– Раз прошу, значит пойду. Значит, возьмете?

– Возьму.

– Спасибо. Если не трудно, то загляните ко мне после уроков: договоримся поконкретнее.

Николай Николаевич торопливо и бесшумно пошел к учительской.

Прохор глядел ему вслед и никак не мог опомниться…

«Как же так, – мучительно соображал Берестняков. – Не стал меня ругать за прогулы. А я боялся. На охоту попросился, – у Прохора сердце зашлось от гордости. Он мысленно повторил слова директора: «Давно хотел вас попросить, Прохор, чтобы вы взяли меня с собой на охоту». – Вот деду расскажу. Не поверит старый… А кто же Николаю Николаевичу сказал, что я охотиться хожу?»

Прохор не успел опомниться от одного чуда, как к нему подоспело другое. Это чудо явилось в образе Юрки Трусова. Трус подбежал к Прохору как только Симаков вошел в учительскую, подбежал на цыпочках и зашептал своим прокуренным голосом:

– Здорово, Берестяга, – и лапу протянул, будто между ними ничего и не было.

– Здравствуй, – не очень приветливо ответил Прохор.

– Чего тебя «Вытя» останавливал?

Прохор прекрасно знал, что «Вытей» дразнят Николая Николаевича. Дразнят за то, что он всем ученикам говорит «вы», но он удивленно спросил:

– Какой «Вытя»?

– Не знаешь?

– Не.

– Директор!

– Директор?.. В гости меня к себе звал.

– Ну?

– Баранки гну!

– Здорово. Берестяга, а твоя… – Трус хотел сказать «твоя невеста», но вовремя спохватился. – А твоя соседка Таня когда в школу придет?

– Скоро.

– Скажи, отец-то у нее генералом стал. Здорово, правда?

– Здорово, – согласился Прохор, хотя впервые от Трусенка услышал важную новость. «Что же она ничего про генерала не сказала?» – в душе обиделся на Самарину Берестяга.

– А что мой братан школу бросил, слыхал?

«Вот почему ты залебезил, Трусенок!» – подумал Берестняков.

– Не слыхал.

– Бросил. Ему на тот год уже в армию идти. Так он решил хоть напоследок погулять. Да надо полы в хате перестелить, нижние венцы в сарае заменить. Много делов всяких. Одним нам с матерью не справиться. Вот пока братан и подлатает дыры в хозяйстве, – повторил Трус чью-то чужую фразу. – Заболтался с тобою. Чего не идешь на урок?

– На второй пойду.

– Ладно, побежал я. Меня Прасковьюшка за картой послала. Будет теперь от нее. Скажу, что еле нашел. – Трус рысью припустился по коридору. Возле учительской остановился, пригладил пятерней вихры и с подобострастным видом постучался.

* * *

Весь день Прохор не переставал удивляться. Оказывается, все в классе очень без него скучали, так что когда он переступил порог своего седьмого «А», одноклассники радостно закричали, а некоторые даже полезли обниматься. Берестяга был растроган такой встречей.

На уроках он сидел, будто новенький, боялся даже пошевельнуться и внимательно слушал. И вовсе не так уж сильно отстал. Никто ведь, даже дед, не знал, что Берестяга все время, пока не ходил в школу, «почитывал» учебники.

Прохор почти все, о чем шел разговор на уроках, понимал. Иногда он даже раньше других находил ответы на вопросы учителей, а поднять руку опасался: он чувствовал сейчас себя в классе так же, как чувствует себя певец, который должен петь перед публикой после долгого перерыва.

Все же Прохор решился. И на уроке Ксении Васильевны поднял руку. Она одобрительно улыбнулась Берестяге, кивком головы пригласила ответить. Прохор встал из-за парты и почувствовал, что краснеет. Класс с любопытством смотрел на него. А он не видел лиц товарищей, но их состояние чувствовал по необыкновенной тишине.

Начал Прохор говорить тихо-тихо и даже слова растягивал так же, как бабка Груня, а потом заговорил смелее, смелее…

– Хорошо, – похвалила ответ Ксения Васильевна. – Ты, оказывается, совсем не отстал от класса. Молодец. Садись.

* * *

Берестяга ждал встречи с Петькой Нырковым. Не виделись они уже дней десять. На улице все как-то не приходилось повстречаться, а домой друг к другу приятели не ходили. Прохор немного обижался на Петьку. Когда ему что-нибудь было нужно от него, так Нырок хоть под землей Прохора разыскать мог. А тут как в воду канул. Тоже, друг называется!

Петька явился на большой перемене. Подошел к Прохору и поздоровался с ним так, словно они расстались только вчера. Прошка хотел надуться на него, но заметил, что Петька какой-то бледный, похудевший. Вообще-то он никогда не был упитанным, а сейчас совсем на кощея смахивал: скулы и подбородок заострились, уши оттопырились. Прохор, вместо заготовленной обидной фразы, сочувственно спросил:

– Ты что, Нырок, так отощал?

– Болел.

– Болел? А я и не знал.

– Снега наелся. Горло потом так прихватило, что я те дам. Есть ничего не мог. Трус к тебе не подлизывался?

– Как же! Лапу первый протянул. Хотел я его турнуть, да, гляжу, совсем уши на спину положил. Боится, как бы ему не вспомнили той драки.

– Берестяга, слыхал, что волки двух колхозных коров зарезали?

– Ну?

– Точно. А у Лазаря Кривого собаку унесли.

– Обкладывать надо.

– Конечно, надо, Трунов к нашему директору пошел. Команду волчатников сбивать будут из старшеклассников.

– Ври?

– Вечно ты, Берестяга, ничему не веришь. А кому еще обкладывать-то. Ягодинкам? На отстрел пойдут деды да школьники, которые на волков с отцами ходили.

– А кто у нас ходил на волков?

– С десяток волчатников наберется.

– Наберется.

– Нас возьмут? Как думаешь?

– Не знаю…

– Зазвонила! Поговорить не даст. Домой вместе пойдем?

– Еще бы.

– Слыхал, что Танин отец генералом стал?

– Слыхал.

– Теперь, чай, к ней и не подойдешь: заважничает.

– Я навещал ее, – сознался Прохор, – ничего, попросту.

– Тебе что! Ты особ статья.

– Смотри, Нырчонок! Схлопочешь, – пригрозил незло Прохор, а по лицу видно было, что доволен Петькиными словами.

– А чего ты в бутылку полез. Неправду я, что ли, сказал?

– Ладно, помалкивай… А она про то, что отец ее стал генералом, мне и не сказала.

* * *

К концу пятого урока в 7 «А» постучали. В класс вошел Лосицкий, попросил разрешения сделать объявление. И Прохор нет, не ослышался, Саша именно так и сказал:

– Прохор Берестняков, после этого урока зайди, пожалуйста, в кабинет директора на совещание. Сразу же после урока. – Саша улыбнулся Прохору, давая этим понять, что ничего страшного для него на этом совещании не будет. – Совещание очень важное, и Николай Николаевич просил тебя присутствовать на нем.

Лосицкий ушел. Класс одобрительно загудел. Подумать только, на настоящее совещание приглашают, да еще на очень важное! Ай да Берестяга!

Прохор стал очень серьезным, хотя ему хотелось прыгнуть от удовольствия. Но ведь совещание-то должно быть очень важным. Берестяга даже дыхание замедлил и сидел, будто аршин проглотил.

К нему обернулся Юрка Трус и прошептал:

– Очкарик нащальником стал. Комсомольский секретарь всей школы. – Трус, словно и забыл, что Лосицкий и Берестняков – приятели. Очень искусно передразнив близорукий бегающий взгляд Саши, Юрка прощакал: – Мама, щаю, мама щаю, мама щаю не хощу, а в лесу живет нащальник – познакомиться хощу.

И расплылся в улыбке, ожидая одобрительного взгляда Берестяги, но у Прохора было каменное лицо. Глядя на его лицо, можно было подумать, что Прохор ничего не видит и ничего не слышит и что перед ним сидит не Юрка Трус, а ползает маленькая козявка.

Трус пожал плечами и хотел обидеться, а тут…

– Трусов, повтори, что сейчас Кутянина рассказала.

Трусов поднялся и стал похож на вопросительный знак.

Рот у Юрки приоткрылся, лоб напрягся от «мучительных» дум, уши зашевелились, в глазах застыло выражение вселенской скорби. Он вскинул глаза к потолку. Кроткий мученик – и все тут!

Но разве могли понять это простые смертные – учителя. Куда им! Вот и учительница истории Людмила Ивановна, которую ребята заглазно звали «Тигрой», не оценила Юркиных страданий и, строго посмотрев на него, заявила:

– Третий раз, Трусов, я спрашиваю тебя за сегодняшний урок с места, и третий раз ты ничего не можешь мне ответить. Ставлю тебе «плохо». Дай дневник.

Трусов уже приготовился кротко, обессиленным голосом пролепетать, дескать, «забыл» его в интернате, но вспомнив, что «Тигра» может сгонять и в интернат, достал дневник и скорбно поплелся к учительскому столу, бубня:

– А что я?.. Я ничего. «Плохо»-то за что?

– Что ты там ворчишь? Чем недоволен, Трусов? – Людмила Ивановна склонила набок голову и внимательно посмотрела на Юрку.

Он сразу прикинулся простачком.

– Я ничего, Людмила Ивановна. Я говорю, что у меня ухи болят. Слышу плохо.

– Четверть-то кончается, Трусов. Побыстрее вылечивай свои уши.

– А вы меня на следующем уроке спросите?

Даже Людмила Ивановна не выдержала и засмеялась, глядя на Юркину физиономию.

* * *

Берестяге хотелось бежать на совещание, но он шел медленно-медленно. От этого выглядел надутым и важным… Приоткрыв дверь директорского кабинета, он остановился и в замешательстве посмотрел на собравшихся. Но никого не узнал.

– Заходите, Прохор, заходите, – директор приветливо закивал ему. Берестняков поздоровался со всеми и сел на стул рядом с Сашей Лосицким.

– Теперь все в сборе, – сказал, посерьезнев, Николай Николаевич. – Можно начинать. Мы собрались на это совещание по просьбе председателя колхоза. Он сейчас расскажет, с какой целью мы вас потревожили и оторвали от дел. Пожалуйста, Василий Николаевич.

Трунов рассказал о том, что уже все знали: о нападении волков на колхозный скот, о том убытке, который нанесли хищники, и сколько они еще могут навредить, если их не истребить.

– Я уже говорил со стариками охотниками. Они говорят, что единственный выход – охота с флажками. Но для этого нужны охотники. Одних стариков мало. Вот я и обратился за помощью к вам. Кто из вас мог бы участвовать в истреблении волков?

– Кто из вас когда-нибудь охотился на волков? – спросил Николай Николаевич.

Все девять старшеклассников подняли руки и десятый – Прохор.

– А кто может принять участие в охоте?

Опять все подняли руки.

– Кого бы вы выбрали старшим? Так сказать, командиром? Кто из вас более опытный в этом деле? – спросил Трунов.

Встал десятиклассник Силаев.

Силаевы – не коренные жители. Они приехали в Ягодное лет пять назад. С Урала. Семья у них маленькая, всего три человека. А сейчас Тихон Силаев остался вдвоем с матерью. Отец его погиб сразу же, как попал на фронт. Тихон всегда-то был неразговорчивым, а теперь и вовсе стал молчуном. Силаев с нетерпением ждал, когда подойдет его срок пойти на фронт. Он должен был отомстить за отца. Тихон ушел бы добровольцем, но знал, что мать будет страдать. А срок придет, она смирится.

Когда встал Тихон Силаев, ребята притихли: попусту Тихон говорить не станет.

– Среди нас, – заговорил приглушенно и очень медленно Силаев, – самый лучший охотник – Прохор Берестняков. – Заметив удивленный взгляд Трунова, Тихон посмотрел на него пристально и еще раз повторил: – Среди нас самый лучший охотник – Прохор Берестняков. И ничего, что он моложе нас всех. Дело не в возрасте, дело в опыте и даже, если хотите, в охотничьем таланте. Прохору еще и одиннадцати не было, когда его опытные охотники брали на облавы. Никто из нас не имеет на своем счету хотя бы одного убитого волка, а Берестняков уложил трех. Командовать нами и должен, по-моему, Прохор. – Сказал – и как точку поставил.

– А вы, друзья, как считаете? – Николай Николаевич обвел учеников пытливым взглядом. – Прав Тихон или нет?

– Прав, прав, – заговорили все разом.

– Как сам Прохор думает? – теперь все смотрели на Берестнякова.

Он встал и вдруг посмотрел растерянно в глаза Николаю Николаевичу.

– Говори, говори, Проша.

И Берестяга сразу вспомнил, что говорил его отец, когда охотники однажды выбрали его старшим. «Спасибо за доверие, – сказал тогда отец и поклонился тем, кто его выбирал, – спасибо за доверие, но старшим не могу я быть. Не могу потому, что есть охотник меня удалее и мудрее. Хочу, чтобы его поставили первым охотником». – «Кого же вместо себя хочешь поставить?» – спросили отца. «Деда Скирлы», – ответил Сидор Берестняков.

И Берестяга слово в слово повторил то, что когда-то сказал его отец:

– Спасибо за доверие. – Прохор даже поклонился всем. – Спасибо за доверие, но старшим не могу я быть. Не могу потому, что есть охотник меня удалее и мудрее. Хочу, чтобы его поставили первым охотником.

– Кто же этот охотник? – спросил Николай Николаевич.

– Кого ты имеешь в виду? – поинтересовался Трунов.

И все собравшиеся с интересом ждали, кого же назовет Берестяга.

– Дед Скирлы…

– Скирлы? – удивился Трунов. – Да он же стар и… без ноги.

– Стар, – с достоинством ответил Прохор, – а в глаз белке попадает. С ним охота будет верная. Ни одного серого из загона не выпустим.

* * *

Не заходя домой, Прохор пошел к деду Скирлы.

Старик удивился неожиданному приходу Берестяги.

– Что-то у тебя вид такой деловой?

– Волки шалят, – ответил Прохор.

– Слыхал.

– Обкладывать надо.

– Надо. А кто обкладывать будет?

– Мы.

– Кто мы?

Прохор стал перечислять фамилии учеников и стариков, которые могут участвовать в охоте. Перечисляя, он загибал пальцы.

– Всего пятнадцать человек, – подвел итог Берестняков.

– Что же, людей, пожалуй, предостаточно. Охотников, правда, маловато. Но тут многое зависит от главного. Кого в главные выбрали?

– Тебя.

– Меня? – Скирлы даже поперхнулся.

– А кого же еще-то? Без тебя – ничего не выйдет.

– Ты постой, постой меня стращать да завлекать похвальбами. Дай подумать, помозговать… Дело не шутейное, а я на одной ноге и на седьмой десяток пошло мне… Подумать надо.

– Очень я тебя прошу. Не откажи, дедушка Скирлы. А то ведь меня хотели за главного выбрать. Чудаки.

– Вон оно что! А ты что же, заробел?

– Поблагодарил за доверие и сказал, что не могу я быть главным, когда в Ягодном есть заправский волчатник.

– Так-так-так. Стало быть, испугался?

– Я испугался? Ты что, дед? Меня не знаешь? Или думаешь, что я не берестняковской породы?

– А чего же отказался?

– Я же сказал, почему!

– И я главным не буду, – упрямо отрезал дед Скирлы.

– Как не будешь? – поразился Прохор.

– Очень просто. Сам испугался, а меня втравливат. Хитер, малый.

Берестяга никогда еще не видел таким своего старого друга и поэтому был так поражен его отказом, что растерялся и стал агитировать старика. Говорил о том, какой ущерб могут нанести колхозу волки, если их не истребить, и о том, что сейчас все должны помогать фронту.

Скирлы слушал Берестягу и про себя улыбался. И вовсе он был не против возглавить облаву, но у старика возник свой план. Ему захотелось сделать доброе дело для своего юного друга, хотелось, чтобы к нему пришла слава настоящего охотника. Поэтому Скирлы и стал упрямиться… И чем Прохор больше упрашивал старика, тем он ретивее отказывался. Наконец Прошка окончательно выдохся и замолчал. Несколько минут он сидел, низко опустив голову, затем встал и собрался уходить.