Текст книги "Черный гусар"

Автор книги: Владимир Соболь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

IV

– Я так думаю – если гусар пережил тридцать пять лет, то это уже не гусар, а дрянь!

Полковник Ланской разгладил по очереди обе пышные свои бакенбарды и подбоченился.

Он сидел на обломке скалы, подстелив под себя ментик, держал в руке только что опустевшую чарку и щурился под лучами августовского солнца. Он был доволен жизнью, собой, своим полком, своими офицерами, а пуще всего жарким делом, что разворачивалось как раз за его спиной.

Недели полторы-две назад казаки доложили командующему, что неприятель собрал немалую силу на берегу Дуная, у небольшого городишка Батин. Граф немедленно приказал брату выдвинуться туда со своим корпусом и сам, наскоро собрав с полдесятка дивизий, поспешил ему вслед.

Турки в самом деле хорошо укрепились, поставив четыре отлично обустроенных редута, и посадили за ними около полста тысяч войска. Отсюда они могли двигаться как на юг, к Балканским горам выручать великого визиря, запертого до сих пор в Шумле, так и на восток, вдоль реки – отогнать русских от крепости Рущук, которую те безуспешно осаждали едва ли не с самой весны, бессмысленно поделив свои силы надвое.

Каменский 1-й, старший по годам и младший по должности, исполнил полученный приказ незамедлительно. Он знал, что брат составил донесение государю о неудачном июньском штурме, знал, что тот вдруг объявил виноватыми своих подчинённых – генералов, офицеров, солдат. Об этом же говорил и приказ графа по армии, который зачитывали во всех полках при свёрнутых знамёнах и сухом барабанном бое. Не ведал он лишь того, насколько стала известна императору необычайная и непростительная медлительность командира первого корпуса, а потому, на всякий случай, торопился загладить прошлую свою ошибку.

Он поставил свои полки фронтом к турецким редутам и, под прикрытием артиллерии, понемногу, батальон за батальоном выдвигал мушкетёров и егерей, тесня пехоту и оттягивая на себя конницу правого фланга турок.

А там, перед батинским ручьём, речушкой, неспешно волокущей свою мутную воду к Дунаю, стояли уже полки, подчинявшиеся лично командующему. Граф назначил Кульнева командовать авангардом и ждал только момента, когда осаждённые начнут перебрасывать силы, укрепляясь против наседающих русских.

Александрийцев же и вовсе отодвинули от огня. Полк поднялся на плоскую возвышенность и оставался ожидать либо приказа, либо неожиданной диверсии турок в свободный зазор, в стык между двумя корпусами братьев Каменских.

Ланской разрешил людям спешиться, но приказал держать коней в поводу. Сам же собрал штаб-офицеров – батальонных и эскадронных, и приказал расстелить им скатерть среди камней. Водка ещё оставалась у каптенармуса, нашлась и кое-какая закуска. Повод не нашли, да особенно не искали. Пили за полк, за командира, за славных товарищей, за будущие дела, за Георгиевский крест адъютанта полка штабс-ротмистра Новицкого. Где-то в полутора верстах на север рявкали злобно пушки, частили ружейные залпы, а здесь гусарам было тепло, пьяно, уютно. Дольше чем на четверть часа тихую жизнь никто не смог бы загадывать, но прошло уже по крайней мере четыре таких отрезка, солнце поднималось к зениту, и александрийцы разливали уже по пятому, что ли, кругу.

– Да, гусарство – дело рисковое, – продолжал размышлять вслух захмелевший полковник. – Подкрался, налетел, ударил, сбил, отскочил. Засиживаться некогда, да и заживаться, господа, тоже. Жизнь – штука быстрая. Вы только с нас, стариков, не берите примера. Ну, я перевалил уже за середину, подбираюсь к концу десятка четвёртого. Ну, Анастасию Ивановичу повезло...

Все обернулись к Приовскому. Подполковник спокойно встретил пару десятков глаз, только машинально ощупал страшный сабельный шрам, начинавшийся от левого глаза и сбегавший красной змейкой по щеке, подбородку к ключице. Приовский и воротник доломана не застёгивал до конца, обматывал вокруг шеи мягкий, грязный платок.

Он поднялся, поднял чарку и выкрикнул почти без акцента:

– Господа! За полк, за нас, за командира!..

Офицеры вскочили, залпом глотнули водку и снова опустились, кто где сидел.

– Да, всех нас поджидает что-то, кто-то: за ближайшим камнем, за дальним деревом...

Мадатов увидел, что Ефимович поморщился. Он и сам верил, что нельзя говорить о смерти, но перебить полковника не решился.

– ...присяга, господа. Служить государю, отечеству, не жалея живота своего...

– Говорят же, что христианин отправляется в бой не убивать, но умирать, – вежливо вставил в паузу Новицкий.

Неожиданно Ланской фыркнул:

– Умирать! Ещё чего! Это им, – он показал пальцем через плечо, – выгодно. Мы – умирать, они – убивать. Нет, господа, дело солдатское – убивать. Тех, кто намеревается убить нас. Или же тех, кого обязались мы защищать. Нет! Мы умертвляем и – умираем. Когда выпадает такая доля. Не избегать удара, но – предупредить его. Самому сделать первому выпад! А там уж как повезёт... Кто выживет... – Он посмотрел на Новицкого: – Он... или... – обвёл взглядом притихших офицеров и упёрся глазами в Мадатова. – Или, быть может, он...

Валериан почувствовал, что багровеет до самых пяток. С того злополучного июльского поиска, когда гусары пропустили караван с припасами в Шумлу, он старался не попадаться на глаза командиру. Отказываться от дела не приходилось, поскольку ему ничего особенного не поручали. Но и напрашиваться он не решался, опасаясь нарваться на отказ решительный и насмешливый.

Мадатов ни с кем не обсуждал собственный промах, но был уверен, что все офицеры полка считают его причиной неудачной операции полка да всей армии. Все опоздали, но он мог наткнуться и раньше, а потому виновен больше других.

Ему подумалось – как же несправедливо устроен мир. Вот сидит рядом Новицкий, не лучший наездник, не самый меткий стрелок, не ловкий рубака. Но ведь случилось ему оказаться вовремя в нужном месте, и теперь в петлице его доломана светится белым Георгиевский крест. А он, Мадатов, атаковал турецкие пушки в конном строю и не отмечен даже Владимиром. Легко Ланскому рассуждать о смерти и жизни, о случае или судьбе. Он уже командир полка в свои тридцать семь. Валериан немногим моложе, но пока всего только ротмистр. С чем он приедет в Варанду, как покажется дяде? Как пройдёт по Аветараноцу, осмелится ли подняться в Шушу? Может быть, прав был генерал Ланжерон? Остался бы пехотинцем, был бы, по крайней мере, майором. Стоило ли садиться на коня, надевать чакчиры и доломан? Чем были хуже егерские панталоны?..

– Господин полковник, – услышал Валериан незнакомый голос и не сразу сообразил, что это звучит его собственный. – А что нужно сделать, чтобы получить Георгия?..

Не будь пяти выпитых чарок, он не решился бы заговорить при всех о самом насущном. Но, высказавшись, почувствовал внутри странную лёгкость, словно бы уже подал команду эскадрону обнажить сабли.

Ланской разглядывал ротмистра внимательно, без улыбки:

– Ты уже сделал, Мадатов. Сбил две пушки. Я написал представление. Пока результата нет. Не дали, но и не завернули. Подождём ещё, ротмистр. Что тебе так не терпится?

Валериан хотел отмолчаться, но невольно покосился на сидевших рядом офицеров. Ланской понял его совершенно верно:

– Товарищи не дают покоя? Я тебе, Мадатов, отвечу: хорошо, что спрашивают, почему же не дали? Хуже будет, когда начнут приставать, мол, за что получил?.. Что там стряслось?!

От обрыва, придерживая саблю, бежал поручик, назначенный в охранение. Дозорные стояли пешими, чтобы не бросаться в глаза.

– Ваше превосходительство, турки. Кавалерия!

Через минуту все офицеры стояли уже у края, прячась за валунами. Внизу, огибая холм, тянулась от речки длинная цветная змея. Красивая и опасная. Но это были не турки.

– Албанцы, Николай Сергеевич! – тихо сказал Ефимович. – Говорят, Мухтар-паша привёл тысяч пятнадцать. Хорошо дерутся. Свирепо.

Ланской разглядывал противника. Тот самый случай, на который и поставили его полк, отведя от основного сражения.

– Пятнадцати я здесь не вижу. Раза в четыре меньше. А замысел ясен. Обойдут фланг и ударят неожиданно в тыл. Гусары!

Поворачиваясь, он сделал шаг назад и столкнулся вдруг с не успевшим отскочить настырным ротмистром. Смерил всю ладную фигуру от репейка на кивере до шпор и – ухмыльнулся.

– Так говоришь, Мадатов, Георгий?!. Вот – сбей эту колонну – и будет тебе тотчас же крест!..

Валериан кинулся к краю и цепко впился глазами в ехавших внизу всадников. Без видимого строя – где шеренгой по четыре, где цепочкой по одному – албанцы ехали молча и не спеша, беспокоясь только, чтобы русские не заметили их раньше времени.

Несколько секунд Мадатов разглядывал равнину внизу, а потом опрометью кинулся к Пробу, которого держал наготове унтер Шалыгин. Взлетел в седло и поскакал вдоль фронта полка. Гусары уже поднимались в седла.

– Эскадрон, за мной!..

– Березовский! С Мадатовым! – крикнул Приовский.

Майор Осип Березовский, командир третьего эскадрона, повёл своих людей следом.

Ефимович подскочил к Ланскому:

– Ваше превосходительство! Николай Сергеевич! Останови молодца. Здесь же тысячи четыре, может быть, с половиной. А у него даже в двух эскадронах и трёх сотен не наберётся.

Но Ланской, вцепившись пальцами в ребро щербатой скалы, зачарованно оглядывал албанскую конницу, как только что и Мадатов.

– А ведь получится, Андрей Александрович! А ведь пойдёт, подполковник! Пойдёт!.. А они не ждут! А у них бок голый!.. Только не торопись, Мадатов, – бормотал он, притоптывая ногой в нетерпении: казалось, ему легче было самому вести людей в такую неравную схватку, чем наблюдать за ней сверху. – Подожди, ротмистр! Выжди ещё чуть-чуть!.. Ну ещё пару секунд... А теперь давай, Мадатов! Давай!!!

И, словно услышав приказ полковника, из узкого прохода вылетела колонна александрийских гусар.

Мадатов, пока эскадроны спускались вниз по лощине, успел перекинуться несколькими словами с Березовским. Майор не настаивал на старшинстве, но был видимо обескуражен соотношением сил. Валериан предложил ему план, который сообразил ещё наверху, и Осип согласился, потому что вырабатывать другой времени уже не было.

Мадатов, хотя и не мог слышать Ланского, видел и чувствовал то же самое, что и полковник. Выждал, пока колонна втянется полностью в дефиле между двумя холмами, а потом подал сигнал к атаке.

Узкой колонной, мощным броском, они ударили албанцам в бок, пронзили точно копьём. Разделили, разорвали колонну надвое, развернулись и погнали ошеломлённого противника к обоим выходам, не давая ему времени остановиться и соразмерить силы.

Раз побежав, остановиться уже, действительно, трудно. Кавалеристы Мухтар-паши, сына государя Янины, прекрасные наездники и отчаянные рубаки, надеялись уже только на ноги коней, но никак не на свои сабли.

Прижимая уши и обнажив крупные желтоватые зубы, Проб мчался, сам выбирая себе соперника соревноваться в быстроте и точности шага. Щерясь и раздувая ноздри, Мадатов поднимал саблю, чуть доворачивал коня для удобства, привставал и, падая обратно в седло, опускал клинок с выдохом. Кровь брызгала на кисть, на рукав, на щёки, пряный запах пьянил ротмистра пуще выпитой наверху водки.

Храбрый, но неразумный албанец попытался повернуть своего жеребца, встретить противника как мужчина. Проб, не замедляя хода, ударил грудью, сбил, кажется, ещё даже куснул врага. А всадника достал, откинувшись на заднюю луку, хозяин.

Ещё одна спина качается впереди. Совсем молодой парнишка, горбясь и поднимая плечи, нахлёстывает лошадь, надеясь уйти от русского офицера. Мадатов толкнул Проба коленями, рубанул наотмашь клинком и – чуть не вылетел из седла. Промах! И дистанция до красного с жёлтым халата становится всё больше и больше.

Проб внезапно перешёл на шаг, а потом и вовсе остановился. Испуганный Валериан осмотрел бока и грудь вороного – не словил ли он где-нибудь пулю. Нет, просто устал скакать, отказали работать даже стальные мышцы коня, даже громадные его лёгкие. Мадатов потрепал зверя по шее:

– Притомился, гусарский конь?

Оглянулся и понял, что остальные остановились гораздо раньше. Он свесился вниз, вытер тщательно саблю об одежду зарубленного последним албанца и поехал назад, к своему эскадрону.

Навстречу ему уже спешил полковник Ланской. Следом скакали батальонные и конвой.

– Дай! Дай обниму, поцелую!.. – Ланской подъехал к Валериану вплотную, облапил и смачно чмокнул его в обе щеки; кони фыркали, но терпели. – Гусар! Истинный гусар! Вижу – не на правом плече ментик носишь![25]25
  Ментик, верхнюю куртку, гусары носили на левом плече, освобождая правую руку для оружия.


[Закрыть]

Офицеры обступили Мадатова, каждый торопился его поздравить. Новицкий тоже протянул руку, улыбаясь довольно искренно. Валериан ответил рукопожатием, но, главным образом, высмотрел белый крестик и ухмыльнулся, представив, как точно такой же станет в его петлице.

– Новицкий! – Ланской уже обдумывал следующее действие. – Скачешь к Кульневу – докладываешь, что рассеяна конница неприятеля. Пыталась зайти в тыл корпусу, но – расскажешь, что видел сам. Других они сюда вряд ли пошлют, что же нам прохлаждаться?

Новицкий не успел ещё и отъехать, как среди чёрных александрийцев появился тёмно-зелёный ментик ольвиопольца.

– Ваше превосходительство! – Поручик не косился на трупы людей и коней, словно накушался этим зрелищем досыта. – Наш авангард выбил неприятеля из первого укрепления. Генерал Кульнев предлагает вам перехватить вражескую пехоту ещё до второго редута. Задача – не допустить турок сесть в другое укрытие.

– Гусары! – приподнялся Ланской в стременах.

Но Приовский и Ефимович уже торопились строить свои батальоны.

– Мадатов и Березовский шагом для сбережения лошадей. Остальные за мной, рысью! Марш!

Валериан глянул наверх. Солнце уже перевалило зенит и начинало клониться налево. Шёл пятый час битвы под Батином. Артиллерия гремела уже много западнее, и, значит, победа клонилась на сторону русских...

V

– Государю императору – ура!

Ура! – гаркнули с раскатом довольные александрийцы вслед своему полковнику.

Валериан кричал вместе со всеми, едва ли не громче, чем остальные. Впрочем, ему и полагалось быть самым неистовым. Уже сколько часов кряду офицеры его полка праздновали очередной знак отличия, присланный их товарищу из Петербурга.

– Давай, Мадатов! – крикнул, усаживаясь на место, Ланской. – Напомни-ка нам государево слово...

Валериан остался стоять и даже не потянулся за листом, на который переписан был монарший указ. Он столько раз его перечитывал сам, столько раз читал сослуживцам, что выучил наизусть каждое слово, каждую запятую.

– В воздаяние отличной храбрости, оказанной вами в сражении против турок... Мы всемилостивейше жалуем вас кавалером ордена Святого Георгия 4-й степени... Пребываем вам благосклонны – Александр...

– Государю императору – ура! – Это подскочил уже Ефимович. И офицеры радостно осушили снова наполненные уже чарки.

– Хорошо, Мадатов, просто отлично, – сказал Ланской. – А напомни-ка нам, товарищам, какие ещё ордена тобой заслужены...

Валериан перечислил – Анны 4-й степени, Владимира тоже 4-й степени, Анны 2-й степени и золотая шпага «За храбрость». Александрийцы приутихли, кое-кто почесал лоб, позавидовав.

– Но это, ротмистр, все на земле. Все службой егерской. Так?

Валериан согласился.

– А Георгий у тебя первый за гусарскую службу. Потому он самый должен быть дорогой. Ведь так?

– Так! – кивнул Валериан, широко улыбаясь. – Гусарский – он самый должен быть дорогой!

– Я скажу вам, александрийцы: капитан Мадатов седьмого егерского сражался храбро и по праву сделался известен многим и многими же орденами отмечен. Но ротмистр Александрийского гусарского князь Мадатов дерётся совсем не хуже. А может быть, даже лучше!.. Гусары! За нашего друга! За князя Валериана Мадатова! За храброго офицера и достойного человека! Ура!!!

Валериан вдруг почувствовал, что у него почему-то повлажнели глаза. Он часто заморгал, стараясь осушить непрошено подступившую влагу, но его уже обступили вскочившие офицеры, тянулись своими чарками, кричали, обнимали, хлопали по плечам. И он сам кричал, чокался, обнимался... Валериан понял: он со своими, среди своих, рядом с товарищами. И он сделался счастлив...

ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

I

В сенях Валериан стряхнул снег с кивера и шинели, зашёл в комнату. Поморщился, почувствовал затхлый воздух, знакомые запахи прокисшей каши, перебродившего хмельного, немытого тела. Тряпки, которыми затыкали щели в окне, ещё и задерживали тусклый свет пасмурного декабрьского дня. Темно было в логове, смрадно, душно, тоскливо.

Бутович лежал на раскладной койке в сапогах, в мундире. Только сброшенные рейтузы[26]26
  Походные рейтузы гусары носили поверх мундира.


[Закрыть] валялись рядом с постелью. На груди штабс-ротмистр держал гитару, лениво перебирал струны, напевал голосом, охрипшим от простуды и пьянства.

 
Вы замундштучили меня,
И полным вьюком оседлали,
И, как ремонтного коня,
Меня к себе на корду взяли...
 

Увидев входящего эскадронного командира, он сделал попытку встать, но лишь приподнял голову и тут же уронил её на подушку.

– Здравия желаю, ваше благородие, господин майор! Кавалер Георгия, ну и прочих орденов, полученных...

Мадатов, не отвечая, прошёл дальше и стал перед печкой. Два часа он провёл в конюшне и продрог почти до озноба.

Осенью, перед самым концом кампании 1810 года, наконец-то он получил то, что считал давно заслуженным. Императорским указом он награждался орденом Святого Георгия четвёртой степени, того, что носили на груди, точнее, в петлице. А кроме того за лихую атаку под Батином получил производство в майорский чин и теперь держал под рукой сразу два эскадрона – свой и Осипа Березовского.

Не обошли и других офицеров. Павел Бутович тоже шагнул одной ступенькою вверх, став штабс-ротмистром. Храбрый и добрый Милкович ждал эполеты поручика, но погиб в сентябре во время короткой стычки с шайкой разбойников видинского Мулла-паши.

Зато неожиданно офицерский чин получил вахмистр Фома Чернявский. За храбрость, ловкость, распорядительность и прочие свойства, которыми бывший вахмистр отличался именно в пример многим поручикам и корнетам. Об этом на полковом обеде заявил, подвыпив, полковник Ланской. Ему никто не перечил.

Перед новоиспечённым поручиком унтеры и рядовые тянулись едва ли не больше прежнего, если такое было возможно. Но между собой величали его так же Фомой Ивановичем, поскольку отчество почитали поболее чина.

– Что за городишко, майор! Водки уже почти не осталось, а женщин здесь не было отродясь... Кстати, у нас-то ещё казённая где-то на донышке бултыхается. Не желаете, князь?

Мадатов резко мотнул головой. Он не видел смысла попусту вливать в себя хмельное, расставаясь добровольно с силой и разумом. В офицерской компании он не отставал от других, но пьянствовать без повода не желал. Он приложил ладони к нагревшимся кирпичам и улыбнулся почти блаженно.

– А я допью!

Не вставая, Бутович протянул руку и ухватил за горлышко фляжку.

– Что за страна! – продолжил он тираду, вернув манерку на место. – Что мы здесь делаем?! Ни одной женщины, только грязные ленивые девки. И ни одного толкового доктора! Одни тупые грубые коновалы! Вы не согласны?!

Валериан усмехнулся. Ему было жаль попавшего в беду офицера, но ничего толкового посоветовать он не мог. А значит, и не считал себя обязанным тратить слова напрасно...

– А вы, князь, улизнули! – Ещё более захмелевший штабс-ротмистр погрозил командиру пальцем. – Не поехали с нами. И вот мы втроём офранцузились, а вы, pardon, в том же здоровом виде. Но – как же, прошу прощения, обходитесь, князь? Или женщины для вас – несущественно? А! Я забыл, где мы живём! Может быть, вы по примеру местных бояр увлекаетесь красивыми мальчиками?

Мадатов шагнул в сторону, где, как он помнил, стояло мятое жестяное ведро. Взял рукой за край и выплеснул половину растопленного денщиком снега прямо в лицо разболтавшемуся офицеру.

Тот вскочил немедленно, трезвея от холода, сырости и испуга. Гитара зазвенела возмущённо, ударившись в стену.

– Го... Госпо... Господин майор!..

– Смирно! – Голос Мадатова отразился от потолка и ударил в уши штабс-ротмистру. – Обсушитесь из печки и – в эскадрон. Пятый и шестого взводы назначены к выездке. Отправитесь с ними вместо Чернявского. У него есть и другие дела.

– С-с-слушаюсь, – просипел в ответ начавший уже дрожать Бутович.

– Як командиру.

Мадатов застегнул шинель и направился к выходу.

В ноябре армия в который раз перешла реку, оставив правобережье противнику, и разошлась по валашским сёлам и городкам. Александрийцам досталось небольшое селение неподалёку от Бухареста. Полусожжённая деревенька, по которой несколько раз за годы войны прокатывались обе враждовавшие силы, с трудом сумела принять гусарский полк. Офицеры разошлись по домам, соединяясь по двое, по трое. Солдаты кучковались вокруг собственных лошадей, спали в конюшнях, завесив только постели любыми попавшими под руку тряпками.

И дел оставалось только проезжать коней раз-два в неделю. Остальное время заполняли по своему усмотрению. Пили, ездили к девкам, потом пытались лечиться, как несчастный Павел Бутович.

Валериан, впрочем, не участвовал в общем разгуле. Он высмотрел в одном семействе на соседней улице служанку, державшую себя, как ему показалось, чище своих соседок. Долго обхаживать девушку ему не пришлось. Та была рада и вниманию стройного майора, и – небольшим подаркам, которыми тот отдаривал её при каждой встрече. Офицер был не груб, но при первом же свидании, натягивая чакчиры, предупредил подружку, что соперников не потерпит. Та обещала, давала сердечные клятвы, и Фёдор, денщик Мадатова, сообщал командиру, что Илонка-де содержит себя аккуратно, сомневаться и опасаться пока некого, да и нечего.

Впрочем, с Илонкой Мадатов сам положил себе встречаться лишь через два вечера на третий. Всё остальное свободное ото сна время занимал делами двух эскадронов и – занятиями с Новицким.

Сергей один раз нагнал Валериана, когда тот, размякший и довольный собой, возвращался к себе от подружки. Поздоровался, сбавил шаг и пошёл рядом:

– Знаете румынские слова, князь?

– Да, немного.

– Ну, много вам, наверное, в такой ситуации незачем...

Валериан промолчал. Однополчанин бывший и нынешний, соучастник в давней несчастливой истории не располагал почему-то к общению. И все офицеры не то что сторонились его, но только терпели, только допускали его в свой круг. Новицкий был исполнителен, не труслив, но раздражала его манера отпускать замечания дельные, своевременные, но не слишком приятные. Он не только мундир носил совершенно безукоризненно, но и душу застёгивал на все полагавшиеся крючки. А ум свой оборачивал к собеседнику наиострейшим краем.

Но при всём уме, Новицкий словно не желал замечать, что его общество если не смущает, то тяготит офицеров. Он вступал в разговор по своему желанию и покидал компанию, когда вдруг терял интерес к собеседникам. Его не привечали, но допускали, не гнали, но не удерживали.

Впрочем, Мадатов и сам так и не сошёлся близко ни с кем из гусар. Не увидел он среди них такого человека, каким был покойный Иван Бутков. Лихие наездники и рубаки, сойдя на землю, пускались в дикие кутежи, словно бы стремились жизнь одновременно проскакать, пропить, прокурить или же про...

– Ну а с неприятелем, при необходимости, сможете пообщаться?

– Нужда заставит – договорюсь, – нехотя ответил Валериан: пропустить прямой вопрос казалось чересчур грубым.

– Су гиби тюркче конушуй орсунуз?[27]27
  Свободно говорите по-турецки? (Тур.).


[Закрыть] – выпалил вдруг Новицкий.

Мадатов даже остановился. Фраза была недлинна, и ротмистр выпалил её почти хорошо, чуть запнувшись в последнем слове.

– Достаточно, чтобы понять вас, досточтимый эфенди, – ответил Валериан, чуть усмехнувшись. – Но ваше знание языка поразило меня, недостойного...

Новицкий шагнул назад и в деланном испуге замахал обеими ладонями:

– Нет, нет. – Он говорил уже чисто по-русски. – Не так быстро и не так много слов кряду.

– Где вы учились?

– По-настоящему, так ещё нигде не успел. Так, подобрал несколько выражений на слух. А вы, я знаю, допрашивали пленных вместе с Фомой.

Мадатов передёрнулся:

– Допрашивал их Чернявский. Я же их потом переспрашивал, чтобы проверить точность сведений, добытых вахмистром.

– Да, – свободно согласился Новицкий. – Тех, что могли ещё потом разговаривать. Не злитесь, пожалуйста, князь. A la guerre com a la guerre. И с врагами, и с женщинами. Ради бога, не уходите. Вы не поверите, как мне трудно здесь найти хотя бы одного собеседника. В Петербурге я думал, что на преображенцах наших заканчивается разумное человечество. Но гусары – entre nous[28]28
  Между нами. (Фр.).


[Закрыть] – совершенно уже запредельное.

– Они не говорят, – сухо парировал Мадатов. – Они – воюют.

– Дерутся они лихо, но ведь не саблей единой... Впрочем, я же хотел о другом. У меня к вам великая просьба, князь: позаниматься со мной турецким. Вы же, только не отрекайтесь, владеете им если не в совершенстве, то совершенно свободно.

– Я рос рядом с турками. Играл с их мальчишками, дрался. В детстве учишься быстро.

– Конечно! И человек куда лучший учитель, чем самые разумные книги... Так что же, князь, полтора-два часа в день? А?.. Будет на что убить время. А с моей стороны – коньяк. При первом же визите в отвратительный Букурешти. Или, может быть, вы предпочитаете ром?..

Мадатов хотел ответить, что он предпочитает свободное время, но – сам не зная почему – согласился.

– Отлично, – рассмеялся легко Новицкий. – Так что же откладывать, начнём прямо с первого шага.

Валериан, улыбаясь, покачал головой.

– Ах, да! – спохватился ротмистр. – Сегодня, разумеется. Хотя – что для настоящего гусара... Впрочем, никак не могу настаивать. Отложим, но завтра уже несомненно? Договорились? Спокойной ночи!.. И не растрачивайте ваши силы так безудержно! – крикнул он, уже удаляясь, растворяясь в чёрной расщелине улочки...

Этот разговор состоялся месяца два назад. С того дня Валериан, действительно, каждый день встречался с Новицким и проводил часа полтора в разговорах на языке, чужом для обоих.

Он удивился сначала, когда понял, как много слов знает уже Сергей. И не переставал удивляться, замечая, сколь быстро тот двигается вперёд. Всё реже и реже Мадатову приходилось останавливаться, поправляя Новицкого, всё чаще ему приходилось признаваться, что нужное слово ему, увы, неизвестно. Они уже разговаривали, они уже беседовали на темы, сложные для самого Мадатова. Как по языку, так и по существу. В какой-то момент Валериан вдруг понял, что он не только даёт давнему знакомому уроки, но и сам получает полезные сведения – из географии, истории, тактики военного дела. Иногда ему даже казалось, что Новицкому куда проще составить сложную фразу, чем объяснить собеседнику, о чём же он, собственно, говорит. Мадатова это задевало, но не отпугивало. Если Новицкий так быстро добился разговора на равных, что же может стать поперёк дороги ему самому.

Но сегодня они с ротмистром не встречались. Ещё серединой вчерашнего дня адъютант полка ускакал в столицу Валашского княжества и ожидался только сегодня к вечеру. Вот майор и направлялся сейчас к Ланскому узнать последние новости, сплетни, приказы и наставления...

У командира, как всегда, было людно и шумно. За столом и на постелях расположились сам Ланской, два батальонных, вернувшийся из Бухареста Новицкий да несколько эскадронных командиров, заглянувших за точными сведениями, как и сам Валериан.

– А! Мадатов! – закричал Ланской, едва увидев своего офицера. – Налейте чарку майору. Выпьем, господа, за нового главнокомандующего. Ну, теперь, может быть, дело сдвинется. Михайлу Илларионыча Кутузова нам прислали. Авось теперь и пойдёт.

Мадатов поморщился, но всё-таки выпил.

– Чем недоволен, гусар?! Всё Браилов забыть не можешь?

Несколько месяцев назад, так же в офицерской компании, Валериан рассказал, подвыпив, о неудачном штурме турецкой крепости, и о том, что знали многие, и о том, чему был одним из немногих свидетелей: вспомнил, как рыдал Прозоровский, какими словами утешал его генерал Кутузов.

– А Каменский под Шумлой лучше был? А?

– Он под Батином себя показал, – пробурчал упрямо Мадатов.

– Ты, – наклонился вперёд Ланской. – Ты потому Батин запомнил, что Мухтар-пашу сбил.

– У меня и за Браилов золотое оружие.

– Да?! Наверное, забыл, извини. Но всё это случаи твоей частной жизни. Может быть, и нашей – полковой. Армия же не одним нашим геройством сильна.

– Без нас она тоже не обойтись, – торжественно объявил подполковник Приовский.

– Верно. Но победа не только нашими орденами складывается. Вот давай, Мадатов, напомни нам – кто здесь был первый командующий?

Валериан ответил не сразу:

– Мы, седьмой егерский, пришли сюда при Прозоровском. Но он был не первый.

– Точно, гусар! Первым был Михельсон. Начал он в шестом году, а в восьмом умер. Потом уже пришёл Прозоровский. Года не провоевал – скончался. Сменил его князь Пётр Багратион. Дотянул до осени и – уступил место Каменскому. Этого мы уже знаем. Видели, слышали. Может быть, и молодец. В Швеции, говорят, был хорош. Здесь же, под Шумлой, обкакался, у Батина воспарил. Батин позже случился, значит, надежда была, что всё поймёт и управится. Но – заболел наш орёл. Как он, кстати, Новицкий?

– Повезли в Крым живого. Но очень плох он, Сергей Николаевич. Говорят, не знают, довезут ли.

Ланской снял кивер и перекрестился. Все последовали примеру полковника.

– Может, Господь и заботится о храбрых и молодых, только торопится призвать их к себе поскорее. Слишком торопится... Так вот теперь снова Кутузов. Он командовал корпусом у Прозоровского. Он брал с Суворовым Измаил. Он с посольством ездил в Константинополь. Он ещё при Потёмкине здесь начинал. А чем в Германии прославился, про то я лучше вас знаю...

– Аустерлиц? – попробовал съехидничать Ефимович.

– Тихо! – Ланской пристукнул кулаком по столешнице, свалив пару пустых стаканчиков. – Егошка! Службу, дьявол, забыл?! Мышей не ловишь? Водку в руках не чувствуешь?!.

Денщик командира Егорий подбежал к столу, прижимая к животу стеклянную большую бутыль, наполовину заполненную мутной жидкостью.

– Что Аустерлиц? Там – гений! Гений войны! А как же человеку с богами равняться?! Зряшное дело смертному спорить с богами... Или как там, Новицкий? Вот ротмистр нам расскажет, он всех греков с римлянами вдоль и поперёк изучил.

Новицкий вежливо улыбнулся, но промолчал. Когда-то, под настроение, он прочитал полковнику отрывок из своего перевода «Илиады». Но отнюдь не собирался разговаривать о Гомере в хмельной гусарской компании. Но Ланской и не ждал от него ответа, а продолжал тут же сам:

– Это чувствовать надо. Это, гусары, – страшно! Я, ваш командир, говорю вам, что и мне было страшно. Потому, что уже неизбежно! Потому, что, ещё начать не успев, понимаешь, что проиграл! А здесь – люди. Храбрые, умные, стойкие, но – только лишь люди. А Михайла Илларионыч – он хитрый! Он – лис! Он обведёт их, с ним мы, пожалуй, не пропадём! Давайте, гусары, разом! За нового главнокомандующего, старого и хитрого человека!..